Тайны Флоренции

Сергей Масло

ТАЙНЫ ФЛОРЕНЦИИ

Аннотация

Италия, 13 век. Большая часть Европы охвачена бесчисленными войнами. Всё яростнее разгорается борьба между Папами и немецкими императорами. Флоренция — один из немногих итальянских городов, где ещё царят мир и спокойствие. Но достаточно глупой пьяной ссоры, чтобы и он погрузился в кровавую пучину междоусобной войны...

ЧАСТЬ 1

РИМСКИЙ ПОСЛАНЕЦ

Глава 1

ПРИГЛАШЕНИЕ

Ювелир Стефано Фелицци вышел на порог мастерской. Это был немолодой мужчина, сохранивший, несмотря на возраст, статную фигуру и чёрную шевелюру. Сощурившись от ярких солнечных лучей, он огляделся, а затем с улыбкой сказал одному из своих учеников — юноше лет шестнадцати:

— Как же быстро летят годы, Франческо! В дни моего детства Флоренция совсем не походила на город, который ты видишь сейчас перед собой.

— Неужели за это время многое изменилось?

— Да, и куда больше, чем ты можешь себе представить... Например, на том месте, где мы с тобой стоим, раньше ничего не было. Обыкновенный пустынный холм, поросший дикой травой. Зато теперь — наша мастерская, которую построил мой дед незадолго до своей кончины. — Стефано опустил голову и чуть слышно вздохнул. — А погляди, сколько вокруг новых домов! Это тебе не старые лачуги, как было во времена, когда Флоренция только начинала воевать за власть в контадо.

— Посмотрите на башню семейства Тозинги! Кажется, верхушка её упирается в сами небеса... Наверное, даже подеста не отказался бы от такого жилища.

— Кстати, сейчас городом правит подеста, а в дни моей юности роль его исполняли шесть консулов — по одному от каждой сестьеры.

— "Шесть консулов"? — изогнул бровь молодой человек.

— Да. Тебя это удивляет?

— Я не понимаю, как столько человек уживались друг с другом. Каждый непременно должен был тянуть одеяло на себя и добиваться выгод для своего семейства. Сейчас, во всяком случае, когда консулы подчиняются подесте, гораздо легче следить за тем, что они делают. Особенно если подеста — гражданин другого города. Разве я не прав?

Стефано усмехнулся и ничего не ответил.

Некоторое время собеседники молчали, затем Франческо бросил по сторонам настороженный взгляд и спросил, понизив голос:

— Скажите, синьор Стефано, вам нравится наш подеста?

— У тебя есть повод для недовольства? — так же тихо спросил Фелицци.

— Нет, пожалуй, — смутился молодой человек, — но что-то меня настораживает... Например, говорят, будто он чересчур быстро разбогател, заняв свою должность, а ведь с того дня прошло всего полгода.

— "Говорят"! — поморщился ювелир. — Наслушался чепухи, а теперь повторяешь. А я тебе скажу: из-за уличных болтунов, которые рассказывают что-нибудь, не имея о том ни малейшего представления, столько людей погибло на моих глазах, что ещё на пару-тройку Флоренций могло бы хватить. Да наш город был бы сейчас самым большим в Италии!

— А откуда, по-вашему, у синьора Луки Альбицци появилось вдруг столько денег, что он выкупил за городом громадный участок земли? Я слышал, наш подеста ему благоволит.

— Действительно, откуда взяться богатству у одного из самых знатных флорентийцев? — насмешливо посмотрел на юношу Фелицци. — Я тебе советую: не гуляй по городу в праздничный день и не развешивай уши. Лучше со мной поговори — больше пользы будет.

— Но это ещё не всё! — горячо воскликнул молодой человек. — Вы заметили, что в последнее время Альбицци стал на редкость заносчив? Особенно добившись должности консула...

— А ты с ним беседовал? Мне ещё ни разу не доводилось.

— И разговаривать не нужно — всё написано у него на лице! Когда Альбицци идёт по городу, можно подумать, что это — немецкий император, а остальные прохожие — так, ничтожные лакеи... А в каких кафтанах щеголяют его слуги! Не каждый богач купит такую одежду!

— Не замечал, не замечал... — задумчиво пробормотал Фелицци. — Нужно будет присмотреться...

Внезапно в глазах его зажёгся лукавый огонёк.

— Кстати, об одежде. Ты, Франческо, даже представить не можешь, какие вещи носили люди во времена моего детства. Вообрази на миг, скажем, синьора Уберти гуляющим по городу в наряде из грубого фламандского сукна, с колпаком на голове и в тяжёлых сапогах. А жену его — в толстой накидке, за которой почти не разглядеть лица, и узкой юбке, подпоясанной кожаным ремнём. И никаких драгоценностей... А теперь вспомни, как в наши дни одеваются юные щёголи. Можно подумать, что они ограбили ювелирную лавку!

Судьба словно пожелала подтвердить слова синьора Стефано — на другом конце улицы показалась шумная толпа, возглавлял которую стройный юноша с чёрными курчавыми волосами, одетый крайне изысканно: в ярко-жёлтый кафтан с широкими рукавами и штаны того же цвета. Дополняли костюм пунцовый плащ на золотистом шнуре и малиновый тюрбан с длинным хвостом. На груди же молодого человека сиял крест, украшенный драгоценными камнями.

Завидев Фелицци, юноша заулыбался и направился к нему.

— Здравствуйте, синьор Стефано! Надеюсь, вы уже выполнили мою маленькую просьбу? — ответив на поклон ювелира, сразу приступил он к делу.

— Разве я когда-нибудь не выполнял обещаний?.. — притворно оскорбился Фелицци. — Ваши друзья не слишком торопятся?

— Нет. Скорее, они никуда не торопятся!

— Вот и славно.

Ювелир вошёл в мастерскую. Юноша проследовал за ним внутрь и очутился в просторной, ярко освещённой зале, где работали несколько подмастерьев. При виде знатного гостя все они вскочили со своих мест и поклонились.

Буондельмонте присел на предложенную ему скамью, Стефано же скрылся в соседней комнате. Вскоре он вернулся, сжимая в пальцах мешочек, расшитый золотом.

Молодой человек поспешно раскрыл мешочек и замер, увидев его содержимое: перстень с огромным сапфиром посередине и золотые серьги с замысловатым узором, усыпанные крошечными изумрудами.

— Стефано, вы превзошли самого себя! — воскликнул он после долгого молчания.

— По правде сказать, — опустил взгляд ювелир, — похвалы заслуживаю не только я.

— Вот как? Кому же ещё, в таком случае, я должен выразить восхищение?

Стефано указал на Франческо, который стоял в это время около окна вместе с одним из подмастерьев и изо всех сил старался выказать своё безразличие к происходящему.

— Это мой лучший ученик. Необычайно талантлив и старателен, хочу заметить... Конечно, большую часть работы сделал я, но он очень помог мне.

— А вы не боитесь, Стефано, что скоро у вас появится достойный соперник?

— Скорее, надеюсь на это! — рассмеялся Фелицци. — Пусть Франческо продолжит моё дело, раз уж Господь не дал мне наследников...

Поговорив ещё немного, Буондельмонте и Стефано вышли на улицу.

Толпа молодых людей обступила в это время мальчика-слугу, который раздавал какие-то разноцветные листки бумаги. Сопровождалось всё шумной толкотнёй и смехом.

— Похоже, синьор да Ромена приглашает флорентийцев на праздник, — предположил Фелицци, разглядев герб на ливрее слуги.

Мальчик между тем заметил Буондельмонте и подбежал к нему, потрясая связкой приглашений.

— Мне сказали, будто вы — синьор Буондельмонте деи Буондельмонти! — выпалил он. — Мой господин, синьор Гвидо да Ромена, приглашает вас принять участие в празднестве по случаю своих именин! Он просит, чтобы вы обязательно пришли на торжество.

— Я польщён вниманием синьора Гвидо и непременно исполню его желание.

Отдав приглашение также и Фелицци, мальчик торопливо зашагал дальше...

Вскоре улица опустела. Ювелир вернулся в мастерскую, задумчиво теребя приглашение в руках.

Идти на праздник синьору Стефано не хотелось. Ещё лет десять назад он с удовольствием погулял бы на каком-нибудь торжестве, которые так любили устраивать флорентийцы, однако с недавних пор не мог без отвращения смотреть на избалованную молодёжь из знатных семей, швырявшую деньги на ветер по самому пустяковому поводу или бродившую вечерами по городу, оглашая улицы пьяными криками. Достаточно сказать, что некоторые такие "празднества" растягивались на целую неделю! Буондельмонте был одним из немногих юношей-рыцарей, сохранявших хоть какое-то благоразумие, и потому Фелицци относился к нему с уважением.

Ко всему прочему, ювелир прекрасно понимал, что приглашением на торжество обязан сплетникам, решившим отчего-то, что в сундуках его таятся несметные богатства, и распустившим эти слухи по всей Флоренции. На самом же деле гости с огромным удовольствием перегрызли бы глотку "безродному выскочке", осмелившемуся завоевать уважение горожан не своим громким именем, а многолетним честным трудом.

— Франческо, хочешь повеселиться? — обратился Фелицци к своему любимому ученику. — Ты славно потрудился над заказом синьора Буондельмонте и, как мне кажется, заслужил право на отдых.

— Спасибо, синьор Стефано! — воскликнул молодой человек, глаза которого радостно засверкали.

— Значит, ты согласен? Вот и прекрасно... Меня пригласили в замок графа Гвидо да Ромена, но я решил, что моё отсутствие там не слишком сильно огорчит гостей, да и хозяина тоже...

— А разве я могу прийти на праздник с вашим приглашением? — нерешительно спросил Франческо.

Фелицци усмехнулся и похлопал юношу по плечу:

— В замке соберётся столько людей, что до тебя никому не будет дела. Покажешь бумажку и спокойно присоединишься к гостям... К тому же, я хочу назначить тебе в провожатые синьора Буондельмонте. Уж он-то мигом справится с любыми трудностями!

Едва Франческо услышал имя молодого аристократа, лицо его сразу помрачнело. Огонь в глазах потух.

— Мне не нужен провожатый! — гневно воскликнул он. — И уж тем более я не хочу идти на праздник вместе с синьором Буондельмонте.

От такой неожиданной атаки Фелицци на несколько секунд опешил, а затем нахмурил брови:

— Чем он тебе не угодил?

— Во-первых, синьор Буондельмонте всё время выставляет напоказ своё знатное происхождение; во-вторых, на каждом шагу разбрасывается деньгами — да не своими, а полученными в наследство от богатого отца. Взгляните только! Он ведь выложил уйму золота за украшения, которые вы ему сегодня отдали!

— Франческо! — вскричал ювелир. — Объясни, откуда у тебя такая привычка: считать деньги в чужих кошельках? Не доведёт это до добра. Твой отец просил перед смертью, чтобы я воспитал его сына настоящим мужчиной, а ты ведёшь себя, как сварливая старуха! Сначала перемыл косточки подесте и консулу Альбицци, теперь синьору Буондельмонте. Этак, скоро до самого Папы доберёшься!

— Флоренция — свободный город! — гордо произнёс юноша. — А значит, я могу говорить и думать всё, что захочу. И пока ещё, слава Господу, богатство и громкое имя никому не дают права смотреть свысока на остальных граждан.

— В общем, так, — топнул ногой Фелицци. — Или ты пойдёшь на праздник вместе с синьором Буондельмонте — или никуда не пойдёшь! Выбирай.

Молодой человек опустил голову и, безнадёжно пожав плечами, прошептал:

— Согласен...

Глава 2

ПОСЛАНЕЦ ИЗ РИМА

Колокола церкви Бадиа только что отзвонили свою мелодию, созывая флорентийцев к вечере, когда к воротам Сан-Пьеро подошёл молодой человек, одетый в старый запылённый плащ. Хотя на улице стояла ясная погода, на лоб его был надвинут капюшон. В дневное время это, возможно, и пробудило бы чей-нибудь интерес, но ворота вскоре должны были закрыть, поэтому никто из людей, спешивших вернуться в кольцо городских стен, не обращал на путника внимания.

Смешавшись с толпой, незнакомец проник в город и зашагал по улицам так уверенно, словно всю жизнь провёл во Флоренции. Изредка на его губах появлялась усмешка, и человеку, увидевшему её, невольно становилось не по себе — было в этой усмешке что-то зловещее.

После нескольких минут быстрой ходьбы незнакомец остановился возле одного из домов, осведомился у какого-то бродяги, не в нём ли живёт синьор Лука Альбицци, и, бросив нищему пару монет, вошёл внутрь.

Не удостоив взглядом слуг, раскрывших рты при виде такой дерзости, он начал подниматься по широкой, устланной пышными коврами лестнице. На стенах висели массивные подсвечники, изображавшие греческих богов и стоившие немалых денег. Незнакомец даже присвистнул от удивления: мол, неплохо живётся консулам во Флоренции, весьма неплохо!

Вдруг на пути его вырос седовласый слуга в расшитом золотыми нитями кафтане:

— Синьор, позвольте узнать цель вашего визита...

Молодой человек небрежно махнул рукой, точно отгоняя комара, и ответил:

— Мне нужно встретиться с твоим господином.

— Но час слишком поздний, — пролепетал старик. — Синьор Альбицци уже готовится отойти ко сну.

— А мне плевать! Доложи синьору Луке, что прибыл гонец из Рима, и увидишь: сон с него как рукой снимет.

Слуга засеменил наверх. Незнакомец последовал за ним.

В это время Лука Альбицци, мужчина лет пятидесяти, с туловищем, похожим на громадную грушу, заканчивал ужинать в своей спальне. И надо сказать, пиршеству этому позавидовал бы сам король, ибо продолжалось оно не менее двух часов и запахи всевозможных кушаний до сих пор наполняли каждый уголок комнаты. Альбицци придавал еде особое значение, поскольку, по собственному его уверению, именно в такие минуты к нему приходили поистине гениальные мысли.

Внезапно в комнату ворвался слуга. От неожиданности Альбицци поперхнулся куском жареного мяса, который только что с большим трудом засунул в рот. С минуту раздавался громкий кашель, сопровождаемый причитаниями старика.

Наконец синьор Лука отдышался и вытер слёзы крошечной салфеткой. К изумлению его, рядом с лакеем стоял высокий молодой человек с коротко остриженными волосами, смуглой кожей и на редкость высокомерным выражением лица. Губы пришельца кривила улыбка.

Консул кивком приказал слуге удалиться. Тот вышел.

Некоторое время Альбицци разглядывал необычного посетителя.

"Нужно держать с этим молодчиком ушки на макушке", — подумал он, а вслух произнёс негромким, чуть хрипловатым голосом:

— Что за причина привела вас в мой дом, синьор?

Не говоря ни слова, молодой человек снял с пальца массивный перстень с рубином и, шагнув к столу, протянул его Альбицци.

Лицо консула сразу вытянулось, а левый глаз слегка сощурился.

— Стало быть, вы — тот самый посланец из Рима, которого я так долго ждал! Присаживайтесь, прошу вас! Полагаю, мне было передано какое-нибудь послание от Иоанна Колонна?

Не обратив внимания на приглашение, молодой человек протянул мужчине толстый конверт. Альбицци поспешно вскрыл его и принялся читать письмо, украдкой наблюдая за гостем.

"Молчит... Значит, умён", — сделал он вывод.

Продолжалось это минут пять. Затем синьор Лука, решив, что настало время начать разговор, откинулся на спинку кресла и широко улыбнулся:

— Значит, вы — Джансимоне Ферранте? Прекрасно... Иоанн Колонна в письме отзывается о вас весьма лестно, и, признаюсь, даже до меня успели дойти слухи о ваших подвигах.

Молодой человек поклонился:

— Для меня большая честь познакомиться с таким высокородным человеком, как вы, синьор Альбицци. И в ближайшее время, надеюсь, вы поможете мне пополнить список "подвигов", о которых только что упомянули.

После обмена любезностями вновь воцарилось молчание. За это время Джансимоне успел осмотреть комнату и в очередной раз с изумлением отметил про себя роскошь, царившую в доме консула. В жилищах даже самых богатых горожан очень редко можно было увидеть на стенах фрески или ковры, не говоря уже о том, чтобы устилать последними пол, а о мебели и мечтать не приходилось: когда собиралось слишком много гостей, их усаживали на сундуки и доски.

Богатству же, царившему в доме Альбицци, мог позавидовать любой король! Вся комната была уставлена мебелью, пол покрывали мягкие ковры, а на одной из стен красовалось зеркало, в котором можно было разглядывать себя в полный рост.

— Поразительно, синьор Альбицци, — внезапно прервал молчание молодой человек. — Откровенно говоря, я нигде не встречал столь великолепного убранства, даже у моего благодетеля, синьора Иоанна Колонна. Как же вы смогли купить всё это?

Не ожидавший подобного вопроса консул на мгновение опешил, затем расхохотался:

— Не удивляйтесь. Флоренция становится богаче и могущественнее с каждым годом, и я могу заверить вас: по сравнению с дворцами некоторых семейств нашего города мой дом — просто жалкая лачуга.

— Я понял! — воскликнул Джансимоне, от взора которого не укрылась наигранность в веселье Альбицци. — Скажу прямо: всю дорогу меня мучил один вопрос. Я прекрасно сознавал, зачем синьору Иоанну Колонна понадобилось посылать во Флоренцию своего человека, зато никак не мог понять, что нужно вам. Теперь же всё стало ясно! Вы хотите воспользоваться помощью Рима, чтобы ещё немного разбогатеть, ведь так?

— И совсем не поэтому! — закричал Альбицци — и умолк, почувствовав, что едва не выдал свои тайные мысли какому-то мальчишке.

А тот продолжал тараторить:

— Да что вы скрытничаете? Сказали бы всё начистоту. Мы же с вами компаньоны!.. Хотя, если вспомнить о делах, которые нам предстоит совершить, больше подошло бы слово "сообщники". Поэтому нужно быть откровенными друг с другом. Вы, например, всё знаете обо мне из письма...

Альбицци решил переменить тему разговора и довольно-таки невежливо перебил собеседника:

— Кстати, о письме. Иоанн Колонна просит, чтобы я помог ему ослабить влияние Папы во Флоренции и, напротив, укрепить власть императора. Честно говоря, я не совсем понимаю, как это сделать.

Молодой человек зашагал по комнате. Огонь свечей колебался после каждого взмаха полы серого плаща — при разговоре Джансимоне яростно жестикулировал.

— Всё просто. Чтобы достичь поставленной цели, нам нужно... — тут Ферранте запнулся, подыскивая подходящее слово, — уменьшить численность сторонников Папы.

Альбицци удивлённо поднял брови:

— Вы хотите вырезать добрую половину города? Извините, но я с трудом представляю себе это. Во-первых, среди них есть люди куда богаче меня и могущественнее. Во-вторых, все они при виде опасности забывают старые склоки и становятся закадычными друзьями.

— Нет-нет! Я не предлагаю вам затевать резню. Пусть флорентийцы устроят её сами. Насколько мне известно, в городе есть немало семейств, которые люто ненавидят друг друга, хотя и скрывают это. В сущности, ситуация схожа с той, что сложилась в моём родном Риме. Если, конечно, не считать того, что у нас борьба идёт между двумя родами.

"Интриган! Прирождённый интриган!" — восхищался Альбицци, слушая болтовню молодого человека. Кто бы мог подумать, что этот красноречивый юноша за первые десять минут знакомства не произнёс ни единого слова?

— Конечно, — продолжал Джансимоне, — сначала это кажется выгодным: заключил союз с одним семейством — и сражайся до победного конца. Но остаться в стороне ты тогда никак не сможешь. Есть только два лагеря: победители и побеждённые. Во Флоренции всё иначе: можно, скрываясь в тени, направлять ненависть враждующих партий, в среде каждой из которых, несомненно, также существуют разногласия, и выиграть при любом исходе борьбы между ними.

Несколько секунд Альбицци, оглушённый потоком слов, ошеломлённо смотрел на собеседника.

— Кажется, я понял, — выдавил он. — Нам нужно сначала всех стравить, а после, когда они перегрызутся, отхватить себе самый жирный кусок.

Ферранте нахмурил брови. После таких слов, достойных скорее разбойника с большой дороги, нежели одного из правителей города, хорошее расположение духа покинуло его.

Осознав свою оплошность, консул сокрушённо вздохнул и попытался вернуть разговор в прежнее русло:

— Замысел просто великолепен. Думаю, нам — людям, поднаторевшим в интригах, — не составит труда привести его в исполнение... Вы уже решили, когда можно будет взяться за дело?

— Чем быстрее, тем лучше. Желательно выбрать для этого какое-нибудь торжество, чтобы народу собралось побольше и было, кому разогреть страсти.

— Понимаю. У нас во Флоренции не любят становиться посмешищем в глазах толпы. И если задеть какого-нибудь молодого человека, он не применёт схватиться за кинжал...

— Вы читаете мои мысли! — воскликнул Джансимоне.

Консул продолжал:

— Через несколько дней должен состояться большой праздник в доме у одного из графов Гвиди...

— ...которого, если я не ошибаюсь, в простонародье называют "старым хитрецом", — услужливо подсказал Ферранте.

— Нет, так звали его отца, который умер пару лет назад. Знатным тот был пройдохой!.. — Альбицци ухмыльнулся. — Впрочем, ввернёмся к делу... Граф пригласил в свой замок всех аристократов Флоренции... ну и некоторых выскочек из простонародья, которые разбогатели столь сильно, что их стало просто невозможно — да и опасно! — не замечать и дальше. К слову, и сам я получил несколько приглашений...

— Что ж, превосходно — с вашим приглашением я без труда попаду в замок!

— Можно было бы просто смешаться с толпой. Я-то прекрасно знаю флорентийцев: стоит только на горизонте замаячить какому-нибудь празднику, и они забывают обо всём на свете. В такой час отряд рыцарей сумел бы без труда пробраться в город и перебить жителей — всех до одного.

Молодой человек ухмыльнулся:

— Приму это к сведению, синьор! Обязательно приму!

— Ну, сейчас-то мы с вами — союзники.

— Ох, кто же знает, что будет через несколько лет? Во всяком случае, предупреждаю, — разумеется, только из-за того, что вы мой компаньон, — что нападение будет совершено в день Пасхи.

Последнюю фразу молодой человек произнёс серьёзным тоном, и консул на несколько секунд задумался, так ли велика доля шутки в его словах, а затем вновь взялся размышлять о будущей авантюре:

— Главный вопрос: причина ссоры, которую нам предстоит разжечь. Сейчас в городе царят мир и покой.

— В Риме всё было бы просто. Даже самые могущественные аристократы — кроме моего покровителя Иоанна Колонна, разумеется, — сейчас едва сводят концы с концами и ломают головы над вопросом, где бы отыскать побольше денег, ведь без золота не добьёшься большой власти. Поэтому достаточно отыскать некоего обедневшего патриция, который мнит себя чуть ли не потомком римских императоров, и натравить на какого-нибудь глупого молодца, хвастающего богатством... Здесь же, во Флоренции, всё куда сложнее и запутаннее.

Альбицци кивал, соглашаясь с каждым словом собеседника.

— Как я уже успел заметить, во Флоренции очень любят всевозможные развлечения, — развивал свою мысль Джансимоне. — Поэтому — готов побиться об заклад! — накопилось немало рогов у мужей, детей, зачатых вне брака, любовных треугольников... Да вы и сами, верно, знаете, к чему приводят иногда песни под балконами прекрасных синьорин и нежные вздохи в ночной тиши. — Ферранте презрительно скривился. — К тому же, частенько какой-нибудь ремесленник начинает заглядываться на девушку из знатной семьи, что совсем не по нраву её родителям. И вот, если собрать всё воедино: деньги, любовь и происхождение, получится смесь, которая при первой же вспышке разнесёт город на части.

Джансимоне замолк. В комнате повисла тишина.

Альбицци подпёр щёку ладонью и уставился куда-то вдаль. Казалось, он забыл о собеседнике.

Вскоре глаза консула зажглись злым огнём, но мужчина погасил это пламя, слегка опустив ресницы. Не говоря ни слова, написал что-то на пергаменте и протянул его молодому человеку.

Ферранте несколько секунд разглядывал пергамент, затем сложил вчетверо и приподнял полу плаща, намереваясь спрятать.

Альбицци тревожно заёрзал на кресле.

Положив пергамент на край стола, Джансимоне усмехнулся:

— Сразу видно, что между нами установилось полное доверие!

Альбицци возмущённо затряс руками:

— Вы неверно поняли меня! Я всецело вам доверяю! Но во имя Господа, будьте осторожны! Никто ведь не знает, что случится завтра! А вдруг эта бумага попадёт в нашим врагам?

— И они, конечно, сразу догадаются о наших зловещих кознях...

— Не надо шутить! — с обидой вскричал Альбицци. — Вы ещё слишком молоды, а я немало пережил на своём веку и видел, как из-за подобных ошибок рушились великие замыслы. Никогда нельзя пренебрегать мелочами в таком деле, как наше!

Тут синьор Альбицци пустился в длительное повествование о том, сколько замечательных людей пало жертвой своей беспечности. Например, его дальний родственник — любовник знатной сиенской дамы, который славился своими похождениями, — получил ночью восемнадцать ударов кинжалами от убийц, нанятых одним ревнивым мужем. И проявил консул в своём рассказе не меньший пыл, нежели Ферранте несколькими минутами ранее, рассуждая о будущей авантюре.

В конце концов молодой человек понял, что Альбицци может говорить о своём родиче бесконечно и, подавив зевоту, заметил, что час уже поздний.

— Где же вы будете ночевать? — заботливо спросил Альбицци, в глубине души надеясь, что юноша не намерен оставаться у него в доме.

Ответ обрадовал синьора Луку:

— На этот счёт не беспокойтесь. У семейства Колонна есть люди во Флоренции, и они примут меня с распростёртыми объятиями...

— Главное, действуйте осторожно, — молитвенно сложил руки Альбицци. — Для нас жизненно необходимо, чтобы никто ничего не заподозрил... Хотя я всё же слабо представляю, как вы сумеете развязать ссору и остаться при этом в стороне...

— О, можете быть уверены: всё пройдёт как по маслу! Даю вам слово.

С этими словами Джансимоне поклонился и вышел из комнаты.

Консул окинул взглядом остатки еды на столе, покачал головой и со вздохом произнёс:

— Ко всему прочему, ещё и хвастун... Да, весёленького компаньона прислало мне семейство Колонна...

Глава 3

ПЛАНЫ КОНСУЛА АЛЬБИЦЦИ

После ухода римского посланца синьор Альбицци попытался сосредоточиться, поскольку считал, что спешка — плохой советчик даже в самом малозначимом деле. Однако мысли в его голове роились подобно туче разъярённых ос. События вечера совершенно выбили консула из колеи.

Посмотрев на толстую свечу с делениями, Альбицци не без удивления обнаружил, что близится к концу второй час ночи. Быстро же пролетело время в беседе с молодым римлянином! Затем взгляд его скользнул по оставленному Джансимоне листку пергамента.

Мужчина вскочил, едва не опрокинув стол с остатками яств, которым так и не суждено было в этот раз оказаться в желудке, и, схватив пергамент, направился к ближайшему подсвечнику. Листок негромко затрещал, обуглившись в языках пламени, и чёрным пеплом осыпался на пол. Похожая участь через пару минут постигла и письмо Иоанна Колонна.

Это вернуло консулу самообладание. Во всяком случае, улики были уничтожены. А значит, появилась возможность поразмышлять над случившимся, что Альбицци и не преминул сделать, присев на изящно выполненный стул. Тот угрожающе заскрипел.

Прежде всего приходилось признать, что братья Колонна очень удачно выбрали своего посланца. Консул часто представлял себе встречу с человеком, которого они отправят во Флоренцию: по его разумению, им мог быть неприметный монах в одеянии нищенствующего ордена или мужчина с покрытыми сединой висками, поднаторевший во всякого рода интригах. Но что это окажется юноша с лицом античного императора — такой дерзкий, что слуги едва не обнажили оружие, — застало Альбицци врасплох.

Консул осуждающе покачал головой: это ж надо было такое придумать!

Впрочем, с другой стороны, попытайся Ферранте пробраться в дом втихомолку, ему всё равно пришлось бы воспользоваться помощью кого-нибудь из слуг, а это привело бы к лишним разговорам. Мол, Альбицци якшается с какими-то странными людьми...

А каково воображение у флорентийцев, синьор Лука знал прекрасно! Значит, вполне возможно, молодой человек поступил не так уж глупо.

— А скорее, очень мудро, — произнёс вслух консул. — Он, наверное, и сейчас хохочет, вспоминая, как ты чуть было не разболтал свои тайные мысли.

Увлекшись рассуждениями, Альбицци не сразу заметил, что стена за его спиной вдруг словно раскололась надвое, и сквозь образовавшийся проход в комнату шагнул мужчина средних лет, с начавшими уже седеть короткими светлыми волосами.

Услышав за спиной шаги и тихий кашель, консул резко обернулся, но едва разглядел, кто перед ним, тотчас успокоился:

— А, это ты, Пьетро...

— Да, мой господин, — склонив голову, ответил мужчина.

— Значит, ты всё слышал?

— Конечно. От начала и до конца. Как только этот молодой человек заявил, что желает вас видеть, я пробрался в смежную комнату и не пропустил ни слова.

Говорил Пьетро с лёгким фламандским акцентом. Объяснялось это просто: первые десять лет своей жизни он провёл во Фландрии и звался не Пьетро, а Пьером. Родители мальчика умерли, и один богатый итальянский торговец, покупавший в Брюгге грубую ткань, проявил неожиданное человеколюбие и взял его себе в услужение. Во Флоренции, куда купец вернулся, с ним случился сердечный приступ, и Пьетро, вновь познав уличную жизнь — на сей раз итальянскую, — оказался в доме синьора Альбицци, который в те времена ещё не помышлял о должности флорентийского консула, зато уже готов был пойти на любое злодеяние, только бы добиться своего. Пьетро всеми силами старался помогать господину, и вскоре между ними возникло некое подобие дружеских чувств, длившееся уже два десятка лет.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что консул воспринял появление слуги с таким спокойствием...

— Что ты думаешь о римском посланце? — поинтересовался он.

— На первый взгляд, мальчишка хитёр и ловок. Однако нужно посмотреть, как этот юнец поведёт себя, едва придёт время для настоящего дела. Не думаю, что вам, мой господин, следует чего-либо опасаться.

— Э, нет! — покачал головой синьор Лука. — Видел бы ты, с каким наслаждениям мальчишка строил зловещие планы, так запел бы другое... Хорошо ещё, что я не сболтнул о своих настоящих целях. Пусть Колонна думают, будто они умнее всех на свете и знают, что творится у меня в голове. А на самом-то деле я обведу их вокруг пальца!

Консул заметно повеселел.

— Представляешь, Пьетро, — продолжил он, — эти глупцы считают, что ради золота я согласился помочь им! Сулят несметные богатства и утверждают, что готовы пожертвовать любые деньги, какие мне понадобятся... Мне, самому богатому человеку во Флоренции!

— Это же просто замечательно! — поддакнул слуга. — Пусть Колонна оплачивают золотом свои же интриги...

— ...а мы воспользуемся этим золотом и сделаем вид, будто всецело поддерживаем наивных римлян. Неплохая комбинация, правда ведь? Пусть наш друг Джансимоне бегает по городу, как сумасшедший, выполняет план, им же самим придуманный, а мы на это с удовольствием посмотрим. А потом... — Консул улыбнулся. — Кто сказал, что долги обязательно нужно возвращать? Флоренция — город опасный: бандиты по ночам на каждом углу, наёмные убийцы. Вот и не повезло несчастному юноше... Ты понимаешь, о чём я говорю, Пьетро?

Слуга кивнул в ответ.

Альбицци снял с пальца перстень — тот самый, который отдал ему Ферранте, — и показал Пьетро.

— Думаю, ты не забыл наш условный знак. Едва получишь этот перстень, сразу отнесёшь его Сальванелли — тот прекрасно знает своё дело. А можешь и сам взяться за работу, вспомнишь молодость...

Повисло молчание.

Консул взял со стола кувшин с вином, налил полный кубок и в несколько глотков осушил его. Затем встал со стула и подошёл к окну.

В зимнем небе горел тонкий серп юного месяца, окружённый огоньками звёзд. В ночной мгле смутно вырисовывались очертания соседних домов, ни в одном из которых не горел свет — все честные флорентийцы давно спали. Казалось, город вымер.

Но такое предположение было ошибкой. В недрах Флоренции продолжала теплиться жизнь.

Изредка по улицам скользили бесшумные тени. Это могли быть молодые люди, возвращавшиеся с тайного свидания и опьянённые счастьем настолько, что не обращали внимания ни на зимний холод, ни на царивший кругом мрак, или кутающиеся в плащи мужчины, которые осторожно оглядывались по сторонам и судорожно сжимали рукоятку меча.

Но иногда можно было увидеть небольшие группы людей, которые шептались между собой и старались передвигаться как можно тише. Эти люди тоже кутались в серые плащи, но совсем не от холода, а в руках держали не мечи, а кинжалы. И тогда мёртвую тишину улиц нарушал сдавленный крик, а вслед за ним — негромкий всплеск, возвещавший о том, что мутные воды Арно сомкнулись над головой очередной жертвы.

Об этой ночной флорентийской жизни отлично знал синьор Лука, и он невольно поёжился, представив, что должен был чувствовать Джансимоне, бродя в столь поздний час по незнакомому городу. Возможно, молодой человек уже лежит в подворотне с перерезанным горлом и опустошёнными карманами?

Пьетро, словно умевший читать в душе господина, промолвил:

— Не тревожьтесь за Ферранте. Когда мальчишка говорил о Риме, он немного поскромничал. Уверяю вас, кровь там льётся рекой, а трупов по утрам находят куда больше. Древние развалины — рай для всякого сброда...

Альбицци вздрогнул: ему почудилось, что во дворе мелькнул какой-то силуэт.

Приглядевшись, синьор Лука понял, что это лишь тени от деревьев, ветви которых шевелятся на ветру, но руки его покрылись, тем не менее, ледяным потом, и он подумал, что фигура, темнеющая на фоне окна, — прекрасная мишень для меткого стрелка.

Неожиданно Альбицци расхохотался и задыхаясь проговорил:

— Знаешь, Пьетро... Я осуждал Ферранте за то, что появление его наделало так много шума. А сам оказался куда глупее! Представь себе, если бы какому-нибудь бездельнику захотелось провести ночь, наблюдая за моим домом, он непременно задался бы вопросом: почему в окнах консула Альбицци всю ночь горит свет? Уж не замышляется ли какой-нибудь заговор? Не готовится ли преступление?.. И такую ошибку допускаю я — человек, большая часть жизни которого осталась позади! Я словно обезумел от встречи с этим мальчишкой...

— Но вряд ли найдётся болван, которому охота будет стоять под вашим домом в зимнюю ночь, — возразил слуга.

— Ох, что только не взбредёт в голову нашим флорентийцам! Нужно взять себя в руки и впредь не делать глупостей... — Альбицци зевнул. — Наверное, стоит всё же немного поспать. Конечно, рассвет уже близок, но отдых никогда не повредит.

Пьетро кивнул и, отвесив поклон, направился к потайной двери, но вдруг резко остановился:

— Вы ведь мне не сказали, кто станет первой жертвой вашего плана.

Консул улыбнулся.

— Когда дело будет закончено, ты всё узнаешь. Впрочем, если хорошенько пораскинешь мозгами, сам догадаешься. Ты ведь всегда понимал меня без слов.

Пьетро, невольно понизив голос, спросил:

— Это ваши личные счёты? Ведь так?

— Да, ты прав.

— Тогда я знаю, чьё имя вы написали на листке.

— Молодец! Я в тебе не сомневался...

Слуга вышел, и Альбицци вновь остался в одиночестве.

Посидев ещё немного, синьор Лука потушил свечи, улёгся в высокую кровать и с головой укутался в мягкое пуховое одеяло. Мысленно он продолжал посылать проклятия в адрес "негодного мальчишки", испортившего весь вечер.

И лишь когда в окнах забрезжил рассвет, консул забылся наконец тяжёлым, тревожным сном, так и не принесшим с собой желанного отдыха.

Глава 4

НЕУДАВШЕЕСЯ ПРАЗДНЕСТВО

Наступил долгожданный день празднества.

Всё утро небо хмурилось свинцовыми тучами. Временами налетали порывы холодного ветра, и тогда прохожие старались плотнее укутаться в одежду. Всё-таки на дворе была зима, и её ледяное дыхание достигало иногда даже благословенной флорентийской земли.

Однако ближе к полудню первый робкий луч пробился сквозь скрывавшую его пелену, скользнул по крыше Баптистерия — и через несколько минут на небе остались лишь жалкие обрывки облаков.

Улицы наполнились людьми. Кто-то спешил по делам, кто-то вышел из дома, чтобы поболтать с соседями; иногда пробегал, толкая всех, кто встречался на пути, молодой и не слишком учтивый слуга. Часто раздавался конский топот, и тогда прохожим приходилось в испуге прижиматься к стенам домов — это какой-нибудь аристократ мчался не разбирая дороги.

Из дома Фелицци высыпала весёлая толпа подмастерьев. Все звонко смеялись, кроме одного юноши лет шестнадцати — Марко Джаспирини.

Уже второй день душу Марко глодала страшная зависть. Отчего Фелицци разрешил пойти на праздник Франческо, а не ему? Что, если ты — любимчик мастера, значит, тебе всё дозволено: отдыхай, сколько вздумается, бездельничай, когда другие работают?

Вопросы эти не давали Джаспирини покоя даже сейчас, когда другие подмастерья болтали без умолку и хохотали, словно сумасшедшие. Лишь иногда он огрызался на чью-нибудь остроту — и тогда смех становился ещё громче.

К трём часам дня в мастерскую явился Буондельмонте — как всегда, в окружении приятелей. Он дружелюбно улыбался и ничуть не обиделся, когда Франческо в ответ на приветствие невнятно что-то пробурчал. Не смутил его и мрачный вид юноши.

Молодые люди отправились в дорогу. Поначалу Франческо лишь морщился, слушая болтовню спутников, и всячески старался показать, что терпит их лишь из уважения к синьору Стефано. Заметим, впрочем, что до потуг этих никому не было дела.

Но Буондельмонте оказался превосходным рассказчиком. Через несколько минут Франческо уже позабыл о своей неприязни к молодому аристократу и громче всех хохотал над его шутками или с замиранием сердца слушал одну из старинных легенд, которые Буондельмонте знал в превеликом множестве.

Больше всего юношу увлекла повесть о том, как во Флоренции появились графы Гвиди, к одному из которых, как помнят читатели, и направлялась наша шумная компания.

Вот о чём поведал приятелям Буондельмонте.

В конце десятого века в Священной Римской империи правил император Оттон I, при котором государство достигло небывалого могущества. Несколько раз совершал он походы в Италию, где сумел навести порядок, искоренив могущество тиранов.

В походах этих участвовал некий Гвидо, знатный германский барон. За верную службу Оттон пожаловал ему земли в Романье и титул пфальцграфа.

Поселившись в Равенне, потомки Гвидо стали злоупотреблять властью и творить беззакония, пока горожане, устав от насилий и притеснений, не взбунтовались. Несколько дней продолжалась страшная резня. Все члены графского семейства были перебиты, и лишь один мальчик, который воспитывался тогда в другом городе, остался жив. За то, что он избежал печальной участи родичей, народ прозвал его "Гвидо Кровавым"...

На время прервав рассказ, Буондельмонте усмехнулся:

— Я ведь совсем забыл! Император Оттон очень любил Флоренцию и даже оставил здесь нескольких своих баронов. Поговаривают, среди них был некий Ламберт. Не от него ли пошли наши славные сограждане Ламберти?.. А ещё, — тут глаза молодого человека лукаво сверкнули, — Оттон даровал земли под Флоренцией барону Губерту. Нет сомнений, что потомки того основали род Уберти...

При этом имени спутники Буондельмонте нахмурились. Один из них с вызывающим видом огляделся по сторонам и воскликнул:

— Кажется, я знаю, отчего семейство Уберти так не любят флорентийцы!

Все зашумели:

— Почему?! Скажи, Сальвато!

— Потому что никто до сих пор не догадался перебить их, как сделали в Равенне с родом Гвидо Кровавого!

Раздался дружный хохот, но Франческо заметил, что в нём нет беззаботного веселья, как это случалось после какой-нибудь удачной шутки или остроты, — одна лишь неприкрытая злоба. Тотчас он вспомнил о вражде, которая с давних пор существовала между семействами Уберти и Буондельмонти — самыми богатыми и могущественными во Флоренции, — и почувствовал себя неуютно среди смеющихся щёголей, в любой миг готовых стать хладнокровными убийцами, если того потребует борьба за честь и величие их рода...

Когда смех стих, Буондельмонте продолжил свою повесть.

После смерти Гвидо Кровавого его сын, также Гвидо, поступил на службу к императору Фридриху Барбароссе и вскоре так прославился доблестью и отвагой, что стал одним из любимцев германского монарха.

Как-то раз Барбаросса вместе со своей свитой проезжал через Флоренцию. Ради важного гостя был устроен пир. На нём собрались все городские красавицы, но лишь одной девушке удалось привлечь внимание Фридриха. Это была дочь мессера Беллинчоне Берти де'Ровиньяни, небогатого, но весьма уважаемого горожанина. Звали её Гвальдрада.

Польщённый вниманием императора, мессер Беллинчоне заявил, что позволит великому монарху поцеловать дочь — это для него величайшая честь. Однако Гвальдрада, услышав слова отца, хотя и густо покраснела от стыда и собственной смелости, достаточно твёрдым голосом возразила, что позволит коснуться себя лишь будущему супругу — и никому больше.

Император пришёл в восторг при виде подобной отваги, осыпал благодеяниями мессера Беллинчоне и предложил красавице в мужья синьора Гвидо. Через месяц состоялась свадьба.

Так и вышло, что потомок несчастного рода из Романьи поселился во Флоренции, в древней сестьере Сан-Пьеро, и стал основателем тосканской ветви графов Гвиди. Горожане прозвали его "Гвидо-старшим"...

Буондельмонте умолк, лишь когда молодые люди очутились в нескольких шагах от дома графа Гвидо да Ромена.

Внутренний двор оказался полон людей. Царила страшная суета, и Франческо невольно подумалось, что какой-нибудь злодей, решивший убить хозяина торжества, без труда привёл бы свой замысел в исполнение — да так, что никто бы этого не заметил.

Заглядевшись на богато одетых гостей, растерявшись при виде обилия драгоценностей и выпиравшей отовсюду роскоши, юноша случайно наступил на ногу какому-то молодому человеку. Тот был облачён в такие жалкие лохмотья, что удивительно было, как его до сих пор не приняли за зеваку, решившего полюбоваться на жизнь знатных господ, и не выкинули за ворота, но вот взгляд чёрных глаз очень не понравился Франческо — он пронзал не хуже любого клинка.

Незнакомец молча посмотрел на юношу — и словно по волшебству затерялся среди толпы.

— Что ты остановился? — спросил Буондельмонте, который даже не догадывался о том, какие неприятные мгновения только что пережил его спутник. — Идём.

И он увлёк Франческо за собой.

Молодые люди вошли в дом, поднялись по широкой лестнице на второй этаж и очутились в просторной, погружённой в полумрак зале. Там уже собралось немало гостей, и Буондельмонте взялся называть их по именам. Франческо слушал раскрыв рот.

— Гляди, — указал Буондельмонте на мужчину лет тридцати, который, словно пчела, сновал по зале, одаривая каждого широкой улыбкой. — Это граф да Ромена... Тот мужчина в синем кафтане, что сидит у самой стены, — его старший брат, Гульельмо Гвиди. Справа от него — граф Тегримо, младший сын покойного синьора Гвидо...

Внезапно в зале воцарилось безмолвие — к гостям вышла старая, величественная дама, вся в чёрном.

— Это сама синьора Гвальдрада, — чуть слышно произнёс Буондельмонте. — Она и вправду любила Гвидо-старшего и до сих пор скорбит о нём.

— А что за мужчина только что опустился перед ней на одно колено?

— Ламбертуччо Амидеи... — Молодой человек чуть заметно поморщился. — По правде сказать, мне он не по душе. Слишком заносчив, хотя род его не так уж знатен и могуществен, пусть и начал с недавних пор набирать силу... Вот, кстати, и лучший друг Амидеи — Моска Ламберти. Младше на добрых пятнадцать лет, но это ничуть не мешает им всё время проводить вместе, приходить на выручку в трудную минуту или веселиться в час радости...

И Буондельмонте невольно рассмеялся, глядя на двух товарищей, из которых один мог бы сгодиться другому в отцы.

В залу входили всё новые и новые люди, и вскоре от имён их у Франческо голова пошла кругом. Галли, Каппьярди и Пульчи; Донати, Альбериги и Волоньяно; Адимари, Кателлини и Малеспини; Филиппи, Ардинги и делла Белла — просто не верилось, что все они уместятся за пиршественным столом. И как только Буондельмонте не путал их, да ещё и знал, кто кому приходится родственником, кто — торговым компаньоном, а кто — кровным врагом?

Последним появился высокий мужчина, чьё лицо поражало высокомерием, а губы то и дело складывались в презрительную усмешку. Сопровождали его несколько молодых людей — все в алых плащах, подбитых мехом, — и среди них — подросток лет четырнадцати, который гордо выпячивал грудь и всем своим видом словно пытался убедить окружающих: он уже созрел для мужских забав и пирушек.

— Скьятта дельи Уберти, — процедил сквозь зубы Буондельмонте.

На этот раз, впрочем, Франческо не нуждался в объяснениях — он и сам узнал главу грозного семейства, которое владело тридцатью домами-башнями в самом сердце Флоренции.

Не только Буондельмонте — многие гости встретили Скьятту мрачными взглядами.

В памяти народа ещё жила память о бедствиях, которые сорок лет назад обрушились на Флоренцию по вине высокомерия и честолюбия деда Скьятты: когда-то он не пожелал править городом вместе с избранными в консулы простолюдинами и решил вернуть себе власть с помощью оружия. Два года полыхал пожар гражданской войны, когда флорентийцы с небывалой до тех пор яростью уничтожали друг друга. Каждый день лилась кровь, сжигались дома... В конце концов враги так устали, что замирились и по всеобщему согласию сложили оружие.

И хотя свидетелей тех страшных событий становилось всё меньше, многие горожане до сих пор проклинали семейство Уберти...

Граф да Ромена встретил Скьятту всё той же улыбкой, ни на секунду не исчезавшей с его губ. Мужчина улыбнулся в ответ, а затем вместе со своими спутниками занял место за общим столом.

Началось пиршество.

Застучали кубки, раздался гул голосов, который становился тем громче, чем меньше вина оставалось в кувшинах.

Франческо, подражая слугам некоторых аристократов, встал позади Буондельмонте.

"Сколько тут всего... — думал он, глядя, как лакеи то и дело ставят перед гостями всё новые и новые блюда с кушаньями. — А ведь многие простолюдины мрут от голода..."

— Почему ты не пьёшь? — прервал печальные размышления юноши Буондельмонте, успевший уже порядком захмелеть. — Возьми-ка!

Франческо неохотно принял из рук молодого человека кубок, сделал первый осторожный глоток, затем ещё один, и ещё... Через минуту он уже позабыл о несчастной участи флорентийской бедноты, зато с наслаждением почувствовал, как по телу растекается тепло.

На другом конце стола прогремел такой взрыв хохота, что, казалось, задрожали решётки в крохотных окнах-бойницах. Франческо бросил быстрый взгляд по сторонам, желая выяснить, где находится источник столь безудержного веселья.

Внезапно он заметил среди гостей "нищего", которому во дворе отдавил ногу — читатели, полагаю, догадались, что загадочным незнакомцем был Джансимоне Ферранте. Тот сидел рядом с молодым человеком лет двадцати пяти, одетым подчёркнуто скромно, беспрестанно подливал ему вина и что-то шептал.

Франческо бесцеремонно ткнул Буондельмонте в плечо:

— Кто эти люди?

— А! — махнул рукой Буондельмонте. — Там сидит Оддо Арриги деи Фифанти. Чёртов Одериго! Клянусь телом Христовым, мой друг, это пьяница, каких ещё не видала Флоренция... А вот сосед его, который похож на уличного попрошайку... Пресвятая Дева, не могу узнать!

С этими словами молодой человек наполнил до краёв свой кубок и в несколько глотков осушил его.

Франческо вновь посмотрел на парочку, так привлекшую его внимание. С Одериго случилась перемена: теперь на смуглых щеках его темнел румянец, а глаза лихорадочно блестели и бросали вокруг полные ненависти взгляды.

Юноша поймал один из этих взглядов и вздрогнул: Одериго неотрывно смотрел на Буондельмонте.

Молодой аристократ ни о чём не догадывался и продолжал беззаботно веселиться.

Хотя винные пары всё больше ударяли Буондельмонте в голову, он ухитрялся сохранять некоторую трезвость ума. Почувствовав, что сотрапезники почти перестали осознавать происходящее, он незаметно выскользнул из-за стола и покинул залу — нужно было освежить тело и мысли.

Молодой человек вышел во двор и оказался в небольшом саду.

Землю уже окутал вечерний сумрак; вокруг стояла тишина, которая после шума, царившего на празднестве, казалась мёртвой.

Буондельмонте распахнул плащ. Откинул с глаз непослушные волосы и поднял лицо к небесам. Некоторое время он любовался причудливым рисунком из звёзд, чувствуя, как хмель покидает голову, а душу наполняет неизъяснимая радость.

Побродив по саду, молодой человек вернулся обратно в дом.

Тем временем Одериго, заметив, что Буондельмонте ушёл, сперва начал тревожно ерзать на скамье, затем поднялся и стал расхаживать по зале. Всеми силами он пытался напустить на себя гордый и независимый вид, однако ничего не мог поделать с собственными ногами, которые предательски заплетались при каждом шаге.

В этот миг в дверях появился Буондельмонте. Молодые люди столкнулись, и Фифанти пришлось схватиться за колонну, чтобы не упасть.

— Чёрт возьми! До чего вы неуклюжи, синьор Буодемо... Будель... — Язык не повиновался Одериго. — Буондельмонте!.. Пусть дьявол заберёт тех, кто придумал такие имена. Неужто у ваших предков росли на голове крошечные рожки?

Буондельмонте побледнел, но ответил спокойно:

— Кажется, Одериго, ты что-то увидел в своём кубке, пока пил вино. Наверное, воображение твоё чересчур разыгралось. Сядь и успокойся.

— Ещё чего!

— Возможно, я и скрестил бы с тобой мечи, но обижаться на речи пьяного — всё равно что злиться на выходки шута...

— Вот как?! — хрипло расхохотался Фифанти. — Вы слышали? Он назвал меня, Оддо Арриги деи Фифанти, шутом! Я не стерплю такого оскорбления!

Он грубо схватил Буондельмонте за руку.

Повисла тишина. Все с тревогой ждали, что будет дальше. Один из гостей рванулся было к врагам, чтобы их успокоить, но Скьятта дельи Уберти с кривой усмешкой положил ладонь ему на плечо:

— Погоди. Посмотрим, что будет.

Буондельмонте взглянул в глаза Фифанти — там не было ни капли опьянения. Тогда он сказал:

— Значит, теперь ты вспомнил своё имя? Так и веди себя, как подобает флорентийскому аристократу, а не как бродячий актёр.

Молодой человек сделал шаг к дверям.

— Я не закончил! — крикнул Одериго.

— Что ещё? — не оборачиваясь спросил Буондельмонте.

— Ты возомнил себя королём? Думаешь, можно говорить со мной, повернувшись спиной, точно со своим слугой? О да! Ты ведь из славного рода Буондельмонти — того самого, замки которого когда-то разрушили мои предки. Это твой прадед молил о пощаде и клялся переселиться во Флоренцию и во всём повиноваться "жалким горожанам", только бы ему сохранили жизнь. А сейчас ты, потомок труса...

Не дослушав, Буондельмонте развернулся и ударил Фифанти в лицо. Тот упал. Попробовал встать, но молодой человек пнул его в живот.

Вдруг за спиной Буондельмонте очутился Ферранте и обхватил его сзади за пояс. Одериго воспользовался этой нежданной помощью и, вскочив на ноги, взял со стола нож.

Нанести удар Фифанти не успел: Буондельмонте вырвался, бросился навстречу Одериго и выбил оружие у него из рук.

Противники вцепились друг в друга и стали кататься по полу. Несколько человек — и Ферранте среди них — бросились разнимать молодых людей.

Вдруг всё разом успокоилось: Буондельмонте схватил Одериго за горло, причём тот даже не пробовал сопротивляться. Увидев это, граф да Ромена кинулся к врагам и с силой, которой никто от него не ожидал, отбросил в разные стороны.

Фифанти громко застонал. Повернулся на бок — и все увидели, что из спины его торчит кинжал. По одежде молодого человека быстро расползалось кровавое пятно.

Буондельмонте поспешно схватился за ножны и почувствовал, что они пусты.

— Господи... — побледнел он. — Я ведь никого не убивал...

Побледнел и синьор Гвидо: праздник, начинавшийся так прекрасно, закончился трагедией, бросившей тень на его дом. Теперь горожане станут целыми днями судачить об этом событии — и всякий раз вспоминать имя графа да Ромена. Хороший подарок к именинам, ничего не скажешь!

Мужчина тихо промолвил:

— Нужно позвать подесту, чтобы он наказал виновных. Впрочем, вы сами всё видели и знаете, кто затеял ссору.

— Подеста подождёт, — возразил Скьятта дельи Уберти. — Сперва нужно позвать врача. Вдруг несчастный, раненый столь вероломно, ещё жив?

— Кого ты называешь "несчастным"?! — вскричал Сальвато.

— Одериго, разумеется! Коварный Буондельмонте напал на него, безоружного...

— "Безоружного"? Ты спятил, Скьятта! Все ведь видели, что Одериго бросился на Буондельмонте с ножом...

— ...с ножом, который схватил со стола, когда увидел, что у Буондельмонте есть кинжал. Так ведь всё было? — Уберти развёл руками. — На глазах наших свершилось низкое, вероломное убийство, и я расскажу обо всём подесте, когда тот станет задавать вопросы... А слово моё немало значит!

Сальвато метнул в сторону противника яростный взгляд. Многим показалось, что сейчас драка продолжится — только с новыми действующими лицами. Поэтому граф да Ромена поспешно выступил вперёд и кашлянул, напомнив, кто является хозяином дома.

— Буондельмонте, — обратился он к юноше, — может, и ты что-нибудь скажешь?

Тот пожал плечами:

— Понимаю, что слова мои покажутся глупостью, но... я не знаю, как мой кинжал очутился в спине у Одериго.

Скьятта делано расхохотался, однако его никто не поддержал. На лице Буондельмонте было написано такое неподдельное изумление, что гости вопреки доводам разума почувствовали: молодой человек говорит искренне.

В этот миг в залу вошёл доктор Андричелли — самый уважаемый лекарь во Флоренции. К услугам его прибегали все: и знать, и простые горожане. Любой оборванец без труда узнавал в толпе худощавую фигуру доктора, его седую голову и строгий взгляд серых глаз.

При появлении Андричелли всякий шум стих.

Доктор взмахнул руками и закричал:

— Вы сошли с ума! Почему раненый до сих пор лежит на полу? Он мог уже десять раз умереть — а вы стоите и грызётесь друг с другом!

Все засуетились. Двое молодых людей осторожно подняли безжизненное тело Одериго и перенесли в одну из комнат. Андричелли, пробурчав несколько слов по поводу бессердечности флорентийцев, последовал за ними.

Между тем Франческо ломал голову над вопросом: как мог Фифанти получить рану? Юноша прекрасно видел, что Буондельмонте не доставал кинжал из ножен, а уж когда они с Одериго стали кататься по полу, у него и вовсе не было времени обнажить клинок.

Внезапно взгляд Франческо упал на Ферранте — тот осторожно выбрался из толпы и выскользнул за дверь.

"Ведь он тоже участвовал в драке! — мелькнула в голове юноши мысль. — И схватил Буондельмонте за пояс..."

Франческо открыл было рот, чтобы во всеуслышание заявить о своих подозрениях, но тотчас остановил сам себя: кого он знал, кроме Буондельмонте? И кто бы поверил ему — незваному гостю, который дерзко обманул хозяев, пробрался на праздник с чужим приглашением? Нет, лучше уж не высовываться и помалкивать обо всём увиденном...

Наконец явился подеста — синьор Герардо Орланди, — сопровождаемый свитой из дюжины стражников, двух судей и четырёх нотариусов.

Он величественно прошествовал сквозь толпу прямо к Буондельмонте, остановился против него и сказал, что отведёт "убийцу" в замок епископа для дальнейшего разбирательства.

— Я готов быть свидетелем! — тотчас произнёс Скьятта.

— И я тоже! — звонко воскликнул подросток, который не отходил от него ни на шаг.

— Молчи, Фарината! — строго сказал Уберти. — Полагаю, и моего голоса окажется достаточно, чтобы посодействовать торжеству справедливости. — И тихо добавил: — Иначе кто-нибудь обязательно начнёт злословить: мол, мы сводим личные счёты с врагом.

Пока подеста искал других добровольцев, готовых рассказать о том, как всё было, в залу спустился доктор Андричелли и сообщил, что рана оказалась не столь уж страшной и при должном уходе Фифанти через несколько дней встанет на ноги.

Услышав эту новость, граф да Ромена вновь повеселел. Теперь не станут говорить, что под крышей его дома свершилось убийство! Да и о ссоре быстро позабудут все, кроме драчунов — уж они-то, конечно, надолго затаят друг на друга злобу. Ну и пусть!.. Пусть хоть всю Флоренцию зальют кровью — это их дело!

Что же до Уберти, он, напротив, стал мрачнее тучи.

Всё с тем же вызывающим видом мужчина зашагал вслед за Орланди и несколькими молодыми людьми, которые решили выступить в роли свидетелей, к резиденции подесты.

Другие гости тоже потянулись к выходу.

Вскоре в зале остался лишь граф да Ромена. Постояв немного в задумчивости, он кликнул слуг, и те принялись отмывать следы крови, багровевшие на полу.

Глава 5

СОВЕТ В ДОМЕ АМИДЕИ

На следующее утро Буондельмонте был отпущен на свободу. Хотя Уберти и пытался доказать его вину, остальные свидетели единодушно заявили, что ссору затеял Одериго.

Решение подесты привело в ярость Ламбертуччо, поскольку Одериго приходился двоюродным братом его жене. Во все концы города заспешили гонцы, которые созывали друзей и родичей Фифанти в дом семейства Амидеи.

Совет должен был состояться вечером, мы же пока перенесёмся в хорошо знакомую читателям комнату консула Альбицци.

Синьор Лука в этот час сидел за столом, подперев ладонью подбородок, и делал вид, будто разглядывает вино в кубке, на самом же деле неотрывно следил за Джансимоне — тот примостился на скамье и всем своим видом выражал страдание: волосы его были всклокочены, взор неподвижен, приоткрытые губы чуть заметно подрагивали.

Не без удовольствия консул думал, что неудача собьёт с молодого человека спесь.

— Ничего не понимаю! — воскликнул Джансимоне. — Никогда я не допускал такого промаха!

— Всё когда-нибудь случается впервые, — наставительно произнёс Альбицци.

— Казалось бы, от такой раны Фифанти должен был издохнуть. Так нет же — живёхонек! Просто чертовщина какая-то...

— Нужно было спросить у меня совета. Одериго живуч, словно кошка. Знай вы, сколько ран он уже получил за свою недолгую жизнь, никогда бы не стали использовать его для наших целей. Легче было убить Буондельмонте!

— Как же! Этот красавчик строит из себя рыцаря. Я уж испугался, что он даже на оскорбления Фифанти не ответит.

Консул махнул рукой:

— Только на первый взгляд Буондельмонте так спокоен. Если свести его лицом к лицу, скажем, с Моской Ламберти, он станет злее дикой собаки... Впрочем, что сделано — то сделано. Всё не так уж плохо: мы смогли посеять семена, из которых скоро взойдут ростки вражды. Уверен, рана Фифанти не сойдёт Буондельмонте с рук. У него много врагов, и все они захотят использовать ссору на празднике в своих целях.

— Кажется, его недолюбливает Скьятта дельи Уберти... — задумчиво пробормотал Ферранте.

— Просто ненавидит весь род Буондельмонти! — подтвердил консул.

— Почему?

— Это давняя история. Вражда зародилась ещё во времена войны Уберти против консулов. Тогда Буондельмонти вдруг выступили против своих союзников-аристократов и начали помогать консулату. Уберти сочли подобный поступок предательством, а уж когда не смогли победить, так и вовсе стали считать Буондельмонти главными своими врагами. Конечно, пока оба семейства лишь молча ненавидят друг друга, но, полагаю, Скьятта ждёт только повода, чтобы взяться за оружие.

— Так давайте подарим ему такой повод! — вскочил со стула Джансимоне.

— Спешка нам ни к чему, — успокаивающе поднял руку Альбицци. — Конечно, было бы неплохо стравить Скьятту и Буондельмонте, но для этого нужно подготовить почву. Вечером я пойду в дом Амидеи...

— Как?! — прервал его молодой человек. — Вы явитесь на совет?

— Почему бы и нет? Никто ведь не осмелится выставить за дверь одного из шести флорентийских консулов. Да и Ламбертуччо, когда выслушает мои мысли, станет считать меня лучшим своим другом...

С наступлением вечера Альбицци облачился в тёмно-красный плащ, надел на голову маленькую шапочку, взял в руки трость и, приняв сокрушённый вид, зашагал к дому Амидеи.

Дом этот располагался неподалёку от Старого моста и являл собой весьма мрачное сооружение: некое подобие средневековой крепости где-нибудь на равнинах Франции. Не хватало только рва вокруг, да блеска копий в руках стражников.

В сотне шагов от жилища Ламбертуччо стояла церковь Сан-Стефано. По выходным там часто собирались горожане из сестьеры Сан-Пьеро Скераджо. У самой же реки возвышалась громадная конная статуя Марса.

Бог войны считался языческим покровителем Флоренции. Некоторые горожане, слишком суеверные, как может кому-то показаться, из года в год предрекали ужасные бедствия и требовали уничтожить статую, но над "пророчествами" их лишь смеялись: если всё это правда, разве ждал бы Господь сотни лет, чтобы наказать "идолопоклонников"?

Когда Альбицци вошёл в залу, где проходил совет, Амидеи, говоривший в это время, умолк и с удивлением воззрился на непрошенного гостя.

Однако консул виновато улыбнулся, а затем, вобрав голову в плечи, прошмыгнул, словно жирная крыса, в самый дальний угол и скромно присел на краешек скамьи.

Ламбертуччо оставалось лишь пожать плечами и продолжить прерванную речь. Суть её сводилась к тому, что преступление — Амидеи постоянно делал ударение на этом слове — не должно остаться безнаказанным.

— Все вы видели, как Буондельмонте едва не убил нашего родича и друга! — кричал мужчина. — Если оставить подобную подлость без внимания, вероломный мальчишка решит, будто ему всё дозволено, и начнёт размахивать кинжалом по поводу и без повода. Вчера пострадал Одериго, завтра от руки этого разбойника может пасть ещё кто-нибудь из честных флорентийцев — даже тех, что собрались здесь... Словом, повторяю: нужно покарать Буондельмонте, иначе бездействие наше повлечёт за собой страшное горе и слёзы!

Амидеи ударил кулаком по столу и воинственно посмотрел по сторонам.

Тотчас со своего места вскочил Скьятта дельи Уберти и воскликнул:

— Мудрые слова говоришь ты, Ламбертуччо! Полагаю, все с радостью откликнутся на твой призыв. Хочу лишь заметить, что я давно предупреждал: Буондельмонте опасен, род его стал чрезмерно влиятельным, породнился со многими знатными и богатыми семействами. Нужно что-то предпринять, пока не поздно...

Уберти не в первый раз заводил разговор о страшных опасностях, которые таило в себе могущество семейства Буондельмонти, поэтому Амидеи, знавший, что Скьятта может рассуждать на эту тему бесконечно, поспешил прервать его:

— Так что ты предложишь? Как поступить с Буондельмонте?

Скьятта искусно разыграл удивление и, понизив голос, произнёс:

— Кровь можно смыть лишь кровью. Разве ты забыл? Я полагал, ты хочешь убить негодяя...

Под сводами залы прокатился приглушённый гул голосов. Альбицци с радостью отметил, что кое-где начинает разгораться спор.

Послышался громкий кашель. Все повернули головы в ту сторону, откуда он донёсся, и увидели, что со своего места поднялся старик с морщинистым лицом и трясущимися руками — глава древнего рода Капонсакки.

— Удивительные вещи услышал я, Скьятта! — прохрипел он. — Ты рисуешь страшную картину — мол, вся Флоренция подпала под власть Буондельмонти, — рассказываешь, сколько союзников у этого семейства — и тут же предлагаешь убить его главу. Не пойму я, как смерть Буондельмонте поможет сохранить спокойствие в городе. Скорее уж наоборот, начнётся кровавая борьба...

Едва Капонсакки умолк, в спор вступил Моска Ламберти.

— Синьор Герардо, — с насмешливой улыбкой обратился он к старику, — благоразумие — прекрасная добродетель, и вы, несомненно, говорите мудрые вещи. Но представьте, что на месте Одериго оказался, предположим, ваш сын. Что бы вы сейчас говорили? Призывали к осторожности — или к мести?

Старик понял, что Моска попал в самую точку, и опустил голову. Участники совета переглянулись: похоже, те, кто требуют убить Буондельмонте, действительно правы.

Но внезапно у Ламберти появился противник — Симоне да Волоньяно. Это был сын одного из консулов и лучший друг Буондельмонте. Он и явился-то на совет с единственной целью: во что бы то ни стало защитить приятеля.

Едва сдерживая гнев, молодой человек обвёл всех дерзким взглядом и, не обратив внимания на предостерегающий жест отца, произнёс:

— Ах, до чего же хорошо и красиво ты говорил, Моска! — Голос его заметно дрожал. — Но позволь спросить: если бы тебя самого оскорбил какой-нибудь молодой человек, неужели ты не схватился бы за кинжал? И если бы тебе захотели отомстить...

— ...я получил бы по заслугам! — расхохотался Ламберти. — Разве ты не знаешь, что по законам Флоренции нельзя безнаказанно убить человека?

Волоньяно ухватился за последнюю фразу и торжествующе воскликнул:

— Так ведь Одериго жив!

Однако Моска славился редкостным умением выводить собеседника из себя:

— Ему повезло. Кто бы мог подумать, что Буондельмонте не умеет как следует орудовать кинжалом? Но поскольку за кровь нужно платить кровью...

Он умолк и развёл руками.

Спор разгорался всё жарче. Со всех сторон доносились громкие голоса. Несколько человек вскочили со своих мест. Синьор Волоньяно дёргал Симоне за руку, но тот продолжал говорить что-то Моске. Ламберти в ответ лишь ухмылялся.

Вдруг среди этого шума отчётливо раздался голос Скьятты:

— Теперь ты понимаешь, Ламбертуччо, почему нужно избавиться от Буондельмонте? Из-за него даже среди нас — лучших друзей — нет единства!.. Вот увидишь, честолюбие этого мальчишки приведёт Флоренцию к гибели.

Тогда Симоне совсем потерял голову и вскричал что было сил:

— Любой, но не ты, Скьятта, имеет право предрекать бедствия нашему городу! До сих пор они возникали только по вине семейства Уберти!

Все замерили, ожидая вспышки гнева со стороны Скьятты. Однако мужчина лишь слегка побледнел и с горькой усмешкой произнёс:

— Так я и знал! Вечно во всём виноваты Уберти, а остальные — само благородство и честность. Скажите, сколько времени должно пройти, чтобы люди забыли наконец о той злосчастной войне с консулами, которую якобы развязали мои предки? Как мне поступить, чтобы на семейство моё перестали смотреть, словно на разбойников и убийц?.. Может, раздать свои богатства — не столь уж большие, к слову, — беднякам, а самому уехать в Ассизи? А дома наши... Пусть достанутся кому-нибудь — хоть тому же Буондельмонте, которого я несправедливо обвиняю в страшном преступлении! Вы этого хотите?

Уберти со вздохом покачал головой.

— Тогда объясни, Скьятта, — немного успокоившись, спросил Волоньяно, — зачем ты говорил подесте, будто ссору затеял Буондельмонте? Сотни человек видели, что зачинщик драки — Одериго! Разве это благородно — лгать, когда решается такой важный вопрос?

— Я и сейчас могу повторить: во всём виноват Буондельмонте.

— Но ведь Одериго привязался к его имени. Разве не так?

— А кто сказал, что ссора началась из-за этого?

— Из-за чего же ещё?

— Буондельмонте грубо толкнул Одериго в дверях и не извинился. Случись такое со мной, я тоже потерял бы голову от гнева.

Слова эти были произнесены с такой уверенностью, что ни один человек не заподозрил бы Скьятту в неискренности.

Симоне густо покраснел и, едва сдержав подступившие к глазам слёзы, выбежал прочь. Напоследок он прокричал:

— Если все здесь верят такой наглой лжи, я не желаю больше оставаться под крышей этого дома!

— А я, — встав из-за стола, промолвил Капонсакки, — я ухожу, поскольку, судя по всему, благоразумие и мудрость нынче не в чести. Поэтому и участвовать дальше в вашем споре бессмысленно.

Однако слова, произнесённые в этот миг Ламбертуччо, заставили его вновь усесться на скамью.

— Отчего все вдруг решили, что я, когда говорил о наказании для Буондельмонте, предлагал убить его? Есть много способов поставить человека на место. Скажем, пригрозить, припугнуть немного... Если же это не поможет, прибегнуть к силе, отколотить как следует...

— Пригрозить? Избить? Ты, верно, шутишь, Ламбертуччо?! — в один голос воскликнули Скьятта и Моска.

— Не имею такой привычки, друзья мои, — мягко возразил Амидеи.

Однако Ламберти и Уберти не унимались.

Казалось, участники совета никогда не придут к согласию, если уж даже трое ближайших соратников — и те не могут договориться друг с другом, но вдруг на арене появилось новое действующее лицо.

Синьор Лука поднялся и, спрятав руки за спиной, побрёл туда, где стоял Амидеи. Опешивший Ламбертуччо невольно посторонился, и консул, заняв место посреди залы, тихо заговорил:

— Друзья! Когда я вошёл сюда, все вы изрядно удивились моему появлению. Изумление ваше несложно было объяснить: человек, которого никто не звал, вторгается на собрание, где решаются важнейшие вопросы... Правда, этот незваный гость — один из шести консулов, но поступок его выглядит всё же весьма бесцеремонным... Однако я отважился прийти сюда, поскольку понимал: среди вас разгорятся жаркие споры — а значит, гнев может оказаться сильнее здравого смысла. Стало быть, решил я, вам пригодится совет, полученный от человека с холодной головой, который видит вещи взором, не затуманенным ненавистью или яростью. И вот я хочу дать такой совет.

Первая часть речи консула произвела великолепное впечатление. Недавние спорщики успокоились, многие старики одобрительно кивали, соглашаясь с каждым словом.

Окрылённый успехом, синьор Лука продолжил:

— Конечно, многие скажут: "Что за дело Альбицци до распрей Буондельмонте и Одериго?" Таким людям я возражу: должность консула вынуждает меня изо всех сил поддерживать в городе порядок. Однако я ещё и банкир — а значит, в любом деле ищу выгоду. Давайте же рассудим здраво... Какую пользу принесёт убийство? Очевидно, ни к чему хорошему подобный поступок не приведёт. Синьор Скьятта верно заметил, что у семейства Буондельмонти много родичей и друзей, и вряд ли они закроют глаза на смерть своего главы. Значит, нельзя даже помышлять об убийстве — это слишком опасно... Синьор Ламбертуччо предлагает избить Буондельмонте или вовсе пригрозить ему: дескать, тогда молодой человек перестанет размахивать кинжалом и превратится в кроткую овечку. Едва ли. Скорее, он затаит злобу и в конце концов затеет новую резню.

— Так что же делать?! — выкрикнул какой-то нетерпеливый юнец, которому речь консула показалась слишком мудрёной.

— Мысль моя, наверное, покажется кому-то необычной, — усмехнулся Альбицци. — Буондельмонте — единственный сын своего умершего отца. Обладатель такого наследства, какое многие даже вообразить не сумеют. В то же время у вас, синьор Ламбертуччо, есть дочь, которую пришла пора выдать замуж. Если бы подобный брак состоялся, все богатства после смерти Буондельмонте перешли бы к его детям. Или к жене... Как видите, предложение моё устроило бы всех — даже Буондельмонте, который породнился бы со столь грозным семейством, как Амидеи.

В глазах Ламбертуччо зажёгся алчный огонёк.

— Кажется, от предложения вашего выиграют только Ламбертуччо и Буондельмонте, — проворчал Скьятта. — Хорошенькое наказание! Я тоже пойду и прирежу какого-нибудь аристократа, у которого есть дочь с хорошим приданым.

Амидеи даже не взглянул в сторону Уберти.

— Что ж, — протянул он, — полагаю, в словах синьора Луки заключена мудрость... Кто согласен с его предложением?

Все дружно подняли руки, за исключением Уберти и ещё нескольких юношей, питавших к Буондельмонте жгучую зависть.

— Прекрасно! Значит, предложение синьора Луки принято.

Амидеи с улыбкой протянул ладонь Альбицци. Тот пожал её и, чуть подавшись вперёд, услышал, как Ламбертуччо прошептал:

— Вы ведь посоветовали всего лишь повременить с убийством, верно я понял?

— Да.

— Тогда до встречи на свадьбе моей дочери и Буондельмонте.

— До свидания...

И консул, изо всех сил пытаясь скрыть свою радость, поспешил домой. Он был уверен, что не только подписал смертный приговор Буондельмонте, но и посеял семена раздора среди его врагов.

Глава 6

НЕОЖИДАННАЯ ПОМОЩЬ

Скьятта дельи Уберти был потрясён неожиданным предательством союзников. И чувство это лишь усилилось, когда он случайно услышал слова Моски, обращённые к одному из молодых людей:

— Что ни говори, но Ламбертуччо, конечно, ловкач! Сразу смекнул, что эта хитрая лиса Альбицци не предложит ничего дурного. На его месте я поступил бы точно так же.

— Но ты же громче всех призывал к убийству Буондельмонте, — пожал плечами собеседник Ламберти.

— И впредь буду требовать его смерти — можешь не сомневаться. Однако я жажду крови этого ублюдка вовсе не из-за дружбы с Одериго...

Слова эти как нельзя лучше выражали тайные мысли самого Скьятты: душу его разъедала ненависть к Буондельмонте, участь же Фифанти нисколько не беспокоила.

— Ну, ничего! — тряхнув головой, воскликнул Уберти. — Я так просто не сдамся!

Мужчина покинул залу и быстро зашагал к своему дому, находившемуся на площади, которой совсем скоро суждено было на много веков стать центром политической жизни Флоренции.

Ворвавшись в собственное жилище, точно во вражескую цитадель, Скьятта поднялся в спальню и без сил рухнул на постель.

Всю ночь он не мог уснуть и рисовал в воображении картины казни Буондельмонте — одна страшнее другой. Жестокости Уберти позавидовали бы древние варвары.

Едва на востоке занялась заря, Скьятта надел самый скромный кафтан и с лицом, хранящим следы вчерашней бессонницы и выражающим такие мучения, что даже дикие звери почувствовали бы жалость, поспешил к дому Фифанти.

Туда молодого человека перенесли накануне с величайшими предосторожностями — сам доктор Андричелли следил, чтобы всё прошло благополучно. Каждую минуту Фифанти издавал душераздирающий стон — и не переставая проклинал Буондельмонте.

— Похоже, я скоро умру... — шептал он иногда.

Впрочем, появившийся на щеках раненого здоровый румянец говорил о том, что дела не так уж плохи.

Дом Фифанти был небольшим и старым. Слуг у Одериго почти не было, те же, кто встретился Скьятте, отнюдь не блистали выправкой.

Уберти постучал в дверь спальни и, не дожидаясь разрешения, отворил её.

В комнате мужчина увидел неожиданное зрелище: Одериго полулежал на кровати, облокотившись на одну руку, и слушал какого-то молодого человека — его Уберти никогда прежде не встречал. Глаза Фифанти сверкали, а лицо было мертвенно бледным.

— А, Скьятта, это ты! — воскликнул Одериго. — Входи скорее! Никогда бы не подумал, что меня могут так вероломно предать. Лишь ты один, да ещё Джансимоне, не бросили меня в беде.

— "Джансимоне"? — переспросил Уберти.

— Ах! Я совсем забыл: вы ведь ещё не знакомы...

Молодой человек, сидевший у кровати раненого, встал и с улыбкой поклонился:

— Меня зовут Джансимоне Ферранте. Я приехал из Рима. Вы, вероятно, никогда не слыхали обо мне, зато даже на берегах Тибра всем известно о синьоре Скьятте дельи Уберти — самом знатном и могущественном человеке во Флоренции.

— Я рад слышать это, — холодно кивнул Скьятта. — Странно всё же, что мы не встречались раньше...

— Я живу во Флоренции лишь несколько дней.

"Занятно, — подумал Уберти. — Только приехал, а Фифанти называет его другом..."

— Джансимоне рассказал мне о вчерашнем совете и о решении Ламбертуччо, — сказал Одериго. — Я полагал, что могу во всём положиться на Амидеи — мы ведь родичи, — а на деле оказалось, что он готов продаться за сотню-другую лир: поманили золотом — и тотчас забыл о чести и долге. Негодяй...

— Но я-то не таков! — с дрожью в голосе воскликнул Скьятта. — И пришёл сюда, чтобы предложить: давай отомстим Буондельмонте. Сами. Без помощи Ламбертуччо, Моски или кого-нибудь ещё!

— Слова эти исцеляют меня лучше любых лекарств. Но неужели ты осмелишься в одиночку напасть на Буондельмонте?

— Почему "в одиночку"? — вмешался в разговор Джансимоне. — Я тоже собираюсь поучаствовать в этом деле. У меня есть на примете несколько надёжных людей, которые охотно возьмутся за работу.

— Как? — возмутился Скьятта. — Вы хотите прибегнуть к помощи наёмных убийц?

— Почему бы и нет? У нас в Риме все так поступают. Зачем давать горожанам повод вопить на каждом углу, что, мол, Скьятта дельи Уберти убил несчастного синьора Буондельмонте, если можно представить дело так, будто враг ваш стал жертвой ночных грабителей?

— А ведь Джансимоне прав, — после минутных раздумий произнёс Фифанти. — Какая, в сущности, разница, от чьей руки падёт этот чёртов ублюдок? Пусть ей окажется хоть рука нищего — так будет даже унизительнее для нашего блистательного рыцаря.

Он коротко хохотнул.

Уберти ещё немного поспорил, но скорее для виду — на самом деле мужчина был несказанно рад возможности переложить убийство на чужие плечи.

В конце концов Скьятта тяжело вздохнул, словно осознал бесполезность дальнейших пререканий:

— Что ж, если тебе, Одериго, пришёлся по душе план синьора Джансимоне — воспользуемся им.

— Впрочем, не стоит забывать ещё об одном обстоятельстве, — заметил Ферранте. — Быть может, Буондельмонте откажется брать в жёны дочь Амидеи, и тогда...

Договорить он не успел — кто-то робко постучал в дверь.

— Что такое?! — прорычал Одериго.

В комнату осторожно заглянул слуга:

— Синьор Гангаланди предал какую-то записку, мой господин...

— Так давай её и проваливай отсюда! — завопил Фифанти.

Выхватив бумажку из рук слуги, молодой человек быстро пробежал её взглядом.

Лицо Одериго позеленело; он скомкал бумажку, отбросил подальше и прошипел:

— Буондельмонте согласился на предложение Ламбертуччо. Через две недели в доме Амидеи состоится помолвка.

— Думаю, убийство нужно совершить через пару-тройку дней после неё! — тотчас воскликнул Ферранте.

— Почему не раньше? — нахмурился Уберти.

— Во-первых, — затараторил Джансимоне, — спешка в таком деле нам ни к чему. Терпение — вот главный наш союзник! Во-вторых, если Буондельмонте погибнет так скоро, сразу после совета в доме Амидеи, нетрудно будет понять, кто во всём виноват. Ясное дело, человек, который яростнее всех призывал к мести. Иными словами, вы, синьор Скьятта. А вот если Буондельмонте убьют после помолвки, горожане решат, что это Ламбертуччо сумел обвести врага вокруг пальца: сначала усыпил бдительность, а затем нанёс решительный удар.

— Браво! — захлопал в ладоши Одериго. — У вас необычайные способности к такого рода делам, мой друг.

— Благодарю, — поклонился Ферранте...

Джансимоне и Скьятта вместе вышли из дома раненого. Пошептавшись немного, они распрощались и направились в разные стороны.

Вдруг кто-то окликнул Уберти.

Мужчина обернулся, взглянул на спину удаляющегося Ферранте, который кутался в свой старый плащ, — и вздрогнул: он вспомнил, что видел, как человек в таком же плаще дня три назад заходил в дом консула Альбицци.

— Любопытно... — пробормотал Скьятта. — Если Ферранте и вправду знаком с синьором Лукой, почему он пытается разрушить план, который тот предложил?.. Впрочем, тебе-то какая разница? Сейчас главное — покончить с Буондельмонте. А уж тогда можно будет хорошенько поразмыслить и выяснить, кто такой Джансимоне на самом деле... Конечно, если мальчишка к тому времени ещё будет жив.

Глава 7

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Пусть синьор Уберти продолжает строить зловещие замыслы, мы же перенесёмся к воротам Святой Марии.

В этот час у ворот появились четверо всадников.

Возглавлял их седоволосый мужчина с благородным лицом, покрытым короткой бородой. Во всём его облике чувствовалась страшная усталость.

Сопровождали незнакомца двое слуг; один — совсем старик — ехал позади своего господина, другой вёл под уздцы лошадь, на которой сидела девушка лет шестнадцати, так похожая на главу путешественников, что любой без труда догадался бы: это — отец и дочь.

Описанная нами процессия свернула на одну из улиц и вскоре остановилась перед старым двухэтажным зданием, окружённым ржавой решёткой. Соседние дома выглядели ещё хуже: низкие, деревянные, такие ветхие, что, казалось, сильный ветер разнесёт их в щепки.

Мужчина извлёк из кармана ключ, отворил обитую железом дверь и вошёл внутрь.

— Матильда! — прокричал он.

Несколько секунд никто не отзывался, затем послышались торопливые шаги — и на верхней ступеньке лестницы появилась пожилая дама, одетая в старомодное платье. Лицо её едва виднелось из-под чёрной накидки.

— Синьор Чезаре! Неужели это вы?! — Руки женщины дрожали, в глазах блестели слёзы. — Наконец-то вы вернулись!

— Да, добрая моя Матильда, теперь мы с Симонеттой останемся во Флоренции навсегда.

— "С Симонеттой"? — переспросила дама. — Но отчего я не вижу её?

В это мгновение девушка, которая до тех пор продолжала стоять за дверью, с весёлым смехом вбежала в дом и бросилась на шею старой женщине. От неожиданности Матильда сперва разрыдалась, затем улыбнулась сквозь слёзы и, всё ещё не в силах поверить собственному счастью, принялась разглядывать гостью.

— Боже мой! — воскликнула она. — Ваша дочь, синьор Чезаре, стала первой красавицей Флоренции! Едва молодые люди увидят её, под окнами нашего дома соберётся настоящая толпа женихов... А ведь я предупреждала об этом, когда десять лет назад вы уезжали в Сиену! И оказалась права.

Некоторое время продолжался довольно-таки бессвязный разговор. Вдруг Матильда хлопнула себя по лбу и закричала, что путники, должно быть, умирают с голоду.

— Нет, — попробовала успокоить служанку Симонетта. — Мы вовсе не голодны.

Женщина однако решительно взялась за дело, не забывая без конца сыпать вопросами.

Лишь когда обед был готов и синьор Чезаре вместе с дочерью уселись за стол, в комнате на некоторое время воцарилось безмолвие. Продлилось оно, впрочем, недолго.

Первым заговорил синьор Чезаре.

— Возможно, мы с Симонеттой и Джакопо, — мужчина кивнул в сторону старого слуги, который был незнаком Матильде, — остались бы в Сиене. Но прошёл целый год с тех пор, как умерла Франческа, а мы так и не смогли оправиться от горя. Всё в доме напоминало мне о жене, а Симонетте — о матери. Поэтому я решил вернуться в наш старый флорентийский дом, который ты, Матильда, похоже, сохранила в прекрасном состоянии.

— Ох, моей заслуги в этом нет! — ответила женщина. — Мне помогают слуги из дома синьора Альбицци. И, конечно, ваш брат синьор Лоренцо не оставляет меня без помощи.

— Кстати, когда я смогу навестить дядюшку? — вмешалась в разговор Симонетта — Я страшно соскучилась по его маленькой капелле...

— Уж точно не сегодня! — воскликнул синьор Чезаре. — Мы так устали после дороги, что, по-моему, лучше посвятить вечер отдыху... Впрочем, если ты захочешь пойти в капеллу, я противиться не стану.

— Только синьор Лоренцо теперь уже не капеллан, — грустно добавила Матильда. — Негодный приор монастыря при церкви Санта-Тринита назначил на эту должность другого человека...

Посидев ещё немного за столом, Симонетта почувствовала, что глаза слипаются от подкравшегося незаметно сна — сказались усталость и обильная еда.

Поэтому девушка, поблагодарив радушную хозяйку, покинула её и синьора Чезаре и поднялась в свою комнату.

Сердце Симонетты забилось сильнее — среди этих стен прошли первые семь лет её жизни, беззаботные и счастливые.

Казалось, ничто не изменилось: всё тот же стол около окна, высокая старая кровать едва ли не в половину комнаты шириной, и, конечно, портрет печальной черноволосой женщины — матери Симонетты.

Девушка подошла к портрету, взяла его в руки и, повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, на миг прижала к губам.

Некоторое время она, едва сдерживая слёзы, любовалась на картину, а затем принялась исследовать комнату дальше.

Внимание Симонетты привлёк небольшой сундук. Под крышкой его оказалось несколько красивых платьев, сшитых, видимо, совсем недавно. Девушке оставалось лишь гадать, чьих же рук это дело — таких заботливых и предусмотрительных.

Осмотрев наряды, Симонетта отложила их в сторону и вышла на балкон.

Слева виднелась широкая улица, носившая название Терм, а справа — не менее большая улица Святых Апостолов. Обе они вели к мосту через Арно, поэтому были полны прохожих. Ко всему прочему, неподалёку располагались цеховые резиденции торговцев шерстью и шёлком, а чуть дальше, на пересечении улиц Калимала и Ваккеречча, — штаб-квартира менял и банкиров.

Словом, место, где отныне предстояло жить Симонетте, оказалось не таким уж далёким от людных мест, и даже с балкона можно было различить немало высоких домов с башнями и укреплениями.

Удовлетворив в какой-то мере своё любопытство, девушка вернулась в комнату, улеглась на кровать и вскоре уснула.

Наутро Симонетта пробудилась с первыми лучами солнца и, быстро одевшись, вышла на полюбившийся ей балкон.

С удивлением она заметила, что по улице в этот ранний час прогуливаются двое молодых людей.

Первый был низок ростом и, как показалось девушке, походил больше на простолюдина, нежели на аристократа. Изредка он встряхивал копной светлых волос, точно выражал недовольство словами собеседника.

Второй заинтересовал Симонетту куда больше. В каждом движении юноши чувствовалось, что принадлежит он к знатному роду. Одежда его была необычайно богата: от разноцветного головного убора до отороченного беличьим мехом малинового плаща.

"Рыцарь...", — подумала девушка и мечтательно вздохнула.

Впрочем, в следующую секунду взгляд Симонетты упал на лицо незнакомца — и сердце невольно сжалось от сострадания при виде неизъяснимой муки, которая на нём читалась.

Молодые люди прошли под балконом, и девушке удалось расслышать обрывки их беседы.

Говорил "рыцарь".

— Не могу я, Симоне, смириться с этим браком... Не могу! Все обвинения Уберти и его своры — отвратительная ложь. Сам подеста признал, что не я — зачинщик драки. Если бы не беды, к которым привёл бы отказ, я никогда не пошёл бы на сделку с Амидеи.

— Меня тревожит, отчего Ламбертуччо так внезапно отказался от своих кровожадных намерений, — ответил Волоньяно. — Когда я уходил, все жаждали мести, и вдруг — такая перемена!

— Я слышал, на участников совета повлиял синьор Альбицци... Говорят, речь его была великолепна.

— Синьор Лука славится красноречием, — хмыкнул Симоне. — Но когда я спросил отца, что же предложил Альбицци, он отшатнулся от меня, словно от прокажённого, заявил, что я слишком молод и глуп, и посоветовал не совать нос куда не следует. А потом вдруг стал кричать, что навеки опозорен и флорентийцы проклянут его... Никогда я не видел отца таким. Похоже, его что-то огорчило... Знаешь, Буондельмонте, я бы на твоём месте носил под одеждой кольчугу.

Молодые люди удалились на почтительное расстояние, поэтому Симонетта не могла уже слышать, о чём они говорят. Проводив прекрасного незнакомца взглядом, девушка покинула балкон.

Между тем Буондельмонте передёрнул плечами:

— Я был бы не так расстроен, окажись дочь Амидеи миловидной! Однако, как я слышал, Катарине исполнилось недавно пятнадцать лет — и особой красотой она не славится... Мне что же, придётся играть с женой в куклы, чтобы развлечь её?! Я отвык от детских забав.

— Зачем же так? Помнится, ты в пятнадцать лет уже не размахивал деревянным мечом — к тому времени тебя начали занимать совсем другие забавы. Отчего бы не предположить, что подобный интерес успел пробудиться и в сердце юной Катарины?..

Друзья рассмеялись и неторопливо продолжили свой путь. Изредка они обменивались замечаниями, услышав которые, Амидеи лишился бы рассудка от ярости.

Во время завтрака Симонетта осторожно спросила служанку:

— Матильда, ты ведь знаешь обо всём, что происходит в городе?

— Конечно! — охотно ответила женщина. — Стоит только появиться на рынке — и в голове у меня начинает гудеть, точно в улье, из-за тысяч сплетен, которые проносятся между торговыми рядами быстрее ветра.

— Ночью, — сказала Симонетта, — меня разбудил громкий шум — под окнами собралась толпа молодых людей.

— Ах, негодяи!

— Они шутили и смеялись, и чаще всего я слышала имя Буондельмонте...

— Ох! — всплеснула руками Матильда. — Это же самый завидный жених во Флоренции. Любая девушка в мечтах видит себя его женою!.. — Вдруг женщина в испуге прикрыла рот рукой: — Но что же этот безрассудный юноша делал возле нашего дома?! Ему нельзя выходить на улицу даже при свете дня, не говоря уж о ночном мраке.

— Почему? — с напускным безразличием спросила девушка.

— Недавно синьор Буондельмонте попал в скверную историю: поссорился на пиру с одним молодым человеком, Одериго Фифанти, и ранил его. Сперва родичи раненого хотели отомстить, но затем здравый смысл взял верх, и они отказались от своего намерения.

— Чего же тогда бояться синьору Буондельмонте?

— Никто не знает, что на уме у этого Фифанти, чьи друзья — да простит меня Господь! — настоящие мерзавцы и головорезы.

— Бедный синьор Буондельмонте... — протянула Симонетта.

— Ещё бы! Говорят, драку затеял его противник, словно намеренно искал повод для ссоры.

— И после этого Фифанти смеет требовать мести?! — вскричала девушка. — Что за нравы царят во Флоренции!

Служанка со вздохом покачала головой.

Помолчав немного, Симонетта продолжила расспросы:

— Так ты говоришь, Матильда, что синьор Буондельмонте очень красив?

— О, да! Необычайно! Кожа у него нежная, словно у девушки, а чёрные волосы мягче шёлка. Но при этом синьор Буондельмонте очень мужествен. А уж как владеет оружием! Никто не может одолеть его в поединке!.. Впрочем, — добавила женщина, — теперь городским красавицам придётся лишь вздыхать об упущенном счастье.

— Почему? У него есть невеста?

— К несчастью, есть...

— Кто она? — Глаза девушки сверкнули.

— О! Это дочь Ламбертуччо Амидеи — родственника синьора Фифанти, — хитрого и коварного. Чтобы заключить мир, он предложил Буондельмонте этот брачный союз, хотя хуже невесты для нашего юного красавца не сыскать во всей Италии.

— И синьор Буондельмонте согласился?! — задохнулась от возмущения Симонетта.

— А что оставалось делать?

— Я бы отказалась! Уверена, никто не собирался убивать синьора Буондельмонте. Его обманом и угрозами заставили решиться на брак, который был ему ненавистен!

— А ведь верно! — сказала Матильда. — Синьор Чезаре, по-моему, Симонетта попала в самую точку. Как вам кажется?

Мужчина покачал головой:

— Не знаю. Я отвык от флорентийской жизни, а её нужно хорошо знать, чтобы не ошибиться в ответе на такой сложный вопрос... — Заметив умоляющий взгляд дочери, он неохотно добавил: — Я, пожалуй, предположу, что ссора не была задумана заранее; Ламбертуччо просто воспользовался удачей, которая внезапно упала ему в руки. Отец его был хитрой лисой: чуял выгоду там, где у других не возникало даже мысли, будто можно чем-то поживиться, и накопил немалые богатства. Потому-то Амидеи и смеет сейчас разговаривать на равных с главой рода Буондельмонти и даже угрожать ему... — Внезапно лицо синьора Чезаре превратилось в непроницаемую маску: — Я не советую тебе, Симонетта, принимать близко к сердцу ссоры флорентийцев. Один только Бог знает, кто в них прав, а кто — виноват. Забудь о рассказе Матильды... Сходи-ка лучше к дядюшке Лоренцо. Он, верно, уже заждался нашего приезда...

— Хорошо, — покорно ответила Симонетта.

Однако очутившись в своей комнате, она с грустью посмотрела в окно и чуть слышно прошептала:

— А всё-таки жаль синьора Буондельмонте... Такой красивый молодой человек...

Глава 8

ПОМОЛВКА

Помолвка Буондельмонте и Катарины долго будоражила умы сплетников. Любые разговоры непременно сводились к ней, причём одни флорентийцы твердили, что молодой человек не заслужил столь печальной участи, как брак по принуждению, другие же возражали на это, что юноше сказочно повезло и всё могло закончиться гораздо хуже.

Наконец терпение горожан было вознаграждено: настал день, когда в доме Амидеи собралась настоящая толпа, чтобы поучаствовать в церемонии, после которой во Флоренцию вновь вернулся бы мир.

Ламбертуччо изо всех сил пытался украсить своё мрачное жилище, однако усилия его оказались тщетными.

Стены занавесили огромными гобеленами — необычайно дорогими, но подобранными на удивление безвкусно. На лестнице расстелили толстые ковры, в которых утопали сапоги гостей, зато пол в зале отчего-то оказался лишён подобной роскоши.

Ровно в полдень было объявлено о приходе Буондельмонте.

Едва появившись в зале, молодой человек сразу вызвал приглушённый ропот среди гостей: многим показалось, что он оделся чересчур уж скромно и мрачно.

Жениха сопровождал Симоне да Волоньяно. Он напряжённо следил за всем, что происходит вокруг, и готов был в любую секунду броситься на выручку другу, если жизни того что-либо будет угрожать. Впрочем, в описываемые нами времена ещё не вошло в обычай устраивать кровопролитие на пышных торжествах, поэтому настороженный вид юноши вызвал недоумение у родичей невесты. Кое-кто даже готов был счесть такое поведение оскорбительным.

В дверях путь Буондельмонте преградил Скьятта дельи Уберти и, растянув тонкие губы в улыбке, произнёс:

— Рад видеть тебя, дорогой родич.

— "Родич"?! — изумился молодой человек. — Ничего не понимаю...

— После свадьбы мы сможем называть так друг друга, — пояснил Уберти. — Конечно, родство будет весьма отдалённым, но я надеюсь, что смогу величать тебя "кузеном". Ты ведь не станешь возражать?

— Прости, Скьятта, — ответил Буондельмонте. — Меня ждёт невеста, поэтому, полагаю, лучше будет, если мы продолжим этот разговор в иное время.

Молодой человек поклонился со всей учтивостью, на какую был способен, а затем направился к Амидеи. Всё же, по лицу его скользнула тень неудовольствия.

Скьятта усмехнулся и обменялся взглядами с Джансимоне — тот затаился среди гостей.

Впрочем, через несколько секунд Буондельмонте уже позабыл о неприятном разговоре — взор его обратился на девушку, которая стояла рядом с Ламбертуччо и нервно теребила край широкого пояса.

"Вот она... твоя невеста", — вздохнул юноша.

В последний раз он видел Катарину несколько месяцев назад и втайне надеялся на чудо: вдруг благодаря какому-нибудь волшебству или по воле Господа дочь Амидеи превратилась в красавицу. Однако ничего подобного, разумеется, не произошло?

Юная невеста едва ли могла потрясти воображение хоть кого-нибудь из молодых флорентийцев, пусть Ламбертуччо и уверял, точно торговец на рынке, что со временем дочь его станет подлинным украшением города. "Благоуханным цветком, чей аромат сведёт юношей с ума... Символом Флоренции, о котором узнает вся Италия...", — так говорил мужчина в беседах со своими знакомыми. Лицо её было круглым, словно луна, и бледным; серо-зелёные глаза — выпученными; нос с горбинкой казался слишком большим, как и пухлые губы; фигуру же не осмелился бы назвать стройной даже любящий отец.

Катарина изо всех сил пыталась побороть волнение, для большей уверенности вспоминая слова, которые каждый вечер твердил ей Амидеи: "Пусть этот заносчивый щёголь почувствует моё великодушие — я ведь простил его! Пусть осознает, что женитьба на тебе — великое счастье!" Слушая отца, девушка послушно кивала в ответ, но в глубине души всякий раз задавалась вопросом: отчего нужно вести себя высокомерно с будущим мужем — таким красивым и отважным?

И сейчас Катарина, уняв дрожь, гордо выпрямила спину, задрала подбородок — словом, постаралась принять вид величественный и неприступный.

Симоне, заметив это, на мгновение позабыл о роли охранника и чуть было не прыснул со смеху — так позабавили его потуги девушки, — но вовремя спохватился: неуместное веселье в такую торжественную минуту могло бы привести к настоящему побоищу.

Буондельмонте и Ламбертуччо обменялись приветствиями, после чего последний, потирая руки, произнёс:

— Что ж, теперь, полагаю, настало время, не отвлекаясь на бесполезные церемонии, подписать брачный контракт — благо, он давно готов.

Молодой человек кивнул — ему не меньше будущего зятя хотелось побыстрее покончить с неприятной процедурой.

Один из слуг поднёс на бархатной подушечке листок пергамента. Буондельмонте быстро пробежал взглядом написанное и с безразличным видом поставил свою подпись. Затем передал контракт Амидеи. Мужчина поспешил последовать примеру юноши.

Когда бесценный документ был оформлен по всем правилам, Буондельмонте принял из рук Симоне обитую алой тканью коробочку, небрежно открыл её и извлёк два великолепных перстня — золотой и серебряный. Гости невольно ахнули, и даже сам Амидеи сглотнул слюну, представив, что за сокровища таятся в сундуках его зятя.

Катарина укоризненно взглянула на отца: зачем было бранить Буондельмонте, если на деле тот не только оказался лишён недостатков, которые ему приписывал Ламбертуччо, но и сказочно богат? Поистине, Всевышний одарил семейство Амидеи своей благосклонностью, и не стоит слишком уж важничать, иначе можно разгневать небеса.

Дождавшись, когда восторг уляжется, Буондельмонте протянул коробочку невесте и сказал:

— Перстни эти — залог моей верности. Клянусь, что ни при каких обстоятельствах не нарушу своего слова.

Амидеи чуть заметно кивнул одному из лакеев, и вскоре тот вернулся с толстой золотой цепью, на которой висел крест, усыпанный самоцветами.

— Примите, дорогой зять, этот подарок, — выдавил мужчина. — Семейство наше счастливо породниться с вами.

— Благодарю вас, дражайший тесть! — воскликнул Буондельмонте, которого, казалось, начал забавлять бесконечный обмен любезностями. — Благодарю, — повторил он, — и приношу в дар скромную вещицу — одну из наших семейных реликвий.

Молодой человек махнул рукой. Тотчас Симоне извлёк из-под полы плаща, где в этот день словно хранились все сокровища тамплиеров, великолепный кинжал. Рукоять его и ножны были украшены драгоценными камнями.

— Надеюсь, столь прекрасное оружие никогда не будет пущено в ход, — негромко произнёс Буондельмонте.

Амидеи бросил на него проницательный взгляд и принуждённо рассмеялся:

— О да! Такие драгоценные вещи незачем пачкать кровью... — Затем, возвысив голос, сказал: — Что ж, осталось лишь назвать дату свадьбы. Полагаю, вы синьор Буондельмонте, не станете возражать, если торжество пройдёт десятого февраля. День этот знаменателем для нашей семьи: ровно двадцать лет назад в церкви Сан-Стефано связали себя узами брака Ламбертуччо Амидеи и Паола Фифанти. Я хотел бы продолжить столь славный обычай.

Буондельмонте поклонился в знак согласия.

— А теперь, — воскликнул Амидеи, — давайте поднимем кубки за здоровье жениха и невесты!

Ряды гостей пришли в движение. Засверкали драгоценности на одеждах, зазвучал гул голосов. Слуги поспешно зажигали свечи — над землёй уже начали сгущаться ранние зимние сумерки.

В амбразуре одного из окон-бойниц встретились Скьятта дельи Уберти и Джансимоне Ферранте.

— Всё готово? — прошептал Уберти.

— Да. Я уже объяснил своим людям, что от них требуется. Они ждут лишь моего приказания. Полагаю, через пару-тройку дней можно будет взяться за дело.

— Почему не сегодня? — нетерпеливо топнул ногой мужчина.

Ферранте хмыкнул:

— Полагаю, сегодня, когда улицы будут полны гостей, которые возвращаются домой, не лучшее время для осуществления нашей затеи... А теперь — до встречи. На вас уже начинают поглядывать с подозрением — да и на меня тоже. Не нужно давать людям повод для сплетен.

Через мгновение Джансимоне вновь затерялся в толпе, Уберти же, осознав ошибку, густо покраснел и отругал себя последними словами...

К Ламбертуччо тем временем неслышно подошёл Моска и, склонившись, зашептал в самое ухо:

— Чёрт возьми! Впервые в жизни я пожалел, что родился мужчиной... Если бы мне дарили такие вещи...

— Матерь божья! — перебил его Амидеи. — Все словно помешались на богатстве этого мальчишки!

— И ты тоже!.. — рассмеялся Ламберти.

— Неужели, — словно не услышав замечания приятеля, продолжил мужчина, — окажись ты моим зятем, я поскупился бы на подарки в день помолвки?

— Это меня и тревожит! Если сложить вместе твоё золото и золото Буондельмонте, ты станешь богаче магистра ордена храмовников... А тогда — выкупишь все земли в Тоскане, объявишь себя новым маркграфом и пошлёшь нас — своих друзей — к чёрту...

С этими словами он оставил ошеломлённого Ламбертуччо и принялся расхаживать по зале, со вздохом приговаривая:

— Эх, отчего же у меня нет дочери, которую можно выдать замуж?..

Глава 9

НОЧНЫЕ УБИЙЦЫ

Через несколько дней после помолвки Буондельмонте вдруг захотелось сходить в мастерскую Стефано Фелицци.

На этот раз он отправился к ювелиру в одиночестве — Симоне не показывался на улице из-за сильной простуды.

— Не хочу, чтобы меня видели с мокрыми от слёз глазами и распухшим носом, — отвечал Волоньяно на предложения приятелей побродить по городу — и трудно было понять, шутит он или говорит серьёзно.

Близился вечер. Солнечный диск, затерявшийся в пелене облаков, быстро исчезал за холмами, однако Буондельмонте это ничуть не смущало — он прихватил в дорогу длинный кинжал и потому ничего не боялся.

Дом Фелицци находился в сотне метров от церкви Санта-Мария Маджоре, и неподалёку от него начинались лачуги бедняков, ютившиеся возле городских стен. Такое местоположение может показаться читателям неудачным: какой глупец отправится за украшениями на самую окраину Флоренции? Но мастерская Стефано привлекала богачей именно тем, что с хозяином её можно было побеседовать спокойно, не страшась любопытных глаз и ушей, и столь же спокойно забрать готовое изделие.

Ювелир встретил гостя радостно. Подмастерья к тому времени уже закончили работу и поспешили воспользоваться выпавшими на их долю свободными минутами. В мастерской остались лишь Франческо, который старательно выводил на листке пергамента какие-то линии, и Марко Джаспирини, притворявшийся, будто занят чем-то важным. На самом деле он лишь старался утолить любопытство и узнать, зачем пожаловал Буондельмонте.

Однако все надежды юноши оказались жестоко разрушены — после обмена приветствиями Стефано повёл гостя в свою комнату. А уж что он почувствовал, когда Буондельмонте дружески кивнул Франческо и подал какой-то знак. Марко так и затрясся от злости!

Дождавшись, когда в зале никого не останется, Джаспирини поднялся из-за стола, воровато огляделся по сторонам — и выскользнул за дверь...

— Как видите, дом у нас не очень большой, зато уютный, — говорил тем временем Стефано.

— Да, пожалуй...

Ответ Буондельмонте прозвучал не слишком уверенно, что было вполне объяснимо: молодой человек очутился в крошечной комнате, вся обстановка которой состояла из тюфяка, набитого соломой, дубовой скамьи и сундука.

Впрочем, подобная скромность ювелира вызывала скорее уважение, нежели осуждение. И как поведение Фелицци отличалось от поступков других горожан, которые сумели разбогатеть на торговых операциях и ростовщичестве и теперь изо всех сил пытались показать себя новыми властителями Флоренции!

— Мне очень нравится этот дом, — помолчав немного, произнёс мужчина. — И подмастерья не жалуются. Живут на одном этаже со мной — в таких же комнатках, — едят ту же пищу, что и я, пьют то же вино... Жаль только, никто из них не задумывается пока о женитьбе — так хочется иногда порадоваться чужому счастью, если Господь не позволил тебе обзавестись семьёй...

Последние слова были сказаны неспроста: с помощью их Фелицци надеялся вызвать гостя на откровенность, полагая, что тому непременно захочется поговорить о ненавистной женитьбе.

Так и случилось.

— Да уж! — горько усмехнулся молодой человек. — Мне нежданно-негаданно было подарено редкостное счастье! — В порыве ярости он сдёрнул с плеч малиновый плащ и бросил на скамью, а затем продолжил: — Знай вы, Стефано, что за гнев бушевал в моей груди, когда я видел ухмылки на лицах Скьятты, Ламбертуччо, Моски... О, вы ужаснулись бы! Мне хотелось кинуться на кого-нибудь и устроить драку — настоящую, кровавую, а не тот спектакль, который был разыгран в доме графа да Ромена. — Переведя дыхание, юноша произнес чуть спокойнее: — До сих пор не возьму в толк, как этот проклятый кинжал очутился в спине у Фифанти. Клянусь, я не доставал его из ножен!

— Теперь, когда вы согласились жениться и даже подписали контракт, ничто не имеет значения, — покачал головой Фелицци. — Пусть даже ссора и впрямь была лишь предлогом, чтобы склонить вас к союзу с семейством Амидеи.

— Ну уж нет! — сверкнул глазами Буондельмонте. — Окажись это правдой, я нашёл бы способ отомстить!

— И всё же, я советую вам не совершать безрассудств. В конце концов, вы ведь не хуже меня знаете, что многие флорентийцы женятся ещё детьми — даже не подозревают, как выглядит их суженая или супруг. Какая уж тут любовь? Большое приданое — вот что важно.

— Так поступают лишь богачи, — возразил молодой человек. — Уверен, любой ваш подмастерье, когда станет выбирать супругу, будет повиноваться чувствам, а не мыслям о содержимом её сундуков. И если бы мой отец жаждал денег, я ещё при рождении оказался бы помолвлен с дочерью какого-нибудь союзника нашего семейства. Он, однако, позволил мне самому распоряжаться собственной судьбой. Так почему должно быть иначе? Зачем идти на поводу у людей, которые меня ненавидят?

Фелицци надоело упрямство юноши, не желавшего ничего слушать. Ко всему прочему, ювелиру показалось, что собеседник уже принял какое-то решение, однако не хочет о нём говорить.

Поэтому Стефано произнёс:

— Единственное, что я могу посоветовать: в поступках своих следуйте не велению сердца или мгновенной вспышке гнева — через несколько минут от неё не останется даже воспоминаний, — а доводам разума. Помните, что от решений ваших зависит судьба всего города: утонет ли он в крови или продолжит расцветать назло врагам.

— Я всё понимаю, — опустил взор Буондельмонте. — Но до чего же трудно смириться с несправедливостью судьбы! Возможно, когда-нибудь и вы, Стефано, поймёте, каково бывает человеку, все надежды которого потерпели крах. Впрочем, — выдавил он улыбку, — предупреждаю вас заранее: это — необычайно отвратительное чувство.

С этими словами молодой человек направился к двери.

У порога он вдруг остановился:

— Скажите, Стефано, у вас в доме есть чёрный ход?

— Да, — кивнул ювелир.

— Быть может, я стал чересчур мнительным, однако по дороге сюда отчего-то не мог избавиться от чувства, словно кто-то следит за мной. Один раз я даже обернулся и заметил нескольких бродяг, чьи лица совсем не внушали доверия.

— Неужели кто-то осмелится напасть на вас?

— Почему бы и нет? — пожал плечами Буондельмонте. — Конечно, любому бандиту придётся не по вкусу мой кинжал, но осторожность всё же не помешает...

Проводив гостя, ювелир вернулся в дом. Комната мужчины оказалась пустой — Франческо, увидев, что разговор между Буондельмонте и Стефано завершён, покинул её.

Тотчас в глаза Фелицци бросился малиновый плащ, оставленный гостем.

— Что за чертовщина?! — выругался он. — Если человек начинает забывать одежду в чужих домах, значит, дела совсем плохи... Не обратиться ли Буондельмонте к доктору Андричелли, чтобы тот дал ему своих чудодейственных снадобий?

Стефано вышел в коридор и позвал Франческо. Юноша немедленно появился перед своим учителем.

— Хочешь прогуляться? — спросил ювелир.

— Конечно! — закивал молодой человек. — Синьор Буондельмонте забыл плащ? Я мигом его догоню!

И Франческо бесстрашно ринулся в ночную мглу.

Как уже говорилось в одной из первых глав нашей повести, выходить из дома с наступлением ночи было весьма неблагоразумно. Конечно, изредка по улицам проходил патруль, однако встреча с ним в такой час грозила неприятностями ничуть не меньшими, нежели нападение грабителей. Иногда возле домов богачей и знати горели масляные светильники, но поскольку следить за ними полагалось самим горожанам, чаще случалось, что единственным фонарём во всей Флоренции — да и тот затухал пасмурными ночами — был лунный диск. Понятное дело, столь робкие попытки навести порядок ни к чему не приводили, и город после сигнала к тушению огней жил своей особой жизнью: в недрах его лилась кровь, творились беззакония и... любовные похождения.

На улице, где жил Стефано, никаких светильников не было и в помине, однако Франческо прекрасно знал путь к дому Буондельмонте, поэтому уверенно зашагал по пыльной дороге. Небо затянули облака, и молодой человек не видел ничего даже в нескольких шагах от себя. Дома казались бесформенными сгустками мрака, от которых хотелось держаться подальше.

Поначалу молодой человек не обращал внимания ни на холод, ни на ледяной ветер, дувший с далёких гор. Но уже проходя мимо церкви Сан-Пьеро Маджоре он начал сильнее кутаться в одежду, а вскоре — дышать на покрасневшие от мороза ладони, чтобы согреть их.

Это не помогло.

Тогда Франческо остановился и почесал затылок:

— Что-то неладное творится в нашем городе. Днём все чуть не помирали от жары, зато сейчас можно подумать, будто это не Тоскана, а какая-нибудь Фландрия или Шотландия.

Юношу едва ли можно было назвать знатоком географии, и большинство сведений, полученных им, касались городов, где производилось много шерсти — источника процветания Флоренции. Тем не менее, он слышал от стариков, что во Фландрии куда холоднее, чем в Италии, а уж Шотландия находится так далеко на севере, что зимой там, несомненно, свирепствуют лютые морозы.

— Полагаю, — продолжал рассуждать Франческо, — синьор Буондельмонте не слишком разгневается, если я надену плащ... В сущности, это по его милости я сейчас шатаюсь по улицам и мёрзну от холода.

Франческо укутался плащ, и по телу его разлилось тепло.

— Хорошо быть богатым, — усмехнулся он и зашагал дальше.

Внезапно, когда юноша пересекал улицу Тозинги, пелена облаков на миг разорвалась. Показалась луна и тускло осветила землю. Тотчас за спиной его раздался чей-то хриплый голос:

— Это он!

Франческо осторожно бросил взгляд назад. Луна предательски скрылась за облаками, однако он всё же успел различить силуэты двух мужчин.

— Дела идут плохо, — процедил юноша сквозь зубы и ускорил шаг.

С каждой минутой он шёл всё быстрее, едва не переходя на бег. Преследователи не отставали.

"Только бы выйти на улицу Терм, — лихорадочно размышлял Франческо. — Там и светильники всегда горят, и до жилища синьора Буондельмонте рукой подать. Уж тогда-то никакие бандиты будут тебе не страшны".

Но прежде юноше нужно было пройти немало мрачных переулков и даже обогнуть возле дома Джандонати один весьма неприглядный тупик, о чьём существовании он, по счастью, знал, иначе оказался бы в ловушке, на которую даже не рассчитывали злодеи.

В какой-то миг Франческо даже подумал, что преследователи отчего-то не спешат нападать. Вдруг вся эта погоня — лишь плод воображения, и на самом деле никакой опасности нет?

Однако спустя минуту все эти надежды оказались развеяны в прах: улица Терм, куда так старался попасть юноша, по какой-то неведомой причине оказалась погружена во мрак.

— Вот так дела... — остановившись, прошептал Франческо.

Луна вновь выплыла из-за облаков — и навстречу юноше шагнули четверо мужчин.

— Ого! — пробормотал он. — С чего бы вдруг тебе — простому ученику ювелира — устраивали такую славную засаду?.. Хорошо, хоть кинжал не забыл — оставишь кому-нибудь памятку о сегодняшней встрече...

На всякий случай Франческо оглянулся. Двое преследователей были совсем близко.

— Шесть человек... Проклятье!

Юноша даже не подумал позвать на выручку: зная характер флорентийцев, он не надеялся на помощь кого-нибудь из них.

Поэтому, едва четверо врагов подошли достаточно близко, он выхватил кинжал и вонзил его одному из них в горло. Тот упал, не издав ни звука.

Через мгновение второй убийца метнул нож. Франческо каким-то чудом успел отскочить в сторону, поэтому клинок лишь слегка оцарапал ему кожу. Выступила кровь, однако в темноте этого не заметили ни убийцы, ни их жертва. Больше того, юноша почувствовал вдруг сладкое возбуждение, а неудача двух противников зажгла в сердце его надежду на спасение.

Впрочем, радость эта длилась лишь секунду, а затем рядом с Франческо засвистели клинки, каждый из которых нёс с собой смерть. Молодому человеку удалось отразить два-три удара, от нескольких — увернуться, и получить при этом лишь одну неглубокую рану. Больше того, улучив мгновение, он ранил в плечо ещё одного бандита. Тот с руганью повалился на землю, а юноша кинулся в образовавшуюся в рядах убийц брешь, чтобы добраться до ближайшей стены, — так он надеялся защититься от нападения со спины.

Подобное решение оказалось роковым. Два быстрых удара — и юноша упал, обливаясь кровью. Издал тихий стон — и лишился чувств.

Вся битва заняла не больше минуты. Тем не менее, убийцы долго ещё переводили дыхание и считали раны и царапины, оставленные кинжалом Франческо.

Вдруг из темноты к месту битвы шагнул ещё один человек. На лоб его был надвинут капюшон, хотя предосторожность эта выглядела излишней — во тьме можно было различить силуэт, но никак не черты лица незнакомца.

— Чёрт возьми! Я уж решил, он всех вас перебьёт. Чистая работа — ничего не скажешь!

— Взяли бы тогда и сами попробовали его прикончить! — огрызнулся один из бандитов.

— Не сердись, мой друг! — В голосе незнакомца послышалась издевка. — Я ни в чём вас не виню. Просто стараюсь понять, как вы — "мастера кинжала" — едва не позволили одолеть себя изнеженному аристократишке, который и мечом-то толком владеть не умеет... Проверим-ка, действительно ли вы убили того, кто был нам нужен...

Незнакомец взял в руки светильник.

— Вы же сами сказали: высокий молодой человек в малиновом плаще, — засопел убийца. — Что же, у нас, по-вашему, нет головы на плечах?

— В таком деле не должно быть места случайностям...

— Зачем же вы тогда погасили все фонари?! — не унимался наёмник. — Оставили бы хоть один... Потому бедный Лучано и пропустил удар в горло — не ожидал, что молодец окажется таким расторопным.

Незнакомец досадливо отмахнулся.

Неожиданно за углом показались отсветы пламени.

— Патруль! — воскликнули разом бандиты. — Пора уходить.

— Да подождите вы, чёрт вас подери! — прорычал незнакомец, которому всё не удавалось зажечь светильник.

Но убийцы сделали вид, словно не услышали его слов, и, поддерживая раненого товарища, поспешно скрылись в ближайшем переулке. Прежде чем последовать за ними, незнакомец задумчиво посмотрел на тело Франческо и взялся за кинжал, собираясь, видимо, нанести ещё один удар — для верности. Свет, однако, был уже близок, поэтому он предпочёл покинуть поле боя.

Оглянувшись в последний раз, негодяй успел различить малиновый плащ, не оставлявший сомнений, что именно Буондельмонте пал от рук ночных убийц, и прошептал:

— Похоже, всё-таки издох... После таких ран не выживают...

Убийцы ошиблись: ночной патруль, проходивший обычно в этот час по улице Терм, задержался — стражникам пришлось повозиться с каким-то бродягой, который, завидев их, попытался скрыться. Понятное дело, все устремились за беглецом. Тот, однако, выказал неожиданную прыть и был пойман лишь неподалёку от монастыря Архангела Михаила. А поскольку возвращаться на место, где прятался преступник, теперь не имело никакого смысла, патруль решил обследовать улицу Кальцайоли, которая всегда ярко освещалась, поэтому даже ребёнок мог безошибочно предсказать, что на ней царит полное спокойствие.

Огонь же факела, замеченный бандитами, принадлежал монаху в серой рясе. Виски священнослужителя покрывала седина; белые волоски серебрились и в короткой бороде. Рядом, зябко кутаясь в длинный плащ, шла девушка.

— Эх, Симонетта, зачем только я послушался твоих уговоров?! — ворчал монах. — Если мы встретим патруль, нам придётся несладко.

— Что может нам грозить, дядюшка? — лукаво посмотрела на спутника девушка.

— Симонетта, ты ведь прекрасно знаешь, что мы не отделаемся от стражников так просто...

В ответ на эти слова послышался задорный смех.

Вдруг монах резко остановился, девушка вскрикнула и закрыла лицо: в нескольких шагах от них лежал труп убийцы, сражённого Франческо. Земля вокруг была покрыта тёмными пятнами.

В тени дома путники увидели тело юноши. Недолго думая, Симонетта бросилась к нему. Монах остался стоять на месте, не решаясь подойти ближе.

— Дядя, мы должны помочь этим несчастным!

— Боюсь, единственное, на что мы сгодимся — помолиться, чтобы души их попали в рай, — покачал головой монах.

Внезапно дверь одного из домов распахнулась. На улицу вышел высокий мужчина.

— Вы не совсем правы, брат Лоренцо! Душа одного из этих людей точно окажется в преисподней, поскольку он — бандит и подло напал со своими сообщниками на юношу, который, надеюсь, всё-таки не погиб. Во всяком случае, я не пожалею сил, чтобы спасти ему жизнь.

— Синьор Андричелли! — изумился монах.

Доктор осторожно отстранил Симонетту и склонился над телом Франческо.

— Юноша ещё жив, — произнёс он после краткого осмотра. — Хотя было потеряно много крови, я уверен, что вылечу его.

Андричелли стремительным шагом направился к своему жилищу и громко постучался. Тотчас появился слуга, который по первому знаку господина понял, что от него требуется.

— Я перенесу раненого в дом и оставлю там, пока он не поправится, — пояснил Андричелли Симонетте и брату Лоренцо, поймав их вопросительные взгляды.

— Как вы великодушны! — воскликнула девушка.

— Это мой долг.

— А что делать с этим несчастным? — указал монах на тело бандита. — Быть может, он тоже жив?

— Не знаю, кого вы так называете, брат Лоренцо. Этот злодей заслужил свою участь — уж поверьте! Сейчас негодяй уже мёртв... И скажу откровенно: я не пришёл бы на помощь, даже если бы он ещё дышал.

Последние слова Андричелли произнёс, уже внося раненого в дом. Симонетта не отставала ни на шаг и вглядывалась в лицо молодого человека. На мгновение тот пришёл в себя, но увидел лишь блестящие от страха и любопытства глаза, а затем вновь впал в беспамятство.

— Не тревожьтесь, — едва заметно улыбнулся лекарь. — Возвращайтесь домой. Я спасу юношу, или имя моё — не Карло Андричелли!

И не успела Симонетта ничего ответить, как дверь захлопнулась перед её носом.

Обернувшись, девушка увидела, что брат Лоренцо читает молитву над телом наёмного убийцы.

Исполнив свой "долг", монах взял под руку племянницу, у которой голова шла кругом от всего случившегося, и повёл домой.

На несколько минут улица опустела. Затем из-за угла показался Буондельмонте. Покинув мастерскую через чёрный ход, он направился домой вовсе не по той дороге, где прятались убийцы, шёл очень медленно, предаваясь своим мыслям, поэтому и появился на месте недавней драмы так поздно.

Остановившись над телом бандита, молодой человек пробормотал с невольным содроганием:

— Тут, как я погляжу, было настоящее побоище... — и, увидев, что кровавые следы ведут к дому синьора Андричелли, забарабанил в дверь...

ЧАСТЬ 2

КРОВАВАЯ СВАДЬБА

Глава 1

ЗМЕЙ-ИСКУСИТЕЛЬ

Прошёл месяц с той ночи, когда Франческо чуть не погиб от рук наёмных убийц, а доктор Андричелли поклялся спасти его от смерти.

И, нужно сказать, мужчина сдержал обещание: уже через неделю юноша мог сидеть на постели, а через двадцать дней — без посторонней помощи ходить по комнате. Андричелли, видя, что эти своеобразные прогулки идут пациенту на пользу, изменил привычной своей суровости и не стал их запрещать.

Лекарь не ограничивал Франческо и в общении. Каждое утро к нему приходил Буондельмонте — первые несколько суток он и вовсе не покидал места у кровати раненого. Это растрогало даже Андричелли: никогда не бывало, чтобы один из знатнейших горожан проявлял такую заботу о простолюдине. И, конечно, излишним будет говорить о внимании, которым окружили юношу Стефано Фелицци и его подмастерья.

Всё это заставляло сердце Франческо радостно биться: мало кто может похвастать такими верными друзьями, а его Господь наградил этим счастьем! И временами на глаза юноши наворачивались слёзы от чувств, переполнявших душу.

Между тем, зимняя погода с позором бежала из Флоренции и в утро, с которого возобновляется наше повествование, солнце пригревало так, словно на дворе была не середина января, а, по меньшей мере, начало апреля.

Франческо подошёл к окну и стал с затаённым вздохом наблюдать за прохожими.

"Хорошо, конечно, в доме синьора Андричелли, когда все о тебе заботятся, — подумалось ему, — но, по правде сказать, надоело уже целыми днями сидеть без дела. Поскорей бы вернуться в мастерскую..."

А в это время на другом конце Флоренции отворилась дверь хорошо знакомого читателям дома консула Альбицци, и на пороге появился сам хозяин жилища.

Синьор Лука был одет в лучший свой костюм, однако золото и дорогая ткань не слишком вязались с лицом мужчины — бледным и осунувшимся; шапочка, надвинутая на лоб, не могла скрыть большой раны на голове. Впрочем, взгляд Альбицци был столь же проницательным и острым, что и обычно.

Улицы в этот час были полны людей. Тянулись на рынок тяжёлые телеги; со всех сторон доносились стук, скрип, скрежет... и страшная ругань. На одном из перекрёстков Альбицци едва не столкнулся с крестьянином, который тащил куда-то козу. Животное упиралось и издавало истошные вопли, вызывая смешки прохожих.

Консул обратил на шум не больше внимания, чем на писк комара, — он в очередной раз перебирал в памяти события месячной давности, из-за которых надолго слёг в постель...

Поздно вечером к банкиру явился Джансимоне Ферранте. Он уже не входил через главную дверь, а пользовался неприметной калиткой с задней стороны дома, ключ от которой хранился у Пьетро.

— Готово! — ворвавшись в комнату, словно ураган, воскликнул молодой человек. — Теперь я могу поручиться, что Буондельмонте мёртв! Всё прошло как по маслу!

— "Как по маслу"? — переспросил Альбицци.

— Да. Теперь один лишь сатана может его спасти — я собственными глазами видел две раны, из которых ручьями текла кровь.

— Нужно было нанести десять ран. А ещё лучше, отрубить голову — уж тогда сам Господь оказался бы бессилен что-нибудь делать.

— "Отрубить голову"? — присвистнул молодой человек. — Откуда такая жажда крови? Ничего себе! Разве грабители так поступают? Они ещё не носят с собой ни мечи, ни топоры...

— Знаю! — поморщился Альбицци. — Просто я боюсь, что какая-нибудь случайность вновь разрушит наши планы...

Несмотря на уверения Джансимоне, консул продолжал испытывать необъяснимое беспокойство. Всю ночь он ворочался на постели и рассвет встретил в прескверном настроении. А ведь утром он намеревался сходить к своему двоюродному брату, который принадлежал к старейшинам цеха торговцем шёлком и одним из первых узнавал обо всём, что случалось в городе.

И первая фраза, которую произнёс Корсо Альбицци, едва синьор Лука уселся вместе с ним на скамейку у дома, действительно касалась Буондельмонте.

— Эх, Лука! Зачем только ты решил стать банкиром, а не пошёл по стопам наших родителей? Вообрази только, какие деньги сыпятся нам в карманы с того времени, когда было объявлено о женитьбе! Представь — и лопнешь от зависти!

— "О женитьбе"? — растерянно повторил консул.

— Конечно! Ты разве забыл о ней? — рассмеялся Корсо. — За пару дней мы продали больше ткани, чем за весь прошлый месяц. Запасы тают на глазах — а спрос лишь растёт! Портные падают с ног от усталости — столько у них заказов... Словом, горожан охватило какое-то помешательство — страшное и необъяснимое.

— Странно... — пробормотал синьор Лука.

— Что ж тут удивительного? Не каждый день женятся столь важные особы, как синьор Буондельмонте.

— Я не об этом, — ответил консул. Помолчав немного, он набрался храбрости и спросил: — Ты не слыхал о случившихся с Буондельмонте неприятностях?

— О каких неприятностях?! — вскочил со скамьи Корсо.

Столь неподдельное изумление лучше любых слов убедило консула в том, что родичу его ничего не известно, поэтому он с напускным безразличием произнёс:

— Когда я проходил мимо рынка, несколько бездельников несли какой-то вздор: мол, ночью Буондельмонте попал в скверную историю... Впрочем, раз ты ничего не знаешь, я полагаю, что всё это — вымысел болтунов, которые от скуки захотели поработать своими языками. Лгуны!..

С этими словами Альбицци, так и не услышав желанную новость о гибели молодого человека, распрощался с братом и покинул его жилище.

Некоторое время консул постоял в задумчивости, пока, наконец, его не посетила поистине гениальная мысль: вернее всего узнать, что сталось с Буондельмонте, можно в доме юноши!

Воодушевлённый, Альбицци поспешил к улице Терм.

Внезапно, когда консулу оставалось пройти совсем чуть-чуть, чтобы достичь цели, дорогу ему преградила толпа, собравшаяся возле одного из домов. Подойдя поближе, синьор Лука увидел подесту — тот с глубокомысленным видом спрашивал о чём-то доктора Андричелли. Лекарь отвечал коротко и чётко; казалось, его нисколько не пугают грозно нахмуренные брови Орланди.

На земле багровели пятна крови. Неподалёку лежал труп мужчины, раненого в горло. Вспомнив рассказ Джансимоне, консул догадался, куда привела его судьба.

"Сейчас ты всё узнаешь..." — с волнением подумал мужчина и стал прислушиваться к разговору лекаря и синьора Герардо.

Читателям, возможно, покажется удивительным столь позднее появление подесты рядом с домом Андричелли. Однако объяснялся такой поступок просто: Орланди было плевать на гибель какого-то безвестного бродяги, отвлекавшую его от более важных дел. Подеста мог прийти и в десять часов утра, и в полдень, а мог вообще сделать вид, будто ничего не случилось. Разве мало преступлений совершается под покровом ночи? Вот если бы погиб аристократ... Тогда синьор Герардо перевернул бы Флоренцию вверх дном, чтобы показать себя с лучшей стороны!.. Впрочем, подеста прекрасно понимал: чтобы остаться во главе Флоренции ещё на один год, нужно постоянно напоминать о себе жителям города, — и поэтому не только почтил своим присутствием место убийства, но и допросил доктора Андричелли.

Исполнив свой долг, синьор Герардо сказал, что всецело доверяет такому уважаемому человеку, как лучший лекарь Флоренции, и величественно удалился.

Тело унесли. Улица опустела, и на ней остался лишь синьор Альбицци. Мужчина готов был пуститься в пляс — слова Ферранте подтвердились!

Но вдруг в доме Андричелли послышались чьи-то голоса, дверь распахнулась — и волосы на голове консула встали дыбом. Он увидел Буондельмонте — живого и невредимого!

Синьор Лука уставился на молодого человека, словно тот был грешником, восставшим из ада. Сердце бешено заколотилось в груди, и мужчине пришлось прислониться плечом к стене, чтобы не упасть. Затем кровь прилила к его щекам, в глазах потемнело. Не помня себя от гнева, консул помчался домой.

Ворвавшись в свою комнату, Альбицци увидел, что Ферранте полулежит на кровати в самой непринуждённой позе и мелкими глотками пьёт из золочёного кубка дорогое вино.

— Встань! — взвизгнул консул так пронзительно, что слуги на лестнице переглянулись, предположив, что господин их сошёл с ума. Ферранте вскочил, облив себя вином. — Что за выходки?! Ты решил, что, будучи посланцем Иоанна Колонна, можешь делать всё, что вздумается?

Молодой человек произнёс с пьяной улыбкой:

— Вы, похоже, лишились рассудка от счастья, дорогой синьор Лука?

— "От счастья"? Ты издеваешься, проклятый мальчишка!.. И что за тон? "Дорогой синьор"! Я никому не позволю так называть себя!

Джансимоне побледнел:

— На вашем месте я бы поостерёгся произносить подобные слова. Вы разговариваете с посланцем синьора Иоанна — человека, который однажды может сам надеть на свою голову папскую тиару. И не забывайте, чьи деньги лежат в одном из ваших сундуков...

— Пусть твой господин подавится этим золотом, мерзавец!

— Вот, значит, как вы заговорили? Едва избавились от Буондельмонте — и я стал "мерзавцем"?

— Буондельмонте жив! — обхватив голову руками, простонал консул.

— Это невозможно!

— Я сам видел, как он разгуливал по городу... Этот чёртов мальчишка даже имел наглость поздороваться со мной...

Джансимоне замер на месте, поражённый этой новостью, консул же вдруг страшно побледнел. Ноги мужчины подкосились — и он рухнул к ногам компаньона, ударившись при этом о край стола.

Тотчас в комнату влетел Пьетро.

Увидев, что голова господина обагрена кровью, он с ненавистью посмотрел на Джансимоне. Тот пожал плечами и произнёс:

— Синьору Луке дурно. Нужно позвать лекаря...

Шагая по многолюдным улицам Флоренции, консул в тысячный раз задавался вопросом: отчего столь блестящий замысел потерпел крах? Размышления эти так увлекли мужчину, что он не сразу заметил, как очутился на просторной площади, среди домов, вид которых лучше любых слов говорил: владельцы их — очень богатые горожане. Особо выделялось одно громадное мрачное здание, возвышавшееся, словно великан, над своими соседями.

В миг, когда Альбицци появился на площади, у порога этого дома возникла толстая дама лет сорока, облачённая в траурное одеяние. Лицо женщины было некрасивым: круглое, с небольшим крючковатым носом и тонкими губами, что придавало ему хищное выражение. Взгляд чёрных глаз пронзал человека, на которого устремлялся, не хуже любого копья.

Дама эта была вдовой синьора Форезе Донати — аристократа, который нежданно-негаданно умер несколько лет назад, оставив после себя громадное наследство. Поскольку сыновей у мужчины не было, все богатства достались его супруге. И теперь синьора Гвальдрада — так звали женщину — беззаботно жила вместе с тремя дочерьми в прекрасном доме, тратила уйму денег на драгоценности и убранство комнат, не забывала каждый месяц покупать наряды своим детям, сама же одевалась подчёркнуто скромно, словно никак не могла оправиться от горя. Впрочем, последнее обстоятельство не помешало безутешной вдове устроить великолепный праздник в день четырнадцатилетия младшей дочери, который надолго запомнился горожанам.

Завидев консула, синьора Гвальдрада широко улыбнулась. Альбицци молодцеватой походкой проследовал ей навстречу и с изысканной вежливостью поклонился. Раздался дружный хохот.

— Добро пожаловать, синьор Лука! — воскликнула женщина. — Вы ведь, надеюсь, не слишком заняты?

— Жди меня сам подеста, я нарушил бы его приказ по первому вашему слову, прекрасная синьора!

— Тогда — милости прошу, — сложила губы бантиком хозяйка и залилась смущённым румянцем — ей всегда доставляли удовольствие подобные речи. Альбицци, зная эту слабость, без устали рассыпался в комплиментах.

Синьора Гвальдрада провела консула в просторную комнату, главным украшением которой служил громадный стол. Альбицци едва удержался от восторженного свиста — его чревоугодие не шло ни в какое сравнение с обжорством обитателей дома.

Из-под стола выбежала собачка, похожая чем-то на свою владелицу, преградила консулу путь и принялась с грозным рычанием обнюхивать его сапожки. Синьор Лука украдкой погрозил ей кулаком. Собачка проворчала что-то себе под нос и улеглась возле одного из стульев, не сводя взгляда с ног пришельца; Альбицци же стал рассматривать угощения, приготовленные синьорой Гвальдрадой.

Стол ломился от кушаний. Посредине красовалось блюдо с крупным, упитанным поросёнком, изжаренным всего четверть часа назад; два блюда поменьше стояли рядом — и в каждом лежало по громадному жареному петуху. При виде их по бороде консула едва не потекла слюна. А уж сколько было бутылок с винами, тарелок с колбасами и паштетом из щуки, фруктами и овощами!..

Потрясённый, консул уселся на стул, даже не дожидаясь приглашения хозяйки, и воскликнул:

— Чёрт возьми, дорогая синьора Гвальдрада! Можно подумать, будто в этот час к вам должны были пожаловать с полдюжины гостей! Наверное, я попал на какое-нибудь торжество.

— Для меня нет праздника желаннее встречи с таким старинным и верным другом, как вы, синьор Лука, — улыбнулась в ответ хозяйка. — Ешьте, сколько пожелаете... Пейте...

— Благодарю вас...

Консул схватил ближайшую бутылку, открыл её и наполнил кубки — свой и хозяйки.

Вино оказало магическое воздействие: с каждой минутой беседа становилась всё оживлённее, и вскоре сотрапезники, перебивая друг друга, принялись шуметь так, словно принадлежали к славному племени рыночных торговцев.

Поначалу разговор вертелся вокруг старых воспоминаний. Немного позлословили насчёт семейства Уберти: Альбицци утверждал, что если не наставить на путь истинный "вздорного мальчишку Скьятту", может повториться война с консулами.

— А мне бы этого очень не хотелось, — вздохнул синьор Лука. — Как-никак, и сам я теперь занимаю столь почётную должность.

И он грустно улыбнулся.

Затем собеседники перешли к теме куда более весёлой: любовным похождениям горожан. Тут уж Альбицци принялся заливаться соловьём! Досталось всем: и отцу синьора Буондельмонте, и Ламбертуччо Амидеи, который, оказывается, в молодости был куда легкомысленнее, нежели сейчас, и покойному графу Гвидо-старшему (услышав это имя, Гвальдрада недоверчиво покачала головой).

— Даже старик Капонсакки, насколько мне известно, прижил в Пистойе внебрачную дочь. А кто бы мог подумать такое о нём — всегда суровом и сдержанном?

— Что вы говорите? — изумилась женщина. — Никогда бы не поверила, произнеси подобные вещи кто-нибудь другой!

— Я сам был поражён этой новостью...

— Внебрачная дочь... — прошептала синьора Гвальдрада. — Какой позор!

— Я видел её мельком, — чуть слышно произнёс консул. — Она довольно-таки миловидна, но, хочу сказать, рядом с вашими дочерьми выглядит, точно кухарка подле принцесс.

Гвальдрада усмехнулась в ответ на столь сомнительное сравнение. Она уже догадалась, что Альбицци неспроста завёл этот разговор, и ожидала его дальнейших слов.

После короткого молчания синьор Лука сказал:

— Вас ещё не посещала мысль, что дочерей ваших пора выдать замуж? Ведь они уже выросли и превратились в подлинные украшения нашего города.

— Да я только об этом и думаю!

— Готов голову дать на отсечение, не одну вас заботит их судьба! Многие молодые кавалеры не могут отвести взглядов от Беатриче и Катарины — так, кажется, зовут ваших младших дочек, — а уж о Марии и говорить не нужно! Я собственными ушами слышал, как восторгаются её красотой самые знатные юноши Флоренции.

Хозяйка смущённо опустила взгляд и вздохнула:

— Быть может, между собой молодые кавалеры и шепчутся о девушках, но едва подходит время действовать, смелость их куда-то улетучивается. Я, скажем, три года ждала, пока мой несчастный супруг, — тут синьора Гвальдрада смахнула набежавшую слезинку, — сделает предложение. А ведь он был на двенадцать лет старше меня!

— Да, — кивнул Альбицци. — Такова жизнь. В юности думается: "Куда спешить? Столько всего впереди!" — а потом вдруг оказывается, что за срок, отведённый тебе Господом, было сделано не так уж много хорошего. И приходит страшное сожаление... Поэтому я говорю молодым людям: живите каждый день так, словно он последний!.. Словом, синьора Гвальдрада, настало время всерьёз браться за поиски мужа. Иначе — оглянуться не успеешь, а дочерей все уже считают не девицами на выданье, а старыми девами!

Гвальдрада расхохоталась, подумав при этом: "Не себя ли ты предлагаешь в мужья, старый чёрт? Было бы забавно..." Вслух же она произнесла:

— Вокруг столько достойных юношей! Просто голова идёт кругом, едва начинаешь перебирать их в уме.

— Э, нет! Подобные размышления никуда не годятся. Девушка из рода Донати может заключить брачный союз лишь с отпрыском семейства, равного ему по могуществу. А таковых наберётся пять-шесть — не больше.

— Назовите эти имена...

— Скажем, Симоне да Волоньяно... По-моему, неплохой претендент...

— Нет. Вряд ли. Он же два месяца назад сделал предложение девице из рода Джандонати...

— А ведь верно! Вы, похоже, отлично осведомлены о сердечных делах наших флорентийцев!

Гвальдрада скромно опустила взгляд:

— Я же говорила, что давно подыскиваю мужей для своих дочерей. Впрочем, продолжайте. Мне необычайно интересно, кого вы предложите следующим.

— Фарината дельи Уберти.

— Полноте, синьор Лука! Он совсем ребёнок...

— ..но зато с такими деньгами, что любая дама вдвое старше потащила бы этого мальчишку к алтарю безо всяких раздумий.

— Что ж. Скажу откровенно: я хочу женить его на моей младшей дочери, Беатриче.

— Тогда я прекращаю разговор об этом юноше и перехожу к очередному претенденту. Как вы относитесь к Симоне, сыну графа Гвидо Гульельмо?

— Нет! Только не он! — затрясла руками женщина и даже несколько раз осенила себя крестным знамением.

Альбицци искусно разыграл изумление:

— Отчего? Такой достойный и богатый молодой человек — пусть даже немного горбатый. Зато они с вашей дочерью ровесники. Лучшего жениха не найти во всей Тоскане.

— Нет, — ударив кулаком по столу, отрезала синьора Донати. — Он мне неприятен, как и его отец.

— Не ожидал я встретить такого привередливого собеседника, — пожал плечами Альбицци. В душе консул посмеивался над женщиной: ему было известно, что некогда она была любовницей графа. — Тогда остаётся единственный вариант, умышленно оставленный мной напоследок... Что вы скажете о синьоре Буондельмонте?

— Да... — протянула Гвальдрада. — Буондельмонте, конечно — превосходный жених... К несчастью, он помолвлен с Катариной Амидеи...

— С этим страшилищем? Не смешите меня! Да он убежит от Катарины в первую брачную ночь! И вообще, этот союз легко можно расстроить.

— Буондельмонте дал слово.

— Он забудет об обещании, как только увидит вашу дочь.

— Они несколько раз встречались, и Буондельмонте ничем не выказал своих чувств. Скорее, на лице его было написано безразличие.

— Ха! А разве Мария хоть как-то дала понять, что молодой человек ей интересен?

— Нет. И я ругала её за излишнюю скромность.

— Видите! Стоит Марии поманить этого щёголя — и он падёт к её ногам.

— Ему нужно будет заплатить штраф...

Альбицци расхохотался и несколько раз самым бесцеремонным образом хлопнул себя по ляжкам:

— Ох, и повеселили же вы меня, синьора Гвальдрада! Неужели Буондельмонте пожалеет двести-триста лир, когда ему будет светить приданое в двадцать-тридцать тысяч? Ей-богу, я сейчас лопну от смеха!

И консул залпом выпил полкубка вина.

— Ваша правда, — согласно кивнула синьора Донати. — Мне, в сущности, по душе брак дочери с таким знатным синьором. К тому же, мать Буондельмонте, синьора Лукреция, кажется мне женщиной очень умной и приятной.

— О, вы плохо её знаете! — сверкнул глазами Альбицци — вино всё-таки развязало ему язык. — Хотите, я расскажу небольшую историю о любви?

— Конечно. Я с удовольствием выслушаю вас.

Хозяйка подпёрла щёку рукой и прикрыла глаза.

Альбицци начал рассказ:

— Лет сорок назад во Флоренции жила прекрасная девушка, дочь не очень знатных, но честолюбивых родителей. Как-то раз, когда она молилась, в церковь зашёл богатый горожанин, и, увидев её, тотчас забыл обо всём на свете — так поразила его юная красавица. Жена горожанина погибла во время родов, и он жил вместе со своим десятилетним сыном... Впрочем, это не так уж важно. Главное, как я сказал: девушка овладела сердцем и душой несчастного мужчины.

— И вот, — продолжал Альбицци, — он стал ухаживать за возлюбленной. Поначалу та была неприступна, однако через несколько месяцев мольбы поклонника, казалось, возымели действие: девушка стала взирать на мужчину с благосклонностью... К несчастью, в это же самое время в город приехал молодой сиенец. Едва увидев его, многие флорентийские дамы чуть не сошли с ума — и было от чего: широкие плечи, гордая осанка, орлиный взор. Настоящий рыцарь...

— Знаю я таких рыцарей, — проворчала Гвальдрада. — С виду — античные герои, а на деле — самодовольные мерзавцы.

— Вы правы. Поухаживав немного за девушкой, негодяй увидел, что старания его ни к чему не приводят, и решил добиться своего с помощью насилия! Лишь в последний миг на помощь подоспел тот самый горожанин, на любовь которого красавица обращала столь мало внимания. Завязалась драка. Сиенец получил удар кинжалом, от которого тотчас умер...

— А девушка, вместо благодарности за спасённую честь, вскоре объявила, что выходит замуж за самого богатого юношу города? — мрачно произнесла синьора Гвальдрада.

— Верно, — подтвердил Альбицци. — Узнав эту новость, несчастный влюблённый несколько дней слонялся по городу, словно безумец, а потом, забыв обо всём, что было ему дорого, выпил отравленное вино и умер.

— Невесёлая история, — покачала головой Гвальдрада. — Но вы уверены, что виной всему — его любовь?

— Конечно!

— Его мог убить кто-нибудь из врагов...

— Несчастный горожанин ни с кем не враждовал.

— Синьор Лука, вы меня удивили! Покажите хоть одного богатого флорентийца, которому никто не завидует или не испытывает неприязни — и я отдам вам всё своё состояние!

Консул передёрнул плечами.

— А что случилось с ребёнком несчастного синьора?

— Его взялся воспитывать брат погибшего.

— И он за сорок лет так и не попробовал отомстить за смерть отца?

— Пока нет. Но всё впереди. Можете мне поверить... — прошептал консул.

В комнате повисла тишина. Слышно было, как за дверью проковыляла старая служанка синьоры Донати.

Внезапно раздался громкий визг. Собачка, притаившаяся под стулом синьора Луки, вцепилась ему в ногу и прокусила острыми зубами сапог.

Альбицци с криком вскочил, едва не опрокинув стол. Собачка тотчас выпустила добычу и, поскуливая, устремилась к хозяйке. Женщина подхватила питомицу на руки и принялась успокаивать.

Альбицци криво улыбнулся и, сдерживая биение сердца, прохрипел:

— Вижу, дражайшая синьора Гвальдрада, ваш сторож приказывает мне удалиться. И я с ним согласен — уже шесть часов вечера и на дворе совсем темно.

— Простите, синьор Лука! — задыхаясь от смеха, воскликнула женщина. — Не понимаю, что взбрело в голову этой проказнице! Обычно она ведёт себя смирно и при появлении незнакомых людей куда-нибудь прячется.

— Наверное, я наступил ей под столом на лапу, — предположил Альбицци, сумевший наконец взять себя в руки.

Поклонившись, консул направился к выходу. Гвальдрада проводила его до порога, продолжая рассыпаться в извинениях и виновато улыбаясь, но едва силуэт мужчины растаял в вечернем сумраке, лицо её вновь приобрело хищное выражение.

— Смотри-ка! — проворчала она. — Возомнил себя мстителем. Что за болван?.. А вот мысль женить Буондельмонте на Марии очень недурна...

Постояв немного в задумчивости, синьора Донати тряхнула головой и прорычала:

— Карлотта!

Глава 2

СЕМЕЙСТВО ДОНАТИ

Спустя мгновение в комнате появилась девушка с большими голубыми глазами, дерзко глядевшими вокруг, и не менее дерзко вздёрнутым носом. Волосы её были заплетены в две толстых косы.

— Что ты думаешь о предложении синьора Альбицци? — спросила Гвальдрада.

Служанка удивлённо изогнула бровь:

— Не понимаю, о чём вы, госпожа. Разве консул сделал вам какое-нибудь предложение?

— Прекрати дурачиться! Думаешь, я не знаю, что ты подслушала мой разговор с синьором Лукой — весь, от первого до последнего слова?

Синьора Донати грозно нахмурилась.

Служанка на секунду задумалась, затем уклончиво ответила:

— Полагаю, жениха лучше Буондельмонте не сыскать во Флоренции...

— Это я и без тебя знаю. Скажи прямо: удастся мне, по-твоему, помешать браку Буондельмонте и Катарины, или это — глупая затея?

— Моя подруга, которая служит в доме семейства Буондельмонти, говорит, что господа её не слишком рады близкой женитьбе...

— Так-так.... Если свадьба не доставляет счастья одному из будущих супругов, её можно расстроить в два счёта.

Поразмыслив немного, женщина взялась отдавать приказания.

— У меня будет два поручения, бездельница. Первое — приятное. Завтра же утром пойдёшь на Старый рынок и хорошенько поработаешь языком — ты любишь болтать и без моих повелений. Расспросишь подружек из домов Буондельмонти, Альбицци, Амидеи и Фифанти и узнаешь всё насчёт предстоящей свадьбы. Понятно? Второе поручение — не столь радостное. Вечером зайдёшь ко мне в комнату и заберёшь список гостей, который я напишу.

— У нас будет праздник?

— Что за глупые вопросы? Конечно будет, если я созываю гостей... Обежишь со списком весь город — нечего строить недовольную гримасу и морщить нос, словно крыса! — и пригласишь тех, кто будет там указан, оказать мне честь и пожаловать на праздник в мой дом. Запомнила? Учись быть учтивой! Многие флорентийцы сейчас присылают каких-то неотёсанных мужланов, которые не способны связать двух слов и начинают что-то мямлить или бормотать под нос. Сразу хочется ударить такого слугу в бок и послать вместе с его господином к чертям.

Покончив с наставлениями, синьора Гвальдрада поднялась наверх, в комнату старшей дочери. Карлотта бесшумной тенью следовала за ней.

Дверь была приотворена, поэтому госпожа и служанка ещё издалека услышали чей-то тонкий голосок:

— Нечестно! Почему матушка хочет выдать тебя замуж, а нас с Катариной — нет?! Я тоже хочу себе жениха!

Раздался второй голос, мягкий и негромкий:

— Не тревожься, Беатриче. Откуда ты узнала, что матушка нашла мне супруга? Я ничего не слышала...

— У нас гостил консул Альбицци...

— Да, я знаю.

— ...и когда мы с Карлоттой проходили мимо комнаты матушки, то услышали, как консул называл ей имена самых богатых юношей города...

Гвальдрада испепеляющее посмотрела на служанку и прошептала:

— Что за дом!..

Голоса вмиг стихли.

Догадавшись, что присутствие её раскрыто, почтенная мать семейства поспешила войти к дочерям.

На кровати восседала девочка-подросток — точная копия матери. При виде синьоры Гвальдрады на лице её промелькнул испуг — и тотчас сменился самым невинным выражением, какое только можно себе вообразить.

Около окна стояла девушка лет восемнадцати, с длинными светлыми волосами, обрамлявшими лицо, которое поражало правильностью черт. При взгляде на фигуру красавицы создавалось впечатление, будто это — древнегреческая богиня, по какой-то неведомой причине сошедшая на землю. Безмятежный взор серых глаз её нисколько не изменился при появлении матери, лишь в глубине их зажёгся лукавый огонёк.

— О чём вы секретничаете? — с притворным добродушием спросила синьора Гвальдрада.

— Выбираем себе женихов! — отважно воскликнула девочка.

— Вот как? И на кого пал ваш выбор?

— Мы пока не решили...

— И это хорошо, — кивнула женщина. — Тебе ещё рано помышлять о замужестве...

— Почему?! Катарина Амидеи всего-то на несколько месяцев старше меня, но уже через несколько дней станет женой Буондельмонте деи Буондельмонти!

Синьора Гвальдрада поразилась ловкости, с какой Беатриче перевела разговор на нужную тему. Несколько секунд она пребывала в замешательстве, не находя нужных слов.

Вдруг на глаза женщине попалось большое полотно, на котором был вышит парусник, плывущий по лазурным волнам.

— Мария, — поморщилась синьора Донати, — я ведь говорила, чтобы ты навсегда забыла о вышивании. Неужели, по-твоему, разумному мужчине понравится, если жена его станет заниматься таким бесполезным делом? Давно прошли те дни, когда знатная женщина ничем не отличалась от служанок в доме. Сейчас всё больше молодых людей — тех, у кого есть ум, разумеется, — берутся вести дела в других странах, где можно неплохо разбогатеть. А кто будет следить за порядком, если хозяин на несколько месяцев уплывёт за моря? Конечно, его супруга! И тогда у тебя не останется даже минутки на такие бестолковые занятия, как вышивание.

Мария выслушала грубоватые слова матери совершенно спокойно. Она привыкла, что синьора Гвальдрада гораздо ласковее разговаривает с гостями, нежели с домочадцами.

— Выходит, матушка, ты нашла Марии красивого, богатого, молодого жениха? — сверкнула глазами Беатриче.

— Нет. Но обязательно найду — и ради этого собираюсь устроить пышный праздник и пригласить на него самых знатных и красивых кавалеров.

Девочка радостно вскрикнула, сестра её осталась бесстрастной и лишь слегка опустила ресницы. Гвальдрада поняла, что известие не произвело на старшую дочь должного впечатления, и произнесла:

— Я собираюсь позвать синьора Буондельмонте. Думаю, одно его присутствие способно украсить любое празднество.

Мария вздрогнула. Беатриче торжествующе улыбнулась. Слова её полностью подтвердились — не зря ведь матушка заговорила о молодом человеке. Похоже, Буондельмонте она и считает лучшим претендентом на руку и сердце старшей дочери.

— Тебе нравится этот юноша? — спросила синьора Гвальдрада.

Мария отрицательно покачала головой.

— Вот как? Мне он по душе.

— Он помолвлен, — сказала девушка.

— Ох, что за беда! Помолвку можно разорвать — достаточно заплатить штраф.

— Я не желаю выходить замуж за человека, который не держит своего слова. Кто поручится, что он не поступит так и со мной?

— Я! — топнула ногой синьора Донати. — Твоя мать любого разорвёт на части. Такая порука тебя устроит?

Мария кивнула.

— Вот и прекрасно. Я не хочу навязывать своё мнение, но поверь: лучшего жениха не найти. Покажись на празднике во всём блеске — и он забудет о помолвке и обещании жениться и станет думать лишь о тебе. Хорошо?

Не сомневаясь, что дочь покорится, женщина направилась к двери и резко её открыла. Раздался стук и жалобный крик.

Синьора Гвальдрада выглянула в коридор. У двери тёрла ушибленный лоб девушка лет шестнадцати.

— Подслушивала? — спросила женщина. — Смотри, Катарина, ещё раз поймаю — прикажу выпороть. И Карлотту тоже...

— Её со мной не было, — поспешно ответила девушка.

— Как же! Считаешь, мать ослепла и не видела платья, которое скрылось куда-то с удивительной быстротой? Что за позор! Родная дочь выгораживает служанку...

Синьора Донати вздохнула и прошествовала мимо сжавшейся в клубок девушки...

Наутро Карлотта отправилась выполнять поручения госпожи. По дороге она с радостью ловила жадные взгляды слуг — молодых, весёлых, ладно сложенных — и думала, что ей, в отличие от знатных девиц, не составило бы труда найти себе суженого. Только вот замуж девушке ни капли не хотелось!

Строя глазки всем встречным юношам, Карлотта побежала к дому семейства Тозинги, где жила её лучшая подруга, которая славилась если не красотою своей, то болтливостью. С её помощью служанка надеялась добыть все нужные сведения.

И не прогадала. Карла — так звали подругу — знала о предстоящей свадьбе едва ли не больше самих её участников — не так давно девушке выпало счастье переговорить с дамой, которая прислуживала Катарине Амидеи. Всё же, она не отказала себе в удовольствии пойти вместе с приятельницей на Старый рынок — вдруг случилось что-нибудь новенькое?

Накануне Карлотте удалось добыть немного денег — якобы для того, чтобы купить себе принадлежности для вышивания; Мария, желавшая, чтобы бедная девушка пристрастилась к столь увлекательному занятию, без раздумий отдала ей кошелёк с десятком-другим флоринов. На самом деле ловкая служанка намеревалась потратить немного на пирожки и сладости, часть денег — на полотно и нитки, остальные же оставить нетронутыми — она давно мечтала об украшениях, которые продавались в лавке ювелира Альбертацци и стоили сущие пустяки. О том, что вещи эти — подделка, Карлотта даже не догадывалась.

Старый рынок в те времена изумлял воображение едва ли не больше домов-крепостей семейства Уберти или собора Санта-Репарата. Трудно передать шум, который не умолкал ни на миг, и перечесть всех разношёрстных его обитателей. Карла и Карлотта с трудом протискивались среди крестьян, тащивших на телегах товары; торговцев и покупателей, что сновали во всевозможных направлениях; представители самых различных профессий — от держателей азартных игр до костоправов — стояли спина к спине в ожидании клиентов.

Послышался истошный вопль, сопровождаемый проклятиями. Карла вытянула длинную шею и завертела головой во все стороны, точно флюгер.

— У какого-то знатного синьора срезали кошелёк, — с удовлетворением сообщила она.

Действительно, толстый мужчина продолжал сыпать бранью и звать на помощь, однако никто не спешил ловить преступника — тот ловко пробирался сквозь толпу и вскоре вовсе скрылся из глаз.

— Дурак! — пожала плечами Карлотта. — Этому индюку самому нужно было гнаться за вором... Впрочем, теперь у него появилась надежда на вечную жизнь.

— Это ещё почему?

— Он только что облагодетельствовал ближнего — поделился своими деньгами. А епископ всюду твердит, будто человек, который так поступит, может рассчитывать на тёпленькое местечко в раю.

В это время к девушкам подбежало несколько служанок, и недавнее происшествие вмиг оказалось забыто...

Лишь через час Карлотта сумела вырваться из весёлой компании подруг. Теперь ей предстояло выполнить ещё одно поручение синьоры Донати: отыскать Буондельмонте и отдать приглашение на праздник.

Человек не столь сведущий решил бы, что юношу следует искать в доме семейства Буондельмонти, но Карлотта ни на миг не допускала мысли, что хоть один щёголь усидит в мрачной, холодной комнате в такой замечательный солнечный день. Поэтому, решила она, молодой человек должен разгуливать по одной из площадей перед домами богатых горожан, где так любят собираться аристократы, желающие похвастать статью, умением ездить верхом и владеть оружием.

Предположение девушки оказалось верным: Буондельмонте и впрямь проводил время в компании друзей, которые веселились на площади перед Новым рынком. Особо среди юношей выделялся Сальвато: сначала он пускал своего коня в галоп, а затем резко натягивал поводья и заставлял животное встать на дыбы, словно не замечая прохожих, которых становилось всё меньше — слух об опасных развлечениях аристократов разлетелся по городу с головокружительной быстротой.

Буондельмонте не принимал участия в забаве. Он расположился под одним из домов и поглаживал любимого коня, служившего предметом гордости молодого человека и зависти его недругов: скакун был белым, словно снег, обладал строптивым нравом и слушался только хозяина.

Лишь с Буондельмонте Арес — так юноша прозвал коня — был смирен, словно оленёнок: негромко фыркал и ласково тыкался носом в плечо хозяина, обнажая в улыбке зубы.

Молодой человек не сразу ощутил лёгкое прикосновение к своей руке. Лишь когда кто-то дёрнул юношу за рукав, он обернулся. Тотчас на лице Буондельмонте появилась любезная улыбка: перед ним стояла, скромно опустив глаза, хорошенькая девушка.

— Что тебе нужно, красавица? — спросил молодой человек, видя, что незнакомка не торопится начинать разговор.

Девушка деловито порылась в корзинке и извлекла оттуда слегка помятое приглашение, источавшее аромат пирожков.

— Моя госпожа, синьора Донати, просит вас пожаловать на праздник, который состоится в её доме через несколько дней.

Произнесено это было с таким лукавым видом, что Буондельмонте почувствовал, как по жилам его пробежал огонь. С трудом взяв себя в руки, он сказал:

— Вот как? Больше твоя госпожа ничего не велела передать? Неужели ты проделала столь длинный путь лишь ради того, чтобы вручить мне восхитительно пахнущий лист бумаги?

— Ещё она сказала, что вы можете привести с собой друзей...

— Боюсь, если со мной явятся эти легкомысленные молодые люди, — указал Буондельмонте на приятелей, которые шутливо размахивали мечами, — от дома синьоры Донати останутся развалины.

— Что ж, если даже они не ответят на приглашение, моя госпожа не слишком огорчится.

— Ты не на шутку меня заинтриговала... Что-то прежде синьора Гвальдрада не жаловала меня своим вниманием. И вдруг — такая перемена... Может, объяснишь, что всё это значит?

— Приходите на праздник, синьор Буондельмонте. Там вы получите ответы на все вопросы, — со смехом произнесла девушка и убежала.

Молодой человек в задумчивости потёр подбородок. Арес, видя, что хозяин забыл о нём, недовольно фыркнул и принялся нетерпеливо перебирать ногами.

— Брось эту затею, Буондельмонте, — раздался за спиной юноши голос Симоне — тот на правах лучшего друга бессовестно подслушал весь разговор. — Мой отец говорит, что синьора Донати одна опаснее, чем Моска, Ламбертуччо и Скьятта вместе взятые. Не нужно связываться с этой разбойницей — один чёрт знает, что у неё на уме.

Буондельмонте усмехнулся:

— Если я не откликнусь на приглашение, то наживу в лице синьоры Гвальдрады и семейства Донати смертельных врагов. Поэтому я пойду на праздник... Ко всему прочему, мне ужасно хочется узнать, откуда взялось такое внимание к моей особе.

— Готов руку дать на отсечение, Гвальдрада затеяла какую-нибудь интригу!

— А я — человек любопытный...

— Даже чересчур...

— ...как и ты, — докончил фразу Буондельмонте. — И поскольку я могу привести с собой друзей, мы оба сумеем удовлетворить любопытство. Если ты, конечно, согласишься сопровождать меня.

— Куда ж я денусь? — обречённо вздохнул Симоне.

Друзья обменялись улыбками.

Буондельмонте вскочил в седло и помчался по улице. За ним последовала шумная кавалькада молодых людей, которые не замечали прохожих, бросавшихся при виде всадников в разные стороны, и наслаждались чувством безграничной свободы...

Глава 3

БУОНДЕЛЬМОНТЕ И МАРИЯ

Так уж вышло, что большинство самых важных событий нашего рассказа случается на пирах и торжествах, поэтому некоторым читателям может показаться, будто времяпрепровождение флорентийцев состояло из бесконечных празднеств и увеселений.

В сущности, подобное предположение было не слишком далёким от истины, хотя ещё за сто лет до описываемых нами событий такой образ жизни показался бы невероятным для людей, обитавших в небольшом городе, скрытом от всех торговых путей замками феодалов и сжатом владениями двух могущественных правителей — Папы и германского императора.

Но всё изменилось с началом войн против крупнейших землевладельцев за власть в контадо. Представители знати, терпевшие поражение, переселялись во Флоренцию, и понемногу среди жителей распространялись привычки, подобные обычаям их поверженных врагов. И ко времени, когда последние феодалы подчинились городу, оказалось, что поведение флорентийцев ничем не отличается от их собственных нравов.

А поскольку знать во все времена любила славно погулять, вскоре хозяева богатых домов стали считать своим долгом хотя бы раз в месяц устроить пир для друзей и родственников. Впрочем, пиром эти празднества можно было назвать лишь с серьёзной оговоркой: всякий раз они превращались в грандиозную попойку, нередко завершавшуюся ссорами и кровавыми поединками, свидетелем одного из которых мы стали в начале повествования.

Праздник в доме синьоры Донати, однако, ничем не походил на увеселения грубых баронов. Скорее, он напоминал встречу в салоне какой-нибудь богатой дамы восемнадцатого века. Поэтому Буондельмонте и Симоне, войдя в дом и очутившись в чисто прибранном помещении, освещённом факелами, в первое мгновение растерялись.

Окна в зале были закрыты яркими занавесками. На маленьких столах красовались вазы с искусственными цветами, выполненными столь искусно, что отличить их от настоящих можно было, лишь коснувшись рукой листьев или лепестков. Несколько столов побольше ломилось от лакомств. Любой человек был вправе подойти к ним и подкрепиться, когда у него возникало подобное желание.

Посреди помещения возвышалось некое подобие трона, на котором восседала хозяйка дома. Вокруг неё толпилось полсотни гостей. Несколько групп поменьше выбрали укромные места рядом с окнами и о чём-то беседовали. Разговоры велись негромко, иногда прерываясь сдержанным смехом, ничуть не походившим на пьяный хохот феодалов. Зато отовсюду сыпались комплименты, и вежливые обращения "любезный синьор" или "прекрасная синьорина" беспрерывно звучали в зале.

Самой шумной была группа молодых людей, вившихся вокруг Катарины и Беатриче — дочерей синьоры Донати. Девушки блистали остроумием и стреляли глазами во все стороны. Гвальдрада, видя это, приподнялась на троне, намереваясь сделать строгое внушение, но гости обступили её таким плотным кольцом, что проложить путь сквозь их ряды женщине удалось бы лишь с оружием в руках.

Именно в миг, когда синьора Гвальдрада тревожно ёрзала на своём сидении, в дверях появился Буондельмонте. Гости, завидев его, расступились. Обрадованная женщина вырвалась наконец из их тисков, причём несколько человек получили от любезной хозяйки ощутимые удары локтями.

"Ого! — отметил Симоне такую поспешность синьоры Донати. — Видимо, нас тут ждали. Вернее, не нас, а Буондельмонте..."

Последнее замечание было вызвано тем, что Гвальдрада, не обращая внимания на Волоньяно, принялась вертеться около Буондельмонте, словно пчела вокруг цветка. Из уст женщины непрерывно лился поток приветствий и славословий, и молодому человеку осталось лишь в свою очередь перейти на восторженный тон и поведать о счастье, которое доставило ему приглашение синьоры Донати.

"Чёрт возьми, хватит! — обиженно подумал Симоне. — Если говорить столько пышных фраз, можно и до утра не покончить с обменом любезностями".

Окончательно убедившись в нежелании хозяйки почтить его хоть кивком головы, Волоньяно направился туда, где продолжали тараторить Катарина и Беатриче. Появление молодого человека оказалось своевременным — собеседники девушек готовы были уже дрогнуть под натиском двух болтушек. Поэтому Симоне был встречен с воодушевлением.

Внезапно по зале прокатился вздох. Все взоры, словно по чьему-то неслышному приказу, обратились к дверям: в них появилась Мария, похожая на сказочную принцессу. Гвальдрада, украдкой взглянув в глаза Буондельмонте, прочла в них восторг.

И было, от чего испытать восхищение!

Девушка в этот вечер надела лучшее платье нежно-голубого цвета из мягкой восточной ткани, настолько плотно облегавшее фигуру, что можно было рассмотреть всё — от тонкой талии до восхитительной груди. На плечи Марии был наброшен лёгкий плащ, голову скрывала полупрозрачная накидка. Усыпанная крошечными драгоценными камнями, одежда её загадочно переливалась в неверном свете факелов.

Девушка подошла к Буондельмонте и произнесла несколько слов, однако взгляд её плохо вязался с дружелюбным тоном и застывшей на губах улыбкой: казалось, в глубине души Мария испытывает непреодолимые страдания. Молодой человек заметил это, и ему вдруг захотелось пойти на любое безумство, только бы собеседница улыбнулась... по-настоящему.

— Я, пожалуй, вернусь к гостям... — кашлянула синьора Гвальдрада. — А вы поговорите о чём-нибудь. У молодёжи всегда найдётся сотня тем для беседы.

Буондельмонте не ожидал подобной уловки со стороны хозяйки и на несколько секунд растерялся, не зная, с чего начать разговор. Это задело его самолюбие: он, считавший себя таким красноречивым, вынужден был стоять и хлопать глазами, словно сова, вылетевшая из лесной чащи на солнечный свет!

Неожиданно молодой человек увидел, что на щеках девушки появились ямочки, а губы дрогнули. В следующее мгновение раздался смех — такой заразительный, что Буондельмонте не удержался и присоединился к нему.

— Да мы, похоже, понимаем друг друга без слов! — воскликнул юноша, вдоволь насмеявшись.

Мария поддержала шутливый тон — и собеседники принялись, перебивая друг друга, говорить обо всём, что приходило в голову, словно старые знакомые, которые встретились после долгой разлуки. Чувствовалось, что девушке наскучило целыми днями сидеть дома, покидая его стены лишь ради утренней молитвы в соборе. Подруг у неё почти не было: на кого-то повлияли родственники, бывшие не в ладах с семейством Донати, другие завидовали красоте Марии. Поэтому в последнее время она общалась только с матерью, сёстрами, и конечно, Карлоттой. И теперь девушка болтала без умолку, проникаясь к молодому человеку всё более тёплыми чувствами.

Синьора Донати, украдкой посматривая в сторону дочери, едва сдерживала проклятья: накануне она втолковывала Марии, чтобы та разыграла перед Буондельмонте роль несчастной красавицы, к которой молодой человек проникся бы жалостью и взялся изображать сказочного рыцаря. Веселье девушки приводило Гвальдраду в ярость.

— Ну, погоди, чертовка, — процедила она сквозь зубы. — Я тебе устрою трёпку.

— Что вы говорите? — переспросил какой-то пожилой господин, одеяние которого было пёстрым, словно павлиний хвост. Мужчина весь вечер вертелся около вдовы, докучая пышными фразами.

— Я говорю, что к концу праздника приготовила небольшой сюрприз.

— Обожаю сюрпризы! — закатив глаза, простонал "павлин".

Тем временем, разговор между Буондельмонте и Марией принял неожиданный оборот.

— Скажите, — произнесла девушка. — Вы ведь, я слышала, бывали в Париже. Говорят, будто это — один из самых замечательных городов мира, и я всю жизнь мечтала съездить туда.

Сама того не подозревая, Мария упомянула о событии, которым молодой человек больше всего любил хвастать перед друзьями. Пару лет назад он вместе с отцом совершил путешествие во французское королевство, где обосновались несколько знакомых Буондельмонти-старшего. С тех пор суждения юноши о Париже, поначалу восторженные, стали куда более суровыми, и город на Сене превратился в его глазах едва ли не в жалкую деревеньку...

— Да, я был во Франции, — состроил презрительную гримасу Буондельмонте. — Но едва ли можно сказать, будто мне понравилась эта земля.

— Почему? — искренне удивилась Мария.

— Причин много... Например, большую часть времени, что мы провели в Париже, шёл дождь. Улицы превратились в отвратительное болото, и пробираться по ним приходилось по пояс в грязи. Разве во Флоренции такое возможно?

— Должно быть, вам просто не повезло — дни выдались слишком дождливыми.

— Нет! Для Франции это — обычное дело. Скажем, во Фландрии, как я слышал, нельзя вести боевые действия — армия просто не может двигаться по размытым дорогам. Поэтому до сих пор французский король не сумел обуздать графа Фландрского... Кстати, все наперебой кричат о могуществе государя Филиппа. Я видел его и испытал жестокое разочарование: это пятидесятилетний старик, у которого нет даже десятой доли величия, присущего настоящему правителю. Даже наш подеста — синьор Герардо — больше похож на монарха!

— Но ведь король Филипп правит страной добрых тридцать лет. По-моему, волосы любого человека поседели бы, а спина сгорбилась после таких испытаний.

— Неправда! Король должен сохранять величие в любом возрасте. Впрочем, французы так влюблены в своего монарха, что всякий раз устраивают ему настоящий триумф, словно римскому императору. Не могу я понять такого восторга парижан!

— Я слышала, будто за время правления Филиппа было одержано немало славных побед...

— Глупости! Я бы на месте этих хвастунов французов помалкивал о своих "победах" — все они весьма сомнительны... Взять, к примеру, историю с крестовым походом. Король Филипп предложил английскому государю Ричарду отправиться на борьбу с неверными. Тот, разумеется, согласился. Однако, взяв несколько городов, Филипп покинул союзника и, пока тот, как истинный рыцарь, бился во славу христианского оружия, начал плести всяческие интриги. Больше того, подговорил государя Леопольда, и когда король Ричард решил вернуться в Англию, чтобы покарать предателя, его захватили императорские войска! Филипп же, пока благороднейший из королей томился в плену, ухитрился захватить большую часть Нормандии! Разве это не отвратительно?!

— По-моему, это просто замечательно...

— Как вы можете говорить такие вещи? Филипп опозорил не только себя, но всё рыцарство, — в этом нет сомнений!

Мария предпочла не спорить с собеседником и произнесла:

— В Париже, я слышала, строится собор, по сравнению с которым наш Дуомо — не более, чем крошечная хижина...

Глаза Буондельмонте блеснули:

— Покажите лжеца, что произнёс такие слова, и я всажу ему нож в сердце! Парижский собор просто глупо сравнивать с Дуомо. Французы не умеют возводить красивые здания, поэтому решили поразить всех размерами, да ещё намалевали внутри отвратительные картины — сцены из Страшного суда. Я был там, и только святость места не позволила мне сплюнуть на пол от отвращения.

— А Королевский мост? Он тоже несравним с нашим мостом через Арно?

— Конечно!

— А что вы скажете о парижанах?

— Мерзкие душонки! Скрытные и лицемерные. За всё время я не сумел перекинутся даже словом с кем-нибудь из них, хотя в беседах друг с другом они трещали, словно сороки. И мне показалось, что это — самые грубые варвары на свете!

— Тут уж я точно возражу вам! — со смехом прервала Мария речь молодого человека. — Не знаю, каково гостеприимство французов, зато им нет равных, когда дело касается любви. Между прочим, там молодые люди пишут своим возлюбленным стихи! А от наших юношей не дождёшься даже пары строк — одни лишь уверения в вечной преданности, которые, откровенно говоря, быстро надоедают... Нет, флорентийцам есть, чему поучиться у парижан!

Молодой человек побледнел от обиды.

— Как вы можете такое говорить? — прошептал он. — Почти все мои друзья пишут чудесные поэмы о своих дамах сердца, и если никто не знает об этом, то лишь из-за их скромности.

— Может, ваши приятели просто боятся насмешек, поскольку произведения их неудачны?

— Я ещё раз повторю: поэмы эти великолепны! И сам я тоже слагаю стихи, причём довольно-таки неплохо...

— Так может, вы покажете своё искусство?

— Охотно! Только... кому я посвящу их? — спросил Буондельмонте.

— Кому угодно! Например, мне... — пожала плечами девушка. — Я не страшусь злых языков. А вот вы, должно быть, боитесь... — добавила она, заметив, что юноша с сомнением покачал головой.

— Я ничего не боюсь!

— Тогда я буду ждать, — с очаровательной улыбкой прошептала Мария и, рассмеявшись, побежала прочь из залы.

Всё поплыло перед глазами молодого человека, которому показалось, будто он теряет рассудок. Направившись к двери, юноша словно во сне услышал голос синьоры Гвальдрады:

— Надеюсь, синьор Буондельмонте, вы не откажетесь встретиться со мной завтрашним вечером...

Буондельмонте машинально ответил:

— Да, конечно...

Синьора Донати довольно усмехнулась, видя, в каком смятении молодой человек покинул дом.

— Похоже, победа останется за мной... — прошептала она и вернулась к гостям.

Праздник продолжался.

Глава 4

ФРАНЧЕСКО НАХОДИТ ПОКРОВИТЕЛЕЙ

Праздник намечался не только в доме синьоры Гвальдрады: в час, когда Буондельмонте любезничал с Марией, обитатели ювелирной мастерской готовились к возвращению Франческо.

Новость о том, что молодому человеку позволено покинуть жилище доктора, поразила всех, словно гром средь ясного неба. Впрочем, на самом деле Андричелли давно задумал отправить своего пациента домой и молчал об этом лишь из опасения, что толпа подмастерьев примется досаждать ему вопросами и мольбами поскорее отпустить Франческо на волю.

Подготовка к знаменательному событию заняла немало времени и хлопот. Больше всех суетился Фелицци. Он лично сходил в сестьеру Ольтрарно к знакомому виноделу и купил у него две дюжины бутылок прекрасного вина; словно мальчишка-лакей, мужчина избороздил вдоль и поперёк Старый рынок в поисках лучших продуктов, какие только существовали во Флоренции.

К несчастью, денег не хватило, поэтому на следующий день Стефано, вынужденный приступить к работе над очень важным заказом, решил позвать на помощь нашего давнего знакомого Марко и Сантино, одного из самых ленивых и бестолковых, а потому совершенно бесполезных подмастерьев.

Чтобы молодые люди избежали трудностей, постигших его накануне, мужчина предоставил в распоряжение Сантино кошелёк, на четверть заполненный серебряными монетами. На такие деньги можно было купить не только мясо, но и лавку мясника.

Всю дорогу Марко вздыхал и мялся, пока, наконец, не отважился прямо обратиться к спутнику:

— Давай, когда купим всё необходимое, поделим оставшиеся деньги между собой.

Сантино с лучезарной улыбкой показал ему кукиш:

— Вот тебе!

Марко покраснел и сжал кулаки, но, окинув взглядом противника, умерил ярость и процедил сквозь зубы:

— Впрочем, синьор Стефано доверил деньги тебе — поступай с ними, как пожелаешь. Но когда-нибудь я с тобой посчитаюсь.

Сантино похлопал собеседника по плечу:

— Так-то лучше! На деньги, которые останутся, мы купим Франческо подарок. Почему-то все забыли об этом...

Сантино рьяно взялся за поиски, но, к радости Джаспирини, вскоре вынужден был признать, что воображение его слишком слабо, чтобы справиться со столь сложным зданием, и решил обратиться за помощью к Фелицци.

Как видят читатели, страсти в мастерской накалялись всё больше.

Тем не менее, в день возращения Франческо подмастерья предпочли забыть о взаимных обидах и, едва наступило утро, выстроились под окнами комнаты, где жил молодой человек. Сопровождалось их появление таким шумом, что из некоторых домов стали выглядывать любопытные горожане, предположившие, будто начинается драка.

Вскоре на пороге появился Франческо. Юноша широко улыбался, хотя видно было, что каждый шаг даётся ему с трудом. Подмастерья издали радостный возглас и, обступив друга, принялись осторожно похлопывать его по плечам и пожимать руки. Чья-то неловкая ладонь коснулась места недавней раны, но Франческо сдержал крик боли и продолжил отвечать на приветствия.

Когда первый восторг прошёл, Франческо с недоумением и тревогой посмотрел вокруг. Сантино догадался, о чём он думает, и пояснил:

— Синьор Стефано остался в мастерской. Он сказал, что нужно завершить ещё пару-тройку дел — праздник должен запомниться всем надолго!

Франческо вновь повеселел, и шумная ватага направилась к мастерской. Подмастерья спешили поделиться с молодым человеком всем, случившимся за последний месяц, позабыв, что юноша уже слышал эти новости из уст самих же рассказчиков.

За разговором время пролетело незаметно. Показались двери мастерской. На пороге стоял Стефано Фелицци, облачённый в дорогой костюм. Волосы его были собраны в причёску, словно у самых модных флорентийских щёголей. Вид ювелира был величественным — не хватало только мантии и короны, чтобы принять его за короля.

— Я всегда подозревал, что на самом деле синьор Стефано очень знатен, — шепнул Сантино на ухо Франческо. Тот усмехнулся в ответ.

Фелицци пошёл навстречу любимому ученику и горячо пожал ему руку. Затем не удержался и обнял молодого человека. Глаза ювелира предательски заблестели.

Чтобы скрыть смущение, Стефано нарочито громко предложил всем пройти внутрь.

Дом изменился до неузнаваемости. Комната, в которой работали подмастерья, оказалась чисто убранной. Посреди неё воздвигся длинный стол, накрытый — о чудо! — белоснежной скатертью.

Подмастерья принесли несколько скамеек. Один из них по поручению Стефано отправился за вином, припрятанным в надёжном месте. Молодые люди, обладавшие самым острым нюхом, учуяли аромат жареного мяса — и их благодарные взоры обратились на виновника торжества.

Внимание, которого удостоился Франческо, не могло оставить равнодушным Марко. Заметив, что Фелицци отвёл молодого человека в сторону и принялся что-то ему говорить, Джаспирини выступил на середину комнаты и воскликнул:

— А я купил себе перстень!

Все загалдели.

— Ух, ты!

— Здорово!

— Покажи, Марко!

Юноша извлёк из кармана красивый перстень с небольшим сапфиром, чем вызвал вздох удивления — никто из молодых людей не мог позволить себе подобную роскошь. Петруччо, самый высокорослый и широкоплечий среди подмастерьев, сказал:

— А ну-ка! — и, ловко выхватив перстень из пальцев Джаспирини, принялся внимательно его рассматривать.

Губы юноши презрительно скривились:

— Подделка!

— О чём ты говоришь?! — возмутился Марко.

— Самая обыкновенная, на редкость грубая подделка!

— Цветное стекло, — подтвердил Сантино.

— Неправда! Я купил перстень у синьора Альбертацци. Вы же не станете утверждать, будто он торгует поддельными вещами...

— Ха! Я недавно был в его лавке и узнал немало способов, как можно обманывать покупателей. Ты ведь понимаешь, Марко, что так должен поступать любой уважающий себя торговец? Иначе он никогда не разбогатеет!

— К тому же, это очень благородно, — поддакнул Петруччо. — Например, какая-нибудь девушка-служанка желает купить украшений. Только вот денег у неё — всего-то несколько серебряных монет. Тогда красотка идёт к синьору Альбертацци, а уж в его-то лавчонке дешёвых вещей — словно блох у собаки. Обезумев от счастья, она хватает всё, что попадётся под руку. И если даже ты, Марко, не сумел отличить подделку от настоящего перстня... Куда уж девчонке догадаться, что ювелир — тот ещё хитрец?..

— Не верите — ваше дело! Вы просто завидуете мне!

В это время к молодым людям подошёл ювелир, который до тех пор стоял в углу и негромко посмеивался.

— Быть может, я смогу разрешить ваш спор? — произнёс он.

Петруччо тотчас отдал перстень Фелицци.

— Камень настоящий, — вынес приговор Стефано. — Тебе, Петруччо, должно быть стыдно: ювелир обязан с закрытыми глазами определять подлинность камня. Ещё одна такая ошибка — и я отправлю тебя назад к матери.

Петруччо упал на колени и заголосил:

— Не губите, синьор Стефано! Если мать узнает, что вы прогнали меня, я погибну! Пощадите...

Фелицци расхохотался и, отдав перстень Марко, — тот поспешно спрятал своё сокровище, — вернулся к Франческо.

В это время принесли вино. Через минуту в комнате появился усатый толстяк, в котором юноша с удивлением узнал повара семейства Буондельмонти, слывшего лучшим знатоком своего дела.

Повар пробасил, что блюда готовы.

Сантино взялся подносить пирующим еду, а Петруччо — изображать виночерпия, наливая себе при этом на полпальца больше, чем всем остальным. За стол усадили даже повара, несмотря на его слабые протесты. И вскоре тот, захмелев, принялся громовым голосом расхваливать свои творения — да так размахивал тяжёлым кулаком, что самый отважный человек подумал бы тысячу раз, стоит ли возражать, или лучше во всём согласиться со словами сотрапезника.

Вскоре от двух дюжин бутылок осталось двадцать, затем — пятнадцать, десять...

Очнулся Франческо от яркого света, бившего ему прямо в глаза. На скамьях вповалку лежали подмастерья; посреди стола развалился повар семейства Буондельмонти и храпел во весь рот; в углу свернулся калачиком Марко, который сжимал в руках свой драгоценный перстень. Дверь дома была распахнута настежь.

Собрав все силы, Франческо поднялся со скамьи и покачиваясь побрёл в комнату Фелицци. Ювелир спал сном праведника. На полу лежал ключ, выпавший из его кармана.

Молодой человек не стал будить Стефано. Взяв ключ, он вернулся в залу — и в изумлении замер: у порога стоял, нагло ухмыляясь, мальчишка лет двенадцати, одетый в невообразимые лохмотья.

— Неплохо вы повеселились прошлым вечером, как я погляжу... — ухмыльнулся нежданный гость.

Юноша прижал руку ко лбу, собираясь с мыслями, и спросил первое, что пришло в его раскалывающуюся от боли голову:

— А тебе какое дело?

— Мне-то всё равно... — с коротким смешком ответил мальчик. — А вот жители сестьеры не могли уснуть до полуночи...

— Как ты сюда попал? — борясь с подступившей к горлу тошнотой, выдавил Франческо.

Собеседник его махнул грязной ладонью:

— Да так... Проходил мимо. Смотрю — дверь открыта, словно хозяева в гости приглашают...

— Разве в этом есть что-нибудь странное? Кажется, сегодня нет никакого праздника, и все лавки и мастерские работают с самого утра.

— О, не будьте так уверены в своих словах! — хитро сощурился мальчуган. — Ночью в этих местах побывал Сальванелли со своей шайкой.

Едва Франческо услышал имя наёмного убийцы, в голове его прояснилось.

— Что здесь искал Сальванелли? — прохрипел он.

— Не знаю... Хотя догадаться можно: утром на соседней улице нашли парочку трупов — я сам их видел.

— Нам-то чего бояться? — с напускным безразличием пожал плечами юноша.

— Храбритесь? Дело ваше... Скажу только, что все горожане в округе сейчас заперлись в домах и трясутся от ужаса, едва услышат чьи-нибудь шаги. Похоже, они не думают, будто опасность миновала.

Мальчик развернулся, намереваясь уйти. Франческо окликнул его и, порывшись в карманах, протянул серебряную монету.

— Держи, — смущённо улыбнулся юноша. — Не знаю, так ли серьёзна опасность, как ты только что расписал, но всё равно — спасибо за предупреждение.

Мальчик благодарно посмотрел на Франческо. Никогда прежде никто с ним так не разговаривал, а если какой-нибудь богач и доставал из кошелька деньги, то презрительно швырял их на землю.

Проводив необычного гостя, Франческо запер дверь и принялся будить товарищей. Все они вскакивали, словно ужаленные, едва слышали волшебное имя "Сальванелли". Лишь Марко пробурчал что-то нечленораздельное и вновь погрузился в сон.

— Марко! — завопил ему в самое ухо Сантино. — Очнись! Ты разве не понял? Рядом с домом рыщет Сальванелли!

— Плевать... — не открывая глаз, ответил Джаспирини. — Отстань — я спать хочу.

"Ого! — подумал Сантино. — Откуда у нашего Марко взялось столько отваги? Любопытно, очень любопытно..."

Тем временем Петруччо, видя, что Джаспирини уснул, попытался осторожно вытащить у него из рук перстень. Однако едва он коснулся ладони Марко, тот с яростным воплем вскочил на ноги. Завязалась потасовка.

— Ты хочешь забрать перстень себе — я сразу понял! — кричал Джаспирини, стараясь угодить кулаком в лицо противника.

— По-моему, Петруччо не настолько глуп, чтобы красть вещи у человека, с которым живёт в одном доме, — заметил Франческо.

— Он мог бы продать перстень...

— Что? — ухмыльнулся Сантино. — Кто пожелает купить подделку?

Трудно сказать, чем закончилась бы ссора, не появись на лестнице Стефано. Увидев его, драчуны тотчас выпустили друг друга.

— Вы обезумели, как я погляжу?! — вскричал Фелицци. — Ведёте себя, словно торговки на Старом рынке! Наверное, вся сестьера смеётся над тем, что творится в нашей мастерской. Сейчас я напомню вам о дисциплине! Ты, Марко, спрячь свой перстень, а ты, Петруччо, прекрати шутить, если кому-то из товарищей твоё веселье не по душе. Если же вы не возьмётесь за ум, я поколочу вас палкой, словно провинившихся слуг. Кто-нибудь хочет этого?

Молодые люди покаянно опустили головы.

— Так-то лучше... Впрочем, ничто не спасёт вас от наказания: вместо выходного, который я хотел устроить в честь выздоровления Франческо, вы немедленно возьмётесь за работу.

Подмастерья, напуганные гневом ювелира, бросились к своим столам.

Фелицци, между тем, обратился к Франческо:

— Сходи к синьору Буондельмонте и поблагодари его. Если бы ты видел, как он беспокоился за твою жизнь, то, наверное, устыдился бы слов, которые говорил о нём совсем недавно.

— Я всё понимаю, — ответил Франческо, — и обязательно поблагодарю синьора Буондельмонте. Прямо сейчас.

— А как же Сальванелли?.. — робко спросил Сантино.

— Я не боюсь его, — бросил через плечо Франческо и решительно переступил порог мастерской.

Улицы оказались пустынны — во Флоренцию вновь вернулась непогода. Солнце с трудом пробивалось сквозь пелену облаков, изредка в воздухе пролетали снежинки.

Юноша благополучно преодолел половину пути, как вдруг неподалёку от дома Джандонати увидел старика, который сидел на земле и держался за ногу. Подойдя поближе, Франческо осведомился, не требуется ли ему помощь.

— Спасибо, сынок, — ответил старик. — Я подвернул ногу — и теперь не могу добраться домой.

— Я помогу вам! — воскликнул молодой человек.

— Боюсь, это займёт слишком много времени, — улыбнулся старик.

— Неправда! — Франческо на секунду задумался. — Давайте поступим так: я доведу вас до ближайшей скамьи, а затем позову на помощь кого-нибудь из ваших домочадцев.

Не дожидаясь согласия, молодой человек взялся за дело. Путь дался ему непросто — напомнила о себе недавняя рана. Тем не менее, через минуту старик уже сидел на скамье и благодарил юношу за доброту. Франческо нетерпеливо махнул рукой:

— Теперь мне нужно сходить в ваш дом...

— Нет-нет! Я не хочу, чтобы ты бегал из-за меня по всему городу. Лучше обратись к слугам синьора Джандонати — пусть они скажут господину, что его просит о помощи консул Лоренцо да Волоньяно. Думаю, синьор Джованни не откажет мне...

Франческо на несколько секунд онемел: оказывается, этот старик, одетый в скромный кафтан, — один из шести консулов и просто человек, которого уважают все флорентийцы. Да к тому же, отец лучшего друга Буондельмонте...

Выходя через час из комнаты Буондельмонте, рассыпавшегося в благодарностях вместо того, чтобы их принимать, Франческо, который совсем недавно получил от консула Волоньяно заверения, что всегда может рассчитывать на его помощь, впервые в жизни подумал: "А ведь с такими покровителями ты мог бы достичь немалых высот..."

Однако юноша поспешил, тряхнув головой, отогнать от себя эти мечты — лучше оставаться учеником самого знаменитого ювелира Флоренции, чем рисковать животом, участвуя в играх сильных мира сего...

Глава 5

ЗАМАНЧИВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Как помнят читатели, Буондельмонте покинул дом синьоры Донати, пребывая в страшном смятении. Вернувшись к себе, он с полчаса мерил комнату шагами, стараясь обрести спокойствие, а затем взялся сочинять обещанную поэму. Поначалу стихосложение не клеилось, но вскоре молодой человек вошёл во вкус — и дело заспорилось.

Сам того не замечая, Буондельмонте всё чаще думал о Марии. Понемногу образ девушки овладел его сознанием, и молодой человек, отложив перо, погрузился в сладостные грёзы.

Вдруг лицо Буондельмонте исказила гневная гримаса, и он ударил по столу кулаком:

— Проклятье! И зачем только я огласился на этот злосчастный союз с дочерью Ламбертуччо?!

В это время в комнату вошёл Симоне. Вечером молодой человек, увлекшись беседой с дочерьми синьоры Гвальдрады, совсем позабыл о друге.

— Бог мой, что случилось, Буондельмонте? — в удивлении остановился он на пороге. — Ты в ярости! А что за рукопись лежит перед тобой? Стихи?

Волоньяно протянул руку и, видя, что приятель не возражает, взял со стола листок. Приподняв брови, прочёл несколько строк:

"Блуждая, словно странник по пустыне,

Чья цель — источник звонкий, повстречал

Я вас. Молю: позвольте мне отныне

Служить вам. Без раздумий бы отдал

Я жизнь свою за краткий миг мечты:

Любви испить, как ледяной воды..."

— Да ты настроен решительно! Не успел дать клятву верности — а уже заговорил о награде... Или стихи твои посвящены вовсе не Катарине?

— Нет, конечно, — вздохнул Буондельмонте.

— Выходит, это — для Марии? Я видел, как она перед тобой красовалась, а ты, словно глупый подросток, бледнел и заикался, не смея даже взглянуть на неё.

— Неужели?

— Да. Надеюсь, стрела Амура не поразила твоё сердце?

— Кажется, прошла мимо...

— Тогда зачем ты пишешь стихи?

— Так и быть, объясню, — не удержался от смеха Буондельмонте. — Я вчера сгоряча дал слово подарить Марии несколько строк — вот и сижу, сочиняю...

Симоне нахмурился:

— По-моему, набралось уже несколько сотен строк. Смотри, Буондельмонте: если дочь не уступает в хитрости матери, тебе придётся худо. Не знаю, что задумала Мария, но поведение её кажется мне весьма странным.

Помолчав немного, Буондельмонте виновато произнёс:

— Ещё я пообещал синьоре Гвальдраде, что поговорю с ней о чём-то очень важном.

— Боже мой! — схватился за голову Симоне. — Буондельмонте, нас обвели вокруг пальца! Как я мог оставить тебя наедине с этими лицемерками? Теперь ясно, зачем нужен был этот праздник, стишки, заискивающий тон хозяйки...

— Для чего же?

— Синьора Донати решила сделать тебя зятем!

Волоньяно едва не сплюнул на пол от злости, но вовремя вспомнил, что находится в доме лучшего друга, и обуздал гнев, клокотавший в груди.

Буондельмонте с недоверием взглянул на Симоне:

— На этот раз ты, кажется, перегнул палку. Разве Донати не знают, что я помолвлен с Катариной?

— Их это ничуть не беспокоит. Синьора Гвальдрада, верно, подумала: раз весь город кричит, что Буондельмонте не любит невесту, почему бы не познакомить его со старшей дочерью? Мария красива, умна, хитра — и Буондельмонте, увидев её, с радостью откликнется на предложение, которое освободит его от ненавистного брака с Катариной Амидеи... Готов пожертвовать головой, так всё и было!

— Может, ты и прав... Но слово своё я сдержу, — с неожиданно появившимися в голосе упрямыми нотками сказал Буондельмонте. — В конце концов, написать стихи — не такая уж трудная задача.

— Смотри, как бы после этого тебе не пришлось давать Марии другие обещания — те, которые куда сложнее выполнить.

И Симоне поспешно покинул комнату, боясь сказать лишнее и обидеть Буондельмонте. Впервые в жизни он был так раздражён поведением друга.

На следующее утро Карлотта с первыми лучами солнца примчалась к своей подруге и, не дав ей вымолвить ни слова, затараторила:

— Карла, ты сейчас упадёшь на землю! У нас в доме такой переполох! Представляешь, незадолго до рассвета все были разбужены криками моей госпожи: какой-то незнакомец выстрелил из лука в окно, которое, к счастью, оказалось закрыто ставнями. Когда стрелу извлекли, все увидели, что к ней привязана рукопись...

— Что за рукопись? нетерпеливо перебила подругу Карла. Руки её дрожали от возбуждения.

— Поэма, посвящённая синьорине Марии!

— О небеса! Ты знаешь имя поэта?

Карлотта хитро улыбнулась:

— Конечно, таинственного трубадура не нашли, но кое-какие догадки у меня имеются... На недавнем празднике вокруг госпожи Марии вертелся синьор Буондельмонте...

Девушка многозначительно посмотрела на подругу.

Карлотта ахнула:

— Что сейчас начнётся! Ламбертуччо не снесёт такого оскорбления. Нужно рассказать обо всём кому-нибудь!..

Вскоре о случае в доме Донати знал весь Старый рынок. Поэтому неудивительно, что Буондельмонте, выйдя вечером на улицу, тотчас оказался под прицелом тысяч любопытных взглядов. "Куда он идёт? — задавались вопросом сплетники. И сами же отвечали: — Ясное дело, на свидание к Марии!"

Погружённый в свои мысли, молодой человек даже не догадывался о столь пристальном внимании флорентийцев. Подумав над словами приятеля, он вынужден был признать их правоту, но отказаться от встречи с синьорой Гвальдрадой не решился: это оскорбило бы женщину, а молодой человек хотел любой ценой избежать ненужной ссоры.

Тем не менее, ноги несли Буондельмонте всё медленнее, а возле дома семейства Донати едва сами собой не повернули обратно. С большим трудом молодой человек взял себя в руки и отворил дверь.

Синьора Гвальдрада уже ждала гостя. Она даже рассталась с одеянием вдовы, что неприятно поразило юношу.

После немногословных приветствий женщина проводила гостя в комнату, сокрытую в глубине одного из коридоров, и, присев на дубовый стул, окинула его проницательным взглядом. В этот миг синьора Донати походила на судью, который намерен вырвать признание из уст преступника.

— Я рада, что вы пришли, — после долгого молчания произнесла она. Буондельмонте поклонился. — Мне бы хотелось поговорить с вами откровенно — без недомолвок и хитростей, недостойных таких благородных людей, как мы.

За дверью раздался шорох. Синьора Донати насторожилась. Шум тотчас стих.

Некоторое время женщина прислушивалась, затем прошептала:

— Вам пришёлся по душе недавний праздник? — Буондельмонте кивнул. — Вы заметили, сколько красивых девушек собрались тогда в моём доме? Все они — дочери влиятельных горожан, что мечтают женить своих детей на таком блистательном рыцаре, как вы. Столько невест вокруг — а вы решили связать судьбу с девушкой пусть и богатой, но, что уж греха таить, не слишком привлекательной. Обыкновенной дурнушкой... — Синьора Гвальдрада презрительно выпятила нижнюю губу и метнула быстрый взгляд на собеседника. Лицо того осталось бесстрастным. — Возможно, поведение моё слишком нескромно и даже дерзко, но незадолго до вашей помолвки с девицей из рода Амидеи я приняла одно важное решение... — Женщина запнулась. — Ах, до чего же я жалею о своей робости! Сейчас-то уже поздно об этом говорить... И всё же... Всё же осмелюсь сказать: я мечтала предложить вам руку моей старшей дочери!

Синьора Донати замерла и стала ждать, что ответит собеседник. С каждым мгновением молчание становилось для неё всё тягостнее.

Впрочем, размышления молодого человека были не менее трудны. Конечно, он дал слово жениться на Катарине. Однако воспоминания о том, как это обещание было вырвано — а юноша нисколько не сомневался, что попал в сети интриг, расставленные Ламбертуччо, — лишали Буондельмонте всякого желания его выполнять. С другой стороны, тогда честь дочери Амидеи окажется запятнана: флорентийцы не забудут, что жених девушки сбежал из-под венца. Какие сплетни пойдут среди них! Сколько будет насмешек и язвительных замечаний! "И всё же... — подумал молодой человек. — Вдруг Катарина не так уж невинна, и в голове её роятся мысли, которые ничуть не уступают честолюбивым мечтам отца?" Тогда разорванная помолвка послужила бы семейству Амидеи хорошим уроком.

Конечно, намерения синьоры Гвальдрады мало чем отличались от замыслов Ламбертуччо — это юноша осознавал прекрасно. Получи Донати таких союзников, как семейство Буондельмонти, самые безумные надежды женщины могли бы стать явью. Но у вдовы синьора Форезе было одно несомненное преимущество перед Амидеи — старшая дочь...

Едва молодой человек вспомнил о девушке, на лице его появилось такое мечтательное выражение, что синьоре Гвальдраде не составило труда разгадать его мысли. Да, Мария — настоящая красавица! Ах, если бы можно было разорвать союз с Катариной и точно знать, что Ламбертуччо не захочет отомстить! Сначала нужно заплатить штраф...

Словно почувствовав сомнения собеседника, женщина прошептала:

— О деньгах не тревожьтесь — все расходы я возьму на себя. И за жизнь свою не беспокойтесь — вместе мы победим любых врагов.

На лице Буондельмонте мелькнула улыбка — юноше вдруг представились позеленевшие от злости лица Ламбертуччо и его приятелей.

— Я согласен! — ударил кулаком по крышке стола молодой человек.

Кровь прихлынула к щекам синьоры Гвальдрады, застучала в висках... Женщина утёрла лицо платком, осушила один стакан воды, другой...

— Только не нужно пока объявлять о моём решении во всеуслышание, — уже не так уверенно произнёс Буондельмонте.

Выйдя на улицу, молодой человек с изумлением увидел, что земля покрыта белым пушистым ковром. Снег кружил в воздухе, и прикосновения его хлопьев к пылающему лбу вернули юноше ясность мысли, которую он неизменно терял, переступая порог дома синьоры Донати.

— Что я делаю? — прошептал Буондельмонте. На плечи его вдруг навалилась страшная тяжесть, захотелось просто лечь на мягкий снег и уснуть...

Из-за поворота показался мужской силуэт. К молодому человеку тотчас вернулась энергия: он схватился за кинжал и приготовился к смертельной схватке.

— Слава Богу! — закричал незнакомец. — Я-то уже решил, что с тобой случилось несчастье в этом проклятом доме Донати!

Буондельмонте облегчённо выдохнул и рассмеялся: это верный Симоне, встревоженный долгим отсутствием друга, поспешил ему на выручку.

Глава 6

СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

Теперь вернёмся к позабытому нами на некоторое время римскому посланцу — к Джансимоне Ферранте.

На первый взгляд, жизнь его оставалась той же, что и прежде: молодой человек всё так же приходил к синьору Луке, чтобы разработать очередной план, который должен был уничтожить Буондельмонте, наведывался к Одериго Фифанти, старательно поддерживая видимость дружбы. Но что-то в душе Ферранте изменилось под влиянием яростной речи, произнесённой консулом после неудачного покушения. Джансимоне не забыл оскорблений, услышанных тогда, и в сердце его всё сильнее закипала злость на компаньона. Больше того, юноша чувствовал, что под покровом благожелательности Альбицци прячет неприязнь к нему самому... А может, мужчина с самого начала лишь притворялся, надеясь при первом же удобном случае избавиться от опасного союзника?

Не меньше беспокоила Ферранте и другая загадка: зачем консул с такой яростью желает смерти Буондельмонте, а не кого-либо ещё? Даже человек, обладающий упрямством осла, после двух неудачных попыток убийства переменил бы намерения, отыскал бы себе другую жертву. Тем более, главная цель — поссорить флорентийцев — была почти достигнута, и гибель юного аристократа могла лишь ненамного приблизить начало междоусобной войны. Однако синьор Альбицци продолжал со странным упорством охотиться на своего врага — и Джансимоне всё больше убеждался, что консул ведёт тайную игру, где союзнику его отведена второстепенная роль. А Ферранте очень не любил становиться куклой в чужих руках.

Поэтому Джансимоне чувствовал себя неуютно в жилище консула, не лежал на кровати синьора Луки и не пил вина, как это случалось прежде, — точнее, старался вообще ничего не есть и не пить в обществе Альбицци: кто знает, что произойдёт, если компаньон проснётся поутру в дурном расположении духа?

Зато Ферранте стал часто прогуливаться по Флоренции и даже испытывать от этого некоторое удовольствие. Ему нравилось затесаться в толпу на рынке и послушать свежие сплетни, заглянуть в лавки торговцев, где ссорились богатые горожане. Иногда Джансимоне посещал одну из церквушек; особенно ему приглянулась церковь Святых Апостолов — находилась она, как ни странно, неподалёку от дома Буондельмонте. И, конечно, воскресное утро он встречал на площади у собора Санта-Репарата, которая в этот день становилась самым многолюдным местом города.

В конце концов Джансимоне так освоился во Флоренции, что однажды без запинки рассказал приезжему торговцу, как пройти от ворот Сан-Пьеро к резиденции торговцев шёлком, а оттуда — в сестьеру Ольтрарно...

В одно воскресное утро Ферранте с первыми лучами солнца явился к собору Санта-Репарата и принялся бродить под его стенами. Людей становилось всё больше, среди них то и дело мелькали знакомые лица: Ламбертуччо Амидеи и его дочери, Моски Ламберти, Скьятты дельи Уберти...

При появлении последнего по толпе прокатился недовольный гул, и Ферранте огляделся, желая спросить какого-нибудь горожанина, в чём же успел провиниться Уберти.

— Синьор Скьятта вчера велел высечь слугу из дома Адимари, поскольку тот не поклонился ему, — тотчас пояснил какой-то мальчишка.

Джансимоне бросил ему монету и прошептал, провожая взглядом Уберти:

— Совсем обезумел от гордости...

Слова сорванца подтвердились быстро: появился синьор Адимари, вид которого был мрачен и грозен. Проходя мимо врага, он презрительно выпятил нижнюю губу и отвернулся.

— Неужели этот жирный петух Адимари способен лишь кривляться, точно шут? — разочаровано протянул молодой человек. — Если бы избили слугу моего благодетеля, через час обидчик уже был бы мёртв!

Следующим человеком, которого юноша удостоил вниманием, оказался Сальвато Нерли. Поведение его было не менее вызывающим, чем у Скьятты, а свита состояла сплошь из рослых, широкоплечих молодцев, вооружённых до зубов.

Один из спутников Нерли показался Ферранте знакомым. Молодой человек даже сощурился, чтобы лучше разглядеть его лицо, но тут появилась синьора Гвальдрада вместе с дочерьми. Взор Джансимоне помимо воли обратился на сияющее от счастья лицо Марии, и юноша, сам того не замечая, сделал несколько шагов в её сторону, словно повинуясь таинственному притяжению.

Раздался негромкий возглас: увлекшись, молодой человек столкнулся с какой-то незнакомкой, одетой в серый плащ. Её сопровождала пожилая служанка. Джансимоне машинально извинился. Девушка кивнула и вошла в церковь. При этом молодому человеку удалось разглядеть её лицо — такое красивое, что Ферранте вмиг позабыл о Марии.

Войдя в храм вслед за незнакомкой, он принялся терпеливо дожидаться, когда закончится месса. Заунывные причитания священнослужителя заставляли его недовольно морщиться.

Однако даже после завершения службы девушка не спешила уходить, и Джансимоне пришлось провести на улице добрых полчаса, прежде чем она вместе со служанкой всё-таки покинула своды церкви. Спутницы оживлённо беседовали, и молодому человеку было нетрудно, следуя за ними, оставаться незамеченным. Несколько раз Ферранте почудилось, будто он слышит слово "Буондельмонте", но юноша заверил себя, что это — лишь плод воображения.

Незнакомка — а вместе с ней и Джансимоне — прошла мимо монастыря Архангела Михаила, затем очутилась возле домов семейства Уберти, свернула направо и через несколько минут достигла улицы Ваккеречча. Это заставило молодого человека нахмуриться — он и сам не раз проделывал подобный путь, когда хотел понаблюдать... за домом Буондельмонте!

Через секунду опасения Ферранте подтвердились: девушка направилась прямиком к жилищу его заклятого врага. Джансимоне так и заскрежетал зубами от злости!

— Проклятье... — прошипел он — и перекрестился: незнакомка прошла мимо здания, столь яростно ненавидимого им, и свернула за угол, на улицу Терм.

Ферранте шумно выдохнул — хоть здесь Буондельмонте не встал у него на пути! — и поспешил вдогонку. Вдруг ушей его достиг громкий возглас, полный изумления. Осторожно выглянув из-за угла, Джансимоне беззвучно выругался: незнакомка беседовала с каким-то юношей.

— Чёрт возьми! — сощурившись, пробормотал Ферранте. — Это же мальчишка, который всё время вертелся вокруг Буондельмонте на пиру у графа да Ромена. Он ещё наступил мне на ногу...

Молодой человек прислушался.

— Я сразу узнал вас, — донёсся голос Франческо. — Ведь это вы вместе с доктором Андричелли спасли мне жизнь.

— Что вы!

— Нет-нет! Вас я должен благодарить ничуть не меньше, чем синьора Карло! Мало кто решится ночью подойти к человеку, который истекает кровью и, судя по всему, умирает.

"Что он болтает? — нахмурился Джансимоне. — Ночь... Кто-то напал на него возле дома Андричелли..."

— Расскажите, как с вами приключилось такое несчастье, — попросила девушка, которой было приятно слышать слова благодарности, но куда больше хотелось утолить любопытство.

Франческо неопределённо пожал плечами:

— Когда я шёл по улице Терм, на меня напали четверо или пятеро бандитов — в темноте было трудно понять, сколько именно. Я отбивался, пока хватало сил, но в конце концов получил несколько ран и лишился чувств. Убийцы, похоже, сочли меня мёртвым и ушли. Вот и весь рассказ.

Девушку поразила скромность собеседника; она полагала, что повесть о сражении окажется куда красочнее.

— А вы не догадываетесь, почему бандиты напали на вас?

— Сначала мне казалось, будто это — всего лишь ночные грабители, которым захотелось чем-нибудь поживиться, — понизил голос Франческо, — но сейчас... Сейчас я подозреваю, что меня могли с кем-то спутать...

Ферранте без сил сполз на землю. Так вот по чьей вине остался жив проклятый Буондельмонте! Вот из-за кого поведение консула Альбицци стало невыносимым! Если бы не этот мальчишка, давно уже можно было бы вернуться в Рим и получить заслуженную награду из рук покровителя.

На мгновение в сердце Ферранте вспыхнуло нестерпимое желание довершить дело, начатое ночными убийцами, и стереть с лица земли мальчишку, вставшего ему поперёк дороги. Рука невольно потянулась к кинжалу. Но Джансимоне отбросил эту идею: в конце концов, он сам виноват, что не сумел убить Буондельмонте...

— ...Франческо, ученик ювелира Фелицци, — донеслось из-за угла.

— Симонетта, дочь синьора Чезаре Антоньоли, — послышался шутливый ответ.

Голоса стихли вдали.

Джансимоне встрепенулся и бросился вслед за незнакомкой. Выскочил из-за поворота, увидел, что улица пуста, и заметался по дороге, заглядывая во все переулки. Наконец, счастье ему улыбнулось: около одного из домов Ферранте заметил Франческо. В дверях мелькнул плащ Симонетты.

Некоторое время Франческо стоял около дома, затем быстро зашагал в сторону угла, из-за которого выглядывал Ферранте. Тот поспешно надвинул на лоб капюшон и отвернулся, однако предосторожность оказалась излишней: враг был слишком занят своими мыслями и, видимо, забыл обо всём на свете.

— Ну, что ж... — произнёс Джансимоне, проводив юношу взглядом. — Неудачу в деле с Буондельмонте я прощу. Но если ты ещё раз встанешь на моём пути...

И Ферранте сделал жест, который не оставлял сомнений в кровожадности его намерений.

Консул Альбицци, не видевший Ферранте целую неделю, встретил компаньона на удивление радушно.

— Скоро всё решится! — воскликнул он. — До свадьбы осталось шесть дней.

— Прошёл слух, будто бракосочетание может не состояться, — решил подпортить мужчине настроение Джансимоне.

— А мне-то какая разница? — блеснул глазами Альбицци. — Если надежды Амидеи не сбудутся, я жалеть не стану.

— Ничего не понимаю! — передёрнул плечами молодой человек. — Вы в последнее время совсем перестали делиться со мной своими замыслами. А началось всё после вашего странного визита к синьоре Донати...

— Именно! — потирая руки, расхохотался консул. — В тот самый день всё и началось...

Глава 7

СВАДЬБА

Альбицци был прав: время пролетело стремительно, и до свадьбы оставались считанные дни. Напряжение висело в воздухе. Флорентийцы с нетерпением ждали, чем же завершится столь увлекательная история. Слухи, пущенные Карлоттой и её подругами, продолжали будоражить умы, и лишь Ламбертуччо ничего не подозревал — завидев его, собеседники тотчас умолкали и, пряча усмешки, хитро переглядывались.

Моска как-то раз осмелился пересказать приятелю одну из сплетен.

— Пусть болтуны заткнут глотки! — прорычал в ответ Амидеи. — Если услышу такое от кого-нибудь ещё — отрежу наглецу язык.

Вид, с которым были произнесены эти слова, отбил у Моски всякое желание заводить разговоры, неприятные Ламбертуччо.

Пожалуй, во Флоренции оставался только один человек, хранивший спокойствие: Симоне, узнав о решении Буондельмонте жениться на Марии, окончательно уверился в том, что приятель его лишился рассудка. А спорить с помешанным — дело бессмысленное.

— Надеюсь, ты подумал, как сообщишь о своём решении Катарине? — не сумел всё же сдержать любопытства молодой человек во время одной из бесед.

— Напишу ей письмо, в котором объясню, отчего так поступил. Уверен, Катарина всё поймёт... — ответил на это Буондельмонте.

— Да-да, конечно! Безусловно, это лучшее, что только можно придумать. Ты, судя по всему, задумал превзойти самого Вергилия: сначала поэмы писал, теперь станешь строчить письма... А отнести послание, понятное дело, придётся мне...

Однако ирония, звучавшая в речах Волоньяно, не произвела впечатления на Буондельмонте, и молодой человек начал изводить один лист пергамента за другим, стараясь подобрать нужные слова. Дело оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал, и затянулось надолго...

Зато в доме семейства Донати всё словно вымерло. Даже неугомонная Карлотта притихла и перестала подслушивать, о чём говорит хозяйка. Впрочем, и бесед никаких не велось: выстояв утреннюю молитву, синьора Гвальдрада всякий раз, возвращаясь домой, запиралась в своей комнате и до самой ночи занималась какими-то сложными подсчётами. Мария не выходила из спальни — девушку терзали угрызения совести. Она вдруг со всей ясностью поняла, какой опасности подвергается будущий супруг. Конечно, мать обещала защитить его, да и сам Буондельмонте был далеко не трусом, но Ламбертуччо, окружённый многочисленными друзьями и родственниками, казался страшным противником. И Мария то и дело возносила молитвы Всевышнему, чтобы он уберёг молодого человека.

Шесть дней, что оставались до свадьбы, стали самыми счастливыми в жизни Франческо. Рассвет юноша встречал под домом семейства Антоньоли и ждал, когда на улице появятся Симонетта и Матильда. Вместе они отправлялись в церковь. Старая служанка шагала впереди с корзинкой в руках, молодой человек и девушка следовали за ней и вели неторопливую беседу.

Симонетта любила рассказывать о Сиене, где прожила немало лет, о громадной площади Кампо, рядом с которой площадь перед Баптистерием — крошечное блюдце, о жестокой борьбе, длящейся десятки лет, между семейством Толомеи — самым могущественным и влиятельным — и его смертельными врагами. Взору Франческо открывался мир, о котором юноша прежде даже не подозревал, считая родную Флоренцию едва ли не центром Земли, и лишь теперь понял, сколь глубоко заблуждался.

Франческо тоже не оставался в долгу и старался посвятить девушку во все тайны своей профессии. Симонетта никогда не задумывалась, какие силы, какое терпение и трудолюбие нужны, чтобы обыкновенный кусок драгоценного камня или металла превратился в чудное украшение. Изредка она поглядывала на кольца — подарок синьора Чезаре — и с невольной улыбкой вспоминала ворчание отца, величавшего ювелиров "мошенниками" и "бездельниками". А ведь, если вдуматься, неужели эти мастера просят слишком уж большую плату за свой труд? Нет, едва ли...

Матильда затаив дыхание слушала, о чём толкуют спутники, и втайне благодарила небеса, по воле которых Симонетта познакомилась со столь учтивым, воспитанным и образованным юношей. Да ещё и храбрецом, каких среди аристократов не сыщешь! И красавцем... О, да! Настоящим красавцем... Впрочем, столь же часто служанка восхваляла Господа за то, что синьор Чезаре на две недели уехал в Сиену "ради дел необычайной важности" — так он сказал. Не будь этого внезапного отъезда, утренних прогулок тоже не случилось бы — Антоньоли не одобрил бы поведения дочери...

Марко задыхался от злости.

Он всегда считал Франческо выскочкой, к которому Стефано Фелицци относится с излишней добротой, теперь же, видя, что юноша с молчаливого согласия ювелира почти не появляется в мастерской, и вовсе воспылал к нему поистине лютой ненавистью. "Почему Франческо постоянно уходит куда-нибудь, ничего не делает, да при этом ещё и пользуется благосклонностью синьора Стефано?!" — вопрошал он сам себя — и вновь и вновь клялся отомстить противнику.

Но вот настал день, когда Марко заметил: отношение к Франческо среди подмастерьев изменилось. Почему-то имя его стали произносить шёпотом, бросая по сторонам загадочные и — Джаспирини был уверен в этом — завистливые взгляды.

В сердце юноши затеплилась надежда: быть может, его товарищам тоже надоели постоянные отлучки Франческо?

Марко решил проверить свою догадку и, улучив момент, когда в мастерской не осталось никого, кроме Петруччо, обратился к нему с беззаботным видом:

— Франческо ничего не делает в последнее время. Кажется, он ведёт себя не очень-то красиво...

Петруччо кивнул:

— Ты прав. Почему Франческо разгуливает по Флоренции, а мы в это время гнём спины, словно рабы?

Джаспирини с трудом сдержал радостный возглас. Похоже, подмастерья действительно недовольны!

— Послушай, Петруччо, — вкрадчиво произнёс он. — Тебе не хочется проучить Франческо?

— Ха! Об этом все мечтают!

— Все?! — подался вперёд юноша.

— Да. Мы по горло сыты — приходится трудиться за семерых. А ведь когда Франческо не был ранен, он работал за нас шестерых. Пора вернуть эти славные времена! Ну и наказать лентяя, разумеется!

— Я знал, что вы меня поддержите! — воскликнул Марко.

— Ты уже что-нибудь придумал?

— Полагаю, нужно выставить Франческо не в самом лучшем свете перед синьором Стефано.

— О чём это ты говоришь? Не понимаю...

— Ну... — замялся юноша, — скажем, пусть у синьора Стефано пропадёт какой-нибудь предмет — и отыщется в комнате Франческо...

Неожиданно Петруччо изо всех сил ударил Джаспирини в плечо. Тот взвыл от боли.

— Ну и негодяй же ты, Марко! Я и прежде догадывался о твоей подлости, но сегодняшний поступок просто отвратителен! Неужели ты и впрямь подумал, будто я стану участвовать в таком мерзком деле?

— Ну и признался бы сразу, что отказываешься! — огрызнулся Джаспирини.

— А мне захотелось понять, на что ты способен... И теперь ты заплатишь за моё молчание звонкой монетой. — Марко с ужасом посмотрел на собеседника. — Не плачь, точно девчонка. Я не какой-нибудь разбойник и не стану грабить тебя: просто будешь каждый вечер покупать в булочной большой яблочный пирог. Такой мне в детстве пекла мама...

И Петруччо с весёлым смехом выбежал прочь.

Марко, услышав о наказании, которое ему предстояло понести, вздохнул с облегчением. Однако, вспомнив, сколько стоит пирог и как прожорлив Петруччо, Джаспирини разразился проклятьями: сумма выходила весьма внушительная...

Неудивительно, что ночь накануне свадьбы стала бессонной для обитателей дома Амидеи. Всюду царило лихорадочное возбуждение, причём трудно было сказать, кто волнуется больше: хозяева или слуги. Главная повариха ухитрилась за день разбить полдюжины тарелок и пару кувшинов, в которых, по счастью, не было вина, — так дрожали её руки. Лакеи, беспрерывно переругиваясь друг с другом, ходили надутые, точно индюки. Лишь старая нянька Катарины тихонько молилась в углу, проливая слёзы.

— Лучше бы помогла синьорине подготовиться к первой брачной ночи, — ухмылялись молодые слуги.

Понятное дело, говорилось это, если рядом не было никого из господ — Ламбертуччо не любил шуток, где упоминался кто-нибудь из его родичей, и острослов жестоко пожалел бы о своей дерзости.

Но больше всех волновалась новобрачная. Пожалуй, ни один кролик, загнанный в угол сворой собак, не трясся бы сильнее, нежели Катарина в ожидании свадьбы. Вечером за ужином было слышно, как стучат её зубы о кружку с водой, словно девушка заболела лихорадкой.

Напрасно Амидеи произносил слова, которые должны были, как ему казалось, успокоить дочь и подбодрить:

— Хватит! Возьми себя в руки, Катарина! Ты не какая-нибудь прачка, которую назвал женой принц, а представительница рода, который станет скоро самым могущественным во Флоренции!

Впрочем, и сам Ламбертуччо страшно тревожился, и лишь гордость не позволяла ему показать свои чувства. К тому же, рядом, как всегда, вертелся Моска и пытался развеселить приятеля неуклюжими шутками.

— Ламбертуччо, ты — герой! Я на твоём месте давно лежал бы на кровати, не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой... Да и дочь тебе под стать. Окажись я в её шкуре, вы нашли бы меня бездыханным где-нибудь в коридоре...

После этого руки Катарины начинали дрожать ещё сильнее, а Ламбертуччо награждал друга мрачным взглядом...

Едва забрезжил рассвет, в комнату новобрачной ворвались возбуждённые родители. Девушка лежала на кровати и неотрывно глядела в одну точку, однако при появлении их вскочила и бросилась отцу на шею:

— Ах, как я благодарна за всё, что вы для меня сделали!

Амидеи, пользуясь тем, что девушка не может увидеть выражение его лица, нахмурил брови. Однако стоило Катарине разомкнуть объятия — и губы мужчины растянулись в самой ласковой улыбке, на какую он только был способен.

— Что ты, Катарина! Это я схожу с ума от радости при виде твоего счастья... — Взгляд его посуровел: — Но ни в коем случае — слышишь?! — не веди себя так с Буондельмонте.

— Пусть твой супруг, доченька, — вмешалась в разговор синьора Амидеи, — не полагает, будто для нас этот брак — нечто невообразимое, чудо, о котором мы даже помыслить не смели. При желании наше семейство может породниться с кем угодно — хоть с какой-нибудь династией герцогов или даже королей...

"Сумасшедшая!" — подумал Ламбертуччо, но прерывать жену не стал. Синьора Паола воспользовалась молчанием мужа и принялась наставлять дочь, как следует вести себя в семейной жизни, Амидеи же украдкой посмотрел на девушку и в очередной раз со вздохом признал, что Буондельмонте и впрямь должен беситься от ярости от одного только вида невесты: нос и глаза её покраснели — сказались бессонные ночи и слёзы — и теперь резко выделялись на фоне бледного лица. А разве нормальному мужчине захочется терпеть бесконечные рыдания жены по самым пустяковым вещам?

— Хватит мучить девочку, — не вытерпев болтовни жены, перебил Амидеи синьору Паолу. — Это уж забота Буондельмонте — удержать подле себя такую красавицу. Пусть сам и думает, как добиться её благосклонности.

— Об этом я и хотела сказать! — не унималась женщина. — Запомни, Катарина: прошли времена, когда мужчина властвовал в семье подобно древним тиранам. Не супруг должен повелевать тобой, а ты им... Словно императрица своим рабом!

Ламбертуччо негромко фыркнул.

"Только попробуй сделать из меня раба — мигом поставлю тебя на место, — подумал он. — А вот если такой трюк получится у Катарины... Чёрт возьми, будет превосходно!"

Амидеи подошёл к окну. На улице было безлюдно, ни один прохожий не нарушал её покоя. Это казалось странным.

— Хотелось бы знать, чем сейчас занят наш женишок... — с ненавистью прошептал Ламбертуччо. Затем громко произнёс: — Я посылал слугу узнать, что творится у Буондельмонти. Там тихо, словно никто и не думает готовиться к торжествам. Вас это не удивляет?

— Нисколько! — живо отозвалась синьора Паола. — Буондельмонте ведь — молодой человек, а не девушка. — Ламбертуччо хмыкнул. — Что ему нужно? Всего-то надел костюм, пришёл в церковь — и к алтарю.

— А праздник пройдёт у нас, — отважилась произнести Катарина. — Поэтому в доме его всё так спокойно.

Амидеи был приятно удивлён. Выходит, дочь не так уж глупа — даже сумела привести разумный довод...

Комнату мужчина покинул, будучи уверенным, что никакая мелочь не нарушит плана, который зародился в его голове благодаря хитроумному совету консула Альбицци.

В коридоре Ламбертуччо столкнулся с Моской. Тот был мрачен — направляясь поутру в дом приятеля, он слышал, как два простолюдина кричали на всю округу, что, мол, нужно непременно "сходить в церковь Сан-Стефано и поглазеть на позор заносчивого петуха Амидеи". Ламберти схватился за меч, но вовремя одумался — не стоило затевать драку в такой знаменательный день.

Увидев, что друг впервые за много дней счастливо улыбается, Ламберти решил не расстраивать его попусту: в сущности, времени что-либо изменить уже не было, и оставалось лишь позволить событиям идти своим чередом.

К десяти часам народ начал собираться у церкви Сан-Стефано — семейного прихода Амидеи. Это были зеваки, которые надеялись похвастать перед знакомыми тем, что поучаствовали в столь важном событии. После них возле дома и церкви появились другие люди, одетые куда пышнее и изысканнее флорентийской бедноты: родственники и союзники Ламбертуччо, приглашённые на церемонию.

На улицу в окружении подруг вышла невеста. Путь к храму был невелик — всего-то сотня шагов, — и девушка втайне пожалела, что не сможет пройтись по городу во всём блеске своего торжества...

В это время в мастерской ювелира разгорался спор.

— Я не понимаю, отчего вы не желаете пойти на свадьбу! — яростно размахивал руками Франческо.

— А я, — отвечал Фелицци, — повторяю ещё раз: не хочу толкаться, словно на рынке, чтобы добыть хорошее местечко, и при этом увидеть только спину невесты да головной убор жениха. Что я, по-твоему, уличный мальчишка?! Можешь не волноваться: я побывал на десятках свадеб, и все они похожи друг на друга, словно капли воды... И ещё... Ты знаешь, как к союзу с Амидеи относится синьор Буондельмонте. Если он совершит какую-нибудь глупость — пусть это случится не на моих глазах.

— Но почему бы вам не отпустить подмастерьев?

— Слушай-ка, Франческо. Я и тебе могу запретить появляться на свадьбе...

— Я ведь обещал синьорине Симонетте...

— Обещал! — фыркнул ювелир. — Вообще, кто она такая, эта "синьорина Симонетта"?

— Девушка, которая спасла меня...

— Я не об этом спрашиваю. Кто её родители?

— Симонетта — дочь синьора Чезаре Антоньоли.

— Вот как? Знавал я одного синьора Антоньоли, однако много лет назад он уехал в Сиену. Тогда поступок его наделал немало шума! Теперь, стало быть, вернулся... Впрочем, сейчас разговор не о синьоре Чезаре... Я не могу покинуть мастерскую, поскольку нужно закончить в срок полдесятка заказов — в противном случае моя репутация окажется изрядно подпорченной. А я очень ей дорожу.

Франческо понял, что спорить бесполезно. Выбежав из мастерской, он поспешил к дому Симонетты. Любое промедление могло оказаться роковым, и тогда юноше с девушкой едва ли удалось бы пробиться сквозь строй зевак поближе к участникам свадебной церемонии...

Когда за Франческо закрылась дверь, Стефано сел, подпёр щёку рукой и задумался. Через несколько минут он хлопнул ладонью по столу:

— Эх, ладно! Собирайтесь!

Подмастерья радостно зашумели...

С каждой минутой Ламбертуччо злился всё больше. До полудня оставались считанные мгновения, а в доме жениха по-прежнему царило безмолвие.

Кто-то коснулся подбитого мехом плаща мужчины. Амидеи вздрогнул и резко обернулся, намереваясь выплеснуть всё накопившееся недовольство, но, увидев улыбающееся лицо консула Альбицци, сдержался.

— Не мучьте так себя, — ласково проговорил синьор Лука. — Я не сомневаюсь, что всё закончится хорошо.

Ламбертуччо благодарно посмотрел на консула. Тот улыбнулся шире прежнего и затерялся среди гостей.

Через минуту к Амидеи подбежал один из слуг и прошептал несколько слов.

— Пусть черти наймут бока этому проклятому Буондельмонте! — топнул ногой мужчина. — Представь только, Паола, в доме его по-прежнему тихо, а на стук никто не откликается.

Амидеи смачно выругался. Епископ в фиолетовом одеянии, который согласился провести церемонию лишь после долгих увещеваний и за весьма солидное вознаграждение, услышав проклятия, то и дело слетавшие с уст почтенного отца невесты, густо покраснел и открыл было рот, порываясь что-то сказать, но сделать замечание не осмелился и лишь укоризненно покачал головой.

Ожидание стало невыносимым. Катарина бледнела всё сильнее — хотя и без того уже походила на труп. Ламбертуччо грозил смертью будущему зятю. Гости и зеваки теряли последнее терпение.

Небольшое оживление вызвало появление Скьятты дельи Уберти, за которым следовали трое подозрительного вида мужчин в коричневых плащах. Странные спутники мужчины растворились в толпе, сам же он насмешливо обратился к одному из гостей — так громко, чтобы услышал Амидеи:

— Кажется, я пришёл слишком рано. Неужто церемонию перенесли на поздний вечер?

Ламбертуччо затрясся от злости и приготовился дать достойный ответ на столь язвительное замечание, но в этот миг из дома Буондельмонти вышли двое молодых людей и быстро направились к церкви.

— Буондельмонте!.. — выдохнули зеваки.

Амидеи обвёл толпу торжествующим взглядом. Скьятта криво усмехнулся. Катарина вскрикнула и закрыла лицо руками.

Все расступились, пропуская Буондельмонте и Симоне.

— Что за дерзость? — проворчал Амидеи, разглядывая молодого человека. — Почему он вырядился, точно на похороны? Или, может, я совсем отстал от жизни и потому никогда не слышал о таких свадебных костюмах?

Действительно, жених облачился в тёмно-серый кафтан, а плащ на его плечах и вовсе был почти чёрным. Одежда казалась ещё мрачнее из-за серебряной вышивки по краям и редких драгоценных камней, поблескивавших иногда в тусклых солнечных лучах.

Буондельмонте решительно подошёл к Катарине. Девушка тотчас вцепилась ему в руку и чуть не поволокла в церковь. Молодой человек попробовал отстраниться, но невеста повисла на нём, словно клещ.

— Мне нужно сказать несколько слов, — пробормотал Буондельмонте.

— Ничего, — перебил его Амидеи, — наговоришься за пиршественным столом. А сейчас пора идти к алтарю — время не ждёт!

Молодой человек беспомощно оглянулся. Сзади напирала толпа. Гости сгрудились, точно овцы, не желая пропускать Симоне.

Со вздохом Буондельмонте вошёл в церковь. Сотни людей тотчас хлынули под её угрюмые своды, не желая пропустить ни секунды долгожданного зрелища.

Волоньяно сумел наконец пробиться к другу и встал рядом с ним. К Буондельмонте вновь вернулась былая уверенность.

— Дайте же мне поговорить с невестой наедине! — воскликнул он — и сам едва не рассмеялся: беседовать "наедине" в окружении бессчётной толпы — такого мог требовать лишь сумасшедший.

Отстранив опешившего Ламбертуччо, молодой человек подвёл Катарину к самому алтарю и прерывающимся голосом зашептал:

— Катарина... Ты чудесная, добрая девушка, и заслуживаешь участи лучшей, чем уготованная тебе отцом. Пойми, наша жизнь вместе быстро превратилась бы в ад, поскольку мы не любим друг друга... Наверное, такое препятствие когда-нибудь удалось бы преодолеть, но недавно я встретил девушку, которая завладела моим сердцем. Поэтому я навсегда проклял бы нынешний день, тебя и твоего отца, помешай вы так внезапно постигшему меня счастью... — Переведя дыхание, Буондельмонте закончил: — Мы не сможем стать мужем и женой. Вчера помолвка была расторгнута, теперь я не связан с тобой и синьором Ламбертуччо никакими обещаниями. Прости...

Буондельмонте коснулся губами щеки девушки и, развернувшись, направился к выходу.

— Дьявол! Кто-нибудь объяснит, что за чертовщина здесь творится? — проревел Амидеи. Епископ рядом с ним тотчас растерял благочестивый вид и принялся истово креститься.

— Свадьбы не будет, — бросил на ходу Буондельмонте.

Между тем, с Катариной произошла страшная перемена. Лицо её задрожало, и на нём отобразилась такая лютая ненависть, что Симоне, не спускавший взора с несчастной невесты, не на шутку испугался. Глаза Катарины блеснули холодной жестокостью — в них не было даже намёка на слёзы. Чтобы скрыть свои чувства, девушка бросилась к отцу и прижалась лицом к его груди.

— Я хочу, чтобы ты отомстил, — прошептала она.

— Да, конечно, — машинально ответил Ламбертуччо.

— Ты должен убить их обоих.

— Почему? И Симоне тоже?

— Нет... У Буондельмонте есть невеста. Она тоже должна умереть...

Симоне тем временем стряхнул с себя оцепенение и устремился вслед за другом. Заметив его поспешность, Катарина внезапно отстранилась от Ламбертуччо и, упав на колени, закричала:

— Ненавижу! Всех ненавижу! Будьте вы прокляты — все до единого!

Поднялась суматоха: одни зрители, услышав крики, ринулись в церковь, другие попытались выбраться из неё. Тотчас Симоне и Буондельмонте очутились посреди обезумевшей толпы. В какой-то миг они столкнулись с Франческо — юноша старательно оберегал Симонетту, — а затем бешеный людской поток поволок их в разные стороны.

Внезапно на глаза Франческо попался мужчина в коричневом плаще, который, растолкав людей, вплотную приблизился к Симоне. В руке его блеснул кинжал.

Молодой человек закричал и что было сил толкнул Волоньяно. Клинок убийцы прошёл мимо цели, зато на правом плече Франческо появился глубокий порез.

Бандит, выругавшись, вновь взмахнул кинжалом, но тут на голову его обрушился страшный удар. Злодей упал, потеряв сознание.

— Синьор Стефано! — радостно воскликнул Франческо.

Ювелир присел и принялся рассматривать негодяя, не обращая внимания на переполох, царивший вокруг.

— Где-то мне уже приходилось видеть это отвратительное лицо, — пробормотал он.

Откуда-то, размахивая дубинкой, появился Петруччо, а вслед за ним и остальные подмастерья.

— Ты сошёл с ума?! — гневно вскричал Фелицци.

— Вы же сами повелели прихватить какое-нибудь оружие, — пожал плечами молодой человек. — Вот я и взял!

— Ладно, сейчас не время пререкаться.

Фелицци выхватил дубинку из рук Петруччо и начал прокладывать путь среди толпы. Подмастерья, следуя его приказу, плотным кольцом обступили Симоне, Буондельмонте и Симонетту.

Через пару минут им удалось выбраться из церкви.

— Ну, Франческо!.. Ну, синьор Стефано!.. — отдышавшись, воскликнул Буондельмонте. — Опять вы пришли мне на выручку. Не представляю, как отблагодарить вас.

— Об этом рано говорить, — прервал его ювелир. — Неизвестно, что произойдёт, когда Ламбертуччо окажется на улице. Он будет разъярён. Поэтому вам нужно поскорее убраться отсюда и укрыться за стенами своего дома.

— Да, вы правы.

Буондельмонте пожал руку Фелицци и подошёл к Франческо. Тут только все заметили, что одежда юноши испачкана кровью.

— Почему ты ничего не сказал? — строго спросил Фелицци. Франческо пожал плечами. — Придётся нам опять побеспокоить доктора Андричелли...

Ещё долго в церкви раздавались крики разъярённой Катарины — девушку не могли успокоить ни родители, ни подруги. В конце концов Ламбертуччо схватил её за руку и поволок домой.

При этом мало кто обратил внимание на кровавые следы, оставленные толпой: несколько человек погибли сразу, ещё полдюжины скончались через пару-тройку часов. Среди них был и старый слуга синьора Луки, встретивший Джансимоне Ферранте в день прибытия того во Флоренцию и проводивший юношу к своему господину.

— Что за беда? Как-нибудь переживу, — пожал плечами Альбицци, когда узнал печальную новость. — От этого бездельника давно уже не было никакой пользы. Да и, по правде сказать, он мне страшно надоел...

Глава 8

КОНЕЦ ВЕНЧАЕТ ДЕЛО

— Сейчас-то вы всё объясните? Или продолжите отмалчиваться? — Джансимоне мрачно сверкнул глазами и, желая выместить на чём-нибудь недовольство, отбил горлышко у бутылки.

— Что, не слишком приятно — страдать от неизвестности? — усмехнулся консул. — Теперь вы понимаете, как я мучился, как сгорал от нетерпения, задаваясь вопросом, что же на сей раз придумал мой скрытный союзник?

— Ладно! — поднял руки над головой молодой человек. — Признаю свою вину и прошу меня простить.

— Так-то лучше! — кивнул Альбицци. — Тогда я, пожалуй, объясню свой замысел, хотя вы и сами видели, что произошло. Буондельмонте отказался жениться на Катарине, променял её на старшую дочь синьоры Донати — и теперь ему не поздоровится.

— Ах! — хлопнул себя по лбу Ферранте. — Так вот ради чего вы, едва оправились от болезни, решили встретиться с синьорой Гвальдрадой. А я-то гадал, что заставило вас нанести этот "дружеский визит"... И ещё, я никак не возьму в толк, зачем вы наняли убийцу, который напал в церкви на Волоньяно.

Консул досадливо поморщился:

— Да, вышла промашка. Я узнал, что Скьятта дельи Уберти нанял трёх человек из банды ювелира Барзини...

— "Ювелира"? — переспросил Джансимоне.

— Бывшего ювелира, — махнул рукой консул. — Так вот, я подумал, что Скьятта решил свести счёты с Буондельмонте — ещё бы, после отказа мальчишки жениться в церкви должен был разгореться сущий ад, и ловкий малый сумел бы всадить кинжал в спину так, что никто бы ничего не заметил, — и в свою очередь отправился к Барзини. Человек, которому я поручил это дело, оказался, как вы видите, круглым идиотом, но я не слишком расстроен: всё равно участь Буондельмонте решена — и ни Симоне, ни даже сам Господь не спасут его.

Внезапно синьор Лука засуетился:

— Ох, чёрт! Я совсем забыл: в доме Ламбертуччо скоро начнётся совет. Надеюсь, появлению моему обрадуются — я ведь помог Амидеи в прошлый раз.

— Думаю, лучше вам не хвастать этим перед Ламбертуччо и его друзьями, — ухмыльнулся Ферранте...

Вопреки предположению Альбицци, на совете его не ждали.

У дверей залы консула встретили два дюжих молодца — племянники синьора Амидеи. Они сняли нарядные костюмы, в которых обычно щеголяли, и облачились в мрачное, серое одеяние. Выражение их лиц было под стать одежде. Напрасно синьор Лука размахивал руками, пытаясь доказать, что место его — в зале совета, а не на улице. Юноши оставались непреклонны.

В конце концов Альбицци устал от бесполезных споров и удалился, бормоча под нос проклятья.

А в это время под сводами залы разгорался очередной спор.

Едва участники совета заняли свои места — на сей раз были приглашены лишь ближайшие родичи и друзья Амидеи, — Ламбертуччо обвёл всех мрачным взглядом и прохрипел:

— Я прошу вас ответить лишь на один вопрос: что делать с Буондельмонте?

Ненависть, которая слышалась в голосе мужчины, указывала, что сам он давно всё решил и ждёт лишь одобрения своих союзников.

— Терпение твоё безгранично, Ламбертуччо! — воскликнул Скьятта. — Я бы давно уже осадил дом Буондельмонте, разрушил его до основания, не пощадил бы ни женщин, ни детей...

— ...Если прежде не убили бы тебя самого, — оборвал его старик Капонсакки. — Представляешь, что начнётся, если поступить по-твоему? Половина флорентийцев — родня Буондельмонте, половина — твоя...

— Чёрт возьми! Да что мне с того, когда поругана честь моего друга? Пусть негодяй поплатится жизнью!

— Сначала нужно узнать, отчего Буондельмонте отважился на такую низость. Вдруг у него имелись причины, о которых мы даже не догадываемся?

Вдруг прозвучал чей-то насмешливый голос:

— Конечно, он имел полное право так поступить!

— Одериго?! — обернувшись к двери, воскликнули разом Моска и Ламбертуччо.

Фифанти усмехнулся:

— Спасибо, что узнали! Я-то полагал, вы совсем забыли о своём брате и друге. Даже на свадьбу не пригласили. А ведь стоило бы позвать: всё-таки, моя племянница едва не стала женой мерзавца, из-за которого я чуть не лишился жизни... Что, Ламбертуччо, празднество удалось на славу?..

Амидеи густо покраснел — упрёки, брошенные Одериго, были справедливы.

— Почти удалось... — выдавил он.

— Что ж, поздравляю... Впрочем, всё это — шутки. А причина, из-за которой Буондельмонте опозорил честь твоего рода, проста: он намерен жениться на Марии Донати...

— Я ведь говорил... — вставил Моска.

Лицо Ламбертуччо исказилось.

— Так... — зловеще протянул он. — Кто-нибудь станет отрицать, что Буондельмонте заслуживает смерти? Разве мальчишка не догадывался, что род Донати — мои смертельные враги? Неужели никогда не слыхал о ненависти, которую питал к моему отцу покойный ныне Форезе Донати, и о том, как Амидеи едва не разорились из-за происков этого негодяя? Или не подозревал, что я много лет веду непримиримую борьбу с синьорой Гвальдрадой? Нет, этот молокосос обо всём знал — и выбрал в жёны Марию Донати, чтобы ещё сильнее унизить меня...

— По-моему, ты ошибаешься, — отважился прервать Амидеи один из его родственников, синьор Корсо Малеспини. — Мария — редкостная красавица...

Тотчас он пожалел о своих словах. Ламбертуччо со страшной силой обрушил кулак на крышку стола и завопил:

— А моя дочь — чудовище, так по-твоему?! Уродиха, которую любой мальчишка может подвести к алтарю, а затем сказать, что не хочет жениться на ней? Не ожидал я такого предательства, Корсо. Что ты вообще делаешь здесь, если считаешь правым Буондельмонте? Хочешь выведать наши планы? Ведь так?!

— Значит, мне лучше убраться восвояси? Ты этого хочешь? — побледнел Малеспини.

— Да. И все, кто с тобой согласен, могут покинуть этот дом. А вы, — обратился Амидеи к своим племянникам, — поможете им. И никого сюда не пускайте. Я не желаю, чтобы совет, на котором решается моя честь, прерывался из-за пустяков.

Десятка два человек торопливо вышли из залы. Старик Капонсакки остался. Амидеи покосился в его сторону, но промолчал.

Синьор Герардо усмехнулся:

— Что, Ламбертуччо, удивлён?.. Знай же: я считаю своим долгом если не отговорить тебя от поступка, который станет роковым для Флоренции, то хотя бы призвать к терпению. Твоё право на месть неоспоримо, но нельзя впадать от ярости в безумие и устраивать кровавую бойню. В конце концов, Буондельмонте живёт в сотне шагов отсюда, и вы всегда успеете свести друг с другом старые счёты.

Тут с места поднялся Моска Ламберти.

— Как мне надоела эта болтовня! Все о чём-то спорят, приводят какие-то доказательства, а в это время Буондельмонте блаженствует в объятиях Марии Донати и хвалится, как ловко унизил тебя, Ламбертуччо. Вы спорите, следует ли убить негодяя, покалечить или простить. О тех, кто утверждает последнее, даже говорить не стану — они вызывают лишь презрение. Но остальным скажу так: конец венчает дело! Если вы хотите покарать Буондельмонте, нужно отбросить сомнения и не отступать, когда половина пути уже пройдена.

Молодой человек вызывающе посмотрел на слушателей.

— Чёрт возьми! Прекрасно сказано! — вскричал Скьятта. — Действительно, хватит сидеть и работать языками, словно мы — трусливые женщины. Поднимем же руки — мы ведь требуем не мести, но справедливости!

На этот страстный призыв откликнулись все участники совета, лишь синьор Капонсакки положил ладони на стол.

— Превосходно! Решение принято, пусть и не единогласно. Синьор Герардо, впрочем, может и дальше упорствовать — этого никто ему не смеет запретить, — подвёл итог Моска, насмешливо посмотрев на старика. Тот опустил голову.

— Что ж, я счастлив видеть такое единодушие, но кто возьмётся за дело? — спросил Амидеи.

— Думаю, с этим трудностей не возникнет, — ответил Скьятта. — Неужели отыщутся люди, что откажутся вонзить клинок в грудь Буондельмонте? Ответьте, друзья, вы ведь мечтаете об этом? Какое удовольствие — убить негодяя!

— Впрочем, сейчас рано говорить об убийстве, — охладил Ламбертуччо его пыл. — Я согласен с синьором Капонсакки: не нужно принимать поспешных решений и действовать осторожно. У нас будет немало времени, чтобы всё обдумать. Пусть Буондельмонте ни о чём не догадывается: веселится, готовится к свадьбе...

— Правильно! — поддержал друга Моска. От возбуждения тело его сотрясала мелкая дрожь.

— А сейчас пусть все поклянутся, что никому не расскажут об услышанном здесь. — Раздалось несколько недовольных возгласов. — Понимаю, кого-то моя просьба обидит или даже оскорбит, но я не могу поступить иначе. Нужно, чтобы Буондельмонте даже не догадывался о нависшей над ним угрозе.

Ропот стих.

Принесли пыльную Библию, которая, похоже, редко открывалась своим владельцем. Каждый поспешно произносил клятву и уходил. Через несколько минут в зале остались только Ламбертуччо, Скьятта, Моска, Одериго и один из графов Гангаланди.

— Как я понимаю, здесь собрались те, кто действительно желает отомстить, — произнёс Амидеи. Все утвердительно кивнули. — Отлично...

— Меня беспокоит Капонсакки, — произнёс Уберти. — По-моему, на его молчание нельзя рассчитывать.

— Он дал клятву...

— ...однако нарушит её не задумываясь.

— Да, — вздохнул Ламберти. — Старик не станет держать язык за зубами...

Следующим утром, когда синьор Герардо возвращался домой после собрания старейшин и проходил мимо полуразрушенного здания, на голову ему упал камень. Капонсакки рухнул на землю, обливаясь кровью.

Тотчас собралась толпа — старика любили не только знатные горожане, но и простолюдины.

— Они... хотят... — выдавил синьор Герардо. В глазах его потемнело, и он потерял сознание.

Через несколько часов Капонсакки испустил дух в своём доме на улице Кальцайоли.

Глава 9

ФЛОРЕНТИЙСКОЕ ПРАВОСУДИЕ

— Симонетта, я хочу серьёзно поговорить с тобой, — войдя в комнату дочери, решительно заявил синьор Чезаре. — Не удивляйся. В последнее время ты ведёшь себя, мягко говоря, не слишком-то благоразумно, и меня это сильно беспокоит.

— В чём я провинилась? — растерлась девушка. — Отчего ты недоволен мной, папочка?

— Причин накопилось предостаточно. Однако последний твой поступок переполнил чашу моего терпения. Представь: я возвращаюсь из Сиены — и вдруг вижу, что ты не стала дожидаться меня, как полагается всякой любящей дочери, а отправилась на свадьбу синьора Буондельмонте — да ещё и без Матильды или дядюшки Лоренцо. А если бы случилось что-нибудь ужасное?

— Но ведь у меня был спутник...

— Именно! Ты явилась в церковь под руку с молодым человеком, которого я даже никогда не видел. Кто он?

— Ученик ювелира!

— Господи! Ещё лучше! Моя дочь знается с ремесленником... Помни: пусть мы и бедны, однако всё же знатного рода. Вот и веди себя, как положено дочери аристократа!

Глаза Симонетты наполнились слезами — никогда прежде отец не разговаривал с ней столь грубо.

— При чём здесь знатность рода?! — воскликнула она. — Франческо — мой друг! Я не собираюсь выходить за него замуж — да он и не помышляет об этом...

Синьор Чезаре усмехнулся:

— Друг, говоришь?.. — Взгляд его скользнул по столу и остановился на исписанном чернилами листке пергамента. — А это что такое? "Песнь о несчастной королеве"? Что ж, многообещающее название...

Поднеся листок к глазам, мужчина продекламировал:

...Пролетают мимо жизни моей дни.

Где же ты, любимый? С каждым днём, пойми,

Жить мне всё труднее без тебя, одной.

Отзовись скорее - и тогда с тобой

Унесёмся мы хоть на край света,

От мирской умчимся суеты...

Только не услышу я ответа.

Где же ты, мой рыцарь? Где же ты?..

Девушка густо покраснела.

— Никогда бы не подумал, что ты мечтаешь пойти по стопам французских поэтов, — усмехнулся синьор Чезаре. — Некоторые из них, кажется, плохо кончили: погибли на кострах... Кстати, тебе-то не грозит участь королевы-страдалицы: поклонников под стенами нашего дома хоть отбавляй.

— Я ничего не понимаю... — пролепетала девушка.

— Подойди-ка к окну и встань так, чтобы тебя не было видно с улицы. — Симонетта поступила, как велел отец. — Видишь молодого человека, который расхаживает взад-вперёд, словно заведённый?

— Да...

Действительно, под стенами соседнего дома прогуливался незнакомец в сером плаще. Девушке почудилось, что временами он бросает взгляды на её окно.

— Узнаёшь?

— Нет...

— Матильда клянётся, что этот юноша последние несколько дней неизменно является сюда с первыми лучами солнца. Иногда исчезает, затем вновь возвращается. И у меня есть все основания полагать, что это — какой-нибудь воздыхатель, дочка. Я, однако, не желаю, чтобы зять мой был полунищим оборванцем. Нужно проучить мальчишку и выбить у него из головы саму мысль разгуливать по нашей улице.

— Может, не стоит? Он ведь не сделал ничего плохого.

— Нет! Я накажу этого молодого человека за дерзость — ничто не заставит меня изменить решение.

С этими угрожающими словами синьор Чезаре покинул комнату дочери и взялся придумывать план, как избавиться от назойливого поклонника. К вечеру многотрудное дело было завершено, и мужчина, необычайно довольный собственной изобретательностью, поспешил к одному из соседей.

Человек этот приехал во Флоренцию совсем недавно и вскоре прослыл сумасшедшим, виной чему послужил не только его необычный вид (мужчина был похож на морского разбойника, а не на добропорядочного горожанина), но и страстная любовь к собакам.

Впрочем, через некоторое время выяснилось, что "любовь" эта выражается весьма странным образом. Животные спокойно разгуливали, где им было угодно, могли скалить зубы и рычать на жену Пирата (так прозвали мужчину), оставаясь совершенно безнаказанными. Но едва хозяин их просыпался в игривом настроении, окрестности оглашал страшный визг. Пират развлекался вовсю: хлестал питомцев по мордам и спинам, или придумывал иную, более изощрённую забаву. Собаки лишь извивались, робко пытаясь увернуться от ударов; они запомнили, что лучше вытерпеть побои, чем вызвать гнев господина.

Весь последний год Пират посвятил воспитанию двух псов неопределённой породы и масти, весьма схожих с ним по характеру. Животные были свирепы, словно дикие звери, а ежедневные тренировки и вовсе превратили их в сущих дьяволов. Слуги, которых с каждым днём становилось всё меньше — лучше уж помереть с голоду, нежели от клыков, — боялись высунуть нос из комнаты. Лишь когда один из псов чуть не откусил пальцы супруге Пирата (бедная женщина давно бы сбежала из дома, где приходилось терпеть такие мучении, но боялась мести), мужчина понял, что немного перестарался.

Вернувшись из Сиены, синьор Чезаре, который не догадывался о репутации соседа, оказал ему небольшую услугу. Пират тотчас объявил мужчину лучшим своим другом и стал всячески донимать.

К нему-то и решил обратиться за помощью синьор Антоньоли...

Первое время после встречи с Симонеттой Ферранте — это он был незнакомцем, которого заметил синьор Чезаре, — вёл себя в высшей степени осмотрительно. Но вскоре осторожность покинула молодого человека — и вся улица заговорила о подозрительном бродяге, который, несомненно, замыслил недоброе. При этом каждый полагал, будто именно ему грозит опасность, и лишь Антоньоли родительское чутьё подсказало, что на самом деле нужно Джансимоне.

Впрочем, так не могло продолжаться вечно.

Явившись поутру к дому Симонетты, Ферранте вдруг почувствовал неладное: улицы пустынны, в воздухе висит странная тишина, дома мрачно темнеют на фоне затянутого тучами неба...

"Совсем выжил из ума, — подумал Джансимоне. — Ходишь, словно цепной пёс, под окнами комнаты, где живёт девчонка, которая тебе приглянулась. А ведь что в ней такого? Милое личико? В Риме тысячи красавиц — вернёшься домой и вмиг забудешь о своей "любви"... Пришло время выбросить дурь из головы. Займись лучше делом..."

Приняв это мудрое решение, Джансимоне поспешил прочь.

Свернув за угол, он столкнулся с каким-то человеком.

— Чёрт возьми, синьор! — воскликнул тот, стараясь придать по-юношески чистому голосу грозные нотки. — Смотрите по сторонам! Кроме вас, по улицам и другие люди ходят.

На миг Ферранте опешил — мальчишкой, отчитавшим его столь сурово, оказался Франческо, — но уже в следующую секунду принял вызывающую позу и тихо произнёс:

— Это вы ведите себя осторожнее, иначе один из нас — а я точно знаю, кто именно, — пожалеет о своей дерзости.

Наградив врага взглядом, полным насмешки и презрения, Ферранте продолжил свой путь.

Франческо, впрочем, быстро позабыл о неприятной встрече — стоило лишь очутиться под окнами Симонетты. На этот раз юношу никто не ждал, как бывало раньше, но разве столь крошечное препятствие могло остановить молодого человека, если он испытал бы неизъяснимый восторг, просто увидев в окне силуэт девушки или услышав её голос?

Вдруг раздался яростный лай, и на улицу выскочил пёс такого свирепого вида, что Франческо невольно попятился. Глаза животного заволокла кровавая пелена, с клыков капала слюна, а в груди что-то булькало и клокотало. Оказавшись в нескольких шагах, зверь прыгнул, но, по счастью, промахнулся и лишь разорвал край плаща.

Увидев, что на помощь псу спешит его не менее отвратительный собрат, молодой человек выхватил кинжал и ткнул животное в бок. Зверь взвизгнул и покатился по земле.

Тотчас на улицу выскочил Пират. Волосы его были всклокочены, взор безумен, в руках зловеще поблескивал длинный меч.

— Чёртов негодяй! — проревел мужчина. — Сейчас я раскрою тебе череп!

Франческо выставил вперёд руку с кинжалом и приготовился подороже продать свою жизнь. Однако Пират внезапно обрушил свой гнев на второго пса — тот стоял в паре саженей от юноши и скалил зубы.

— Прочь, трусливая тварь! Убирайся!

Подгоняемое пинками животное бросилось в дом.

— Похоже, этого пса вы не считаете своим любимцем, — усмехнулся Франческо.

Пират ничего не ответил. По губам его скользнула дьявольская улыбка. Молодой человек обернулся и увидел, что из-за поворота появились трое стражников.

— Струсил, щенок? — прошипел мужчина. — Поджал хвост? Сейчас ты за всё заплатишь!

Патруль подошёл к месту недавнего сражения.

— Что случилось? — спросил самый толстый из стражников — судя по всему, командир. — Чья это кровь?

При столь глубокомысленном вопросе Франческо невольно прыснул в кулак. Глаза Пирата наполнились слезами.

— Это кровь моей собаки! — завопил мужчина. — Я требую, чтобы этот презренный негодяй, — он указал острием меча на юношу, — понёс заслуженное наказание. Пусть он заплатит штраф за убитого пса...

— Пёс ещё жив, — заметил стражник.

— О, минуты его сочтены! Накажите убийцу — или я сам возьмусь за оружие.

— Что ж, тогда я требую, чтобы вы купили мне новый плащ — этот испорчен, — пожал плечами Франческо.

— Чёрта с два! — рявкнул Пират.

— Постойте, — произнёс стражник. — Выходит, вы убили собаку, поскольку она порвала вам плащ? Зря. Нужно было поговорить с её хозяином — животное ведь ни в чём не виновато.

— Я убил собаку, потому что она едва не вцепилась мне в глотку, — с раздражением ответил Франческо. — И полагаю, что сам хозяин и натравил на меня эту зверюгу...

— Подождите! — затряс руками стражник. — Это же серьёзное обвинение! Чтобы доказать вашу правоту, придётся найти свидетелей, допросить их... Хотите, я дам мудрый совет? Заплатите за убитую собаку — и возвращайтесь домой.

— При всём желании я не смогу так поступить — у меня нет с собой денег.

— Ах, вот в чём дело! Теперь всё стало ясно: вы просто желаете переложить вину на чужие плечи. Наговариваете на честного горожанина... В таком случае, — возвысив голос, обратился стражник к своим товарищам, — арестуйте этого молодого человека!

Франческо потрясённо посмотрел на него:

— За что вы хотите взять меня под стражу? Разве пустой кошелёк — такое уж страшное преступление?

— Вы обвиняетесь в клевете!

— Тогда, — хмыкнул юноша, — все флорентийцы должны сейчас сидеть в тюрьме. Чтобы отыскать сотню-другую клеветников, просто сходите на Старый рынок.

— Ваше веселье неуместно, — сверкнул глазами стражник.

— Почему бы и не посмеяться? У меня ведь есть все причины для гордости: никогда ещё ни одного флорентийца не арестовывали по столь смехотворному обвинению... Идёмте же в тюрьму!

И Франческо, продолжая усмехаться, зашагал впереди стражников, которые едва за ним поспевали.

В это время на улицу выбежал синьор Чезаре. Увидев его, командир остановился и прошептал:

— Что, справились мы с поручением? Вы довольны?

— Не совсем.

— Почему? — разинул рот стражник.

— Вы взяли под стражу другого человека.

Толстяк крякнул и почесал жирный подбородок:

— Вот так новости... Что же теперь делать? Нельзя так просто отпустить его — все станут насмехаться над правосудием...

— Но ведь юноша невиновен! — воскликнул Антоньоли.

— А вы почём знаете? — заупрямился стражник. — Один лишь судья может сказать это. Мальчишка сначала убил собаку, а после стал наговаривать на её хозяина! Что за мерзость! — И с видом профессора, который читает лекцию студентам, он добавил: — Ещё во времена великого Рима за клевету карали куда безжалостнее, чем за любые другие преступления.

Стражник повернулся спиной к синьору Чезаре.

— Постойте! — закричал тот. — Вы провалили поручение, за которое я заплатил уйму денег. Возвращайте их назад!

— Неправда! — обиженно пробасил стражник. Лицо его стало пунцовым. — Вы просили арестовать юношу, что каждый день приходит под окна вашего дома, — и мы взяли его под стражу. А если ошиблись — так нужно было лучше описывать, как выглядит мальчишка!

И не успел синьор Чезаре даже рта раскрыть, как толстяк скрылся за поворотом.

На глаза Антоньоли попался Пират. Мужчина сидел над своим верным псом, который, к слову, вовсе не походил на умирающего: изо все сил стучал хвостом по земле и преданно глядел на хозяина.

— Почему вы не сказали этим глупцам, что они ошиблись? — накинулся синьор Чезаре на сообщника.

Тот вздохнул:

— Чёртов мальчишка убил моего любимца, а вы хотите, чтобы я защищал его? Пусть негодяй славит Господа — я бы отрубил ему голову, не появись патруль.

Синьор Чезаре печально опустил плечи, пробормотал:

— Да, интриган из меня никчёмный... — и поплёлся в дом.

Пусть командиру стражников и удалось спасти деньги, полученные от Антоньоли, он вовсе не был счастлив. Кошелёк с серебром жёг его, словно раскалённое железо, а взгляды, которыми награждали патруль прохожие, казались насмешливыми и полными презрения, хотя на самом деле в них читалось лишь нескрываемое удивление: оказывается, служители закона умеют не только напиваться до беспамятства и набивать брюхо едой, но и ловить преступников!

— Давайте-ка свернём куда-нибудь, — пробурчал мужчина.

Спутники его с радостью выполнили этот приказ и очутились в узком, грязном переулке. Там было тихо и безлюдно, в сыром воздухе витали отвратительные запахи.

Внезапно стражники остановились — кто-то окликнул их.

— Синьор Буондельмонте... — Губы командира расплылись в улыбке.

— Куда ты так торопишься, Лучано? — спросил молодой человек. — Я бежал за вами минут десять, пока смог наконец догнать!

— Да вот... — замялся стражник. — Поймали опасного бандита и ведём его в тюрьму...

— "Бандита"?! — расхохотался Буондельмонте. — Ты шутишь! Я знаю вашего "преступника"! Что же он мог натворить?

Толстяк начал заикаться:

— К-как? В-вы з-знаете э-этого юн-н-н-ошу?

— Да это один из моих друзей. В чём он провинился? Может, вы ошиблись?

— Честно говоря, — вмешался в разговор самый молодой из стражников, — мы сами сомневаемся, правильно поступили или нет, поэтому идём к подесте, чтобы тот во всём разобрался.

Буондельмонте с сомнением пожал плечами:

— Думаете, синьор Герардо станет отвлекаться на пустяковые дела? Его больше занимают убийства знатных горожан, кровавые злодеяния...

— В чём-то вы правы, конечно, — немного осмелел Лучано, — но мы всё же отведём мальчишку к синьору Герардо.

— В тюрьме сидят десятки человек, которые ждут по несколько месяцев, когда о них вспомнят. Хотите, чтобы и моего друга постигла такая же участь?

— Что поделать? — с притворным сожалением вздохнул толстяк. — Он сам виноват: вёл себя слишком дерзко.

В кармане у Буондельмонте зазвенели монеты. Стражники насторожились.

— Знаешь, Лучано, — улыбнулся молодой человек, — у меня появилась неплохая мысль. К чему вам тащиться в епископство, стаптывая и без того дырявые башмаки? Лучше сходите в какой-нибудь уютный кабачок и выпейте за моё здоровье.

Он показал стражнику туго набитый кошелёк.

— Я не знаю...

— Выпей за моё здоровье... и вспомни, кому обязан нынешней своей должностью. Что лучше: быть стражником или терпеть побои пьяницы хозяина?

— Ох, прошу вас! Не напоминайте мне об этом...

Лучано поспешно согнулся пополам и принял деньги из рук Буондельмонте.

Молодые люди медленно шли по городу. Франческо украдкой поглядывал на лицо спутника и поражался переменам, случившимся с ним: щёки впали и побледнели, лоб покрыли мелкие морщины, глаза покраснели. Похоже, в последнее время Буондельмонте редко удавалось заснуть.

— Скажите, — сам собой сорвался с губ Франческо вопрос, — вы не боитесь, что вас убьют Амидеи и его сумасшедшие приятели?

Буондельмонте грустно улыбнулся:

— Сейчас — нет. Я ведь и впрямь заслуживаю, чтобы мне отомстили...

Глава 10

ВИНО

В конце февраля синьора Гвальдрада намекнула Буондельмонте, что, раз уж страсти в городе поутихли, настало время сыграть свадьбу. Молодой человек не сумел отыскать достойных возражений, хотя и не верил, что Амидеи забыл о своём унижении и перестал вынашивать мстительные замыслы.

Как-то раз будущие родичи даже чуть не рассорились: женщина требовала, чтобы свадьба отличалась необычайной пышностью, юноша решительно против этого возражал.

— Проведём церемонию в Дуомо или, на худой конец, в одной из церквей сестьеры Ольтрарно, — говорила синьора Донати. — Пусть свадебный кортеж проследует по всему городу под восторженные крики толпы!

— А крики эти, по-вашему, будут полны восхищения? — усмехался Буондельмонте.

Тогда Гвальдрада, состроив жалобную гримасу, пыталась выдавить из глаз несколько слезинок — без особого, впрочем, успеха:

— Я лишь хочу, чтобы Мария была счастлива! Какую радость доставит ей эта свадьба, которая — я уверена — превратится в грандиозный праздник для всей Флоренции.

— А закончится этот праздник кровавой бойней, — с невесёлой улыбкой отвечал молодой человек.

В конце концов синьора Гвальдрада, проклиная будущего зятя за трусость, согласилась, чтобы венчание состоялось в церкви, расположенной подальше от людных мест.

Мария, когда ей стало известно об этом решении, нахмурилась, словно разделяя разочарование матери, однако на самом деле была только рада. Пусть даже на свадьбу и не явится Амидеи, достаточно какому-нибудь пьянице прокричать "клятвопреступник!" или "шлюха!", чтобы испортить всю церемонию.

На этом огорчения женщины не закончились. Молодой человек твёрдо заявил, что празднество состоится в его замке — древней крепости на берегу реки Греве, с незапамятных пор принадлежавшей роду Буондельмонти.

— Ну почему, мой возлюбленный сын, — ломала руки синьора Гвальдрада, — нам нужно тащиться в такую даль? Не лучше ли попировать в моём доме? Подумайте о невесте, о гостях... Нет, уж теперь-то я не уступлю!

В ответ Буондельмонте утверждал, будто все его предки проводили первую брачную ночь именно в этом замке. Женщина знала, что всё это — ложь, но ничего не могла поделать и в конце концов уступила.

"Ничего, — утешала она себя, — стань только моим зятем..."

Как ни удивительно, ни опасения синьоры Гвальдрады, ни тревоги Буондельмонте не сбылись. Зевак было так много, словно они явились со всей Тосканы, но при этом лица людей светились счастьем при виде жениха и невесты.

После венчания супруги отправились в старинный замок. Гости — а их набралось не меньше двух сотен — едва уместились в пиршественной зале. Синьора Гвальдрада предположила, что им не доставит удовольствия весь вечер набивать себе животы, поэтому затеяла всевозможные игры, венцом которых послужили выборы принца и принцессы торжества. Столь высоких титулов удостоились Симоне да Волоньяно и Катарина Донати, однако все сошлись во мнении, что исход оказался бы иным, если бы в конкурсе участвовали Буондельмонте и Мария.

В полночь молодожёны поднялись в отведённую для них комнату. Посреди неё возвышалась громадная кровать. В воздухе витал аромат благовоний, от которого у невесты тотчас закружилась голова...

Ночь пролетела, словно одно мгновение...

На второй день после свадьбы Буондельмонте вдруг почувствовал угрызения совести. Глядя на жену, он не мог отогнать мысли, что сейчас место Марии могла бы занимать совсем другая девушка — пусть не такая красивая, зато имевшая куда больше прав зваться синьорой Буондельмонти.

Напрасно Мария пыталась развеселить супруга — лоб того оставался нахмуренным, а брови — грозно сдвинутыми. Синьора Гвальдрада с удивлением увидела, что улыбки и нежные взгляды дочери, которые, как полагала женщина, должны были сделать из молодого человека послушную куклу, — не такое уж всесильное средство.

За ужином сотрапезники молчали. Один из слуг, повинуясь приказу синьоры Донати, принёс из погреба бутылку вина, однако никто не притронулся к напитку.

Внезапно тишину нарушил голос Буондельмонте:

— Думаю, скоро нам придётся вернуться во Флоренцию.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами синьора Гвальдрада. — Совсем недавно ты, дорогой сын, — теперь она имела полное право обращаться так к молодому человеку, — утверждал, будто желаешь провести здесь чуть ли не месяц.

— И мне здесь очень нравится, — вмешалась Мария. — Так тихо, спокойно...

— Именно! — воскликнул Буондельмонте. — Слишком тихо! Мне не по душе эти длинные тёмные коридоры, маленькие окна, сквозь которые едва пробивается солнечный луч. Представьте только, сегодня утром я чуть не заблудился! Я — хозяин замка!.. Смешно, не правда ли?

— Просто дому не хватает шума, веселья, — вздохнула синьора Гвальдрада. — А сегодня, после отъезда синьоры Лукреции, стало совсем скучно.

— Напротив, так чудно! — возразила Мария. — Никакой суеты и пустой болтовни...

— Меня удивил скорый отъезд матушки, — не слушая, что говорит супруга, ответил молодой человек. — Похоже, ей не понравилось здесь... — Помолчав немного, Буондельмонте тихо произнёс: — Если говорить начистоту, я почти не знаком с теми, кто сейчас прислуживает в замке. Да и многие слуги едва ли узнают меня при встрече. Так разве можно здесь кому-нибудь доверять?

— О, тогда нам и впрямь лучше вернуться во Флоренцию! — засуетилась синьора Гвальдрада. — Да поскорее!

На этом ужин был окончен, и участники его разбрелись по своим комнатам.

Ночью всех разбудили крики, от которых кровь стыла в жилах.

Буондельмонте выбежал из комнаты и увидел, что по полу катается какой-то мужчина. Не без труда молодой человек узнал в нём одного из людей синьоры Гвальдрады.

— О Господи! — кричал слуга. — За что ты так меня наказываешь?

Буондельмонте склонился над ним:

— Что случилось? Ты можешь объяснить?

Слуга словно не заметил молодого человека:

— Боже, разве я так уж сильно согрешил, когда выпил каплю вина, предназначенного для моих господ?..

Тело слуги изогнулось в жуткой судороге, голова откинулась назад. Раздался предсмертный хрип — и всё кончилось.

Буондельмонте, а вместе с ним и другие свидетели леденящего кровь зрелища, перекрестились. Помолчав немного, он спросил у лакеев:

— Вы знаете, отчего умер слуга?

Один из них протянул молодому человеку полупустую бутылку вина — ту самую, к которой никто не притронулся во время ужина.

— Кажется, на стол подавал Филиппо... — пробормотал Буондельмонте. — Пусть его приведут сюда!

Мальчишка-слуга робко вышел вперёд и заплетающимся от страха языком сказал, что Филиппо нигде нет. Буондельмонте в бессильной ярости сжал кулаки: единственный человек, который мог бы пролить свет на мрачную историю, куда-то исчез!

В это время к нему приблизился повар, с которым читатели успели познакомиться во время пирушки в ювелирной мастерской.

— Ты что-нибудь знаешь, Бальтазар? — прошептал молодой человек.

— Вчера вечером, — чуть слышно ответил повар, — я случайно увидел, как Филиппо прятал на груди увесистый кошель. Я не хотел, чтобы кто-нибудь счёл меня соглядатаем, и громко кашлянул. Тотчас Филиппо скрылся, словно совершил недоброе...

— Да, — покачал головой Буондельмонте, — невесёлая история... Филиппо служил здесь, когда меня ещё не было на свете. Отец любил его, да и я тоже. Всегда выпрашивал чего-нибудь вкусного тайком от родителей... — Он невольно улыбнулся. — Если даже такого человека можно подкупить — значит, нельзя доверять никому.

В этот миг раздался шум и к ногам Буондельмонте упал какой-то мужчина. Борода его была всклокочена, одежда изорвана, глаза блестели от слёз.

— Филиппо! — вскричал молодой человек.

— Простите меня, господин!

— Встань! Я хочу видеть твои глаза. Вдруг это раскаяние — всего лишь спектакль, а на самом деле ты прячешь под одеждой кинжал и ждёшь только удобного мгновения, чтобы пустить его в дело?

При этих словах Филиппо вконец обезумел: стал кататься по полу, завывать, рвать на голове волосы... Буондельмонте с отвращением глядел на слугу и отступал всё дальше.

Наконец мужчина немного успокоился.

Увидев это, молодой человек спросил:

— Почему ты решился на убийство?

— Сам не пойму... — Слуга всхлипнул. — Во время праздника вышел я в сад... Зачем? Ну, чтобы отдохнуть и освежиться... И вдруг подходит ко мне слуга, которого я никогда прежде не видел. И как приложит палец к губам, да как улыбнётся загадочно — я сразу весь и затрясся от любопытства. Есть такой грешок, что уж скрывать... "Хочешь, чтобы сбылась твоя заветная мечта? — говорит. — Тогда выполни маленькое поручение — и станешь счастливым!" Достал мешочек, полный монет, и потряс им в воздухе — я аж опешил от неожиданности. "Допустим, хочу, — отвечаю. — Что нужно сделать?" А он ухмыляется недобро: "Самую малость", — и протягивает мне склянку с чем-то чёрным. "Подсыпь, — говорит, — этот порошок в бутылку с вином и подай господам во время ужина". — "А если откажусь?" — отвечаю. А он как выхватит кинжал — и к моему горлу! "Сдохнешь — вот что будет! И даже не пробуй на помощь звать — прирежу!" Тут уж я на месте чуть не помер — от страха, ясное дело. А потом подумал: чего ж отказываться? Деньги-то немалые! А злодея можно и за нос поводить: мол, ещё денёк погодите, ещё парочку... Только он словно почуял, о чём думаю — да как сверкнёт глазами: "Не смей меня дурачить! Не я, так хозяева мои тебя достанут — у них руки длинные..." Швырнул мешочек на землю — и растворился во тьме, как и не было. Только шепнул напоследок: "Ещё такой же кошель получишь, когда дело справишь..."

Филиппо умолк.

— Почему ты никого не позвал, когда бандит отошёл подальше? — спросила синьора Гвальдрада. — В замке было полно людей. Они поймали бы мерзавца в два счёта.

— Напуган был, госпожа, — ответил слуга. — Да и знаете, что я скажу... В кошельке-то столько денег оказалось, сколько мне и за пять лет не заработать. Что же это такое?! — Он дерзко сверкнул глазами. — За худое дело — богатство, а за честный труд — одни лишь пинки да горстка монет!

— Заткнись! — закричала женщина. — Посмотрите только на него! Чуть не убил господ — и жалуется на их неблагодарность! Полагаю, сейчас ты получишь достойную награду — отправишься на виселицу! Ведь так, мой возлюбленный сын, нужно с ним поступить?

— Нет, — топнув, ответил молодой человек. — Я не желаю ничьей смерти. Разве можно требовать верности от слуги, если относишься к нему, словно к животному? С этого дня жалованье всем будет повышено вдвое... Только вот нельзя забыть, что сегодня погиб безвинный человек. Поэтому ты, Филиппо, приговариваешься к двадцати палочным ударам и навсегда изгоняешься из замка... Если кто-нибудь возьмёт тебя на службу — я буду рад. Но, как видишь, чтобы разбогатеть, достаточно было честно рассказать о своих бедах, а не связываться со злодеями, которые хотели меня убить...

Наутро Буондельмонте покинул замок, оказавшийся для него столь негостеприимным.

Глава 11

ОТЦОВСКАЯ ЛЮБОВЬ

Одним из первых о трагедии в замке услышал Моска Ламберти — молодой человек охотился за сплетнями ничуть не меньше торговок со Старого рынка. Понятное дело, уже через час он сидел в доме Ламбертуччо и торопливо пересказывал всё, что сумел узнать.

Когда Моска умолк, Амидеи вскочил на ноги и принялся метаться по комнате, точно голодный тигр по клетке. Желанная месть чуть не ускользнула из рук по вине неведомого злодея. Чёрт возьми, мужчина отдал бы жизнь, только бы узнать, кто осмелился встать ему поперёк дороги!

Поначалу Ламбертуччо решил, что желать смерти Буондельмонте столь страстно мог лишь Одериго, который совсем обезумел от ненависти. Однако это предположение пришлось отбросить — Фифанти никогда не стал бы отравителем. По той же причине Амидеи отказался и от мысли, будто преступник — Скьятта дельи Уберти. Мужчина, сводя счёты, предпочитал пользоваться кинжалом, а не склянкой с чёрным порошком.

Наконец голову Амидеи посетила догадка, что жизнь врага едва не оборвалась по вине... женщины!

Моска, услышав эти слова, расхохотался, словно сумасшедший, — и смеялся с десяток минут.

— Женщина! — то и дело восклицал он, утирая слёзы рукавом. — Знать бы, как зовут негодяйку, что решилась взять на душу такой страшный грех! Должно быть, одна из любовниц, которую бросил Буондельмонте! Ты ведь об этом подумал?

Амидеи мрачно смотрел на корчащегося от хохота друга. Легкомысленность Моски всё чаще раздражала мужчину, и он приготовился было успокоить слишком уж весёлого приятеля, но тут один из слуг сообщил, что в дом явился парфюмер Пьяруцци.

Амидеи давно знал гостя — конечно же, благодаря жене. Синьора Паола могла проводить долгие часы в парфюмерной лавке, выбирая какие-нибудь снадобья, а Ламбертуччо в это время, чтобы отвлечься от тяжких раздумий о расточительности супруги, заводил беседу с Пьяруцци. Между мужчинами даже установилось некое подобие приятельских отношений. Но чтобы парфюмер являлся в дом Амидеи — такого ещё не случалось!

"Похоже, он узнал нечто важное — и тайна жжёт ему язык", — предположил Ламбертуччо.

Парфюмер — мужчина средних лет, худой, словно трость, — осторожно вошёл в комнату и быстро осмотрел её своими чёрными глазками. Затем с напускной радостью воскликнул:

— Здравствуйте, синьор Ламбертуччо! — Взгляд мужчины при этом был направлен на Моску. Тот поприветствовал Пьяруцци взмахом руки. — У меня есть новость, которая, возможно, покажется вам небезынтересной.

Парфюмер вновь посмотрел на Моску, на этот раз с явным неудовольствием. Ламберти с горестным вздохом покинул комнату, втайне усмехаясь: всё равно Амидеи перескажет всю беседу от начала до конца, едва гость уйдёт.

Когда за молодым человеком закрылась дверь, Пьяруцци произнёс:

— Полагаю, вы знаете, что я, кроме своих обязанностей парфюмера, занимаюсь также изучением различных веществ — и веществ... как бы получше сказать... не столь уж безобидных... — Амидеи кивнул, не понимая, к чему клонит собеседник. — Неделю назад случилось событие, которому я поначалу не придал особого значения. Ко мне явился один из ваших слуг и купил банку самой сильной отравы, какую только можно изготовить, причём выложил всю сумму до единой лиры — а ведь это огромные деньги! Я не стал задавать лишних вопросов, хотя, признаюсь, испытал сильное недоумение. И вот, сегодня по городу пронёсся слух, будто синьор Буондельмонте едва не был отравлен. Понятное дело, мне тотчас вспомнился ваш слуга. Однако я не мог допустить даже мысли, что вы замешаны в преступлении...

— Что же, в таком случае, вы решили?

— Немного поразмыслив, я вспомнил, что человек этот часто сопровождал вашу дочь. Впрочем, тогда он был одет, как богатый синьор...

Парфюмер замолк, предоставив собеседнику время на раздумья. Несколько минут Амидеи нервно шагал из угла в угол, затем сказал:

— Вы говорите, синьор Лучано, что яд стоил огромных денег?

— Да.

— Но у моей дочери их нет!

С этими словами Ламбертуччо метнулся к сундуку, стоявшему в углу, и дрожащими руками откинул крышку. Раздались страшные проклятья.

— Я, пожалуй, пойду, — пролепетал Пьяруцци, спиной продвигаясь к двери.

Амидеи не заметил этого — мужчину занимали совсем другие вещи.

Взгляд Ламбертуччо упал на широкий пояс, висевший на стуле.

— Сейчас я устрою тебе незабываемое представление, идиотка, — прошипел Амидеи и, схватив пояс, бросился к комнате Катарины.

Девушка в это время сидела на кровати и причёсывалась, не подозревая об опасности, которая ей грозила.

Как ни удивительно, походив несколько дней с видом мученицы, Катарина вскоре заметно повеселела. Иногда можно было услышать, как она мурлычет под нос задорные куплеты, сочинённые простонародьем, — а значит, не слишком пристойные. Поведение её заставляло окружающих предположить две вещи: либо Катарина не страдает от горя, либо лишилась рассудка после неудавшейся свадьбы...

Амидеи вошёл в комнату с улыбкой на устах и с кожаным поясом за спиной. Девушка воскликнула:

— Доброе утро, папочка!

— Здравствуй, доченька! — елейным голосом ответил Ламбертуччо. — Вижу, ты весела как никогда. А я-то пришёл, чтобы поделиться своими переживаниями...

— Что-то стряслось?

Катарина отложила гребень в сторону и с беспокойством посмотрела на отца.

— Представь себе. Я вдруг обнаружил, что из моего сундука пропало три мешочка с деньгами. Так, сущие пустяки: всего-то сотня-другая лир... Может, знаешь, кто их украл?

Девушка с дрожью в голосе воскликнула:

— Боже! Какое несчастье! Нужно найти вора!

— Ты не ответила на мой вопрос...

Внезапно Амидеи закричал так, что Катарина в ужасе отпрянула от него:

— Признавайся, негодяйка! Мерзкая, неблагодарная дочь! Я знаю, что ты купила у парфюмера Пьяруцци яда, чтобы отравить Буондельмонте.

— Это ложь!

— Ах, ложь?!

Ламбертуччо выхватил пояс и принялся хлестать дочь: по рукам, по спине, по лицу... Девушка, рыдая, пыталась увернуться, однако удары сыпались на неё со всех сторон.

— Не подозревал я, что вырастил змею! — сыпля ругательствами, от которых покраснели бы мясники с моста через Арно, кричал Амидеи. — Признавайся во всём — или спущу с тебя шкуру!

— Да, это я пыталась отравить Буондельмонте! — сдалась наконец Катарина.

Ламбертуччо остановился и перевёл дух.

Кто-то хрипло кашлянул. Амидеи обернулся и увидел в дверях синьору Паолу, из-за спины которой выглядывал Моска Ламберти. В коридоре толпились слуги, сбежавшиеся, чтобы полюбоваться на занимательное представление.

— Все уходите! — приказал Амидеи и, вытолкав жену, закрыл дверь. — А теперь объясни, — обратился он к дочери, — зачем ты решилась пойти на преступление.

— А что ещё оставалось делать?! — воскликнула девушка, спрятав под полуопущенными ресницами мрачный огонёк в глазах. — Ты обещал, что отомстишь, но прошло больше месяца, а Буондельмонте по-прежнему жив.

— Позволь мне самому решать, когда свершится месть, — строго сказал Ламбертуччо. — Неужели ты настолько глупа и не понимаешь, к чему могла привести твоя выходка?.. Что ты, кстати, придумала?

— Джованни подкупил одного из слуг в замке, чтобы тот напоил господ отравленным вином, — ответила Катарина.

— Джованни? Мой племянник?! Вы, я вижу, совсем рехнулись! А если бы его поймали? Отвели бы к подесте? Разве этот изнеженный мальчишка сумел бы вынести пытки?.. Чёртовы тупицы! — Ламбертуччо пнул скамью. Почесав подбородок, произнёс: — Слушай внимательно. Никуда не выходи до конца нынешнего месяца и ничего не пытайся сделать. Понятно?! Попробуй только не повиноваться — устрою такую порку, что нынешняя покажется тебе ласками матери. А Буондельмонте... Даю слово, очень скоро он получит, что заслужил...

Глава 12

ПРОРОЧЕСТВО

Приближалась Пасха — любимейший праздник флорентийцев. К ней начинали готовиться задолго до самого торжества. Девушки собирали на холмах первые цветы, чтобы украсить ими храмы, горожане покупали дорогие подарки, которые затем преподносились церквям.

Солнце сияло всё ярче, тёплый воздух полнился ароматами весны. Горожане спешили закончить свои дела, чтобы с головой окунуться в мир отдыха и наслаждений.

Однако Франческо эти дни принесли огромное огорчение: ему никак не удавалось встретиться с Симонеттой. Поначалу юноша не придал этому большого значения, но вскоре не на шутку встревожился. Собравшись с духом, он даже попробовал достучаться до обитателей дома, но ему никто не отворил дверь.

Сердце Франческо сжалось от тревоги, голову посетила зловещая мысль: не случилось ли что-нибудь с Симонеттой? Может, она заболела? Или, не дай Господь, пошатнулось здоровье синьора Чезаре, и дочь ни на шаг не отходит от постели отца?

Поэтому нетрудно представить, какова была радость юноши, когда неподалёку от Нового рынка он вдруг встретил Матильду, которая бодро шагала по улице с увесистой корзиной в руках. Однако при виде молодого человека с женщиной произошла внезапная перемена: улыбка сменилась презрительной гримасой, выражение лица стало необычайно высокомерным.

Франческо поклонился. Почтенная дама прошла мимо, не удостоив его взглядом. На секунду молодой человек опешил. Затем кровь ударила юноше в голову, и он сорвался было с места, чтобы догнать служанку и потребовать объяснений, но, сделав пару шагов, махнул рукой: если с ним не желают разговаривать — что ж, лучше идти своей дорогой.

Так Франческо и поступил. Больше того, целую неделю он старался не думать о Симонетте и с головой окунулся в работу, чем страшно обрадовал подмастерьев. Даже Марко повеселел, догадавшись, что с врагом приключились какие-то неприятности.

Но стоило молодому человеку выйти на улицу — и ноги сами понесли его к дому синьора Чезаре.

Иногда удача улыбается людям, когда они уже и думать забыли о мечтах, занимавших прежде все их мысли. Вот и Франческо, проходя мимо церкви Санта-Тринита, вдруг нос к носу столкнулся с Симонеттой.

Узнав молодого человека, девушка побледнела и воскликнула:

— Ах, я-то полагала, что избавилась от ваших преследований!

— Вот как? — звенящим от негодования голосом произнёс Франческо. — Выходит, я вас преследовал?

Симонетта смутилась, но всё же продолжила:

— А как ещё назвать ваше поведение? Зачем вы от зари до самых сумерек дежурили под моими окнами?

— Я беспокоился о вас. Окна вашей комнаты были постоянно занавешены, а в доме царила тишина. Но, похоже, я напрасно тревожился.

— Разве нельзя было постучать в дверь и спросить слуг?

— Вот так лицемерие! Неужто вам ничего не известно о "тёплом" приёме, который учинила мне госпожа Матильда? Или о просьбах отворить дверь, на которые никто не откликался? Впрочем, теперь это неважно... — Франческо поклонился с изысканной вежливостью. — Прощайте, прекрасная синьорина! Вижу, вам не нужны верные друзья, готовые пожертвовать жизнью ради вас.

И молодой человек удалился.

Придя в мастерскую, он немедленно отправился в комнату синьора Стефано, желая излить учителю свой гнев. Однако зрелище, открывшееся взору Франческо, заставило его забыть о размолвке с возлюбленной: ювелир сидел перед окном и медленно перебирал струны испанской гитары. На полу валялись пустые бутылки.

Услышав шаги, Фелицци обернулся.

— А, это ты... — грустно улыбнулся он. — Садись... Удивлён моим поведением? Вижу, что удивлён — можешь не отвечать... На самом деле, по весне меня всегда охватывает неодолимая тоска. Прежде я скрывал это, кое-как держал себя в руках, но сегодня не сумел совладать со своими чувствами.

— Почему вы так страдаете? — взволнованно спросил юноша. — Взгляните, какая чудная погода за окном!

Ювелир вздохнул:

— Знаешь, любой человек рано или поздно начинает понимать, что жизнь его клонится к закату. И тогда приходит осознание, сколь бессмысленны были вещи, что тревожили душу в юности, как мало удалось совершить славных дел, о которых люди вспоминали бы после твоей смерти. Ты сейчас радуешься свету, теплу, улыбкам и смеху красивых девушек... а мне остаётся лишь вспоминать об этом и ждать встречи с Создателем. Только вот боюсь, что едва ли взгляд его окажется благосклонным — слишком уж много накопилось грехов за пятьдесят лет...

Франческо потрясённо посмотрел на учителя:

— "Пятьдесят лет"? Этого не может быть!

— Но это — правда, — рассмеялся Фелицци, позабавленный неподдельным изумлением юноши.

— Но ведь все думают, что вам нет сорока! — воскликнул юноша. — И знаете что... Посмотрите вокруг — тревоги ваши испарятся без следа! Взять, например, синьора Адимари, которому пошёл пятый десяток, а он едва двигает ногами — тело его стало жирным, словно у свиньи, из-за обжорства. Или синьор Филиппо Гангаланди! Ваш ровесник, а можно подумать, будто испустит дух через считанные минуты. А что всему виной? Безобразные пирушки да жуткие оргии! Зато синьору Капонсакки исполнилось восемьдесят, когда на голову ему упал злосчастный камень. Поэтому поверьте: Господь сам знает, кто заслуживает смерти в двадцать лет, а кто — в семьдесят. Пусть развратники и пьяницы трепещут в ожидании близкой гибели, вы же доживёте до глубокой старости — даже не сомневайтесь!

Ювелир с улыбкой слушал пылкую речь молодого человека.

— Не смейтесь! — возмущённо вскричал Франческо. — Я ничего не придумываю — лишь пересказываю слова доктора Андричелли.

Стефано покачал головой:

— Я верю синьору Карло, но, к несчастью, людские судьбы давно предрешены. Мы не способны их изменить. Надеюсь, ты не станешь спорить?

Франческо передёрнул плечами.

— Не вздумай отвечать так кому-нибудь из монахов, иначе об этом быстро узнает епископ! Слышал, как поступили с альбигойцами во Франции? С тех пор наш почтенный священнослужитель мечтает облачиться в рыцарские доспехи и возглавить воинство, которое расправится с еретиками в Тоскане. У него сейчас одна цель: выслужиться перед Римом. А значит, можно сколько угодно поносить подесту, перемывать косточки консулам, но тотчас умолкать, едва разговор заходит о церковных делах...

Немного помолчав, Фелицци сказал:

— Впрочем, сейчас речь не об этом. Я хочу рассказать тебе небольшую историю из своего детства...

— Я слушаю вас, учитель, — поспешно произнёс Франческо.

— Как и все флорентийцы, я рос очень любознательным ребёнком. Больше всего меня привлекали тайны, сокрытые на небесах, среди сияния звёзд, и чтение судеб по линиям руки. Я даже вознамерился стать учеником знаменитой колдуньи — старуха жила в окрестностях Фьезоле. К счастью, об этом узнал отец, взял в руки палку — и я долго пролежал на скамье, не в силах даже голову поднять. Ясное дело, всякое желание становиться колдуном оставило меня, зато на смену ему пришло стремление узнать свою судьбу.

— Мне было лет десять, — продолжал ювелир, — когда как-то раз, в час, свободный от работы, я встретил колдунью. Она сама подошла ко мне и улыбнулась: "Что, сынок? Мечтаешь услышать, что за будущее тебя ждёт? Приходи ко мне как-нибудь — обо всём расскажу..." — "Я из мастерской-то выхожу раз в месяц!" — "Не тревожься — всё случится очень скоро".

Через несколько дней захворал отец. Напрасно мы звали врачей — никто не мог исцелить его. Наконец, моей матушке посоветовали позвать колдунью — мол, только ей под силу понять, что за болезнь съедает отца.

"Ни за что!" — ответила матушка... а вечером слегла в постель.

Тогда я выбежал из дому и помчался к логову колдуньи. Та словно ждала меня: стояла у порога и беззубо улыбалась.

"Вот ты и пришёл, сынок!" — "Да, — ответил я. — Но сегодня я не хочу узнавать свою судьбу!" — "Отчего же?" — "Мои родители умирают! Только ты их спасёшь — так люди говорят!" — "Правду говорят, — ухмыльнулась колдунья. — Идём". — "Куда?"

Старуха ничего не ответила. Схватила меня за руку и повела через лес. Я так испугался, что безропотно следовал за ней. Даже думать не мог от страха...

Вдруг меж ветвей замелькали отсветы пламени. Вскоре показалась небольшая поляна, посреди неё — три костра, а между ними — отвратительная статуя: идол с человеческим туловищем и козлиной головой. А ещё во мраке прятались люди... сотня, ничуть не меньше! И все они смотрели на меня.

Тут только я понял: старуха не собиралась помогать моим родителям. Она притащила меня на шабаш!

— "На шабаш"? — выдохнул Франческо.

— Да. На него собирались колдуны и колдуньи не только из Флоренции, но и со всей Тосканы... Представь, что со мной творилось, когда я понял это. Завопил не хуже несчастного, которого палачи жгут калёным железом! Колдунья расхохоталась: "Добро пожаловать на наш праздник!" Я вырвал руку из её костлявых пальцев и сквозь слёзы спросил: "Зачем ты привела меня сюда? Я ведь просил помочь моим родителям..." — "Их не спасти, — захихикала старуха. — Мне нужен был ты — вот ты и пришёл. А про отца и мать можешь забыть..."

Колдунья подала какой-то знак. Из мрака ко мне шагнул мужчина в монашеской одежде. В руках он сжимал длинный нож. Страшная ярость вспыхнула в моём сердце. Я собрал все силы, зарычал — и толкнул ведьму в костёр. Одежда на ней вспыхнула — и сама старуха превратилась в огромный факел. Но прежде чем сгореть, она всё же успела прокричать: Ты умрёшь в тот же день, что и я, охваченный огнём..."

Тут пламя поглотило её, а я бросился в лес и побежал, куда глаза глядят... Должно быть, сам Господь направлял меня: с первыми лучами солнца я подошёл к городским воротам. Только вот, когда прибежал домой, оказалось, что родители уже мертвы...

Фелицци умолк.

— Значит, старуха так и не сказала, когда вы умрёте? — спросил Франческо.

— Нет. Но случилось всё накануне Майского праздника.

— А! — махнул рукой юноша. — Колдунья обманула вас!

— Не думаю...

— Нужно было проверить её слова!

— Как бы я сделал это? — удивился синьор Стефано.

— Очень просто. Почему бы не обратиться к какому-нибудь астрологу? Вы же говорили, будто мечтали научиться языку звёзд...

— Право, даже не думал о таких вещах! — повеселел Фелицци.

— И зря! Давайте сегодня же сходим к метру Юрбену. Я слышал, услугами его пользуются самые знатные горожане. Такой человек не ошибётся и не солжёт.

— Эх, Франческо! — рассмеялся ювелир и похлопал юношу по плечу. — Обычно именно такие "почтенные" люди и обманывают посетителей. Вообрази только, что сделал бы с несчастным астрологом, предположим, синьор Уберти, осмелься тот сказать, будто Скьятта родился под несчастливой звездой и принесёт Флоренции много бедствий!

— Вы-то, по счастью, не Уберти, поэтому не станете чинить расправу!

Фелицци вновь рассмеялся.

Вдруг улыбка исчезла с губ ювелира. Встав, он подошёл к сундуку, откинул крышку и достал пергаментный свиток.

— Взгляни, — сказал синьор Стефано ученику.

Тот с трудом прочёл первые строки и потрясённо произнёс:

— Ведь это же завещание...

— Да. Ты станешь хозяином мастерской после моей смерти и получишь часть сбережений, которые я поместил в банке семейства Барди; остальные деньги пусть поделят между собой подмастерья...

— Но отчего вы отдаёте мастерскую мне? Это несправедливо. Разве у вас нет родственников?

— Нет.

— А подмастерья? Деньги — хорошая вещь, но что они подумают обо мне?

— Чёрт возьми! До чего же ты упрям! Поступишь с мастерской, как посчитаешь нужным. Но помни: и я, и твой отец — оба мы мечтали, чтобы ты стал лучшим ювелиром Флоренции.

Молодой человек упрямо тряхнул головой:

— Завтра мы сходим к метру Юрбену. Он скажет, что слова колдуньи — чушь, предскажет вам долгую жизнь — и мы вместе посмеёмся над недавними тревогами и разорвём бесполезное завещание в клочья.

— Дай-то Бог, чтобы так всё и было, — вздохнул синьор Стефано

Слова молодого человека не сбылись.

Метр Юрбен — француз, покинувший Тулузу из-за похода против альбигойцев, — при виде Франческо и синьора Стефано напустил на себя таинственный вид и заявил, что общение со звёздами — дело весьма сложное и проводится лишь в определённые дни. Поэтому он даст ответ только через двое суток. Ювелир ответил, что готов ждать хоть целый месяц. Астролог обрадовался такой покладистости, но едва разговор зашёл об оплате, замялся и, виновато опустив взор, забормотал:

— Понимаете, у меня сейчас много клиентов... среди них немало важных особ... они не станут ждать и будут страшно недовольны...

В конце концов метр Юрбен отважился назвать цену. Услышав её, Фелицци некоторое время не мог вымолвить ни слова, а затем разразился такими страшными проклятьями, каких Франческо никогда не доводилось слышать от своего учителя. С большим трудом юноше удалось утихомирить Стефано, однако, покидая лавчонку, тот угрожающе произнёс:

— Благодарите моего ученика, метр Юрбен! Я сжёг бы эту лачугу, а вас наколол на острие кинжала... Проклятье! Бери я такие деньги за свои изделия — давно стал бы богатейшим человеком Италии...

Едва посетители удалились, астролог без сил прислонился к стене и прошептал:

— Ох, не нужно больше жадничать... Иначе кто-нибудь и впрямь учинит над тобой расправу...

Глава 13

В ЛОГОВЕ БАНДИТОВ

Каждое утро консул Альбицци встречал с надеждой, что слуга принесёт известие о гибели Буондельмонте. Не оставит же Ламбертуччо без ответа оскорбление, нанесённое его семейству, думал консул, — и продолжал ждать.

Чем больше длилось это ожидание, тем сильнее тревожился синьор Лука: уверенность его сменилась беспокойством, а беспокойство, в свою очередь, переросло в отчаяние.

— Неужели Ламбертуччо забыл о чести? — то и дело вопрошал консул компаньона, который едва не выл, слушая бесконечные жалобы. — Ну почему меня не пустили на совет? Я так раззадорил бы Амидеи, что он сразу схватился бы за меч!

Ферранте в ответ усмехался — его ничуть не огорчало бездействие Ламбертуччо.

— В конце концов, не каждый же день случается убийство самого богатого человека города, — пожимал он плечами. — Амидеи нужно подготовиться. Ждите...

И консулу приходилось ждать...

Когда Альбицци узнал о попытке отравить Буондельмонте, сердце его затрепетало от радости: выходит, не сидят без дела враги проклятого мальчишки, плетут вокруг него паутину заговора. Но покушение провалилось — и в городе вновь воцарилась тишина.

Этого синьор Лука уже не мог вынести — мужчина понял, что больше не на что надеяться и настало время действовать самому, иначе Буондельмонте доживёт до глубокой старости, пока кто-нибудь всё же нападёт на него.

Зайдя однажды утром в комнату синьора Луки, Джансимоне сразу почувствовал неладное. Альбицци, завидев молодого человека, бросился ему навстречу, схватил за руку, посмотрел в глаза, словно преданный пёс, а затем принялся бегать из угла в угол, теребя в руках какую-то бумажку. На щеках его играл лихорадочный румянец.

Молчание затягивалось. Ферранте подумал даже, что компаньон позабыл о нём, как вдруг тот резко остановился и со всего размаху всадил нож в крышку стола.

— Чёрт возьми, довольно!

"Кажется, милейший синьор Альбицци сошёл с ума", — растерянно подумал Ферранте.

Последующие слова консула лишь укрепили его в этом убеждении:

— Какой завтра день?

Молодой человек беспомощно раскрыл рот.

— Конечно! — горько усмехнулся синьор Лука. — Один я думаю о деле. Вы, похоже, давно позабыли о поручении Иоанна Колонна — разгуливаете целыми днями по городу и в ус не дуете. А ведь прошло ровно два месяца с того славного дня, когда Буондельмонте отказался жениться на Катарине Амидеи.

— Неужели? — изумился Джансимоне. — Быстро летит время...

— И я о том же, — кивнул Альбицци. — Буондельмонте счастливо живёт со своей супругой, а враги его словно вымерли.

Ферранте испытал невольное разочарование — догадка его не подтвердилась. Консул пребывает в здравом уме и сейчас, должно быть, вновь начнёт стонать и жаловаться на судьбу, жестокую к честным людям и благосклонную к негодяям, подобным Буондельмонте.

Однако очередной вопрос Альбицци оказался для молодого человека совершенной неожиданностью.

— Скажите, — сверкнул глазами синьор Лука, — вы хотите вернуться в Рим?

— Конечно... — не слишком уверенно ответил Джансимоне.

— Так давайте не сидеть сложа руки!

— И что же нам делать?

— Довольно ждать милости Господа! Мы сами должны убить Буондельмонте. Тогда и моё желание, и ваше сбудутся.

Ферранте чуть было не застонал. Нет, этот консул просто невыносим! Отчего он не может хоть на миг позабыть о своей ненависти?

— И что вы предлагаете? — с видом мученика спросил молодой человек. — Хотите, чтобы я сам вонзил кинжал ему в спину? Не выйдет — мне уже дважды довелось убедиться, что подобные раны далеко не всегда оказываются смертельными.

— Нет, — ухмыльнулся Альбицци. — Нам поможет только один человек... Сальванелли!

— Вы шутите! — вскричал Ферранте. Ладони его увлажнились, по телу пробежала неприятная дрожь. — Это же бандит! Да он не только Буондельмонте убьёт — любого прирежет, кто попадётся на пути!

Синьор Лука насмешливо улыбнулся:

— Что с вами, мой друг? Вы испугались? Не тревожьтесь так. Сальванелли безобиден — мы с ним чудесно ладим.

— И потому вся Флоренция трясётся от одного его имени?

— Ох уж эти флорентийцы! — расхохотался Альбицци, наслаждаясь ужасом, который всё больше овладевал собеседником. — Насочиняют небылиц, а потом сами же в них и верят. Вы-то, надеюсь, не принимаете страшные россказни сплетников всерьёз?

— Нет, я им верю.

— Напрасно.

— Вот как? Отчего бы вам тогда самому не сходить к Сальванелли?

— Это невозможно.

— Обвиняете других, чтобы не сознаваться в собственной трусости?

— Да поймите же, дорогой компаньон: одно моё появление в местах, где прячется Сальванелли, породит уйму сплетен. — Консул хитро сверкнул глазами. — Соглашайтесь, мой друг — или никогда не выберетесь из Флоренции, которая так сильно вам надоела.

Поспорив ещё немного, Джансимоне уступил:

— Так и быть, рискну ещё раз своей шкурой. Объясните только, где отыскать Сальванелли.

Нервно потирая руки, консул зашептал:

— Сделать это нетрудно...

Мрачная слава Сальванелли гремела по всей Флоренции уже добрых пятнадцать лет. Любое преступление непременно связывали с его именем; некоторые матери пытались даже пугать им непослушных детей, однако быстро одумались — слишком уж страшны были рассказы о кровавых деяниях безжалостного убийцы и его шайки.

Каждый подеста при своём избрании клялся, что не станет ни пить, ни есть, ни даже спать, пока Сальванелли не будет пойман, однако тот был неуловим. Да и война против бандита, говоря откровенно, велась не слишком безжалостно, ведь всякое злодеяние можно было объявить делом его рук — и не мучиться, стараясь отыскать настоящего преступника. А рисковать жизнью в смертельной схватке отважился бы лишь самый бесстрашный человек. К несчастью, до тех пор все градоправители прославились больше в словесных баталиях.

Был, впрочем, во Флоренции человек, который не трепетал, заслышав имя Сальванелли, — консул Альбицци.

Чем объяснялась такая отвага синьора Луки?

Как-то раз, много лет назад, в один из сладостных весенних вечеров, мужчина вышел на улицу, как вдруг к нему подбежал человек, обнажённая спина которого являла собой настоящее кровавое месиво. Упав на колени, незнакомец взмолился о помощи. В дни молодости Альбицци иногда проявлял милосердие, поэтому откликнулся на просьбу несчастного. Тот оказался слугой синьора Тозинги, уличённым в кое-каких прегрешениях. Хозяин собственноручно исхлестал его плетью, а после приказал выволочь на улицу и забить палками до смерти. По счастью — или же по доброму умыслу — лакеи оказались на редкость неловкими. Один споткнулся на лестнице, другой вдруг ослабил хватку — и слуга, вырвавшись, бросился бежать — или лететь, ведь от страха смерти за спиной иногда вырастают крылья. Как ни старались преследователи, вскоре они безнадёжно отстали и ни с чем вернулись домой.

Через несколько месяцев, на одном из празднеств, синьор Тозинги, пробираясь сквозь толпу, получил удар кинжалом между лопаток. Заметим, что Лука Альбицци очень его недолюбливал...

Об этой давней истории, конечно же, не мог знать Джансимоне, однако несколько неосторожных фраз, брошенных в порыве откровенности консулом, пара-тройка сплетен, подслушанных на Старом рынке, и, разумеется, богатое воображение помогли ему воссоздать картину событий с такой точностью, словно юноша сам был их участником...

Путь к логову Сальванелли пролегал через весь город: молодому человеку пришлось перейти по мосту через реку и спуститься в сестьеру Ольтрарно — единственную на левом берегу, в те времена ещё не обнесённую стеной и потому стремительно разраставшуюся. По большей части, там селились бедняки — богатые горожане предпочитали жить в более привычных и безопасных местах, предоставив "ту сторону Арно" во владение ворам и наёмным убийцам.

Джансимоне ощутил это, едва оказался на мосту, застроенному домами мясников и кожевенников. Благодаря труду мастеров столь славных профессий в воздухе витали далеко не слишком приятные запахи.

Впрочем, Ферранте привык бывать в самых грязных и зловонных местах, поэтому даже не поморщился, вдохнув столь чудные "ароматы". А вот владельцы мясных лавок привлекли его внимание. Около одного из домов расселись трое громадного роста молодцев — скорее бандитов, нежели честных тружеников. Самый высокий из них носил чёрную повязку, которой прикрывал левый глаз, двое других сжимали в руках окровавленные ножи.

Заметив Джансимоне, мясники прервали беседу и устремили на него пристальные взгляды. Лишь гордость не позволила юноше обратиться в постыдное бегство, и он, собрав всё своё мужество, прошествовал мимо с самым независимым видом.

На одной из улиц путь Ферранте преградил настоящий поток из воды и грязи — недавний ливень превратил улицы в непроходимое болото. Тучи, затянувшие небо, грозили в любой миг вновь обрушиться на землю дождём, поэтому Джансимоне ускорил шаг.

Вскоре молодой человек очутился возле дома, почти полностью уничтоженного пожаром. Когда-то он принадлежал богатому ремесленнику, но был сожжён соперниками честного труженика.

Пройдя ещё немного, Ферранте почувствовал, что добрался до самой окраины города. Свернув в длинный, необычайно грязный переулок, юноша очутился среди лачуг бедняков, стены которых дрожали под порывами ветра.

Здесь, по словам Альбицци, жил ювелир-неудачник Барзини, деливший дом с самим Сальванелли.

Джансимоне в нерешительности остановился.

— И что дальше? — прошептал он.

Через мгновение молодой человек ощутил прикосновение холодного клинка к своей шее. Хриплый голос прошептал:

— Кто вы, синьор?

На секунду Джансимоне потерял дар речи — никому прежде не удавалось застигнуть его врасплох. Затем процедил сквозь зубы:

— Мне нужен Сальванелли.

— Вот как? Принесли ему в дар кошелёк? Или, может, жизнь?

— Ни то ни другое, — сдвинул брови Ферранте. — Меня послал сюда важный синьор. И если я погибну, вы умоетесь кровавыми слезами, смешливый незнакомец.

— Что ж, назовите пароль — я сразу проведу вас к Сальванелли.

— "Кровь и золото".

— Хорошо.

Бандит убрал кинжал.

Обернувшись, Ферранте увидел перед собой молодого человека. Тот протянул ему повязку:

— Надевайте.

— К чему такие предосторожности? — не удержался от насмешки Джансимоне. — Думаете, я не знаю, что Сальванелли прячется в доме Барзини?

— Считаете его глупцом? — снисходительно улыбнулся бандит. — Убежище моего господина не так-то легко найти. Поэтому прекращайте болтать и надевайте повязку...

Десять минут спустя Ферранте вместе со своим провожатым прошествовал по скрипучей лестнице. Отворилась дверь, и он очутился внутри какого-то здания.

— Мы пришли...

Джансимоне сорвал повязку с глаз и быстро огляделся.

У дальней стены стоял стол, за которым двое мужчин играли в кости.

Один из них поднялся, и молодой человек внезапно почувствовал себя маленьким ребёнком — таким высоким и широкоплечим был незнакомец. Лысина его блестела в свете, отбрасываемым крошечным огарком, зато на щеках курчавилась густая чёрная борода. Не без удивления Ферранте отметил изысканность и богатство одежды незнакомца: костюм его ничем не отличался от тех, которые носили аристократы, только казался выцветшим и потрёпанным.

"Похоже, это и есть Сальванелли", — догадался молодой человек.

Затем взор его обратился на второго мужчину. С всклокоченными жирными волосами на круглой голове, красным носом и порванной на брюхе рубашкой, тот являл собой не самое приятное зрелище. Щурясь, точно громадный кот, и хитро улыбаясь, незнакомец сверлил взглядом Ферранте.

Джансимоне несказанно удивился бы, узнав, что человек этот — ювелир Барзини, некогда слывший одним из лучших знатоков своего дела. Однако с каждым годом покупателей у него становилось всё меньше, и не столько из-за скверного характера, — кумушки поговаривали, будто он ускорил смерть дражайшей супруги, — сколько из-за страсти к французским винам, которая неизменно побеждала в его сердце любовь к работе. В конце концов настал день, когда заказчиков у ювелира не осталось вовсе. С тех пор он возненавидел род людской и проводил целые дни в обществе бутылок да совершал иногда вылазки в ближайший публичный дом. Там судьба столкнула мужчину с Сальванелли, и уже через два года Барзини стал ближайшим соратником наёмного убийцы, прославившись среди бандитов неслыханной жестокостью...

Подвергнув гостя самому придирчивому осмотру, негодяи переглянулись. Сальванелли усмехнулся:

— Присоединяйтесь к нашей игре, синьор Ферранте.

Услышав своё имя, Джансимоне едва сдержал удивлённый возглас.

— Благодарю, — ответил он, решительно подошёл к столу и положил перед собой пригоршню монет.

Сальванелли повернулся к ювелиру:

— Вот таких молодцев я люблю! Ни капли удивления, ни намёка на страх, а в карманах целая куча денег. От них всегда будет польза. Можно взять в шайку — мне нужны толковые ребята. А можно убить и забрать деньги.

Барзини ответил булькающим смехом. Глаза его блестели от жадности.

Ферранте улыбнулся:

— Поглядим, будете ли вы смеяться после партии в кости.

— Проклятье! — воскликнул Барзини. — Да вы и впрямь азартный игрок! Вот бесценный человек, Сальванелли!

Тот с важным видом осведомился:

— Каковы ваши ставки, синьоры?

— Ставлю все свои деньги! — тотчас ответил Джансимоне. — Надеюсь, вы последуете моему примеру?

— Чёрт возьми, конечно! — вскричал Сальванелли.

Барзини тревожно заёрзал на стуле, но всё же кивнул — пусть и с явной неохотой.

— Мне сегодня не везёт, — доверительно сообщил он, склонившись к самому уху молодого человека и обдав того запахом вина.— Но я всё же рискну...

Первым кости метал Сальванелли.

— Пять! — торжествующе провозгласил Барзини. — Вот так незадача!

— Не радуйтесь раньше времени.

Барзини отмахнулся — он готовился к своему ходу, высунув от напряжения язык.

Кости рассыпались по столу. Сальванелли захохотал, Барзини открыл рот от изумления и принялся быстро тереть глаза, словно это смогло бы что-либо изменить.

— Три, — выдавил он. — Чёрт побери, такого не может быть...

— Может. — Сальванелли сочувственно похлопал соратника по плечу. Затем сказал: — Теперь ваша очередь, синьор Ферранте.

Тот небрежно метнул кости.

Раздался дружный смех — вновь выпала пятёрка.

Когда веселье улеглось, Сальванелли подвёл итог:

— Что ж, игра получилась захватывающей. Я даже рад, что не оказалось ни победителя, ни проигравших — теперь мы сможем поговорить друг с другом спокойно, без злобы и раздражения. Вы ведь явились сюда не только ради того, чтобы обчистить наши кошельки, синьор Ферранте?

— Это так, — кивнул Джансимоне. — Меня прислал...

— ...консул Альбицци, — перебил его Сальванелли.

— Кто же ещё? — поддакнул Барзини. — Только синьор Лука — больше некому.

— Похоже, вы неплохо осведомлены обо мне, — не пытаясь скрыть недовольства, произнёс молодой человек. — Может, сами тогда и расскажете, что за дело он хочет вам поручить?

— "Поручить"? — сверкнул глазами наёмный убийца. — С каких пор этот жирный индюк начал приказывать мне? Или, может, ты с кем-то путаешь меня, малыш?..

При этих словах Джансимоне вскочил, едва не опрокинув стол, и выхватил из ножен кинжал. Барзини последовал его примеру. Лишь Сальванелли остался сидеть, ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Успокойтесь, синьор Ферранте, — примирительно улыбнулся бандит. — Не спорю, я погорячился. Вы живёте во Флоренции всего-то несколько месяцев и многого не знаете. Придётся мне рассказать кое о чём важном, что поможет вам сохранить собственную шкуру... — Он строго посмотрел на молодого человека и рявкнул: — Чёрт возьми, да спрячьте уже свою ржавую железяку! Или хотите, чтобы вас изрубили на куски?

Джансимоне неохотно повиновался.

— Вот теперь можно потолковать... Вы, должно быть, считаете, что городом правит подеста? Или, может, жирный боров Альбицци — он-то всегда умел строить из себя великого человека... Так знайте, на самом деле Флоренцией правлю я! И не нужно ухмыляться, недоверчиво качать головой и думать: "Что за болван этот Сальванелли!" Просто поработайте башкой — сразу поймёте, что к чему. Подесте служит сотня-другая стражников, которые получают жалкие крохи с его стола, зато мне, кроме двух десятков славных молодцев, — огромная армия нищих, воров и убийц. И получают они за верность щедрую награду — собственную жизнь.

— Страх — не лучшее средство...

— Ошибаетесь, и сейчас я докажу это. Заметили, как прекрасно я осведомлён о вас? Как такое возможно? Благодаря отличной работе нищих — они проникнут в любое место...

"Ах, дьявол!" — подумал Ферранте, вспомнив попрошайку, который указал ему на дом Альбицци и получил в награду несколько монет.

— Ещё мне помогают стражники, слуги знатных господ... — продолжал Сальванелли. — Чёрт возьми, всех и не упомнишь! Я знаю обо всём, что думают мои враги. Когда эти тупицы только замышляют убийство, я уже заглядываю к ним в гости. С кинжалом в руках, разумеется!

— А вы не боитесь предательства?

Сальванелли облизнулся:

— О, давненько я не расправлялся с предателями! Славное развлечение! Знаете, что за удовольствие — следить за каким-нибудь глупцом, который плетёт свои интриги и думает, будто сможет победить меня? А затем, — Сальванелли обрушил на стол кулак, — молниеносный удар — и предатель валяется у меня в ногах. Молит о пощаде. Как же я люблю эти мгновения... А потом наступает черёд синьора Барзини — уж он-то лучше всех знает своё дело! И вскоре от ублюдка остаются содранная шкура, куски мяса да лужа крови...

Сальванелли хохотнул.

— Спасибо за такой полезный рассказ, — произнёс Джансимоне. — Я бы и дальше слушал вас, но скоро стемнеет, а мне не хочется оставаться ни в этом доме, ни в сестьере Ольтрарно.

— Ах, верно! Чего от меня хочет консул?

— Чтобы вы убили Буондельмонте деи Буондельмонти.

— Неужели? — Бандит растянул губы в неприятной улыбке. — А подесту, часом, не нужно прирезать?

— Нет.

— Так передайте своему господину...

— Он мне не господин!

— Заткнитесь, чёрт возьми! — взревел Сальванелли. — Пусть Альбицци напишет приказ и скрепит своей подписью. Только тогда я соглашусь выполнить его просьбу. А если бумаги не будет, пусть сам пытается убить Буондельмонте. Я и пальцем не пошевелю.

Мужчина свистнул. В комнату вошёл юноша, который несколькими часами ранее проводил Ферранте в логово наёмного убийцы.

Джансимоне понял, что беседа закончена. Метнув мрачный взгляд в сторону Сальванелли, он встал из-за стола и двинулся к двери.

— Постойте! — преградил ему путь молодой бандит.

— Да знаю я! — отмахнулся Феррате. — Давайте сюда вашу чёртову повязку!

Синьор Лука, узнав о том, чем закончилась встреча с Сальванелли, не пришёл в ярость — лишь ограничился злобным ворчанием. Впрочем, видно было, что он сильно встревожен.

— Как вы поступите? — спросил Джансимоне.

— Придётся подчиниться... — подумав с минуту, ответил консул. — Вот ведь проклятье! Что за блажь взбрела в голову этому негодяю — да ещё в такое время?

Он взял листок пергамента и набросал несколько строк. Затем поставил подпись — с явной неохотой. Протянул приказ молодому человеку:

— Знаю, что чертовски надоел вам, но прошу: побудьте гонцом ещё чуть-чуть. Клянусь, вскоре всё это закончится.

Юноша мысленно усмехнулся: вот ведь какими вежливыми становятся самые заносчивые люди, когда им что-нибудь нужно! Виду, впрочем, не подал и осторожно принял бумагу из рук Альбицци.

— А теперь, — добавил консул, — отправляйтесь-ка спать. Вы устали, а завтрашний день будет ещё сложнее нынешнего.

— Благодарю вас за заботу, синьор Лука, — поклонился Джансимоне. — Я и впрямь устал — сам не знаю отчего.

— И ещё одно... Вы ведь не покинете Флоренцию сразу после убийства? Нет? Останетесь ещё на пару-тройку дней? Вот и прекрасно. Я счастлив слышать это...

Ночью Джансимоне измучили страшные, кровавые сновидения, поражавшие правдоподобием. Просыпаясь на несколько мгновений, с сердцем, готовым выпрыгнуть из груди, мокрый от ледяного пота, молодой человек вновь и вновь проваливался в безумные фантазии, созданные воспалённым мозгом. И рассвет он встретил в самом скверном расположении духа.

Едва прикоснувшись к завтраку, Ферранте выпил для храбрости кружку вина, а затем отправился в дорогу. Скрипя зубами, он смотрел на любого, кто встречался на пути, с нескрываемой ненавистью.

Внезапно молодому человеку подумалось, что не худо было бы узнать, что написал консул в приказе.

Ферранте развернул пергамент и прочёл:

"Приказываю Вам предпринимать любые действия, необходимые для поддержания во Флоренции спокойствия, благополучия и процветания.

Консул Лука Альбицци".

— Ох, ловкач! — восхитился Джансимоне. — Славно придумано. С такой бумажкой Сальванелли может хоть самому Альбицци выпустить кишки, а потом просто сунуть её под нос подесте. "Видите? Я о благе горожан забочусь!"

Погрузившись в свои мысли, Ферранте не заметил, как на другом конце улицы показался Франческо, сопровождаемый Петруччо и Сантино.

Молодые люди возвращались из лавки метра Юрбена. Франческо сжимал в руках толстый свиток, где было записано предсказание, но память вновь и вновь возвращала его в дом астролога. Мужчина вёл себя в высшей степени странно: клялся, что синьора Стефано ждёт долгая жизнь, уверял, будто никогда ещё воля небес не открывалась ему столь ясно, но при этом старательно отводил взгляд и улыбался так лицемерно, что даже ребёнок заподозрил бы неладное.

Из задумчивости юношу вывел сильный удар в лоб — такой, что чуть слёзы из глаз не брызнули. Охнув, Франческо поднял взгляд и увидел перед собой красное от гнева лицо Джансимоне.

— Ну, всё! — прошипел тот. — Я много раз говорил, синьор, чтобы вы не мешались у меня под ногами, но предупреждения мои, похоже, пропали даром.

— Простите, — мягко ответил Франческо, который вовсе не хотел затевать ссору. — Я не желал оскорбить вас. Прошу извинить меня — и расстанемся на этом.

— Чёрт возьми! Пусть я и спешу, но задержусь на минутку, чтобы проучить вас!

Ферранте выставил вперёд кинжал. Франческо не растерялся и, вцепившись в руку противника, вывернул её. Джансимоне выронил оружие и в замешательстве уставился на юношу — таким неожиданным было для него всё случившееся.

Впрочем, растерянность эта продлилась недолго. Вырвав руку, Ферранте неторопливо снял плащ и жестом, преисполненным величия, отбросил его в сторону.

Плащ попал точно в Сантино. Несколько секунд подмастерье барахтался, словно дикий зверь, попавший в сеть, когда же высвободился из этой ловушки, оказалось, что сражение уже разгорелось с новой силой.

Что это была за битва! Несколько минут в воздухе стояли такие столбы пыли, словно по городу промчался отряд рыцарей. То и дело слышались страшные удары, которые ясно говорили о желании молодых людей избить друг друга до смерти.

Наконец противники выпустили друг друга и разошлись в разные стороны, негромко постанывая. Нос Джансимоне кровоточил, на месте, где лоб коснулся земли, кожа свисала клочьями. Голова Франческо была щедро украшена синяками, левый глаз подбит, а одежда превратилась в настоящие лохмотья.

— Может, помиримся? — добродушно усмехнулся Франческо.

— Пошёл к дьяволу!

Ферранте яростно сплюнул, вырвал плащ из рук Сантино и, прихватив по дороге кинжал, поспешно удалился.

— Не помирились, — ухмыльнулся Петруччо.

— Ещё бы! — подхватил Сантино. — Ты, Франческо, здорово отделал этого заносчивого гуся. Видел, как он удрал?

— Положим, мне тоже крепко досталось, — возразил юноша.

— Э, нет! Мы-то всё прекрасно видели. Ты победил!

— Ладно, пусть будет так! — рассмеялся Франческо. Вдруг взгляд его упал на пергамент с предсказанием, который преспокойно лежал на земле. — Господи! До чего же вы беспечны! Мы заплатили столько денег...

— Постой-ка! — перебил приятеля Петруччо. — Свиток у меня — ты сам отдал его, когда завязалась ссора.

Он протянул Франческо рукопись метра Юрбена. Молодые люди переглянулись.

Внезапно Сантино хлопнул себя по голове:

— Ну конечно! Я всё понял! Бумажку обронил чёртов "гусь", которого ты так славно отколотил...

В это мгновение из-за угла появился мальчишка, кричавший во всё горло:

— Несчастье! Ужасное несчастье! Возле статуи Марса убили человека!

Франческо узнал в юном глашатае оборванца, который, как должны помнить читатели, заглядывал как-то раз в ювелирную лавку, и окликнул его:

— Кто погиб?

— Не знаю! — прокричал мальчишка. — Друзья сказали, это очень важный синьор!

И он помчался дальше, не переставая голосить:

— Убийство! Страшное убийство!

Глава 14

СТАТУЯ МАРСА

Теперь мы оставим Франческо и его друзей и возвратимся на некоторое время назад.

За неделю до Пасхи, словно гром средь ясного неба, прозвучало известие о том, что Сальвато Нерли — один из самых завидных женихов во Флоренции — объявил о близкой свадьбе. В супруги он выбрал девушку из бедного семейства Росси.

Решение это вызвало недоумение друзей Сальвато и ярость его многочисленных поклонниц. Счастливая невеста пришла бы в ужас, узнав об оскорбительных прозвищах, которыми её щедро награждали бывшие подруги. Досталось и Нерли, однако молодой человек старался не обращать ни на что внимания и появлялся среди знакомых с неизменной улыбкой на устах.

После долгих споров все сошлись во мнении, что Сальвато стал жертвой злых чар, наложенных на него будущей женой. Кое-кто из разгневанных красавиц даже предложил отправиться в своеобразный "крестовый поход" к логову колдуньи, которая жила в лесу возле Фьезоле, и учинить над ней расправу, однако услугами старухи пользовались столь часто, что в конце концов решено было пощадить её.

Что же до друзей, их Нерли задобрил испытанным способом: пригласил на пирушку в свой замок — старый и ветхий, с громадными щелями, сквозь которые зимними вечерами врывался ледяной ветер и задувал свечи, однако горячо всеми любимый, поскольку под крышей его неизменно лилось вино, а воздух полнился сотнями ароматов, почуяв которые, любой чревоугодник забывал обо всём на свете, словно крыса, заслышавшая звуки волшебной флейты...

Буондельмонте никогда не считал Сальвато другом, хотя тот и был среди молодых людей, всюду его сопровождавших, а Симоне даже не пытался скрыть своей неприязни к Нерли.

— Он и Сатану назовёт приятелем, если тот пообещает уничтожить Уберти, — говорил Волоньяно — и был прав.

Буондельмонте всякий раз терпеливо выслушивал предостережения друга, но в ответ лишь пожимал плечами: в сущности, общество Нерли не казалось ему столь уж неприятным, да и пренебрегать союзниками в возможной борьбе со Скьяттой не следовало.

Получив приглашение на пир, молодые люди задумались. Симоне советовал остаться дома, Буондельмонте намеревался поступить иначе.

— Скажи, — с грустным видом спрашивал Волоньяно, — неужели тебе охота весь вечер слушать шуточки и угрозы, которыми начнут сыпать Нерли и его дружки, едва разговор коснётся Уберти? А это непременно случится, когда хмель ударит им в головы.

— Нет. Но это не повод для отказа, — отвечал Буондельмонте. — Впрочем, ты можешь остаться дома.

Симоне печально вздыхал, слушая эти слова, но в конце концов уступил.

В день празднества Буондельмонте вдруг нестерпимо захотелось ещё раз появиться перед приятелями во всём своём великолепии. Поэтому он надел белоснежный костюм, расшитый золотом, вскочил на верного Ареса и отправился в путь.

Девушки, завидев юного рыцаря на белом коне, восхищённо вздыхали и украдкой смахивали набежавшую слезинку: как же печально, что этот красавец уже связал себя узами барка!

Появившись в зале, молодой человек обнаружил, что свободных мест почти не осталось.

— Садись рядом со мной, дружище! — воскликнул Сальвато.

Буондельмонте пришлось подчиниться, хотя он с радостью отказался бы от подобной чести.

Пиршество началось спокойно. Было сказано несколько речей, восхваляющих счастливого жениха, — в высшей степени неискренних; Сальвато столь же неискренне поблагодарил ораторов. Затем все набросились на угощения с такой яростью, что даже разговоры почти прекратились. К удивлению Симоне, о семействе Уберти даже не вспоминали.

Однако посреди пира Нерли окинул гостей насмешливым взглядом и произнёс:

— Мне кажется, празднику чего-то не хватает. Еды хоть отбавляй, вино льётся бурным потоком шириной с Арно, музыканты выбиваются из сил... — Юноша кивнул в сторону менестрелей, которые сидели в углу. — Должно быть, нужна какая-нибудь занятная история, которая всех нас позабавит. Как вы считаете?

Ответом послужили одобрительные возгласы.

— А кто среди нас лучший рассказчик? — спросил Сальвато. — Кто знает столько всего, что можно написать целую книгу? Ясное дело, наш друг Буондельмонте!

Все зашумели:

— Да! Верно, Сальвато! Так и есть!

Буондельмонте невольно улыбнулся:

— И что вы хотите услышать?

Раздался нестройный хор голосов:

— Расскажи, как ухаживал за прекрасной ювелиршей!.. Как появились во Флоренции Уберти и Ламберти!.. Нет, о твоей поездке в Париж!

— Но я сотню раз рассказывал вам эти истории, — попробовал возразить молодой человек.

— И что?! — в один голос закричали гости. — Не беда!

А один из приятелей Буондельмонте, Джакопо деи Пацци, добавил:

— Мы давно успели их позабыть — после свадьбы ты стал совсем злым и угрюмым.

Молодой человек густо покраснел — ему вспомнилось собственное поведение в последние недели. Он почти не выходил из дома, перестал участвовать в весёлых забавах друзей и, сам того не замечая, с каждым днём всё больше превращался в заносчивого, высокомерного аристократа, который смотрит на каждого, с кем повстречается, с оскорбительным недоверием. Впрочем... Не так-то просто сразу стереть воспоминания о том, что тебя пытались отравить в собственном замке.

— Нет! — покачал головой Сальвато. — Хватит уже рассказывать про Францию, каких-то безродных выскочек или ювелировых жён... Уверен, у нашего друга накопилось немало других историй — ещё интереснее, ещё занимательнее. Ты ведь, Буондельмонте, до сих пор молчал о том, что случилось после твоей свадьбы...

— Что тут рассказывать? — с напускным безразличием фыркнул молодой человек. — Один из слуг отравился вином...

— Ничего себе! Разве можно так спокойно говорить об этом? Ты не пытался найти злодея?

— Зачем?

— Хороший вопрос! Тебя чуть не отравили — так неужели ты не хочешь узнать, кто это сделал?

— У меня были дела поважнее, чем ловить незадачливого убийцу. Да и жена моя не слишком обрадовалась бы, возьмись я играть роль подесты.

— Значит, тебе безразлично имя негодяя?

— Да, — кивнул Буондельмонте.

— А ведь я выяснил, как его зовут...

Поднялся невообразимый шум. Сальвато поднял руку, призывая к тишине, и воскликнул звенящим голосом:

— Этот человек, этот негодяй и убийца — Скьятта дель Уберти!

В ту же секунду послышался хохот. Смеялся Симоне да Волоньяно.

— Что это значит? — нахмурился Нерли. — Ты не веришь мне?

— Конечно, нет!

— Это же оскорбление! Объясни, отчего ты сомневаешься в моих словах, или я скрещу с тобой оружие!

Симоне вновь расхохотался:

— Сначала ты, Сальвато, расскажи, откуда узнал о злых намерениях Уберти. Ведь и я могу с таким же успехом выйти на площадь и крикнуть: "Сальвато Нерли пытался отравить Буондельмонте!" — но никто не поверит подобным глупостям, если не услышит доказательств моей правоты.

— Буондельмонте — лучший мой друг, — возразил Нерли, — зато во Флоренции не найдётся человека, который ненавидел бы его сильнее Скьятты!

В спор вмешался Пацци:

— Ты не прав. Врагов у Буондельмонте предостаточно. Уберти — лишь один из них. Полагаю, не стоит напоминать о недавних событиях...

— ...о которых и впрямь лучше забыть, — прервал его Буондельмонте. — Давайте лучше выпьем — кубки наши давно стоят пустыми.

— Верно! — подхватил Сальвато. — Пусть все твои враги, Буондельмонте, окажутся повержены! И знай, что мы — твои друзья — готовы в любую минуту прийти на выручку — только позови!

— Спасибо, дорогой друг, — улыбнулся Буондельмонте.

— С тобой же, Симоне, — продолжал Нерли, — в знак примирения я хочу испить особого вина, привезённого из Франции...

— "Из Франции"?! — ахнули гости.

— Да, из знаменитого графства Шампань...

— О-о-о! — прокатился под сводами залы дружный вздох восхищения.

Один из слуг, повинуясь приказанию господина, принёс большую бутылку. Сальвато открыл её. Во все стороны брызнула пена, что вызвало очередной прилив восторга.

— Да что вы, никогда вина не видели? — сдвинул брови Сальвато. — Успокойтесь, чёрт вас возьми! И не нужно протягивать мне кубки — этим напитком я угощу только Симоне! Впрочем, кто-нибудь из вас тоже может затеять со мной ссору...

Шутку молодого человека встретили громким смехом.

Сальвато наполнил до краёв кубок и с улыбкой протянул Волоньяно.

Вино показалось Симоне странным: прежде юноше уже доводилось пробовать такой напиток, и тогда вкус его был совсем иным. Впрочем, подумал Симоне, нет нужды волноваться: какая опасность может таиться под крышей замка, где собрались лучшие друзья?

Молодой человек бесстрашно осушил кубок и поблагодарил Сальвато за угощение. Вскоре голова у него закружилась, перед глазами поплыли разноцветные круги — и Волоньяно погрузился в сон...

Пир продолжался до самого утра. Многие гости вслед за Симоне тоже уснули — прямо за столом. Иногда слышался чей-нибудь храп, заглушавший голоса тех, кто оказался достаточно крепок и сумел победить и хмель и усталость.

Буондельмонте в отличие от Волоньяно за всю ночь не сомкнул глаз — скорее напротив, становился всё бодрее, отпускал бесчисленные шутки, а звонкий смех его напоминал о временах, когда ничто не предвещало грозных событий, что обрушились на голову молодого человека.

Внезапно, с первыми лучами солнца, в залу вбежал слуга и доложил Сальвато, что в замок прибыл гонец с посланием от синьоры Гвальдрады.

— Пусть отдаст его и катится ко всем чертям! — распорядился Нерли.

Буондельмонте попробовал возразить, однако Сальвато в ответ лишь ухмыльнулся:

— Не желаю пускать лакея в пиршественную залу! Ещё чего! Даже мои люди входят сюда лишь в особых случаях!

Пока молодые люди спорили, вернулся слуга с листком пергамента в руках.

Буондельмонте схватил письмо и прочёл:

"Возлюбленный сын мой! Возвращайтесь как можно скорее — супруге вашей и моей дочери сильно нездоровится. Она мечтает увидеть вас и говорит, что голос ваш лучше любых лекарств исцелит её от недуга.

Гвальдрада Донати".

Молодой человек несколько раз пробежал послание взглядом. Было в нём нечто странное. Со дня свадьбы синьора Гвальдрада ни разу не обратилась к зятю на "вы", да и в минуты волнения изъяснялась не слишком изящно, предпочитая браниться, словно уличная торговка.

Буондельмонте попробовал разбудить Симоне. Тот приоткрыл глаз, пробурчал пару непонятных слов — и вновь уснул.

— Что-нибудь стряслось? — обеспокоенно спросил Сальвато.

— Мария заболела, — ответил Буондельмонте. — Мне нужно уехать...

— Конечно! — поспешно ответил Нерли. — Я нисколько не обижусь... Сам скоро буду сломя голову мчаться домой, если жена моя почувствует себя худо.

Буондельмонте ещё раз потряс Симоне за плечо, но и в этот раз попытка его ни к чему не привела.

— Он, должно быть, выпил слишком много вина из Шампани, — понимающе усмехнулся Сальвато. — Не скоро проснётся — уж я-то знаю! Проверял на собственной шкуре.

Молодого человека подобное объяснение не слишком обрадовало, однако больше медлить было нельзя. Попросив Нерли, чтобы тот не спускал глаз с Волоньяно, Буондельмонте спустился во двор, взобрался в седло и хлестнул коня.

Арес фыркнул и с явной неохотой сделал несколько шагов. Молодому человеку пришлось вновь пустить в дело плётку, однако ускорить бег животного ему не удавалось.

Наконец терпение Буондельмонте иссякло — он изо всех сил ударил коня. Тот жалобно заржал, но побежал быстрее.

Через несколько минут всадник очутился у реки. Кругом было безлюдно и тихо — так тихо, что это показалось молодому человеку подозрительным. Остановившись, он некоторое время озирался по сторонам, а затем вновь двинулся вперёд.

Вдруг Буондельмонте почудилось, будто у статуи Марса мелькнула тень. Он резко обернулся. В то же мгновение из дома Амидеи выскочил какой-то человек, пронзительно засвистел и кинулся под ноги коню.

Арес взвился на дыбы, чуть было не проломив незнакомцу голову. Буондельмонте удержался в седле, но тут чьи-то руки схватили его сзади за пояс, с силой дёрнули — и молодой человек очутился на земле.

Из дома Амидеи выбежали ещё трое. Буондельмонте, впрочем, не было до этого дела, поскольку Моска Ламберти — это он напугал коня — бросился на него с кинжалом в руках. Молодой человек сумел увернуться, однако лезвие всё же оставило на его плече глубокую рану.

Не обращая внимания на боль и кровь, Буондельмонте поднялся с земли и схватился за ножны. Те оказались пусты! Кто-то торжествующе захохотал. Обернувшись, юноша увидел Одериго, который, пританцовывая, размахивал кинжалом.

Молодой человек кинулся навстречу Фифанти, но схватиться с врагом не успел — подоспели Амидеи, Уберти и Гангаланди. На него со всех сторон посыпались палочные удары. Один из них пришёлся в голову, и молодой человек потерял сознание.

Увидев это, Одериго закричал:

— Чёрт возьми! Стойте! Что вы наделали? Неужели он издох? Хорошенькая тогда выйдет месть — протыкать кинжалом мертвеца!

— Заткнись! — прорычал Ламбертуччо. — Это и моя месть тоже... Впрочем, раз уж ты не хочешь...

Амидеи не договорил и, выхватив кинжал из рук сообщника, несколько раз вонзил его в грудь Буондельмонте.

— Месть свершилась! — прохрипел мужчина. — А теперь уходим — скоро сюда сбегутся зеваки со всей округи.

С этими словами он быстро зашагал к своему дому.

Примеру вожака последовали остальные убийцы, лишь Одериго остался на месте — он всё не мог оторвать взгляда от поверженного врага.

Подумав немного, Фифанти достал свой собственный кинжал и полоснул Буондельмонте по венам — для верности. Затем сплюнул и отвернулся. Губы его растянулись в горделивой улыбке.

Вдруг острое лезвие вонзилось резануло Одериго по ногам. Он охнул и упал на колени. Следующий удар пришёлся в спину. Фифанти страшно вскрикнул и опрокинулся навзничь. Тьма ворвалась в его сознание, и в этом непроглядном мраке прозвучал чуть слышный голос Буондельмонте:

— Вот теперь ты и вправду убит моим кинжалом...

К месту разыгравшейся трагедии бежали Ламбертуччо и другие заговорщики, однако ни Буондельмонте, ни Одериго не знали об этом — оба были мертвы.

Амидеи набросился на тело врага и принялся вновь и вновь вонзать в бездыханное тело. Остановил его предостерегающий крик. Подняв голову, мужчина увидел Симоне да Волоньяно, который мчался на коне и потрясал коротким мечом. Чуть поодаль виднелись ещё несколько всадников.

Убийцы схватили труп Фифанти и побежали к дому, Симоне же остановился возле истерзанного тела друга, упал на колени и, не в силах сдержать слёз ярости, закрыл лицо ладонями.

Через час на месте убийства собралась толпа.

Все взоры были обращены на юную вдову, стоявшую на коленях у тела мужа, и двух женщин в чёрных платьях — Гвальдраду Донати и Лукрецию деи Буондельмонти.

Мария всматривалась в лицо погибшего супруга и что-то беззвучно шептала. Временами сквозь слёзы ей казалось, будто молодой человек улыбается. Перед мысленным взором её пролетали картины недолгой жизни вдвоём, и только сейчас она поняла, как счастлива была в эти несколько недель.

Вдруг кровь ударила в голову Марии, сердце забилось со страшной силой, и она прошептала:

— Месть... — От звуков этого голоса, дрожащего от ярости, многие содрогнулись. — Пусть убийцы моего мужа заплатят за своё злодеяние...

Не в силах больше терпеть, Мария разрыдалась.

По толпе прокатился глухой ропот. Один из молодых людей поднял с земли камень и швырнул в сторону жилища Амидеи. Примеру его тотчас последовали другие юноши — и начался настоящий обстрел дома. В дело шли любые предметы, попадавшиеся под руку.

В этот миг из-за угла появился пожилой слуга семейства Амидеи. Он спешил к статуе Марса, чтобы поглазеть на "несчастного, жестоко замученного юношу" — так твердили все кумушки на рынке, — даже не догадываясь, что виновником преступления является его господин. Увидев, что разгневанная толпа атакует дом Ламбертуччо, он на мгновение замер, а потом бросился наутёк. Однако было слишком поздно — старика заметил Сальвато Нерли.

— Друзья! — завопил он. — Вот прислужник негодяя и убийцы! Давайте расправимся с ним, если уж господин его спрятался в доме, словно собака в конуре!

В погоню за слугой пустились десятка два молодых людей.

Вскоре старик был пойман. Несчастного принялись избивать, не забывая при этом проклинать Амидеи, и вскоре он, несомненно, испустил бы дух, если бы не помощь Волоньяно: растолкав самых горячих молодых людей, Симоне очутился перед Нерли, который как раз занёс палку над головой слуги, готовясь нанести решительный удар, и толкнул его в живот. Сальвато не удержался на ногах и упал на землю.

— Ты сдурел?! — закричал он. — Совсем свихнулся?

— Зачем вы мучаете лакея? — спросил Волоньяно.

— Он служит Амидеи.

— И что с того? Разве слуги помогали своим господам убивать нашего друга?

— Не знаю.

— Тогда зачем нужно было чинить расправу над каким-то стариком?

Нерли ничего не ответил. Поднявшись, он отряхнулся, мрачно посмотрел на Симоне и зашагал прочь.

Слуга упал к ногам своего спасителя и попробовал их поцеловать. Волоньяно поспешно отступил и проворчал:

— Прекрати. Лучше спрячься где-нибудь и не попадайся на глаза моим приятелям.

Старик бросился наутёк, словно был уличным мальчишкой, Симоне же поспешил вернуться к статуе Марса, полагая, что не следует оставлять Сальвато без присмотра. Опасения его оказались ненапрасными: ещё издали молодой человек услышал, как Нерли своим пронзительным голосом призывает горожан взяться за оружие.

— Утопим улицы в крови убийц нашего родича и друга! — кричал Сальвато. — Пусть воды Арно станут багровыми, а берега — алыми! Разрушим до основания дома Амидеи и Уберти, посыплем солью места, где они стояли, ибо не должно остаться даже камня, который напоминал бы о негодяях, что вероломно напали на благороднейшего из жителей Флоренции!

Каждое новое слово молодого человека встречалось криками восторга.

Симоне едва пробился к нему и прошептал:

— Что за вином ты угостил меня вчера?

Нерли смутился:

— К чему такие вопросы?

— Ответь!

— Вином из Шампани — я ведь говорил...

— Я пил такие вина, и никогда после них меня не клонило в сон — да ещё такой беспробудный...

— К чему ты завёл этот разговор? — дерзко сверкнул глазами Сальвато.

Не обращая внимания на его слова, Волоньяно спросил:

— У тебя ещё осталась бутылка со вчерашним вином?

— Чёрт возьми! — со злостью вскричал Нерли. — Это начинает походить на допрос! Ты в чём-то подозреваешь меня?

— Отчего ты так разволновался? — усмехнулся Симоне. — Я ведь тебя не обвиняю... Просто ответь хоть на один из вопросов.

Сальвато схватился за оружие. Увидев это, сразу несколько человек бросились к молодым людям и встали между ними.

Нерли убрал кинжал обратно в ножны и прошипел:

— Ты уже дважды оскорбил меня, Симоне. Если бы не смерть нашего друга, я заткнул бы тебе глотку. А так... Живи пока! Но когда-нибудь ты ещё пожалеешь о своих словах.

— Даже не сомневаюсь в этом, — грустно улыбнулся Волоньяно.

Безмолвным наблюдателем описанных выше событий был Джансимоне. Молодой человек прятался в тени статуи Марса и изо всех сил сдерживал желание присоединиться к толпе, которая забрасывала камнями дом Амидеи. Впервые он задался вопросом: отчего Буондельмонте так любили горожане? Почему все они горюют столь же сильно, как и несчастная вдова? И зачем нужно было слушаться консула Альбицци?..

— Ты выполнял приказ синьора Иоанна... — шептал молодой человек, чтобы немного успокоиться.

Однако это лишь ещё больше усиливало смятение в душе Ферранте. Вспоминая поступки своего господина, он не мог не задуматься, верный ли выбор сделал, когда согласился служить человеку, считающему убийство единственным средством, способным привести к желанной цели. Да и разве благородна эта цель — навеки разрушить мир между флорентийцами? И что за дело жителям Рима до всего, творящегося в Тоскане? Неужели безумием, охватившим Вечный город, нужно заразить всю Италию, а борьбу между Папой и императором превратить в сотни междоусобных войн?

Но обиднее всего для Джансимоне было сознавать простую истину: он всю жизнь служил лишь игрушкой в чужих руках. И даже Альбицци превратил его в послушное орудие своей мести и жажды власти.

Не в силах больше терпеть, Джансимоне сорвался с места и помчался к дому синьора Луки. Поэтому он не увидел, как Симоне произнёс речь, призывая горожан к благоразумию и требуя, чтобы они не смели браться за оружие, пока не будет объявлено о начале войны с убийцами Буондельмонте. Слова его успокоили толпу, и хотя люди не спешили расходиться, никто больше не бросал камни в окна дома Амидеи и не проклинал негодяев, совершивших гнусное преступление. На улице воцарилась тишина — куда более зловещая, нежели рёв, исторгаемый тысячей глоток...

Ворвавшись в комнату Альбицци, Ферранте закричал:

— Теперь-то вы довольны, дьявол вас забери?! Конечно, мечта ваша осуществилась! Буондельмонте мёртв — можно вздохнуть спокойно! Однако прежде чем я уеду, ответьте, почему вы так его ненавидели!

— Что с вами? — пробормотал консул.

— Я в ярости! Вы впутали меня в свои грязные дела!

— Ошибаетесь. Это интриги вашего господина, а не мои.

— Я не хочу больше знать ни вас, ни синьора Иоанна, ни кого другого! Просто мечтаю никогда больше не ступать по этой земле, где пятеро человек нападают на одного и кромсают кинжалом мёртвое тело!

— Поступайте, как посчитаете нужным, — пожал плечами Альбицци.

— Так я и сделаю. И ещё... Заберите ваш чёртов приказ — он жжёт мне кожу! — Ферранте запустил руку под полу плаща, однако пальцы его схватили лишь пустоту. — Что такое? Куда делась эта проклятая бумажка?..

Синьор Лука взволнованно посмотрел на компаньона:

— Бог мой, неужели вы потеряли приказ?

— Похоже, так и есть.

— Господи! Вы хоть понимаете, что натворили? — Голос Альбицци дрогнул. — Если приказ попадёт кому-нибудь в руки...

— Ах, мне-то что за дело до ваших трудностей?! — оборвал консула молодой человек. — Я выполнил задание и могу хоть сейчас возвращаться домой. А вы наслаждайтесь войной между горожанами, которых мы с вами так ловко рассорили друг с другом.

Консул бросил на молодого человека взгляд, полный ненависти:

— Вы зря смеётесь, мой юный компаньон. Подумайте сами. Приказ, написанный мной, на деле не имеет никакой силы. Подписать его мог лишь подеста. Поэтому человек, который найдёт бумагу и отдаст синьору Герардо, уничтожит меня. Изгнание — вот лучшее, на что я смею надеяться... — Увидев улыбку на губах собеседника, он заскрежетал зубами. — Но что случится, если приказ всё же попадёт к Сальванелли? Лишь бог знает, что на уме у этого негодяя. И если вдруг он возненавидит вас...

Альбицци развёл руками.

— Зачем же вы, — недоверчиво усмехнулся молодой человек, — состряпали приказ, если можете поплатиться жизнью за такой поступок?

— Лишь так я покончил бы с Буондельмонте!

— А вместо этого подписали себе приговор.

— Э, нет! — с кривой ухмылкой возразил консул. — Если Сальванелли и оказался бы в руках правосудия, он никогда не проговорился бы о приказе.

— Почему?

— Тогда я сам оказался бы арестован, а этому негодяю нужна моя помощь... — Синьор Лука нервно рассмеялся. — Впрочем, и мне пришлось бы поспешить, чтобы спасти мерзавца — вдруг он, разуверившись во мне, отдал бы бумагу Орланди?

— Славно придумано! — восхитился молодой человек. — Жаль только, сам Господь вмешался в ваши планы и решил покарать за все злодеяния.

— Повторю ещё разок, — промурлыкал консул. — Сальванелли может найти приказ. Скажу больше. Скорее всего, так и случится.

— Значит, мне нужно побыстрее уехать в Рим?

— Нет. Постарайтесь отыскать приказ раньше Сальванелли.

Молодой человек в задумчивости почесал подбородок:

— Чёрт возьми, до чего же хочется домой! В Риме я не побоюсь встречи с десятью такими, как этот тупоумный лысый бандит. Нет, не желаю я спасать вашу шкуру... — Глаза его сверкнули. — Но, пожалуй, и сейчас помогу вам, дорогой компаньон. В последний раз.

— Вы правильно поступаете, — кивнул консул.

Джансимоне брёл по улице, в задумчивости опустив голову, когда кто-то окликнул его. Обернувшись, молодой человек увидел слугу в кафтане цветов семейства Нерли.

— Ты не узнал меня? — насмешливо спросил тот. — Прошёл мимо, словно я — какое-нибудь дерево, а не давний твой приятель!

Феррате вздрогнул, сощурился, а затем радостно рассмеялся:

— Джаннино!

— Джансимоне!

И молодые люди, бросившись навстречу друг другу, обменялись крепким рукопожатием.

Часть 3

РАСПЛАТА

Глава 1

ДРУЖЕСКАЯ БЕСЕДА

Некоторое время Джансимоне с улыбкой разглядывал возникшего словно из-под земли приятеля. Мы же, пока он приходит в себя после радостной встречи, расскажем немного о Джаннино, который только сейчас появился на страницах нашей книги.

Джаннино был лет на пять старше Ферранте и некогда тоже служил синьору Колонна. Больше того, считался любимцем своего господина.

Видимо, именно эта чрезмерная любовь покровителя и вера его в способности столь драгоценного слуги чуть не сыграла с молодым человеком злую шутку. Колонна, похоже, всерьёз стал считать Джаннино неуязвимым и неуловимым и с каждым разом давал ему всё более опасные задания, из которых тот едва выбирался живым. Спасение пришло внезапно: на службу к синьору Иоанну поступил Джансимоне — и внимание честолюбивого римлянина разделилось пополам.

Джаннино было поручено посвятить новичка во все тонкости искусства решать любые трудности с помощью кинжала, и вскоре между молодыми людьми завязалась дружба, лишь крепчавшая с каждым днём и с каждым новым поручением господина.

— Если продолжите верно служить мне, — говорил Колонна, — если останетесь сильными и отважными, когда-нибудь я смогу повелевать всей Италией — и вы вместе со мной!

Однако три года назад синьор Иоанн пожелал расправиться с давним врагом — кардиналом Орсини. Прелат тогда путешествовал по Италии, щедро раздавая благословения простолюдинам, бенефиции и золото — друзьям, и не скупясь на обещания возможным союзникам.

С тех пор от Джаннино не было вестей, Орсини здравствовал и поныне, досаждая синьору Колонна, поэтому все решили, что молодого человека нет в живых. Джансимоне долго ходил сам не свой, и даже синьор Иоанн временами делал вид, будто смахивает набежавшую невольно слезу...

Полагаю, теперь читателям понятно, отчего Джансимоне так обрадовался встрече со своим "погибшим" другом и по какой причине столь внимательно рассматривал его.

Приятель Ферранте и впрямь сильно изменился. На щеках его чернела короткая борода, лицо было загорелым, словно у мавра, а лоб изрезали отнюдь не юношеские морщины. Ко всему прочему, Джансимоне почудилось, будто Джаннино стал выше на целую голову и вдвое шире в плечах. А ведь когда-то он прекрасно изображал изнеженного юнца-аристократа, не державшего в руках ничего тяжелее деревянного меча!

— Любуешься? — усмехнулся Джаннино, который без труда прочёл мысли Ферранте. — Я несказанно признателен монсеньору Орсини — благодаря его заботе меня теперь можно продать кому-нибудь под видом раба из Аравии...

— Постой! — перебил его Джансимоне. — Рядом есть славный кабачок. Давай-ка поговорим там, в обществе винных бутылок, а не посреди улицы.

— Едва ли моего жалования слуги синьора Сальвато хватит, чтобы устроить богатое пиршество.

— Я заплачу! — воскликнул Джансимоне. Затем пробормотал: — Слуга синьора Нерли. Надо же... Постой, это ведь тебя я видел у собора Дуомо за несколько дней до свадьбы Буондельмонте и Катарины?

— Кого же ещё? — ухмыльнулся Джаннино. — Ох, и выпучил ты глаза, когда меня заметил!

— Ещё бы!.. Впрочем, идём поскорее в кабачок — там ты всё расскажешь.

Джаннино покосился на друга и произнёс, сдерживая улыбку:

— Да ты, вижу, многому научился. Стал осторожен. Про себя ничего не рассказываешь, только у меня всё выпытываешь.

— Конечно! — рассмеялся Феррате. — Ты ведь сам говорил: "Одна из самых важных вещей в нашем деле — умение вызвать человека на откровенность".

Спустя пару минут молодые люди уже сидели в кабачке, где хозяйничал мужчина средних лет, чей вид наводил на мысль, что не всегда владелец заведения вёл жизнь честного горожанина.

Дожидаясь, когда принесут вино и жареное мясо, Джаннино поведал о своей неудачной попытке убить кардинала Орсини.

— Это не прелат, а настоящий бандит! — не скрывая восхищения, говорил молодой человек. — Представь только, в свите его — одни головорезы, каждый из которых носит под сутаной кольчугу! Да и сам кардинал не снимает её даже ночью.

Замысел Джаннино был раскрыт, и Орсини, помучив немного незадачливого убийцу, отправил его на попечение венецианскому дожу, а тот, в свою очередь, продал на одну из галер, принадлежавших рыцарям-храмовникам. Через два года на судне разгорелось восстание. Джаннино очутился на свободе, но прошло немало месяцев, прежде чем он, постигнув тайны многих профессий — от грузчика до лесного разбойника, — вернулся на родину.

Иоанн Колонна при виде любимца страшно обрадовался... и приказал отправляться во Флоренцию.

Закончив рассказ, Джаннино обратился к приятелю:

— Теперь моя очередь задавать вопросы. Объясни-ка, зачем ты напялил на себя лохмотья? Решил притвориться нищим? Дешёвый ход...

— Нет, конечно, — покраснел Ферранте.

— Тогда отчего ты так выглядишь?

— Подрался с учеником одного ювелира. Этот мальчишка вечно мешался у меня под ногами.

Джаннино удивлённо присвистнул:

— Подрался?! Да ты, оказывается, стал забиякой! Зря — ненужных драк следует избегать, чтобы не привлекать лишнего внимания.

— Я и сам знаю это, — поморщился Джансимоне. — Никогда не размахиваю кулаками без серьёзной причины. Но мальчишка действительно вывел меня из себя. — Понизив голос, он произнёс: — Если бы не этот наглец, я давно вернулся бы в Рим...

— ...получил заслуженную награду...

— ...купил домик у моря...

— ...и зажил бы спокойной жизнью, — со смехом закончил Джаннино. — Чёрт возьми, твои мечты и мои совпадают до мелочей! После галер я стал ценить домашний уют. Право, давно пришло время уйти на покой. Двадцать семь — почти старость в нашем деле!

— Да уж, — вздохнул Феррате. — Если вспомнить, сколько всего ты перенёс за годы службы...

— Удивительно, что я прожил так долго? — усмехнулся молодой человек.

— Да. Это настоящая милость Господа...

Некоторое время друзья молча пили вино, затем Джансимоне спросил:

— Как ты стал слугой Сальвато Нерли?

— О, это было несложно сделать! Наш покровитель сообщил, будто вы с консулом Альбицци сговорились... — Джаннино подождал, пока мимо пройдут двое подозрительных мужчин, — ...сговорились убить синьора Буондельмонте, и попросил помочь, не показываясь, однако, никому на глаза. Незачем было знать синьору Луке, что у тебя есть сообщник.

Ферранте придвинулся поближе, чтобы не упустить ни слова из рассказа приятеля. Тот чуть слышно продолжал:

— Когда я приехал во Флоренцию, то потратил несколько дней, шлясь по тавернам и кабачкам. Вскоре мне стало ясно, что злейший враг Буондельмонте — Скьятта дельи Уберти, а его, в свою очередь, люто ненавидит Сальвато Нерли. Только вот, во-первых, силёнок у Нерли маловато, чтобы напасть на такого могучего противника, а во-вторых, кровопролития не желает Буондельмонте. Ты ведь заметил, что враги Уберти только трепали языками? Хвастали, как пустят кровь Скьятте, но сами даже за кинжал ни разу не схватились?

— Да, ты прав...

— Сальвато, сознавая собственное бессилие, злился всё больше, и понемногу ненависть его обратилась на Буондельмонте: "Кто сдерживает ярость молодёжи? Кто не даёт зазвенеть клинкам? Только он один!"

— И ты решил встретиться с Нерли?

— Да. Передал ему деньги нашего покровителя и наобещал золотые горы, если Буондельмонте умрёт. Нерли обрадовался, что сможет избавиться от "приятеля", да ещё и неплохо заработать на предательстве.

— Чёртов негодяй!

— Отказ Буондельмонте жениться на Катарине пришёлся весьма кстати. Выждав несколько дней, Сальвато явился к Ламбертуччо и предложил свою помощь.

— И Ламбертуччо согласился? Я думал, он — человек чести...

— Амидеи долго колебался, — усмехнулся Джаннино. — Продолжалось это, пока к нему не пожаловал я — с десятью тысячами лир в кармане и с заверениями нашего покровителя в вечной дружбе на устах. Тут уж Ламбертуччо позабыл об угрызениях совести — сразу смекнул, какую выгоду сулит союз с синьором Иоанном. Болван! Неужели поверил, что глава семейства Колонна свяжется с каким-то аристократишкой?.. А чем всё закончилось, ты знаешь. Буондельмонте мёртв — и мы можем возвращаться домой.

— Да, — пробормотал Феррате, — Буондельмонте погиб, и груз этот ещё долго будет меня тяготить.

— Вот так дела! — изумился Джаннино. — Почему?

— Понимаешь... Никогда раньше я не встречал человека благороднее и великодушнее... Наверное, предложи мне Буондельмонте место своего слуги, я без раздумий покинул бы нашего покровителя.

Джаннино вытаращил глаза:

— Ты ведь всегда считал синьора Иоанна величайшим человеком Италии!

— Теперь так не думаю.

— Боюсь представить, что случилось бы, узнай он о твоих словах... Впрочем, хватит печалиться! Прошлого не воротишь — Буондельмонте не воскресить запоздалым раскаянием. Пора возвращаться в Рим. Меня, по правде сказать, утомил этот город. Жизнь здесь иная, да и люди какие-то странные — нигде таких не встречал.

— Я не уеду из Флоренции, — покачал головой Ферранте. — Осталось ещё одно дельце...

— А нельзя просто плюнуть на него? У меня недоброе предчувствие. Если мы задержимся ещё немного, то, наверное, никогда уже не выберемся отсюда.

Джансимоне развёл руками:

— Нет, это дело я должен закончить в любом случае. Надеюсь, тогда память обо мне надолго сохранится в сердцах флорентийцев.

— Ладно, поступай, как знаешь. Только сперва расскажи обо всём — вдруг пригодится моя помощь?

— Объясню, но не здесь и не сейчас. Мы слишком заболтались, и половина кабачка, должно быть, знает все наши секреты. Скажу только, что Альбицци написал приказ и попросил передать его Сальванелли. Бумага исчезла по моей вине, и я хочу исправить свою оплошность.

— Ты возьмёшься помогать консулу?

— Нет, — хитро сверкнул глазами Джансимоне.

— Ах, вот в чём дело...

Молодые люди переглянулись и обменялись понимающими улыбками.

— У тебя нет догадок, куда делась бумага?

— Нет. Ничего не приходит в голову, — пожаловался Ферранте.

— Ну и болван же ты! — расхохотался Джаннино.

— Почему?

— Подумай сам. Памятью Господь тебя наделил отменной — значит, забыть приказ ты не мог, как и потерять где-нибудь. Значит, случилось некое событие, из-за которого ты на несколько минут позабыл обо всём на свете.

— Ну конечно! — хлопнул себя по лбу Ферранте. — Я выронил приказ, когда дрался с мальчишкой-ювелиром. Вот тупица!

— А я о чём? Настоящий болван!

Терпеливо дождавшись, пока приятель назовёт себя всеми бранными словами, какие только были известны в те времена, Джаннино спросил:

— И что теперь ты собираешься делать?

— Пока не знаю. Наверное, схожу в мастерскую и попробую договориться с мальчишкой. Деньги у меня остались... Только бы он не вздумал строить из себя гордеца!

— Да, надеюсь, жадность и на сей раз окажется сильнее гордости. Довольно мы пролили крови — пришло время остановиться...

Молодые люди расплатились за выпивку и покинули кабачок. При этом друзья даже не взглянули на мужчину, который сидел за соседним столом и, пряча лицо под капюшоном, жадно ловил каждое слово, произнесённое ими.

Выждав с минуту, мужчина тоже вышел на улицу и быстро зашагал к дому синьора Луки. При этом он снял капюшон, не считая нужным и дальше скрывать свою личность.

Соглядатаем оказался Пьетро, верный слуга консула Альбицци.

Глава 2

НАЧАЛО ВОЙНЫ

В мастерской Стефано Фелицци царило уныние.

Ювелир сидел за столом, подперев ладонью щёку, и невидящим взором смотрел в окно. Подмастерья сгрудились в углу и о чём-то шептались, стараясь не отвлекать мужчину от тяжёлых раздумий.

Франческо ходил из угла в угол и едва сдерживал слёзы. То и дело ему вспоминалась прежняя ненависть к Буондельмонте и приключения, которые он пережил: нападение ночных убийц, давку в церкви Сан-Стефано, чудесное спасение от лап флорентийского правосудия...

Внезапно Фелицци изо всех сил вонзил нож в крышку стола и воскликнул:

— Проклятье! Человек, который мог бы сделать Флоренцию самым лучшим городом мира, — убит! И кем? Какими-то жалкими трусами, способными напасть на своего врага лишь впятером! Никогда я не встречал такой несправедливости.

— Во всяком случае, говорят, будто Одериго Фифанти тоже погиб... — осмелился вставить Петруччо.

— И что с того? Какое мне дело до смерти этого никчёмного пьяницы? Разве это воскресит Буондельмонте? — Устремив взор к потолку, Стефано простонал: — О, как бы мне хотелось изрубить на куски Ламбертуччо и всю его свору!

Чтобы ювелир позабыл о своих кровожадных намерениях, Франческо положил на стол свиток с предсказанием метра Юрбена. Фелицци машинально развернул его и стал читать, однако через минуту отбросил рукопись в сторону.

— Ну конечно! — усмехнулся он. — Знаешь, Франческо, ради чего мы заплатили уйму денег? Чтобы прочесть лживые уверения мошенника, который уверяет, будто меня ждёт долгая и счастливая жизнь. Послушай только...

"Расположение звёзд при рождении является весьма благоприятным и свидетельствует о долгих летах, проведённых в счастье и достатке, а также о многочисленных талантах сего человека, которые помогут ему совершить немало славных деяний. Особую склонность он будет иметь к ювелирному делу или зодчеству, но кроме того, если пожелает, сможет стать менялой..."

Последние слова утонули в хохоте подмастерьев.

— Этот астролог, похоже, неплохо осведомлён о "славных деяниях" своих посетителей, — передёрнул плечами Стефано. — Но больше всего меня забавляет упоминание о "долгих летах". Вообще-то, мало кто из флорентийцев живёт столько, сколько уже прожил я...

— Полагаю, метр Юрбен утверждает всё же, что вас ждёт ещё много лет жизни, — сказал Франческо.

Фелицци взял пергамент, намереваясь разорвать его и выбросить, но вдруг издал изумлённый возглас:

— Да тут есть ещё и приписка!

"Остерегайтесь первых майских дней и в особенности избегайте всего, что связано с огнём..."

— Значит, не обманула колдунья... — прошептал ювелир и выронил свиток.

Повисла тишина. Потекли тягостные минуты, во время которых никто не решался прервать молчание.

Наконец Сантино, переглянувшись с приятелями, подошёл к Фелицци и протянул ему приказ, оброненный Джансимоне.

— У нас есть ещё одна занятная вещица...

— Что это? — безразлично спросил ювелир.

— Об этом мы хотели спросить у вас.

Пробежав бумагу взглядом, Стефано вмиг позабыл о зловещих предсказаниях.

— Вот так дела! — воскликнул он. — Приказ с подписью самого консула Альбицци! И хочу заметить, весьма любопытный приказ...

— Почему? — спросил Франческо.

— Такую бумагу может скрепить подписью только подеста. Мне она напомнила весьма двусмысленные приказы некоторых государей, когда нужно расправиться с каким-нибудь могущественным врагом, чьё убийство может наделать слишком много шума. Вот и пользуются, чтобы не писать "убейте такого-то синьора", расплывчатыми фразами, понятными лишь людям, которые знают истинные цели своего повелителя.

— А ещё неясно, к кому должен был попасть этот приказ, — вздохнул Сантино.

— А ещё, — усмехнулся ювелир, — мне хотелось бы узнать, откуда он взялся у вас.

Сантино воинственно сверкнул глазами и пустился в рассказ о поединке между Джансимоне и Франческо, причём последний, по его словам, показал себя настоящим героем древности и обратил противника в постыдное бегство.

Когда поток красноречия, извергавшийся с уст юноши, иссяк, в разговор вмешался Марко:

— А что теперь делать с бумагой? За неё можно выручить неплохие деньги...

— Я сам это решу, — отрезал Фелицци.

Встав из-за стола, он отправился в свою комнату. Джаспирини последовал за ним.

— Что ещё? — поморщился ювелир.

— Синьор Стефано, у меня зубы разболелись... — прохныкал Марко.

— Сходи к лекарю, — рассеянно ответил Фелицци. — Мне нужны здоровые подмастерья, а не воющие от боли.

Марко горячо поблагодарил его и выбежал из мастерской. Стефано же, оставшись один, повертел приказ в руках — и разорвал на мелкие кусочки.

Тишину, царившую в доме семейства Буондельмонти, безо всякого преувеличения можно было назвать мёртвой: бесшумно передвигались слуги, люди, желавшие поддержать синьору Лукрецию, молча проходили в комнату её сына, прежде всегда залитую яркими лучами солнца, теперь же обитую чёрной тканью и озарённую пламенем одинокой свечи. Тело молодого человека покоилось на устланном красным бархатом ложе.

Мать Буондельмонте, сгорбившись, сидела перед кроватью. По правую руку от неё стояла синьора Донати, постаревшая разом лет на десять.

Впрочем, чувства женщин разнились. Полагаю, несложно догадаться, что творилось в сердце синьоры Лукреции, потерявшей любимого сына. А вот душу синьоры Гвальдрады переполняла ярость — брак, представлявшийся таким удачным и обещавший необычайную выгоду, на деле принёс только горе и разочарование. И теперь госпожа Донати проклинала всех на свете: Буондельмонте — за беспечность, Амидеи и Фифанти — за мстительность, Уберти — за властолюбие, себя же — за глупость.

"А ещё этот негодяй Альбицци... — думала женщина. — Что он толковал про месть семейству Буондельмонти?.."

Стоило женщине вспомнить о консуле, как в дверях появился сам синьор Лука. Мужчина был облачён в чёрное одеяние, лицо его выражало искреннее сочувствие.

Подойдя к ложу, Альбицци снял крохотную шапочку и некоторое время постоял с непокрытой головой, глядя в лицо поверженного врага и горько вздыхая.

Отдав почести молодому человеку, консул подошёл к синьоре Лукреции и прошептал несколько ободряющих слов.

— Ах, Лука! — чуть слышно ответила женщина. — Как жаль, что мы нашли время поговорить лишь сейчас! Сколько лет ты здесь не появлялся? Десять? Пятнадцать? Да, наверное, ещё больше... А ведь я всегда хотела извиниться...

— Что вы, синьора Лукреция!

— Нет, не возражай! Из-за меня погиб твой отец. Груз этот до сих пор тяготит мою душу.

— Незачем вспоминать прошлое, — смущённо пробормотал Альбицци.

Женщина продолжила:

— Помнишь, как мой муж получил должность консула? До чего же он был счастлив — тогда ведь ещё не было подесты, и консулат решал судьбы флорентийцев и всего города... К несчастью, супруг полагал, что такая высокая должность даёт право творить всё, что взбредёт в голову. Даже сводить счёты с врагами. А главным своим недругом он считал твоего отца, который когда-то любил меня, но затем отказался жениться из-за крошечного приданого...

— Ох, зачем вы это говорите?! — пролепетал консул и бросил осторожный взгляд на синьору Гвальдраду.

Синьора Лукреция не без гордости — похоже, в сердце её до сих пор было живо женское тщеславие — произнесла:

— Через год после свадьбы твой отец вдруг сделал мне несколько подарков. Караулил на пути в церковь, следовал по пятам, если я отправлялась куда-нибудь. А как-то раз явился сюда, когда мужа не было дома, и стал говорить, что жить не может без моей любви. Я рассмеялась ответ и вскоре забыла об этой истории, да и твой отец больше не тревожил меня...

— Я знаю, что было дальше!

— Один из слуг проболтался моему супругу. Тот пришёл в ярость и, поразмыслив, составил дьявольский план: шепнул несколько слов приятелю — консулу от цеха шерстяников. Мол, за отцом твоим водятся мелкие грешки и не худо бы его проучить... — Синьора Лукреция не замечала ничего вокруг. Казалось, она вновь переживает события сорокалетней давности. — И что же? Благодаря "грешкам" синьора Альбицци цех шерстяников недосчитался громадной суммы! На "преступника" наложили штраф — такой большой, что и за десять лет не выплатишь... Через несколько дней твоего отца нашли мёртвым. На столе лежала записка, где говорилось, что виной всему — неразделённая любовь. Никто этому, конечно, не поверил, а некоторые даже шутили, что страсть к богатству в сердцах флорентийцев сильнее любви к женщине... Негодяи!

Синьора Лукреция закрыла лицо руками. По щекам её заструились слёзы. Консул сжался под пристальным взглядом госпожи Донати.

— Надеюсь, ты простишь меня? — всхлипнула синьора Гвальдрада.

— Я не держу на вас зла... — выдавил Альбицци.

— Ложь! — вскричала синьора Гвальдрада. — Не слушайте этого лицемера! Он говорил, будто давно вынашивает мстительные замыслы.

— Клевета... — пролепетал консул.

— О разговоре нашем знает добрая половина моих служанок.

Консул на секунду вновь обрёл привычное самообладание и состроил презрительную гримасу:

— Неужели можно верить речам каких-то жалких простолюдинов? Они оговорят родную мать за пару серебряных монет.

— А вы разве не пользуетесь их помощью, когда желаете узнать что-нибудь важное?

Вдруг синьора Лукреция схватилась за голову и простонала:

— О, как я ненавижу этот город! Почему здесь никому нельзя верить?

— Мне, — закричал Альбицци. — Вы можете верить мне!

Пропустив его слова мимо ушей, женщина вскочила со скамьи и выбежала прочь.

— Вот, значит, какова ваша дружба! — вне себя от гнева накинулся консул на синьору Гвальдраду.

— Вот, значит, какова ваша честность! Обманывать несчастную вдову — это же просто омерзительно!

— И вы обвиняете меня во лжи? — задохнулся от возмущения Альбицци.

— Да. И не только. Уверена, в голове вашей сокрыто ещё немало грязных замыслов, и я буду молить Господа, чтобы когда-нибудь он покарал вас... А теперь уходите! Я не хочу, чтобы рядом с телом моего зятя находился человек, который желал его погибели.

Альбицци поспешил к выходу, кусая губы от злости. Насладиться заслуженным триумфом ему так и не удалось.

На следующий день из дома Буондельмонте вышла мрачная процессия. Возглавляли её монахи в чёрных рясах; несколько человек тащили носилки с телом молодого человека, укрытым белой тканью; следом брели две дюжины плакальщиков. Позади двигалась настоящая людская река: три несчастных вдовы — синьора Лукреция, синьора Гвальдрада и Мария, — и Симоне да Волоньяно вместе с ними, десятки родичей и друзей Буондельмонте, сотни знатных горожан и тысячи простых флорентийцев. Заметим, что многие из участников шествия были вооружены.

Среди этой разношёрстной толпы можно было различить синьора Стефано и его подмастерьев — всех, кроме Марко, который сказался нездоровым. Особо выделялся Петруччо — молодой человек сжимал в руках дубинку и жадно оглядывался по сторонам, словно ждал только случая, чтобы пустить её в ход.

Преодолев улицы Санта-Мария и Калимала, процессия достигла дома Моски Ламберти. Поднялся глухой ропот, прокатился по людскому потоку, словно волна, и понемногу стих — никому не хотелось омрачать кровопролитием день прощания с самым блистательным юношей Флоренции.

Через десять минут похоронный кортеж остановился у собора Санта-Репарата. В воротах уже ждал сам епископ, окружённый толпой священнослужителей рангом пониже.

Читатель никогда не узнал бы в величественном мужчине, взиравшем на флорентийцев со ступеней храма, скромного прелата, приходившего в ужас от ругательств Ламбертуччо во время церемонии в церкви Сан-Стефано. Месяц назад епископу был пожалован титул Почётного Прелата Его Святейшества, и он решил вести себя подобающе столь высокому званию.

Рядом с епископом стояли подеста и все шесть консулов.

Тело Буондельмонте внесли в собор. Следом печально потянулись родственники погибшего и лучшие его друзья. Под сводами храма зазвучали слова молитвы.

Едва богослужение окончилось, из-за угла показалась ещё одна похоронная процессия. В первую секунду это вызвало некоторое замешательство, однако уже через мгновение повисшая было тишина сменилась яростным воем — кортеж возглавляли Ламбертуччо, Скьятта и Моска, а на носилках покоилось тело Одериго Фифанти.

Сальвато Нерли выхватил из ножен меч и закричал:

— Смотрите! Вот они — убийцы нашего друга! Я верю, душа Буондельмонте упокоится с миром, если в такой день прольётся их кровь! Вперёд!

Приятели Сальвато обнажили оружие и бросились на врагов, однако путь им преградили испуганные горожане, плотным кольцом сомкнутые вокруг Дуомо. В дело пошли кулаки и рукоятки мечей, но когда молодые люди выбрались из толпы, их встретили десятки клинков — Амидеи вместе с соратниками уже успел приготовиться к смертельной схватке.

Мечи скрестились. На землю брызнула первая кровь.

Из собора выбежал Симоне и стал призывать всех к спокойствию. Его не замечали: одни горожане бросились к Баптистерию, другие — к улице Проконсуло. Тогда Волоньяно ринулся в самую гущу толпы, даже не задумываясь над тем, что никто всё равно не услышит его слов.

Подеста и консулы, появившись на ступенях храма, растерянно переглянулись. Епископ прокричал что-то, но голос его сорвался. Тогда священнослужитель скрестил руки на груди и стал сурово глядеть на метавшихся в панике людей.

Между тем, чаши весов начали клониться в сторону друзей Ламбертуччо. Уберти носился среди бойцов, словно сумасшедший, выкрикивал имя Нерли и клялся, что отрубит молодому человеку голову. Сальвато же, едва завязалось настоящее сражение, поспешил перейти в арьергард своего отряда.

Увидев это, Волоньяно оставил бесполезные попытки навести хоть какой-то порядок и вместе с несколькими юношами бросился на выручку приятелям. Впрочем, разобрать в этом беспорядке, где — друзья, а где — враги, было почти невозможно...

Единственными, кто ни на секунду не терял самообладания, были подмастерья, ведомые синьором Стефано. Отступление они производили в полном боевом порядке, лишь иногда пуская в дело дубинку Петруччо.

Внезапно Франческо издал крик ужаса и бросился к двум распростёртым на земле телам — юноша узнал Симонетту и синьора Чезаре. Стефано поспешил на помощь ученику, и вскоре Антоньоли со слабым стоном приоткрыл глаза и даже попробовал улыбнуться. Симонетта продолжала лежать без чувств.

В это время неподалёку развернулось настоящее сражение: четверо соратников Ламбертуччо напали на двоих людей Сальвато. Последние не выдержали натиска и, побросав оружие, убежали прочь.

Один из мечей упал к ногам Франческо. Молодой человек взял его в руки.

Увидев это, какой-то юнец, разгорячённый битвой, кинулся навстречу Франческо. Тот неловко отразил один удар, едва увернулся от второго... Вскоре он, наверное, оказался бы убит, не вмешайся в дело Фелицци: схватив пригоршню земли, ювелир бросил её в глаза нападавшему, а затем вырвал меч из рук ученика и приготовился к поединку.

Враг синьора Стефано потратил несколько секунд, чтобы прийти в себя, а затем занёс меч над головой, издал победный клич — и обрушил на мужчину страшный удар. Со звоном скрестились клинки. Ко всеобщему удивлению, оружие не вылетело из рук Фелицци; больше того, в следующее мгновение ювелир сам принялся наступать.

Вскоре противник синьора Стефано оказался ранен: сначала в плечо, затем — в грудь. Не в силах справиться с этими яростными атаками, он оступился, и, упав, выронил меч.

Фелицци остановился — он не желал убивать врага. Тот поспешно вскочил на ноги, как вдруг перед ним словно из-под земли вырос Сальвато.

— Получай!

Несчастный рухнул под ноги Нерли, захлёбываясь кровью.

— Что ты наделал?! — воскликнул Фелицци. — Теперь начнётся настоящая война!

— А ты боишься, ювелир? — расхохотался Сальвато. — Тогда запрись в вонючей мастерской, забейся в самый грязный угол и не суйся на улицу!

Нерли помчался дальше, размахивая мечом и крича во всё горло, что он убил одного из людей Ламбертуччо. Фелицци побледнел и сделал было несколько шагов, намереваясь догнать молодого человека и отомстить за оскорбление, однако его остановил радостный возглас Франческо — к Симонетте вернулось сознание.

О Сальвато тотчас позабыли. Все принялись хлопотать вокруг девушки и её отца, словно те были особами королевской крови.

— Спасибо вам, — произнёс синьор Чезаре. — Помощь пришлась всегда кстати. Вы всегда сможете рассчитывать на мою благодарность — я с радостью откликнусь на любую вашу просьбу.

— Как вы себя чувствуете? — спросил синьор Стефано.

— Превосходно!

Антоньоли вскочил с земли, сделал несколько шагов — и застонал от боли:

— Ох, кажется, ногу подвернул...

— Не беда, — пожал плечами Фелицци. — Мы проводим вас домой.

Повинуясь приказанию ювелира, Франческо и Петруччо подставили синьору Чезаре свои плечи, и мужчина сумел идти — пусть медленно, чуть не скрежеща зубами от боли, но всё же двигаться вперёд. Фелицци предложил свою руку Симонетте, у которой после удара о землю кружилась голова, позади них пристроились подмастерья — и вся эта живописная процессия направилась к дому Антоньоли.

Во время пути с губ Симонетты ни на секунду не исчезала улыбка, то и дело звучал её смех — так девушка пыталась скрыть смущение, вызванное присутствием Франческо. Молодой человек тоже чувствовал себя не слишком уютно: уши его покраснели, на щеках выступил румянец, который разгорался ещё ярче, когда подмастерья начинали хихикать и о чём-то шептаться.

Внезапно синьор Чезаре бросил на Франческо виноватый взгляд:

— Я давно хотел извиниться... — Юноша растерянно посмотрел на Антоньоли. Тот изогнул бровь: — Неужели вы забыли, как возле моего дома вас арестовали стражники?

— О, про такое едва ли забудешь! — расхохотался Франческо. — Вся эта история изрядно меня повеселила!

— "Повеселила"?!

— Да. Никогда я так не смеялся во время встречи с патрулём!

— Но ведь вас отвели в тюрьму! Что же тут смешного?

— Меня выручил синьор Буондельмонте... — ответил юноша. Голос его дрогнул. — Подкупил стражников. Представляете?!

Синьор Чезаре опустил голову:

— К собственному стыду, вынужден сознаться: это я подговорил соседа натравить на вас собаку, а стражников — отыскать причину для ареста... И теперь... теперь я хочу сказать, что вы всегда будете желанным гостем в моём доме — что бы ни случилось.

Сердце молодого человека затрепетало от радости.

— Благодарю... — выдавил он.

— Через три дня, — продолжил Антоньоли, — я устраиваю скромное пиршество в честь Майского праздника. Вы согласны провести несколько часов вместе со мной... и с моей дочерью?

Повисло неловкое молчание. Симонетта, увидев растерянность молодого человека, прикрыла ладонью губы, чтобы спрятать улыбку.

Очнулся Франческо, лишь когда кто-то ткнул его в бок.

— Конечно! — воскликнул он. — Я непременно приду!

Помощь Симоне и его приятелей не только спасла людей Сальвато от разгрома, но и позволила Нерли считать себя победителем, поскольку Ламбертуччо, увидев, что с такими многочисленными противниками ему не справиться, приказал отступить. Это, впрочем, не слишком огорчило Амидеи.

— Что ж, не беда, — пожав плечами, сказал он взбешённому неудачей Скьятте. — Зато никто из наших людей не погиб. Раны же, полученные в честном бою, лишь украшают настоящих рыцарей.

В это время к Ламбертуччо подошёл Джованни — тот самый племянник, пытавшийся когда-то отравить Буондельмонте. Прерывающимся от волнения голосом он сказал:

— У меня плохие новости... Погиб ваш двоюродный брат, синьор Скьятта...

— Козимо? — расширенными от ужаса глазами посмотрел на него Уберти.

Молодой человек кивнул в ответ.

Скьятта застонал и принялся бить кулаком по стене дома, возле которого происходил разговор.

— Проклятье! — кричал он. — Чёртов Буондельмонте! Даже сейчас он отомстил мне! И почему только этот ублюдок мёртв? Я мог бы отрезать ему голову и хоть так отплатить за гибель Козимо!.. Проклятье...

— Ты и сейчас можешь отомстить, — заметил Ламберти. — Нужно только узнать, кто убил твоего брата.

— Клянусь, я обязательно выясню это! — с жаром воскликнул Джованни.

— А я, — подняв взор к небу, сказал Уберти, — клянусь, что стану сражаться с семейством Буондельмонти, всеми их родичами и друзьями, пока последний мой враг не утонет в своей крови...

— Я помогу тебе! — вскричал Амидеи.

— И я тоже! — подхватил Ламберти.

— Что ж... — благодарно улыбнулся Скьятта. — Выходит, война началась!

Глава 3

ЕПИСКОП

На следующий день после похорон случилось событие, вызвавшее настоящий переполох в доме Амидеи: к Ламбертуччо пожаловал епископ Флоренции. Сопровождали его два монаха, похожие скорее на скелеты, нежели на живых людей.

Сам прелат был облачён в малиновую сутану, перетянутую широким поясом, с наброшенной поверх неё фиолетовой мантией. На голове епископа лихо сидела чёрная шапочка с алым хохолком.

Слуги при виде священнослужителя повалились на пол и стали молить о благословении, однако просьбы эти остались без ответа: епископ сурово на них посмотрел и сказал, что желает поговорить с хозяином дома.

В следующее мгновение на верхней ступеньке лестницы появился Ламбертуччо.

— Рад видеть вас, монсеньор, — сказал он, холодно блеснул глазами — и остался стоять на месте.

Прелат подождал немного, но в конце концов вынужден был сам подняться навстречу Амидеи. Очутившись в паре шагов от него, протянул руку для поцелуя, однако мужчина притворился, будто не заметил этого жеста.

Епископ задохнулся от гнева, Ламбертуччо с усмешкой спросил:

— Благодаря какому чуду, монсеньор, я удостоился чести принимать вас в своём доме?

Священнослужитель ответил елейным голосом:

— О, у меня нет никаких тайных намерений — одно лишь желание дружески побеседовать, если вы, конечно, согласитесь потратить своё драгоценное время на разговор со мной.

— Ах, монсеньор! С вами я готов беседовать часами! Жаль только, вы не сообщили заранее о своём визите. Я подготовил бы заранее пиршественную залу, приказал бы накрыть стол... А теперь нам придётся довольствоваться лишь моей скромной рабочей комнатой...

— Что вы! — всплеснул руками епископ. — Я отнюдь не мечтаю об изысканной пище и считаю чревоугодие одним из самых отвратительных грехов... А вы, стало быть, любите вкусно поесть?

— Нет! Я не только сам отказался от всевозможных яств, обожаемых изнеженными горожанами, но и всеми силами пытаюсь искоренить этот порок в душах домочадцев.

— Что ж, поступок ваш угоден Господу. Однако хочу заметить, что, прояви вы большее рвение и строгость, в доме вашем давно было бы покончено с грехом, от которого стараются избавить землю лучшие служители Церкви.

Ламбертуччо мысленно отругал себя за излишнюю болтливость и поспешил провести гостя в комнату, которую называл "рабочей". Прелат быстро огляделся и произнёс, даже не скрывая насмешки:

— Хм, я могу представить лишь одну "работу", которую здесь делают. Судя по смятой постели, именуется она "леностью"... Поостерегитесь! В миг, когда человек забывает о Боге и помышляет лишь о своём теле, в глубине его души оказываются посеяны семена, из которых затем произрастают самые безобразные пороки, какие только существуют.

— Послушайте, монсеньор, — раздражённо сказал Амидеи, — вы ведь пришли не для того, чтобы читать мне проповеди.

— Почему? Я — высшее духовное лицо во Флоренции, Почётный Прелат его Святейшества — должен знать всё о жизни вверенной мне паствы. Когда вы исповедовались в последний раз?

— Сегодня! — грубо ответил Ламбертуччо.

— Не лгите! — сдвинул брови епископ. — Ваш духовный отец, настоятель церкви Сан-Стефано, сказал, что в последнее время вы совсем позабыли к нему дорогу.

— Вам-то какое дело?! — вскричал Амидеи.

— Отчего вы так разгневались? Быть может, перестав встречаться со столь почтенным человеком, как ваш духовник, вы даже не заметили, как взрастили в своём сердце гордыню? Я не могу иначе объяснить, почему вы столь яростно отвечаете на вопросы, услышав которые, честный христианин упал бы на колени и начал молить Господа о прощении.

— Зачем вы пришли?

— Чтобы исполнить волю Святого Отца.

— Какую ещё "волю"?

— Его Святейшество мечтает лишь об одном — чтобы в Италии воцарился мир.

— Вот как? — хмыкнул Амидеи. — Только что вы обвинили меня в трёх смертных грехах. А знаете, что папе Иннокентию можно смело приписать и оставшиеся четыре?

— Богохульство! — с неожиданной мощью проревел епископ.

— С каких пор Папа стал богом?

— Замолчите! Святого Отца избрал конклав из достойнейших служителей Церкви. Его Святейшество заслужил это благодаря многим годам безгрешной жизни, когда он набирался духовных сил и мудрости, нужных для управления всем христианским миром. Вы же обвиняете этого великого человека в пороках, которым, вне всякого сомнения, предаётесь сами!

Последнее слово епископ выплюнул в лицо Ламбертуччо, встав на ноги и уткнув кулаки в крышку стола. Затем он без сил рухнул на стул, тяжело дыша, закрыл глаза, достал крохотный платок и принялся утирать с лица капли пота.

— Прошу простить меня, — пробормотал он, украдкой наблюдая за Амидеи сквозь полуопущённые ресницы. — Я всякий раз теряю самообладание, когда люди, не ведающие правды или введённые в заблуждение лжецами, начинают обвинять в чём-либо нашего Святого Отца. Поверьте, это человек, при котором Церковь достигнет небывалого могущества.

"И я, разумеется, должен помнить об этом, когда настанет время выбирать союзников", — подумал Амидеи и, желая поддразнить собеседника, недоверчиво улыбнулся. Епископ даже бровью не повёл.

Некоторое время в комнате царило молчание. Затем прелат сказал:

— В сущности, вы не ошиблись, когда предположили, что я пришёл сюда не только ради душеспасительных бесед. Мне хочется поговорить о бедах, которые потрясли в последнее время наш город. И случилось это из-за вас...

— Из-за меня? — исподлобья посмотрел на епископа Ламбертуччо.

— Да, именно так. Вы не только нарушили одну из заповедей Господа, но и пошли против воли небес, когда убили синьора Буондельмонте.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы не имели права мстить синьору Буондельмонте, поскольку брак его с Марией Донати был освящён лично мной. Убив молодого человека, вы тем самым воспротивились Церкви и, стало быть, желанию Господа.

— Смерть Христова! — прорычал Амидеи. — Вот, значит, зачем вы пришли в мой дом? Так хорошенько запомните, что я скажу. Я совершил дело, угодное Всевышнему: наказал клятвопреступника, который пообещал жениться на моей дочери и не сдержал своего слова.

— Клятва была разорвана по моему приказу — и виноваты в этом вы сами. Церемония помолвки должна проходить на площади перед домом, в присутствии многочисленных свидетелей, а вы предпочли провести её, заперев все двери, не пригласив никого из служителей Церкви. Разве можно считать такой союз угодным Всевышнему? Больше того, я слышал, что Буондельмонте грозили расправой, и лишь это заставило его согласиться на брак. Посему я и освободил молодого человека от данной им клятвы.

— Мне глубоко наплевать, кто помог этому негодяю разорвать помолвку. Я считаю, что Буондельмонте заслужил свою смерть, — и точка!

— Итак, — побледнел епископ, — вы ставите под сомнение право Церкви...

— Какое ещё "право Церкви"?! — взревел Ламбертуччо. — Чёрт возьми! Каждый год я жертвую городским храмам пятьдесят лир и потому, как мне кажется, заслуживаю, чтобы Церковь не совала нос в мои семейные дела!

— Это дела не только ваши, но и всей Флоренции, — возразил прелат. — Его Святейшество был страшно огорчён, когда ему доложили о кровавых событиях последних дней...

— Прекратите лгать! — прервал собеседника Амидеи. — До Рима около двухсот миль, а у людей ещё не выросли крылья, чтобы они сумели за одну ночь дважды покрыть такое расстояние.

— Не сомневаюсь, что едва Святой Отец узнает эту страшную весть, он почувствует себя именно так, как я сказал. И уж конечно придёт в справедливый гнев, когда узнает, что я увидел и услышал сегодня от вас. Посему, синьор Ламбертуччо, поостерегитесь гневить меня. Умерьте гордыню. Не играйте с судьбой.

— Что случится, если я не послушаюсь вас?

— Люди, которые нарушат во Флоренции мир, подвергнутся жестокому наказанию...

— Хватит! — топнул ногой Амидеи. — Не желаю больше слушать вашу болтовню, монсеньор. Пока я не отомщу за смерть моих друзей, а последний враг не будет повержен, я не сложу оружия. Даю слово — а клятв я не нарушаю, чего не скажешь о негодяе Буондельмонте.

— Вы пожалеете...

— Проклятье! Мне чертовски надоели ваши угрозы!

— Я не угрожаю вам, — ласково пропел епископ. — Но Его Святейшество в гневе страшен, и может жестоко покарать флорентийцев за неповиновение. Даже наложить на город интердикт...

— Прекрасно! — захлопал в ладоши Амидеи. — Наказать десятки тысяч безвинных людей за прегрешения одного человека. Вот поистине христианское милосердие!

— Не смейте говорить о милосердии! Само слово это в ваших устах теряет чистый смысл, вложенный в него Христом... Кроме того, не вы один заслуживаете наказания. Всех участников убийства, о котором скоро узнает Святой отец, постигнет жестокая кара. Что же до честных флорентийцев, они только обрадуются возможности своими страданиями послужить делу справедливости...

— Думаю, после такой "справедливости" многие "честные флорентийцы" обратят взоры на север, к немецким землям... Да, не распахивайте в изумлении глаза и не делайте вид, будто слова мои вам непонятны. Коль скоро Папа собственноручно повергает город в пучину бедствий, отчего бы не позвать на помощь человека, который имеет не меньше прав царствовать над христианским миром? Император несказанно обрадуется такому щедрому подарку.

Епископ встал из-за стола. Глаза его метали молнии.

— Значит, вы готовы продаться самозванцу? Негодяю, мечтающему захватить Святой Престол и осквернить его?.. Тогда я больше ни секунды не останусь в этом доме, пропитанном ересью! Завтра обо всём узнает Его Святейшество, и тогда — берегитесь!

Прелат стремительно вышел из комнаты, Ламбертуччо же упал на кровать и расхохотался:

— Ох, напугал! Можешь визжать на всю Италию о ток, как тебя оскорбили, проклинать убийц Буондельмонте! Я же заручусь поддержкой императора и тогда сотру с лица земли и тебя, и твоего покровителя, и всех своих врагов...

Глава 4

ГОЛИАРДЫ

— Синьор Стефано! Мы уже второй день просим, чтобы вы рассказали, где научились владеть мечом с таким искусством, — обратился Петруччо к ювелиру, которого со всех сторон обступили ювелиры.

— А я, — произнёс тот, — в сотый раз отвечаю, что не скажу ничего, пока все вы не закончите свою работу.

— Вчера вы говорили то же самое...

— Ты не веришь мне? — нахмурился Фелицци.

Молодой человек виновато опустил взор и ничего не ответил.

— А почему вы пообещали дать Франческо несколько уроков боя на мечах? — обиженно надув губы, спросил Марко. — Разве он заслуживает этой чести больше остальных?

— Это что ещё за новости? — задохнулся от возмущения синьор Стефано. — Я же беседовал с Франческо наедине, при закрытых дверях. Он проболтаться не мог. Выходит, кто-то подслушивал? Признавайтесь!

Теперь уже все подмастерья склонили головы. Петруччо метнул на Марко испепеляющий взгляд.

— Что ж, — развёл руками ювелир, — сегодня вы вновь останетесь без моего рассказа. А тебе, Марко, не мешало бы взять у своих товарищей несколько уроков трудолюбия — ты один всякий раз не успеваешь закончить работу в срок... Впрочем, с последним моим заданием пока справился лишь Франческо. Поэтому-то он сейчас пойдёт биться со мной на мечах, вам же придётся остаться в мастерской.

Фелицци встал со скамьи и ушёл в свою комнату. Франческо виновато улыбнулся подмастерьям.

Через минуту Стефано вернулся, неся в руках два коротких, порядком притупившихся меча.

— Сразу предупреждаю: не спрашивайте, откуда взялось это оружие! — воскликнул он. — Я и так расскажу. Мне подарил его один из друзей, который участвовал в походе в Святую землю.

— Значит, у вас были друзья среди аристократов? — хитро сощурился Франческо.

— Ох, можно подумать, у тебя их нет!

Ювелир сделал знак Франческо и вышел из мастерской. К удивлению юноши, он остановился посреди улицы и бросил на землю один из мечей.

— Неужели мы станем тренироваться прямо здесь? — спросил молодой человек.

— Конечно. Наша мастерская не подходит для таких забав.

— Но ведь поглазеть на нас сбежится вся сестьера!

— Не тревожься, — усмехнулся Фелицци. — Когда зеваки поймут, что поединок наш — не настоящий, они тотчас потеряют всякий интерес...

Однако скрестить клинки Стефано и Франческо не удалось. Едва они встали друг против друга, из-за угла показалось десятка полтора человек, являвших собой весьма живописное зрелище. Все незнакомцы были наряжены в лохмотья, которые лишь с превеликим трудом можно было назвать одеждой, за исключением одного — монаха необыкновенной толщины, облачённого в чёрно-белую рясу. Хотя путники и были молоды, на их лицах курчавились внушительные бороды.

— Друзья мои! — со смехом воскликнул Фелицци. — Наконец-то вы пришли. Я уж было подумал, что в этом году Флоренция не услышит ваших шуток, занятных историй и задорных песен!

— Что вы! — вскричал самый рослый из них — по-видимому, предводитель. — Разве мы сошли с ума, чтобы пропустить Майский праздник во Флоренции? Тогда мне и моим спутникам осталось бы только помереть с голоду — добрая половина денег достаётся нам в эти чудные дни.

— Мы спешили сюда изо всех сил, — вмешался в разговор один из его спутников. И добавил со вздохом, указав на монаха: — Бедный Климент похудел вдвое за последнюю неделю.

— Теперь никто не примет меня за настоящего служителя Церкви, — пожаловался толстяк.

— Не печальтесь! — расхохотался синьор Стефано. — Полагаю, после обеда в моём доме и визитов к нескольким богатым горожанам Климент вновь станет таким же, как и прежде.

— Дай-то Бог!

Фелицци указал на двери мастерской:

— Идёмте...

— Нет, — покачал головой предводитель странной компании. — Если мы станем заходить в каждый дом все вместе, то, во-первых, не успеем обойти добрую половину богачей, а во-вторых, получим вдвое меньше денег. Да и я, ко всему прочему, пообещал одной знатной вдовушке, что весь вечер буду петь ей свои песни — наедине, разумеется... — Молодой человек ухмыльнулся. — А может, и целую ночь... Поэтому нужно поступить иначе.

Он задумчиво оглядел своих товарищей, затем принялся что-то бормотать, указывая иногда на кого-нибудь из них. В конце концов набралось семь человек. Остальные издали жалобный возглас, но быстро успокоились и поплелись в сторону улицы Терм.

Гости вошли в дом.

— Почему вы обошлись так жестоко с этими беднягами, синьор Антони? — спросил Стефано, радуясь в душе, что ему не пришлось принимать у себя всю толпу.

— Ха! Они необычайно жадные и готовы сожрать всё, что попадётся на глаза. Сущие звери... — Молодой человек искусно изобразил на своём лице ужас. — А вы, стало быть, помните моё имя? Приятно, что уж говорить... А то, знаете ли, придёшь в дом к какой-нибудь синьорине, которой год назад распевал свои вирши всю ночь — да так, что чуть глотку не порвал. Ну а она начинает спрашивать: "Кто вы такой? Ах, не встречала вас раньше..." Тьфу, бессердечная девчонка! Так говорить после всего, что я сделал для неё!

Антони возмущённо фыркнул.

— Разумеется, я всё помню, — кивнул ювелир. — В прошлый раз я целый час пытался убедить вас, что прованские трубадуры не носят имя, которое вы себе взяли.

— Да, признаю свою ошибку, — ответил молодой человек. — Мы заглянули в этом году во владения французского короля. Оказалось, что баллады там распевают всякие Тибо и Годфруа. Что за дурацкие имена! Не представляю, какой чудак их придумал...

— Полагаю, на землях Прованса тоже не приходят в восторг, когда слышат о каком-нибудь Каструччо, Кавальканте или Ламбертуччо.

— Ох, мы ведь совсем забыли спросить! — воскликнул один из гостей. — Неужто весть, которая пролетела по всей Тоскане — от Ливорно до Пизы — верна? Неужели погиб Буондельмонте деи Буондельмонти?

— Да, — выдавил Фелицци.

— Вот проклятье! — схватился за голову Антони. — Надеюсь, Майский праздник не отменят? — Заметив гневный взгляд ювелира, он поспешно добавил: — Не сердитесь, синьор Стефано. Деньги наши на исходе, желудки пусты, и если город погрузится в траур, нам придётся совсем туго — петь похоронные гимны мы ещё не научились.

— Можете не тревожиться за свои жизни, — грустно ответил Фелицци. — Думаю, в этом году праздник будет ещё пышнее обычного. Скоро должны избрать нового подесту, а наш нынешний градоправитель мечтает занять этот пост ещё на один срок. Поэтому он сделает всё, чтобы запомниться флорентийцам если не славными делами, то хотя бы великолепным торжеством. К тому же, второе для них зачастую оказывается гораздо важнее первого. Только боюсь, что явившись сюда в следующий раз, вы не узнаете Флоренцию: начинается настоящая война, которая грозит затянуться на много лет... Кто знает? Возможно, когда-нибудь город превратится в груду развалин...

— Нам к такому зрелищу не привыкать! — с напускным весельем ответил Антони. — В королевстве Сицилии и Апулии, откуда мы родом, подобная картина наблюдается уже много лет.

Приятели молодого человека подтвердили его слова дружными возгласами.

— Вы, должно быть, знаете, как по королевству прошёлся огнём и мечом император Оттон. Понятное дело, люди проклинали его. Однако едва началась спокойная жизнь — пусть и под властью этого сына Сатаны, — в Апулию явилось войско Папы, выгнало оттуда людей императора и уничтожило всё, что сохранилось во времена прежнего правителя. Ладно, теперь, казалось бы, можно задышать полной грудью под крылом Святой церкви и её воспитанника — молодого короля Фридриха, который преспокойно сидел в Германии и тратил золото Рима. Но недавно этот юноша вдруг воспылал желанием навестить своих подданных, приехал в Палермо и принялся собирать деньги для армии Его Святейшества — а попросту говоря, грабить народ, словно разбойник с большой дороги. Нужно ведь помочь благодетелю в борьбе с императором!.. Знаете, какие стихи слагают сейчас на Сицилии?

Антони сделал знак одному из молодых людей. Тот встал и мрачным голосом пропел:

Господь, хоть на мгновенье

Свой взор направь сюда!

Деревни в запустенье,

В руинах города,

Здесь толпами шагает

По всем дорогам голь -

Такой страною правит

"Поповский" наш король.

— А почему "поповский"? — вмешался в разговор удивлённый Франческо.

— Потому что он воспитывался Святой церковью, — пояснил синьор Стефано. — Сказать по правде, подобная глупость Папы удивляет меня. Сколько раз императоры, возводимые на престол Римом, становились затем непримиримыми гонителями Церкви! Любой осёл давно понял бы, что от них невозможно дождаться ничего, кроме чёрной неблагодарности. Тому же Оттону, насколько я помню, весьма благоволил папа Иннокентий, теперь же они во снах видят, как убивают один другого. Просто страшно представить, чем отплатит Святому Отцу за все благодеяния Фридрих, если когда-нибудь станет императором. Ведь этот юноша не только находился под защитой Церкви, но и воспитывался ею...

— Да! — воскликнул Антони. — Поглядели бы вы на его неаставников! Один кардинал Орсини чего стоит! Он ни разу не приезжал во Флоренцию? Нет? Тогда знайте, что у него

Душа — как сгусток тьмы ночной,

Змеиный взор, глас — ледяной,

Улыбка — словно пса оскал...

Таков наш добрый кардинал.

— Неужели подобные куплеты распевают в Риме? — недоверчиво спросил Фелицци.

— Нет, — самодовольно усмехнулся Антони. — Это я сам придумал. Но в песне моей нет ни капли лжи — уж поверьте!

— Я не сомневаюсь в вашей честности. О чём можно говорить, если даже такое святое дело, как война за освобождение гроба Господня, превратилась сейчас в уличный спектакль с бесталанными актёрами? То какой-нибудь король сбегает через месяц после начала похода, то вместо борьбы с неверными крестоносцы захватывают Константинополь.

— О, если вас интересует, что сейчас творится в Святой земле, у нас есть человек, который знает об этом всё! — с воодушевлением воскликнул Антони и закричал, обращаясь к толстяку: — Эй, Климент! Расскажи, что тебе поведал один из паломников, который возвращался из Леванта.

Тот неохотно оторвался от тарелки. Щёки его были набиты едой.

— Вот обжора! — недовольно проворчал Антони.

— Незачем меня оскорблять, — насупился толстяк. — Вы сами приказали играть роль священника. Поэтому я просто обязан набивать себе желудок.

— Смотри, как бы мы не заставили тебя изображать нищенствующего монаха — будешь тогда бродить по улицам и хлестать себя по спине плёткой, восхвалять Господа и молить, чтобы он помог тебе умертвить плоть.

— Не получится, — возразил Климент. — Для этого нужно очень сильно похудеть. Не станете же вы морить меня, своего верного товарища, голодом!

— Если не начнёшь рассказывать про Святую землю, мы заставим тебя голодать с этой же минуты.

— Ладно, ладно... — добродушно сказал толстяк. — Сейчас всё расскажу. Хотя, в сущности, о том, как живут люди на востоке, можно рассказать с помощью единственного слова: благоденствуют! Точнее, благоденствуют монахи, которые ещё жирнее и здоровее, чем у нас, и богатые аристократы. Счастливы и некоторые неверные, с которыми ведётся торговля. Поговаривают, будто товары, привезённые из Леванта, на самом деле стоят в десятки раз меньше. Неплохо придумали наши купцы, правда ведь?.. Но больше всего денег на таких сделках зарабатывает доблестный орден тамплиеров.

— Не может быть! — не удержался от возгласа Франческо.

— Почему же? Если бы вы знали, какими чудесными домами и замками владеют некоторые из этих благородных рыцарей и каким порокам они предаются, то, наверное, не поверили бы своим ушам... А что за пирушки они закатывают! Ух! Таким позавидовал бы сам Папа. По всей Святой земле ходит сейчас поговорка "пьёт как тамплиер". А ещё... Ещё храмовники занимаются таким святым делом, как ростовщичество... Хотя, конечно, когда подходит время подняться на борьбу с неверными, они и впрямь превращаются в прекрасных воинов и отважных рыцарей.

— Вот уж когда простым жителям приходится пожалеть о том, что нет войны! — горько усмехнулся Фелицци.

Климент тоже посерьёзнел и со вздохом сказал:

— Вообще же, если честно, невесёлые дела творятся в Леванте. Сарацины наступают всё яростнее, а среди христиан в Святой земле нет единства. Скажу больше: часто некоторые из них вступают в союз с неверными.

— Да, — покачал головой синьор Стефано, — боюсь, скоро Левант окажется навсегда потерян для христианского мира... А ведь человек, который побывал там хоть раз, всегда будет вспоминать о волшебной стране, где воздух пьянит и кружит голову и кажется, что ты очутился в восточной сказке. Там соседствуют могучие древние горы, которые сможет одолеть лишь самый отважный путник, и бескрайние пустыни. Солнце, поднимаясь из-за далёких хребтов, чтобы возвестить о начале нового дня, вечером золотит водную гладь, и хочется до последнего мгновения срока, отведённого тебе Всевышним, слушать таинственный шёпот волн. Ночью же взор устремляется ввысь, в чёрное небо, где выткан рисунок из серебристых звёзд. И в такие минуты даже закоренелый грешник понимает всё величие Господа и возносит к нему благодарственную молитву...

Фелицци смущённо умолк.

— Вы говорите так, словно сами побывали в Леванте... — пробормотал Антони.

— Я лишь повторяю слова одного знакомого паломника, — пожал плечами ювелир — и покраснел.

Беседа затянулась до самого вечера. Гости поочерёдно рассказывали какую-нибудь смешную историю или пели шуточные куплеты.

Особо слушателям запомнилась повесть Климента о некоем приоре Сильвестре. В ней весьма подробно рассказывалось обо всех пороках, коим предавался сей добропорядочный священнослужитель. Слухи о его "подвигах" дошли до местного епископа, который, к слову, тоже был человеком весьма известным: вёл жизнь, ничем не отличавшуюся от быта феодалов-разбойников.

Так вот, епископ решил наказать дерзкого приора, посмевшего превзойти его славу, и явился в обитель. Тот в ответ на угрозы предложил гостю отведать чего-нибудь вкусненького и выпить вина, а затем извлёк из-под тюфяка мешочек с монетами и хрипло прошептал, что в часы, когда он предаётся греху, перед взором его появляется архангел с огненным мечом в руке.

Трудно сказать, что больше поразило епископа: упоминание об архангеле или же мешочек с деньгами, зато доподлинно известно, что почтенный прелат отвёл Сильвестра на городскую площадь и заявил, что тот удостоился божьей благодати. Вскользь он заметил, что неплохо бы совершить кое-какие пожертвования в честь столь знаменательного события. К ногам двух праведников посыпался настоящий золотой дождь, и как ни пытался приор отказаться от высокой чести, горожане в едином порыве нарекли его Святым Сильвестром, позабыв о прежнем обладателе этого имени.

Кончалась повесть следующими словами:

Мораль проста у басни этой:

Гони священникам монету.

Святым ты станешь сей же миг,

Как Бенедикт и Доминик.

Упоминание о монахе Доминике, однако, вызвало у гостей не слишком радостные чувства.

— Ах, чёрт! Нужно придумать что-нибудь другое! — воскликнул Антони. — Не желаю слышать об этом негодяе! Пусть всюду и кричат о его святости, я не перестану повторять: это палач, который утопил в крови чудную землю, столь же красивую, как сама Италия. Мы побывали во владениях графа Тулузского. Там до сих пор не могут позабыть о преступлениях "святого" монаха и одного рыцаря-разбойника по имени Симон де Монфор, которому на самом деле нужно работать мясником. Если наши славные крестоносцы, подобно этим двум злодеям, резали в Леванте всех без разбора, мне искренне жаль неверных.

— Послушайте только, что нам рассказывали о случившемся год назад, — подхватил Климент. — Говорят, земля графства Тулузского была сплошь покрыта следами от костров. Всюду стояли виселицы, на которых болтались тела еретиков. Тех же, кого не повесили и не сожгли, забросали камнями — для этого даже вырыли специальные колодцы.

— В одном городишке сожгли на костре сто сорок еретиков!

— Жители другого, когда его осадил Монфор, оборонялись целый месяц, пока не согласились сдаться в обмен на обещание сохранить им жизнь. Но тут явился Доминик и сказал, что не потерпит мира с еретиками. Через неделю город пал и был полностью разрушен, а защитники его — убиты или казнены. Но никто не заметил, что почти все они были честными католиками.

— Зачем же нужно было биться — да ещё так упорно? — спросил Франческо.

— Они остались верны своему сюзерену — графу Раймунду Тулузскому, — развёл руками Антони.

— А на земли эти положил глаз Симон де Монфор, — добавил Климент.

— Вот и вышло, что погибли тысячи безвинных людей...

Голиарды ещё долго рассказывали о злодеяниях, учинённых во время похода против альбигойцев. Подмастерья слушали затаив дыхание, изредка кто-нибудь из них издавал гневный возглас. Фелицци лишь покачивал головой.

— Хорошо всё-таки, что в Тоскане ересь не пустила свои корни слишком глубоко, — сказал он, когда гости умолкли. — Поистине, священнослужители — странный народ. Могут спокойно вести дела с сарацинами, а единоверцев, которые отдают все помыслы Богу и не желают тратить время на пустые церемонии, придуманные людьми, предавать страшной казни...

Наконец голиарды встали из-за стола и горячо поблагодарили хозяев за гостеприимство. Фелицци в ответ махнул рукой и шепнул Антони:

— Я пройдусь с вами по улице — хочу узнать, что творится в Риме, а смущать юные души моих подмастерьев отвратительными вещами, о которых вы поедаете, — слишком тяжкое преступление перед Господом.

— Да уж, — усмехнулся молодой человек. — Лучше им не знать, как живут добрые служители Церкви подле Святого престола. А не то через час во Флоренции станет несколькими еретиками больше.

После ухода голиардов в мастерской стало так тихо, как не было никогда прежде. Каждый размышлял об услышанных только что удивительных вещах. Притихли даже неугомонные Сантино и Петруччо. Поэтому стук в дверь прозвучал, словно грохот барабанов. Дверь зловеще заскрипела, поддаваясь толчку чьей-то руки, и на пороге появился Джансимоне.

Подмастерья уставились на пришельца, не зная, что сказать. Джансимоне при виде их ошарашенных лиц едва унял желание расхохотаться.

— Добрый день, — поклонился он.

— Скорее, добрый вечер, — выступил вперёд Франческо. — Зачем пожаловали в нашу мастерскую, синьор?

— У меня есть дело к вам, синьор Франческо... Кстати, меня зовут Джансимоне. Так уж вышло, что я знаю ваше имя, а вот вы моё — нет.

— Дело, значит... Хотите ещё разок помериться со мной силами?

— Что вы! — воскликнул Джансимоне. — Напротив, я не хочу больше ссориться. Помните, вы предлагали забыть все обиды? Тогда я был разгорячён дракой и мало что осознавал, теперь же, хорошенько поразмыслив, готов заключить мир.

Глаза Франческо гневно блеснули.

— Выходит, вы соглашаетесь на это, лишь "хорошенько поразмыслив"? Что ж, пусть так... Однако за эти дни многое изменилось. И сейчас вместо дружеского рукопожатия я готов плюнуть вам в лицо!

— Почему? — растерялся Ферранте.

— Из-за вас погиб синьор Буондельмонте!

— Что за чушь вы несёте? Да за такие слова я могу всадить вам кинжал в брюхо — и нисколько об этом не пожалею!

— Может, объясните тогда, зачем вы во время праздника в доме графа да Ромена натравили на синьора Буондельмонте негодяя Фифанти?

— Чёрт возьми! Какая глупость! Вы с ума сошли!

— Нет, я прекрасно знаю, о чём говорю. Вы весь вечер спаивали Одериго и нашёптывали что-то ему на ухо, а потом Фифанти словно с цепи сорвался. — Увидев замешательство Джансимоне, юноша продолжил с ещё большим воодушевлением: — Что связывает вас с консулом Альбицци? Тот подговорил Амидеи выдать дочь за Буондельмонте, хотя прекрасно знал, чем всё закончится. И кому вы несли приказ, подписанный синьором Лукой?

Ферранте скрежетал зубами, сжимал и разжимал кулаки и едва сдерживался, чтобы не броситься на Франческо.

Когда молодой человек умолк, он прошипел:

— Вы и впрямь такой болван? Даже пятилетнему мальчишке понятно, что о подобных вещах нельзя орать на всю улицу.

— Пусть все узнают о ваших злодеяниях.

— О моих — пожалуйста. Но не нужно трещать на каждом углу о приказе консула Альбицци. Синьор Лука изо всех сил ищет эту бумагу...

— Я не отдам её! — покачал головой Франческо.

Джансимоне понимающе усмехнулся и достал из-под полы плаща толстый кошелёк. Показал его подмастерьям и с радостью отметил, что в глазах молодых людей зажёгся алчный огонёк. Марко подошёл ближе всех и даже потянулся к заветным деньгам.

— Эге, не нужно торопиться! — поспешно отдёрнул руку Ферранте. — Не увлекайтесь. Сперва верните бумагу — и получите столько золота, что сможете до конца жизни ни в чём не нуждаться.

— Но у нас нет приказа, — развёл руками Франческо.

— Как это — "нет"?!

— Неправда! — закричал Марко. — Бумага у нас.

— Ого! — воскликнул Джансимоне. — Становится всё занятнее. Так есть у вас приказ или нет?

— Он был у нас, но его забрал синьор... Ай, чёрт!

Марко чуть не взвыл от боли — Петруччо сдавил ему запястье, словно клещами.

— Наш друг многого не знает, — улыбнулся Сантино. — На самом деле никакой бумаги у нас нет...

— ...потому что мы сожгли её! — докончил Петруччо.

— Никогда не поверю в такую глупость, — ухмыльнулся Ферранте. — Сказочники из вас никудышные.

— Мы говорим правду, — возразил Франческо. — Это слишком опасная бумага, чтобы держать её при себе.

— Да, верно. Документ, которым вы завладели, и впрямь очень опасен. И на вашем месте я не лгал бы столь неумело, а выручил бы за него уйму денег — и спал спокойно. Иначе вскоре сюда пожалует некий синьор Сальванелли — а уж он-то не станет трепать языком. Сразу возьмётся за дело. Поэтому задумайтесь над моими словами...

Ферранте резко развернулся и двинулся к дверям. У порога он столкнулся с синьором Стефано, небрежно ему поклонился и вышел на улицу.

— Что за птица к нам залетала? — спросил ювелир.

— Да так... — выдавил Франческо. — Старый знакомый...

— Странные у тебя знакомые. Особенно когда они так уверенно говорят, что в мастерскую к нам пожалует Сальванелли...

Глава 5

ГРОЗА ПРИБЛИЖАЕТСЯ

Консул Альбицци беспокойно шагал по комнате и теребил громадный перстень, украшавший его средний палец.

— Значит, к тебе подошёл нищий, шепнул пароль и сказал, будто Сальванелли хочет встретиться со мной через пару часов?

— Да, так всё и было, — кивнул Пьетро.

— Проклятье! Неужели он узнал что-нибудь о приказе? Тогда я не отделаюсь от этого бандита так просто.

— Полагаю, прежде чем овладеть бумагой, он сжёг бы ювелирную мастерскую и прикончил Фелицци и всех подмастерьев.

— Ты прав, — согласился консул. — Будем надеяться, что пока негодяй ни о чём не догадывается.

Альбицци тяжело вздохнул и начал готовиться ко встрече с опасным союзником.

Когда за окном сгустились сумерки, синьор Лука облачился в старую, потрёпанную одежду, в которой человек, не знавший консула в лицо, принял бы его за бедного пополана, и выскользнул из дома через чёрный ход.

Улицы были безлюдны, поэтому Альбицци беспрепятственно достиг тупика, расположенного возле Нового рынка. Место это служило для встреч его с Сальванелли ещё во времена, когда наёмный убийца лишь начинал завоёвывать свою кровавую славу.

Несколько минут консул провёл в одиночестве, тревожно оглядываясь и проклиная бандита, который заставляет его — одного из влиятельнейших граждан Флоренции — ждать, словно какого-нибудь жалкого слугу.

— Я рад нашей встрече! — раздался над самым ухом синьора Луки голос, заставивший его вздрогнуть.

Мужчина обернулся и разглядел в полумраке ухмыляющееся лицо Сальванелли.

— Ты напугал меня.

— Неужели?

— Да. Не шути так больше.

— Хорошо... Хотя, по-моему, вы лукавите. Разве знает о том, что такое страх, человек, который без раздумий подписывает приказ об убийстве Буондельмонте? Подеста мог бы не только отобрать у смельчака все его богатства, но и отправить на эшафот — а он решительно ставит на бумаге подпись...

— Я ничего не подписывал.

— Не лукавьте. Я всё знаю. В следующий раз выберите для столь важного поручения человека посметливее какого-то мальчишки из Рима.

— Приказ у тебя в руках? — видя, что отпираться бесполезно, склонил голову консул.

— Пока нет...

Синьор Лука облегчённо выдохнул.

— ...но скоро будет, — хищно улыбнулся Сальванелли.

— Зачем ты рассказываешь мне об этом? — Альбицци готов был вцепиться в ухмыляющуюся физиономию бандита.

— Что за вопрос? Вы ведь банкир...

— Хочешь договориться о цене?

— Да.

— Сколько тебе нужно?

— Решайте сами. Мне-то плевать на какую-то бумажонку, а вот вам очень хотелось бы заполучить её и уничтожить.

— А ты не боишься, что на приказе стояла не только моя подпись, но и твоё имя?

Сальванелли расхохотался:

— Что с того? Виселица плачет по мне пятнадцать лет. Я или проживу ещё долго, или понесу наказание за всю кровь, которую пролил. Одним злодеянием больше, одним меньше — разницы никакой. Это во-первых. Во-вторых, я очень хочу поглазеть на подесту, который настолько выжил из ума, что решится объявить мне войну. У Орланди выборы через несколько недель, а головой своей он дорожит ещё больше, чем властью. Ну и в-третьих, ни один человек никогда не напишет своё имя рядом с моим. Для него такой поступок означает одно: смерть.

— Сто лир.

Слова Альбицци были встречены очередным взрывом хохота.

— Чёрт возьми! Не веди себя, словно мальчишка, смеющийся над любой глупостью, которая придёт ему в голову. Весело будет, если сюда заглянет патруль! Сальванелли — в западне, словно мышь в мышеловке.

Бандит стал серьёзен.

— Двести лир, — возобновил торг синьор Лука.

— Две тысячи.

— С ума сошёл?! — вмиг позабыв об осторожности, взвизгнул консул. — Триста — не больше!

— Полторы тысячи.

Спор затянулся надолго. Альбицци бился за каждую лиру, словно греки при Фермопилах — за пядь родной земли, и в конце концов Сальванелли, утомлённый его бесконечными причитаниями, смешанными с отборной руганью, уступил. Союзники сошлись на цене в семьсот пятьдесят лир.

— Душегуб... — пробормотал Альбицци, стараясь скрыть свою радость. — До нитки обобрал...

С этими словами он стал торопливо прощаться.

— Куда вы так спешите? — сказал Сальванелли. — Что делать с ювелиром и его подмастерьями?

— Убить.

— Всех?

— Конечно. Не должно остаться никого, кто знал бы о существовании приказа.

— А мальчишка, присланный семейством Колонна? И его тоже придётся убить?

— Почему бы и нет?

— Всё-таки, он служит самому синьору Иоанну...

— И что? — махнул рукой Альбицци. — Разве Колонна догадаются, кто расправился с их посланцем? Впрочем, знаешь... Молокосос ещё может нам пригодиться — не спеши пока убивать его.

— Как вы добры, синьор Лука! Хорошо, пусть поживёт ещё немного...

Сальванелли издал короткий смешок — и растворился во мгле.

Консул несколько раз перекрестился, прошептал молитву, а затем поспешил домой. Встреча, которую он ждал с таким волнением, оказалась весьма плодотворной.

Франческо стоял в комнате синьора Стефано и дрожал от волнения, которое всё сильнее охватывало его. Ювелир, рассматривая ученика, одобрительно кивал: в новом костюме, с небольшим кинжалом (для "большей внушительности) тот выглядел, как настоящий юноша-аристократ.

— Да, — улыбнулся Фелицци, — после сегодняшней твоей прогулки нам придётся готовиться к свадьбе.

— Что вы, синьор Стефано! — покраснел молодой человек. — Никто и не взглянет на меня — по улицам в этот час расхаживает столько знатных юношей. Да и не нужно мне красоваться перед девушками, что сидят на балконах. Я иду к синьору Чезаре.

— Посмотрим, кто окажется прав.

— Я, конечно! — выпалил Франческо.

— Поглядим, поглядим... — пробормотал ювелир. — Но сперва тебе придётся выполнить одно маленькое поручение...

— Я слушаю вас, учитель.

Стефано достал из сундука завещание, которое как-то раз уже показывал молодому человеку.

— Я нашёл в документе несколько ошибок, — смущённо произнёс он. — Нужно отнести бумагу нотариусу Астини. Он живёт возле Нового рынка, поэтому ты непременно окажешься около его конторы, когда будешь идти к синьору Чезаре.

— Хорошо, я передам завещание синьору Астини, — кивнул молодой человек.

— И вот ещё что... Не слишком торопись возвращаться домой. Сегодня я хочу поработать подольше, поэтому лягу спать куда позже обычного...

Фелицци проводил ученика до дверей. Постоял некоторое время, с грустью провожая его взглядом, а затем вернулся в свою комнату, подошёл к сундуку, извлёк оттуда крошечный кинжал и спрятал у себя на груди.

Из всех подмастерьев самой заметной фигурой был, несомненно, Петруччо. Объяснялось это не только его большим ростом, но и редкостной ленью и безалаберностью. От рассвета до заката под крышей мастерской гремел его голос — в болтливости с ним никто не сумел бы сравниться. Ко всему прочему, молодой человек был необычайно любопытен и мог часами донимать приятелей расспросами. Впрочем, перечисленные нами качества нисколько не мешали ему быть хорошим товарищем для подмастерьев — для всех, кроме Марко, который шарахался от Петруччо, не в силах вынести бесчисленных шуток и насмешек.

В памяти Петруччо крепко засели слова, неосторожно брошенные как-то раз Джаспирини, когда тот заявил, будто ему "плевать" на Сальванелли. Подмастерье учинил за Марко настоящую слежку, не приведшую, впрочем, ни к каким результатам. Тем не менее, он продолжал верить, что когда-нибудь непременно выяснит, откуда в сердце его трусливого друга взялась вдруг такая отвага...

Через час после ухода Франческо подмастерья закончили работать и разбрелись по своим комнатам, чтобы отдохнуть. Однако Марко, к удивлению Петруччо, не последовал примеру товарищей. Вместо этого он, воровато посмотрев по сторонам, выскочил из мастерской и помчался по улице.

— Вот она — разгадка тайны! — торжествующе воскликнул Петруччо и устремился вслед за Марко, соблюдая, впрочем, некоторую осторожность. Изредка Джаспирини оглядывался, но его преследователь в таких случаях прятался за спины прохожих или телеги крестьян, оставаясь благодаря подобным ухищрениям незамеченным.

Молодые люди добрались до моста через Арно и, перейдя через реку, углубились в сестьеру Ольтрарно. Здесь Марко почувствовал себя увереннее и перестал бросать через плечо настороженные взгляды, поэтому Петруччо не составило труда проследовать за ним до сгоревшего здания, которое несколько дней назад послужило Джансимоне Ферранте превосходным ориентиром во время путешествия в логово наёмных убийц.

Подобно Джансимоне, Марко свернул в длинный узкий переулок, подошёл к дому ювелира Барзини и негромко свистнул. Через мгновение откуда-то взялся бандит и завязал ему глаза.

Петруччо взирал на это, позабыв обо всём на свете. Он даже не услышал тихих шагов за своей спиной.

Вдруг резкая боль пронзила мозг юноши. Он тихо вскрикнул, упал на землю — и остался лежать, чувствуя, как вместе с кровью из тела стремительно утекает жизнь.

Глава 6

ПЛАМЯ В НОЧИ

К дому синьора Чезаре Франческо подошёл не в лучшем расположении духа — нотариус, выслушав молодого человека, недоумённо пожал плечами и сказал, будто в последний раз встречал ювелира два месяца назад и даже не догадывался о каких-то ошибках в завещании.

— Никто ещё не говорил, будто я плохо делаю свою работу, — обиженно добавил синьор Астини.

Всё же он внимательно изучил завещание и подтвердил, что документ составлен верно. Франческо попросил прощения за беспокойство и распрощался с нотариусом. Тот, впрочем, продолжал дуться и не стал слушать никаких извинений.

Едва молодой человек вышел на улицу, колокола церквей возвестили о наступлении девятого канонического часа. Волосы на голове юноши встали дыбом — именно к этому времени он должен был явиться в дом семейства Антоньоли.

Франческо бросился бежать, за пару минут преодолел едва ли не четверть города, затем замедлил шаг, чтобы перевести дух, медленно подошёл к жилищу синьора Чезаре, постоял немного в нерешительности — и отворил дверь.

Антоньоли, завидев гостя, бросился ему навстречу и крепко пожал руку.

— Идёмте скорее, — сказал мужчина. — Мы заждались вас.

Вскоре ошеломлённый юноша очутился в небольшой комнате. Синьор Чезаре усадил его за стол. Через минуту появилась Симонетта. На ней было платье ярко-синего цвета, волосы спрятаны под тяжёлой накидкой. Поклонившись, девушка присела на скамью.

Между синьором Чезаре и Франческо завязалась оживлённая беседа, Симонетта лишь изредка произносила несколько слов, зато взгляд её был красноречивее любых фраз — самых пылких и нежных. Молодой человек, чувствуя этот взгляд, постарался проявить свой ораторский дар, и Антоньоли, уставший вскоре смеяться над бесчисленными шутками и занятными историями, с каждой минутой испытывал к гостю всё большее расположение...

Стефано Фелицци был обеспокоен.

Петруччо не пришёл к ужину, а это, учитывая прожорливость подмастерьи, являлось событием необычайным. Конечно, как-то раз молодой человек уже пропадал на несколько дней, но тогда он воспылал страстью к прекрасной служанке из дома Адимари. Огонь страсти угас, не успев даже разгореться как следует, и с тех пор место Петруччо за столом никогда не пустовало.

— Что ж, — вздохнул Фелицци. — Придётся ужинать вшестером.

Про себя же он добавил: "Если сегодня вечером и случится беда, Франческо в это время будет пировать с синьором Антоньоли. Надеюсь, он задержится надолго.."

Послышался стук в дверь. Подмастерья невольно вздрогнули и переглянулись; Фелицци остановился посреди комнаты, поднял руку, требуя полного безмолвия, и прислушался.

Тогда Марко, увидев, что ювелир не спешит открывать, бросился к двери:

— Чего вы ждёте? Это же Петруччо!

Никто не успел остановить юношу, и он отворил дверь.

В следующее мгновение Джаспирини получил сильный удар в грудь, отлетел далеко в сторону и, ударившись головой о ножку стола, лишился чувств. В дом ворвались десятка полтора вооружённых до зубов мужчин и бросились на подмастерьев. Никто из молодых людей даже не понял, что случилось. Через минуту все они уже плавали в лужах собственной крови.

Не растерялся лишь Фелицци. Схватив длинную скамью, он прислонился спиной к стене и замер в ожидании смертельной схватки.

Убийцы не стали терять времени даром. Несколько человек ухватились за скамью и попробовали вырвать её из рук ювелира. Тогда синьор Стефано изо всех сил оттолкнул ставшее теперь бесполезным оружие вместе с повисшими на нём бандитами, кинулся к столу, одной рукой схватил нож, другой же — тяжёлый стул, который в следующее мгновение опустился на голову одного из негодяев. Тот упал, даже не вскрикнув. Клинок вошёл в чьё-то горло. Раздался предсмертный хрип.

Внезапно убийцы расступились. В комнате словно сверкнула молния — и ювелир почувствовал острую боль в груди.

Опустив взор, Фелицци увидел рукоять кинжала, торчащую у него из тела. На светлой ткани расползалось багровое пятно. С приглушённым стоном он вырвал оружие и отбросил подальше. Затем повалился на пол.

Сквозь пелену в глазах синьор Стефано видел, как в мастерскую вошёл высокий бородатый мужчина и стал разглядывать место сражения, словно полководец, одержавший великую победу.

Деловито пересчитав тела, бандит пробормотал:

— Одного не хватает...

Затем приблизился к Марко и пнул его в бок. Джаспирини жалобно вскрикнул.

— Вставай! — приказал мужчина. — Или не хочешь получить награду?

Юноша приподнялся, бросил быстрый взгляд по сторонам — и в ужасе закрыл глаза. Всюду лежали обезображенные тела подмастерьев, столько лет бывших его товарищами.

— Что сопли распустил? — ухмыльнулся бандит. — Ты ведь этого хотел!

Марко затряс головой.

Убийца пожал плечами. Подозвав остальных бандитов, он приказал обыскать дом, а затем взял в руки факел и подошёл к Стефано. Тот наблюдал за ним с выражением бешеной ненависти.

— Что ж, давайте познакомимся, — присев рядом с ювелиром, насмешливо произнёс злодей. — Я — Сальванелли.

Собрав все силы, ювелир плюнул ему в лицо.

Бандит невозмутимо продолжил:

— Давно хотел заглянуть к вам в гости, и вот наконец решил это сделать. Мне нужна одна бумажонка, которая по воле Сатаны очутилась у вас в руках. Жить вам осталось недолго, поэтому просто признайтесь, где она хранится — так будет лучше для всех. Вы ведь мечтаете помолиться напоследок и спокойно издохнуть, а не корчиться в страшных мучениях, верно?

Фелицци промолчал.

Тогда убийца поднёс факел к его лицу и спросил:

— Ответьте-ка, вы любите жареное мясо? Впрочем, всё и так очевидно — любите безумно... А хотите отведать жаркое, которое я состряпаю, скажем, из вашего подмастерьи? Нравится такое кушанье?

— Что ты хочешь этим сказать? — прохрипел Фелицци, надеясь втайне, что жизнь окончательно покинет его во время этой беседы.

— Не понимаете? Если вы не признаетесь, где спрятан приказ, я изжарю мальчишку живьём. Хотя... Это ведь он предал вас и открыл дверь моим молодцам. Не думаю, что после такого известия вы слишком уж исстрадаетесь при виде его мучений. А значит... — Бандит почесал подбородок, — ...значит, придётся сделать жаркое из вас.

Ювелир издал возглас, в котором, как послышалось Сальванелли, прозвучал невообразимый ужас, и схватился за сердце.

— Ну, что? — придвинувшись ещё ближе, прошептал убийца. — Скажете, где бумага?

В тот же миг ювелир чуть приподнялся и, выхватив спрятанный на груди крошечный кинжал, с рычанием ударил Сальванелли в живот, однако клинок со звоном отскочил от какого-то невидимого препятствия.

Изрыгая проклятия, бандит отпрыгнул подальше — и поскользнулся в луже крови. Факел выпал из его рук. Небольшая старая циновка, которой был устлан пол мастерской, вспыхнула, за несколько секунд превратившись в настоящий костёр.

Сальванелли свистнул. Бандиты тотчас появились перед своим господином.

— Ничего не нашли?

— Нет.

— Тогда уходим.

Внезапно путь Сальванелли преградил Марко. Глаза его блестели от слёз.

— Но ведь мастерская теперь сгорит! А вы обещали отдать её мне!

— Ты недоволен наградой? — расхохотался бандит. — Тогда оставайся здесь вместе со своими друзьями!

Он ударил Марко по голове и толкнул в огонь. Юноша издал леденящий душу вопль, а в следующий миг оказался охвачен пламенем с головы до ног.

Фелицци с ужасом взирал на это сквозь дымовую завесу и понимал, что не сможет ни выбраться на улицу, ни прийти на выручку подмастерью. Даже подняться на ноги он был не в силах.

Тогда синьор Стефано взял в руки кинжал, прошептал короткую молитву и вонзил клинок себе в сердце.

Франческо ещё издалека увидел зарево пожара, бушевавшего, как ему показалось, рядом с мастерской. Сердце юноши учащённо забилось, и он постоял с минуту, чтобы привести в порядок мысли и чувства.

— Случись что-нибудь с нашим домом, — попробовал юноша успокоить сам себя, — кто-нибудь прибежал бы и рассказал мне о беде, позвал бы на помощь. Никого нет — значит, всё в порядке... Да, и ещё... Мастерская ведь находится далеко от других зданий, поэтому, заполыхай где-нибудь, огонь ни за что не перекинулся бы на неё.

Собрав воедино свои предположения, молодой человек решил, что бояться нечего, и спокойно продолжил путь.

Наконец Франческо очутился на своей родной улице. Взору его открылось ужасное зрелище: огонь, охвативший мастерскую, подобрался уже к самой крыше, и огромный костёр вздымался на добрых двадцать локтей в высоту. Неподалёку стояли несколько мужчин, которые негромко переговаривались и, казалось, не обращали на пожар ни малейшего внимания.

— Господи... — прошептал юноша и прикрыл рот ладонью, чтобы сдержать крик, готовый вырваться из груди. Затем шагнул к незнакомцам, надеясь узнать у них, что же случилось.

Вдруг кто-то потянул молодого человека за рукав. Скосив взгляд, Франческо увидел давнего своего знакомого — мальчишку-нищего, который приходил как-то раз в мастерскую. На лице оборванца читался невообразимый ужас, губы мелко дрожали.

— Остановитесь, — прошептал мальчик.

— Почему?

— Видите тех людей?

— Вижу.

— Это люди Сальванелли. И он сам вместе с ними.

— Что? — звенящим от напряжения голосом переспросил молодой человек. — Это — Сальванелли?

— Да... Бандиты убили всех ваших друзей и подожгли мастерскую.

В это мгновение крыша дома обрушилась. Негодяи весело расхохотались.

— Идёмте же отсюда... — пролепетал мальчишка и потянул юношу за рукав.

Франческо стряхнул с себя оцепенение и осторожно, чтобы не привлекать внимания, отступил в тень одного из строений. Не разбирая дороги, он побрёл в глубь города. Мальчишка не отставал ни на шаг.

Наконец молодой человек очутился в каком-то безлюдном переулке, медленно опустился на землю и закрыл лицо ладонями. Тело его начало сотрясаться от беззвучных рыданий.

В порыве ярости Франческо ударил себя кулаком в грудь и внезапно почувствовал прикосновение бумаги, которую отдал ему Фелицци.

— Так вот почему синьор Стефано повелел сходить мне к синьору Астини! — прошептал юноша. — Он знал, что этим вечером случится что-нибудь ужасное.

В голове Франческо вспыхнули воспоминания о зловещем предсказании ведьмы, которое он так высмеивал, и о фразе астролога-шарлатана, написанной на обратной стороне пергамента.

Молодой человек почувствовал нестерпимую боль, обхватил голову руками и потерял сознание...

Глава 7

САНТА-ТРИНИТА

Очнулся Франческо из-за громового храпа. Удивлённо оглядевшись по сторонам, он заметил лежащую неподалёку бесформенную тушу, в которой лишь с большим трудом можно было признать человеческое тело. Мальчика-нищего нигде не было видно.

Переулок, где вчера нашёл пристанище Франческо, оказалась весьма неприглядным: землю покрывала грязь, не высыхавшая круглый год, кое-где виднелись выплеснутые из окон помои. Воздух полнился такими ароматами, от которых читателям, наверное, сделалось бы дурно.

Молодой человек вновь скользнул взглядом по виновнику своего пробуждения. Тот перестал храпеть и теперь сладко посапывал. На сей раз могучая фигура показалась юноше знакомой. Поспешно вскочив на ноги, он увидел, что за спиной толстяка скрывается ещё добрый десяток людей, погружённых в сон, и узнал в них голиардов, всего два дня назад гостивших в ювелирной мастерской.

Внезапно один из них потянулся и с кряхтением уселся на земле. Франческо сощурился, но так и не сумел понять, кто перед ним. Какой-то молодой человек лет двадцати с небольшим, загорелый, круглолицый, черноглазый, со вздёрнутым носом и пухлыми губами... Кажется, в любую секунду он готов разразиться самым беззаботным смехом.

Протерев глаза, голиард посмотрел на Франческо и улыбнулся:

— Вот так встреча! Не ожидал увидеть вас в такую рань — да ещё в месте, не слишком подходящем для прогулок... — Увидев распухшее от слёз лицо юноши, он оборвал себя на полуслове и взволнованно спросил: — Что-нибудь случилось?

Франческо кивнул в ответ...

Антони — это он был молодым человеком, которого поначалу не узнал Франческо, — задумчиво чесал подбородок. Остальные голиарды сидели с угрюмыми лицами и переглядывались — рассказ юноши потряс их до глубины души.

— Да, в страшное время мы оказались во Флоренции... — прервал Антони затянувшееся молчание. — Думаю, нам нужно отменить сегодня все выступления, чтобы почтить память великого человека. Он был простым ювелиром, но вёл себя, как настоящий рыцарь. Никого благороднее и мудрее синьора Стефано мы не встречали за годы наших странствий.

— Мы ещё не побывали в нескольких домах, куда стоило бы заглянуть, — вздохнул Климент.

— Нечего нам там делать, — отрезал Антони. — Надоело уже лезть из кожи вон перед аристократами, которые всё равно не станут нас слушать. Единственный, кого мне хотелось бы увидеть, — синьор Чезаре Антоньоли. Вот ещё один благородный господин!

— Как, вы знакомы с синьором Чезаре?! — воскликнул Франческо.

— Да. С ним и с его красавицей дочкой. Мы не раз заглядывали в дом Антоньоли, когда проходили через Сиену, и синьор Чезаре всегда был добр к нам... А вы тоже его знаете?

— Да... Немного...

— Так попросите его о помощи!

— Нет, ни за что! — затряс руками Франческо. — Сальванелли станет охотиться за мной, и я не хочу, чтобы жизням синьора Чезаре и его дочери что-нибудь угрожало. Лучше уж сразу отправиться в логово бандита!

Антони усмехнулся:

— На вашем месте я бы так и поступил. Пришёл бы к этому негодяю... с сотней вооружённых людей... и изрубил злодея на мелкие кусочки!

— Если ни один подеста со всеми своими стражниками не сумел его победить, что уж говорить о простых флорентийцах? Да и где взять столько смельчаков? Нет, с Сальванелли так просто не справиться!

— Отчего же? Может, его просто не пытались поймать? Поверьте мне, если за дело взяться всерьёз, скоро ваш неуловимый бандит будет болтаться на виселице.

Франческо недоверчиво усмехнулся.

Помолчав немного, Антони сказал:

— Что ж, просить помощи у синьора Чезаре вы не собираетесь — значит, покиньте на время город.

— Как это сделать? Любой нищий, который сидит посреди улицы и просит милостыни, может оказаться соглядатаем Сальванелли.

— Тогда переоденьтесь для начала!

— Я не уличный актёр и не ношу с собой десяток нарядов.

Антони подал знак Клименту. Тот порылся в дорожном мешке и достал белоснежную одежду монаха-цистерцианца.

Франческо поморщился:

— Сомневаюсь, что это облачение поможет скрыться в толпе. Скорее, все бросятся целовать мне рясу в надежде на отпущение грехов. Я ещё согласился бы на одежду еремита...

Климент вздохнул, услышав эти слова, и извлёк из своего мешка ещё одно одеяние. Франческо радостно вскрикнул — это оказалась ряса монаха из ордена Валломброзы.

Среди горожан ещё жила память о расправе, которую члены ордена учинили как-то раз над флорентийским епископом, уличённым в симонии. Поэтому братья-валломброзанцы пользовались большим почётом, а монастыри их в Тоскане процветали.

— Эта ряса — дар моего дядюшки, — сказал Климент и нежно погладил ткань из чёрной и белой шерсти. — Жаль только, мне никогда не влезть в неё — я пытался пару раз, когда был ещё не таким толстым, но ничего не вышло...

Превратившись благодаря Клименту в монаха, Франческо покинул своё убежище. Молодой человек путался в одеянии, которое было ему не только широким, но и слишком длинным, однако толстяк заявил, что это приведёт людей в восторг — они решат, будто "священнослужитель" ведёт суровый образ жизни, во всём соблюдая строгость устава. Юноша, впрочем, желал лишь одного — не привлекать ничьего внимания, поэтому шёл рядом со спутниками, низко опустив голову и притворяясь, будто его нисколько не интересует происходящее в этот час на улицах города.

А гостям Флоренции действительно было, на что посмотреть. Городские площади, словно по мановению волшебной палочки, за одну ночь изменились до неузнаваемости: на них воздвигли великолепные сооружения, украшенные разноцветным шёлком и парчой, под сенью которых пировали молодые люди. Рядом в точно таких же шатрах веселились девушки, сумевшие хотя бы на день освободиться от опеки родителей и потому гулявшие с таким размахом, что юноши едва узнавали в этих хохочущих вакханках знакомых им с детства скромниц с тихими голосами и покорно опущенными взглядами.

Всюду бродили шуты, жонглёры и фокусники. Певцы распевали весёлые куплеты. Некоторые из них едва ли можно было считать пристойными. Иногда кто-нибудь начинал горланить песню, в которой высмеивались подеста или епископ. Простолюдины встречали смельчака восторженными криками и рукоплесканиями; знатные горожане недовольно хмурили брови или старались принять безразличный вид, показав тем самым, что не расслышали дерзких слов.

Даже река Арно в этот день превратилась в место, где неугомонные флорентийцы праздновали встречу "весёлого месяца мая": воды рассекали гондолы и лодки, на которых актёры, специально нанятые подестой, представляли на суд зрителей сценки из Библии, а также изображали самые славные события из истории города.

Бедняки не отставали от своих богатых сограждан: повсюду слышалась музыка, а толпы танцующих норовили увлечь Франческо и голиардов в свой весёлый круг...

До городских ворот оставалось всего несколько переулков, когда Франческо внезапно замер и в ужасе посмотрел перед собой: навстречу ему в сопровождении доброй дюжины слуг вышагивал консул Альбицци и бросал по сторонам высокомерные взгляды.

Взор его на несколько секунд задержался на лице Франческо. Юноша почувствовал, как в душе жарким пламенем вспыхнула ненависть к человеку, идущему по Флоренции с таким видом, словно он не приказал вчера наёмным убийцам расправиться с безвинными людьми, а совершил великий подвиг.

Рука Франческо невольно потянулась к кинжалу, спрятанному под монашеским одеянием, но в этот миг тяжёлая ладонь легла ему на плечо и голос Антони прошептал:

— Не стоит этого делать. Мимо слуг всё равно не прорваться, и жизнь вы потеряете, так и не сумев отомстить.

Франческо тяжело вздохнул и, проводив консула взглядом, отправился вслед за своими спутниками к городским воротам.

С каждым шагом юношу всё сильнее охватывала нервная дрожь. Лица людей казались ему подозрительными, а взгляды, обращённые в его сторону, заставляли сердце учащённо биться. Спутники Франческо тоже посерьёзнели и с опаской посматривали по сторонам. Слишком гладко всё шло до сих пор, а Сальванелли не был тем человеком, который легко упустил бы свою добычу.

Около одного из домов толпились нищие, которые с жадностью и завистью разглядывали молодых людей, пировавших в одном из "дворцов", и надеялись на какой-нибудь подарок в честь первого дня мая: если и не на яства со стола, то хотя бы на несколько мелких монет из кошельков богачей.

Заметив голиардов, нищие устремили на них мрачные взоры и приняли угрожающий вид, полагая, что новые пришельцы собираются занять облюбованное ими место. Франческо почувствовал на себе один из этих взглядов, пронизанный жгучей злобой. Молодой человек не знал, куда скрыться от источника столь лютой ненависти. В душу его проник страх.

Едва нищие поняли, что голиарды не представляют никакой опасности, вид их стал миролюбивее, однако Франческо по-прежнему казалось, будто неизвестный соглядатай смотрит на него. Молодой человек даже обернулся несколько раз, но так и не смог понять, кто же тот незнакомец, что заставляет его дрожать от необъяснимого ужаса.

Наконец показались ворота. Возле них стояла группа крестьян, заметив которых, Франческо сразу почувствовал, что это — спектакль. К тому же, один из мужчин при виде юноши торопливо спрятал нож.

Молодой человек мгновенно принял решение и, прежде чем смешаться с весёлой толпой юношей и девушек, возвращавшихся с прогулки за город, успел прошептать на ухо Антони:

— Я остаюсь... И не нужно меня отговаривать...

Через секунду он был уже далеко от голиардов.

Бросив быстрый взгляд через плечо, Франческо увидел, как один из "крестьян" кинулся было вперёд, однако сообщник его — бородатый гигант — произнёс несколько слов — и тот вмиг успокоился.

Толпа увлекала молодого человека всё дальше в глубь города. Не без труда юноше удалось вырваться из её тисков и нырнуть в один из безлюдных переулков. Сдерживая бешеное биение сердца, Франческо попробовал идти как можно спокойнее — монах, который мчится по городу сломя голову, непременно привлёк бы всеобщее внимание. Да и спешить было некуда — вокруг царила тишина.

"Похоже, погоню за мной решили не высылать, — подумал молодой человек с горькой усмешкой. — Уверены, что никуда я не денусь... Ну почему они не могут понять простую вещь? Будь у меня приказ консула, я давно отдал бы его подесте! Неужели Сальванелли настолько глуп?"

Размышляя подобным образом, юноша не сразу заметил, что очутился возле церкви Санта-Тринита — мрачной и весьма таинственной на вид. Уже давно она принадлежала ордену валломброзанцев.

Лицо Франческо озарилось надеждой.

— А почему бы не попросить помощи у братьев-валломброзанцев? — пробормотал он. — Думаю, монахи не откажут в приюте... если предложить им деньги, завещанные синьором Стефано. И если Сальванелли проберётся даже в монастырь, я скажу, что это не человек, а сам дьявол.

С этими словами юноша шагнул под низкие своды храма.

Церковь оказалась почти пустой. В последние годы такое случалось всё чаще, вызывая гнев не только главы флорентийских валломброзанцев, но и самого епископа. Даже во время церковных торжеств в Санта-Тринита оставались свободные места, поэтому несложно было сделать вывод, что паства на улицах, прилегающих к монастырю валломброзанцев, не столь благочестива, как в других частях города, а сам орден уже не пользуется среди флорентийцев прежним почётом. Поэтому-то Франческо и предположил, что на просьбу его, подкреплённую деньгами, непременно откликнутся.

Под сводами храма было темно и неуютно. Из полумрака выступали суровые и мрачные лики святых, с потолка свисали громадные распятия, с белым, словно скелет, телом Спасителя. Под одной из икон с жаром молилась девушка, в нескольких шагах от которой стояла пожилая служанка. Облик её показался молодому человеку знакомым.

Франческо опустился на колени рядом с девушкой. Та, закончив молитву, повернула к нему своё лицо... Через мгновение молодой человек почувствовал, как чьи-то дрожащие руки заключили его в объятья, а к плечу прижалась щека, мокрая от слёз.

— Господь велик! — воскликнула девушка. — Он услышал меня!

— Симонетта?! — поспешно отстранившись, вымолвил Франческо. Девушка кивнула в ответ и счастливо рассмеялась. — Неужели это о моём спасении вы так горячо молили Господа?

— Да... — Симонетта опустила взор и залилась румянцем. — Мы узнали, что ваша мастерская сожжена, а все, кто в ней работал, погибли, но я не поверила этому и поспешила сюда в надежде, что Всевышний не откажет мне в своём милосердии.

— Уверен, Господь услышал вас! — воскликнул юноша.

Девушка покраснела ещё больше и, окончательно придя в себя, отодвинулась подальше от Франческо — благонравному человеку её недавнее поведение показалось бы в высшей степени непристойным.

— Что вы теперь станете делать? — спросила она.

— Наверное, попробую найти приют в монастыре...

Вдруг из исповедальни выскочил какой-то монах и, торопливо подойдя к молодому человеку, вскричал:

— Вот воистину мысль, ниспосланная вам Создателем!

Франческо вздрогнул и посмотрел на незнакомца с опаской, Симонетта же вскочила на ноги и радостно воскликнула:

— Дядюшка!

Монах поднял руку, призывая девушку успокоиться. Затем обратился к Франческо:

— Поверьте, братья мои из ордена Валломброзы будут счастливы помочь вам и дать приют в нашей тихой обители.

— Я всегда знала, что вы — самый великодушный человек на земле! — восторженно посмотрела на Лоренцо племянница.

Монах скромно опустил голову.

— Я очень вам благодарен, — осторожно сказал Франческо — что-то в поведении монаха показалось ему странным. — Впрочем, я не слишком стесню добрых монахов своим присутствием — оно продлится всего пару-тройку дней.

— А что потом?

— Потом... я уйду из Флоренции.

— Жаль, — вздохнул монах. — Я-то, когда увидел ваше одеяние, подумал было, что встретил человека, готового посвятить свою жизнь Господу...

Он оборвал себя на полуслове и лишь покачал головой.

— Боюсь, я ещё не готов ко вступлению в святое братство валломброзанцев, — с виноватой улыбкой ответил Франческо.

Монах понимающе кивнул:

— Что ж, сейчас вы, наверное, и впрямь слишком молоды, но со временем, надеюсь, обязательно захотите посвятить себя служению Церкви. Душа ваша чиста и лишена пороков, а это ныне — большая редкость... Теперь же следуйте за мной. В обители вас примут, как желанного гостя...

Глава 8

ДЯДЮШКА ЛОРЕНЦО

Грязная келья, куда брат Лоренцо привёл Франческо, больше всего походила бы на крохотную тюремную камеру, не украшай её стены несколько фресок. В углу лежал мешок, набитый соломой, — и всё, ничего другого в помещении не было.

— Неужели все живут в таких кельях? — поразился Франческо. — Тогда здешних монахов можно смело назвать святыми!

— Думаю, вы сами, сын мой, поймёте, какова жизнь в монастыре, если поговорите немного с моими братьями. Замечу только, что нехудо было бы поселить здесь какого-нибудь весельчака, который рассказывает о "жирующих" священнослужителях. Пусть проведёт ночь в общей спальне, на голых досках!

Молодой человек поспешно опустил взгляд — он и сам любил послушать истории о сладкой жизни в монастырях.

— Вы уже рассказали обо мне настоятелю? — спросил юноша.

— Да. Он хочет поскорее увидеть вас...

— Я готов хоть сейчас пойти к нему и броситься в ноги!

— Сначала нужно поесть, — возразил брат Лоренцо. — Отведайте нашей скромной монастырской пищи...

Мужчина бесшумно вышел, однако уже через минуту вернулся вместе с необычайно тощим, бледным монахом, лицо которого походило на череп, обтянутый кожей. В руках "скелет" держал грубую деревянную миску с похлёбкой. Запах, исходивший от неё, отбивал всякий аппетит.

Тем не менее, Франческо нашёл в себе мужество не только поблагодарить за угощение, но и отведать его. Вкус похлёбки, к удивлению молодого человека, оказался вполне сносным.

Затем юноша, сопровождаемый братом Лоренцо, отправился в путешествие по холодным коридорам, озарённых огнём железных светильников. Два раза ему встретились одинокие монахи, скользившие вдоль стен, словно привидения. В ответ на приветствие они коротко кивали и, прошептав несколько слов, исчезали в сумраке галерей.

Войдя в келью приора, Франческо в первый миг растерялся — он ожидал увидеть маленькую комнатку, обставленную немногим лучше его собственной, а вместо этого очутился в покоях, достойных самого богатого флорентийца.

Через большое окно, выходившее в апельсиновый сад, в келью врывались потоки солнечных лучей, освещавшие лики святых на стенах, и веселые птичьи трели. Посреди неё стоял большой стол, на котором красовались пара серебряных подсвечников и золочёное блюдо с фруктами. От подобного зрелища желудок юноши жалобного заурчал — недавней похлёбки оказалось явно недостаточно, чтобы утолить голод. Довершали убранство комнаты высокая кровать и пара дубовых стульев. На один из них по знаку настоятеля и уселся молодой человек.

Сам приор был высоким, стройным мужчиной лет сорока на вид. Щёки его покрывал здоровый румянец, и юноша невольно усомнился, что он соблюдает все строгости, предписанные уставом. Лицо священнослужителя было похоже на тонкую хитрую морду лисицы, а взгляд постоянно бегал и ни на миг не останавливался на Франческо. Зато голос у настоятеля был мягким, обволакивая собеседника, словно перина, и необычайно приятным...

Прежде всего Франческо с жаром поблагодарил хозяина обители за помощь. Приор в ответ величественно воздел руку:

— Разве мог я поступить иначе, сын мой? И разве имели бы мы, члены святого братства ордена Валломброзы, право служить Господу, если бы отказали человеку, попросившему у нас убежища?

Затем настоятель произнёс длинную речь, посетовав, что в последнее время нравы не только "белого", но и "черного" духовенства стали весьма испорченными, и лишь валломброзанцы продолжают неотступно следовать заповедям Христа и отцов-основателей Церкви и неизменно оказывают помощь страждущим. Из слов этих следовало, что если бы Франческо вздумал искать приют в другом монастыре, ему вряд ли удалось бы найти там убежище.

— Впрочем, сейчас нашему ордену всё сложнее бороться с пороками, в которых погрязли горожане, — огорчённо добавил приор. — В людях нет былого благочестия, и они готовы скорее потратить богатства, дарованные Господом, на удовлетворение желаний, нежели пожертвовать хоть десять флоринов тем, кто умерщвляет собственную плоть в надежде вымолить у Всевышнего прощение за человеческие грехи.

Настоятель повернулся к окну и устремил в небеса взгляд, полный скорби. Брат Лоренцо громко вздохнул.

— О, владей я даже миллионом флоринов, я без раздумий отдал бы его вашей обители! — с притворной искренностью воскликнул Франческо. — К несчастью, таких денег у меня нет, но я всё же надеюсь, что вы примете скромный дар — две сотни лир — в благодарность за вашу помощь.

Приор одобрительно посмотрел на брата Лоренцо — даже в самых смелых мечтах он не смел помыслить, что какой-то жалкий ученик ювелира окажется настолько щедрым.

Голос настоятеля стал похож на мурлыканье кота.

— Надеюсь, келья не показалась вам слишком суровой? — впервые посмотрел он в глаза юноше. — Устав наш строг... да вы и сами, наверное, слышали об этом... Впрочем, я готов разделить с вами даже собственную келью, если вы остались недовольны...

Франческо ответил, что не смеет ничего требовать; больше того, готов жить хоть среди уток и кур, если таково будет желание приора.

После этого молодой человек и настоятель дружески попрощались, и юноша вышел в коридор. Едва дверь за ним затворилась, приор в восторге обратил взор к потолку и прошептал:

— Прекрасно, брат Лоренцо! Никогда бы не подумал, что этот юноша заплатит нам столько за какую-то ничтожную услугу.

— Ему грозит смерть, — ухмыльнулся монах. — В такие минуты люди готовы всё отдать, только бы спастись.

— Всё равно... Убогая келья, в которой мальчишка проживёт всего-то пару дней, пища, годная скорее для свиней, нежели для человека... Воистину, вы меня порадовали!

— Что вы, преподобный отец! — скромно опустил взгляд монах. — Я здесь ни при чём — сама судьба столкнула меня с этим молодым человеком.

— Надеюсь, судьба поможет вам также сдержать одно маленькое обещание, которое вы дали мне когда-то.

— Клянусь, скоро оно будет выполнено! — побледнел Лоренцо. — Подождите ещё чуть-чуть!

— Хорошо, — кивнул приор. — Но знайте, что терпение моё не безгранично... Можете идти.

Брат Лоренцо поклонился и быстро вышел из кельи.

В последующие несколько дней брат Лоренцо развернул весьма бурную деятельность, не совсем понятную Франческо. Казалось, он жил по собственным законам, отличным от монастырского распорядка.

Вставая вместе со всеми в полночь, Лоренцо, отстояв молитву, не ложился затем спать, как делали остальные братья. Вместо этого он приходил в келью к Франческо и начинал неторопливо рассказывать истории из жизни святых. Молодой человек, совершенно не понимавший, зачем нужно будить его в такую рань, из вежливости делал вид, будто слушает дядюшку Симонетты, сам же едва сдерживал зевоту.

Лоренцо покидал его лишь перед утреней, после чего Франческо вновь погружался в праведный сон, который прерывался, когда монахи в полном составе отправлялись на капитул.

Собрание начиналось с молитвы; потом читалась какая-нибудь глава из Евангелия или устава. Затем приор докладывал о делах обители и строго карал совершивших какой-нибудь проступок. Наконец наступало время утренней мессы.

После этого брат Лоренцо куда-то волшебным образом исчезал, остальные же монахи отправлялись молиться и работать, чтобы в полдень — впервые за день — принять скромную монастырскую пищу. Однако даже во время трапезы дядюшки Симонетты не было среди них.

Лишь к ужину монах вновь появлялся в обители, говорил молодому человеку, что "дела идут превосходно", и отправлялся к себе.

Словом, любой простодушный человек на месте Франческо был бы поражён неутомимостью своего покровителя и решил бы, что брат Лоренцо бодрствует круглые сутки и ничего не ест. Однако юноша не был столь наивен, и вскоре сомнения его подтвердились: проходя как-то раз мимо покоев монастырского келаря, он учуял восхитительный аромат жареного мяса и услышал громкие голоса, один из которых принадлежал дядюшке Симонетты...

Когда закончился четвёртый день пребывания Франческо в монастыре, брат Лоренцо ворвался в келью и с радостной улыбкой сообщил, что в городе всё успокоилось и, как ему кажется, молодой человек может безбоязненно отправляться в путь.

— Я даже нашёл человека, который согласен вывести вас из Флоренции самой безопасной дорогой, сын мой, — доверительно сообщил монах.

— Вот как? — с подозрением спросил Франческо. — А откуда он знает, какая дорога безопаснее всего?

— Вы мне не верите? — обиделся монах.

— Как же я посмею сомневаться в вас — в человеке, который сделал мне столько добра?! Но вот незнакомому проводнику я доверять не могу.

— Что ж, сомнения ваши понятны, сын мой. Но я готов поклясться, что смельчак, готовый послужить провожатым, столь же честен, как и я.

Брат Лоренцо сделал за спиной рожки. Молодой человек ничего не заметил.

— Кстати, — хитро сверкнув глазами, добавил монах, — моя племянница непременно захочет проводить вас...

Услышав эти слова, Франческо вскочил на ноги и ошарашено посмотрел на монаха:

— "Проводить меня"?!

— Да.

— И вы... вы так спокойно говорите об этом?!

Брат Лоренцо усмехнулся:

— Вы, должно быть, полагали, что я — суровый монах-валломброзанец — и на милю не подпущу вас к племяннице? Напрасно. За несколько дней я достаточно хорошо узнал вас и убедился, что вы — достойный юноша. Симонетта может чувствовать себя рядом с вами совершенно спокойно... Скажу больше: не знаю, что думает мой брат, однако не вижу ничего предосудительного в том, чтобы вы сочетались законным браком...

Внезапно монаху пришлось прервать свою речь — Франческо упал на колени и поцеловал край его рясы.

— Успокойтесь, сын мой, — смущённо пробормотал брат Лоренцо, однако слова его остались без внимания.

Тогда монах попробовал вырвать рясу из рук Франческо. Это привело юношу в себя, и он вскричал, восторженно глядя на монаха:

— О! Если бы Господь вложил ваши слова в уста синьора Чезаре! Тогда я был бы счастлив... Впрочем, — помрачнев, тихо сказал он, — какой в этом прок? Всё равно я покидаю Флоренцию. Пусть лучше Симонетта найдёт себе достойного мужа...

— Не говорите так! — перебил молодого человека Лоренцо. — Уверен, вы ещё вернётесь сюда — и тогда и вы, и моя племянница обретёте заслуженное счастье. Теперь же послушайте внимательно, что я скажу: завтра, после утренней мессы, приходите в церковь Санта-Тринита. Там буду ждать я вместе с проводником. Затем в храм придёт Симонетта...

— Постойте! Но ведь её будет сопровождать служанка Матильда!

— Не беда, — ухмыльнулся брат Лоренцо. — Это благочестивая женщина, которая может часами слушать мои проповеди. Поэтому я ещё буду беседовать с ней, когда вы уже успеете покинуть Флоренцию, а Симонетта — возвратиться в церковь.

— Но ведь возвращаться-то ей придётся одной!

— Почему? Провожать Симонетту будет человек, который выведет вас из города.

— А можно ли доверять ему в этом?

Монах закатил глаза:

— Ну вот. Опять вернулись к тому, с чего начали... Я понимаю, сын мой, что раны в вашем сердце ещё кровоточат, но нельзя относиться ко всем людям с таким подозрением. Впрочем, чтобы успокоить вас, скажу: проводнику придётся быть честным — я отдам деньги, которые обещал заплатить, лишь когда узнаю, что всё прошло благополучно. Теперь вы довольны?

— Да, — неуверенно кивнул молодой человек.

На следующее утро Франческо сбросил монашескую рясу, успевшую порядком ему надоесть, облачился в привычную свою одежду, облобызал на прощание руку приора и покинул стены монастыря. О деньгах не было сказано ни слова, однако в мыслях юноша пообещал вернуть их в ближайшее время.

Войдя в церковь Санта-Тринита, он увидел брата Лоренцо, рядом с которым стоял проводник — мужчина средних лет, с бесцветными волосами и бледной физиономией.

Почти тотчас вслед за юношей в церковь вошла Симонетта в сопровождении Матильды и Джакопо — старого слуги, который, как помнят читатели, вернулся из Сиены вместе с девушкой и синьором Чезаре. Монах улыбнулся: вот, мол, как ловко всё устроилось! Франческо ответил ему взглядом, преисполненным благодарности.

— Этот юноша сегодня покидает Флоренцию — быть может, навсегда, — шепнул монах на ухо Матильде и увлёк её в сторону исповедальни. — Уверен, им с Симонеттой есть, о чём поговорить. Так давайте не будем мешать...

— "Покидает Флоренцию"? — ахнула почтенная дама. — До чего же печально! Представляете, он ведь спас жизни нашей любимой Симонетте и синьору Чезаре.

— Что вы говорите?! — притворно изумился Лоренцо и чуть ли не силой втащил Матильду, посылавшую юноше благословения, в исповедальню. — Тогда непременно нужно помолиться, чтобы Господь даровал ему счастливую дорогу. Но прежде следует исповедаться. Когда вы получите отпущение грехов, Всевышний услышит ваши молитвы, обращённые к нему, намного быстрее.

— Вы правы, — безропотно согласилась женщина — всю жизнь она испытывала к монаху благоговейный восторг и во всём его слушалась, чем тот бессовестно пользовался.

В исповедальне было темно. Лоренцо извлёк откуда-то несколько новых длинных свечей и зажёг их. Всё вокруг озарилось — и перед самыми глазами служанки возник смотревший с иконы лик Святой Марии. Матильда рухнула на скамеечку и страстно зашептала молитву. Монах, прошептав несколько одобрительных слов, бесшумно вышел.

Франческо и Симонетта между тем о чём-то негромко беседовали, не отрывая глаз друг от друга и словно позабыв обо всём на свете. Проводник и Джакопо, встав чуть в стороне, обменивались взглядами, полными недоверия.

— Настало время уходить, — прошептал Лоренцо.

На слова его никто не обратил внимания. Тогда мужчина громко кашлянул.

— Уже пора?! — встрепенулся Франческо.

— Да, — неумолимо ответил монах.

Молодой человек опустился перед ним на колени и коснулся лбом холодного пола церкви. Лоренцо вздрогнул и отвернулся, словно стараясь скрыть выступившие на глазах слёзы. Затем он перекрестил юношу, прошептал:

— Я буду молиться за вас... — и рухнул возле одной из икон.

— Идёмте, — сказал проводник и, потянув Франческо за рукав, увлёк его из церкви. Следом на улицу вышли Симонетта и Джакопо.

Едва путники свернули за угол, один из нищих вскочил с земли и мрачно поглядел им вслед.

Подойдя к компании мальчишек-попрошаек, он подозвал одного из них и спросил:

— Помнишь наш уговор? Я заплачу двадцать серебряных монет, если поможешь мне.

Попрошайка изо всех сил закивал головой и, получив из рук нищего какой-то листок, словно стрела сорвался с места. Через секунду его и след простыл.

Нищий подал знак остальным мальчишкам, и те, подобно своему товарищу, растворились в лабиринте кривых улочек. Сам же незнакомец зашагал в ту сторону, куда несколько минут назад отправились Франческо и его спутники...

Брат Лоренцо между тем закончил читать молитву и тихо подошёл к исповедальне. Прикрыв лицо широким рукавом, заглянул внутрь. Взору его открылась жуткая картина: на полу, запрокинув голову, лежала Матильда. Кожа женщины приобрела багровый оттенок, на губах выступила зеленоватая пена, в остекленевших глазах застыл не ужас, не боль или не страдание, а немой упрёк. Служанка была мертва.

Монах торопливо перекрестился и выскользнул из исповедальни.

"Теперь нужно позвать кого-нибудь на помощь..." — ухмыльнулся он.

Но вдруг по спине брата Лоренцо пробежала ледяная дрожь: сначала нужно потушить свечи! А как это сделать, если весь воздух уже пропитался ядом — этим страшным оружием, за несколько минут убившим несчастную служанку?

Собравшись с духом, монах ринулся в исповедальню, поспешно потушил свечи и бросился на улицу.

— На помощь! — крикнул он. — Помоги...

Вдруг мужчина почувствовал в груди лёгкое жжение. Ноги перестали повиноваться ему, язык будто прилип к гортани. А через мгновение кто-то словно пронзил внутренности раскалённым железом — и брат Лоренцо, захрипев, повалился на землю...

Ничего не подозревая о разыгравшейся в церкви трагедии, Франческо и Симонетта шли рядом, держась за руки, и обменивались взглядами, значение которых несложно было понять. Джакопо беспрестанно ворчал что-то себе под нос; проводник шагал молча, уверенно выбирая путь.

— Может, вы объясните, куда мы идём? — не выдержал слуга, когда путники углубились в сестьеру Ольтрарно.

— Вообще-то, я должен вывести из Флоренции молодого человека, а не вас, — кивнув в сторону Франческо, огрызнулся проводник. — Если желаете — хоть сейчас поворачивайте назад. Мне-то что? Впрочем, осталось совсем чуть-чуть, а потом вы с юной госпожой можете катиться на все четыре стороны — так повелел монах.

Слуга побагровел, но ничего не ответил.

Через несколько минут проводник остановился и улыбнулся:

— Мы пришли.

Джакопо облегчённо выдохнул.

Франческо и Симонетта в последний раз посмотрели друг на друга, молодой человек осторожно сжал руку возлюбленной...

Вдруг проводник пронзительно свистнул. Дверь одного из домов распахнулась; на улицу выбежали с полдюжины мужчин, вооружённых кинжалами и дубинками.

— Бегите! — закричал Джакопо и упал — проводник всадил нож ему в живот.

Франческо схватился за кинжал, но пустить оружие в дело не успел. Удар дубинкой по голове — и молодой человек, лишившись чувств, как подкошенный упал к ногам бандитов.

Франческо не знал, сколько времени прошло, когда чей-то хриплый голос ворвался в его сознание и вернул к действительности.

— Проклятье! Он что же, сдох? Руки бы тебе отрезать, куриная башка! Сальванелли обещал, что позволит мне пытать мальчишку. А теперь как быть? С трупа шкуру сдирать? Только и умеешь черепа крошить, чёртов болван!

Юноша чуть приоткрыл глаза и разглядел ножку стола, а рядом с ней — пару тяжёлых дырявых башмаков.

В то же мгновение раздался торжествующий смех:

— Так-так! Мальчишка пришёл в себя! — Сильные руки схватили молодого человека за плечи. — Садись давай, молокосос!

Франческо поднял полный ненависти взгляд и увидел ухмыляющееся лицо недавнего проводника.

— Ах ты, тварь!.. — выругался он. — Пусти меня!

— А если не послушаюсь? — оскалился тот. — Что тогда сделаешь?

— Не знаешь, как во Флоренции поступают с предателями? Развяжи руки — и увидишь!

Раздался булькающий смех. Франческо с пылающим от гнева лицом повернулся в ту сторону, откуда он донёсся, и увидел толстого краснощёкого мужчину.

— Чёрт возьми, мне по душе этот мальчишка! — с блестящими от возбуждения глазами воскликнул незнакомец. — Такой не станет ползать в ногах и молить о пощаде! И не завизжит, словно девчонка, когда я стану резать его на куски...

— Мало ли на свете хвастунов? — фыркнул "проводник". — Разве мы не повидали "смельчаков", которые валились в обморок, когда им отрубали мизинчик?

— Смотри, как бы раньше тебе не отрубили голову! — крикнул Франческо.

— Слышишь, как он рычит? — ухмыльнулся толстяк. — Зверь!

— Зато уж как завизжит его... — мужчина скривился, — ...его возлюбленная, когда окажется в руках наших ребят!

Франческо в испуге огляделся и увидел возле одной из стен распростёртое на полу тело Симонетты. Волосы её слиплись от крови, кожа была мертвенно-бледной.

— Что вы с ней сделали? — прохрипел юноша.

— Пока — ничего, — пожал плечами толстяк. — Но когда девчонка очнётся, ей придётся немного помучиться — это я обещаю... А ведь верни ты нам приказ, ничего бы не случилось. Нет, конечно, мы всё равно убили бы тебя, зато красотка осталась бы жива...

— Значит, ты и есть Сальванелли? — пристально посмотрел на него Франческо.

— Нет. Я всего лишь его верный соратник — ювелир Барзини. Слышал о таком? Нет, наверное... Зато я знавал твоего учителя. Милейший был человек, только глупый и наивный. Я давно хотел его убить, да всё как-то руки не доходили... А Сальванелли ты увидишь очень скоро. Сейчас он гостит у папаши твоей девчонки...

В этот миг в комнату ворвался один из бандитов, который стоял за дверьми на страже.

— Ты что, сдурел? — закричал Барзини.

Бандит упал. Из спины его торчала стрела.

Изрыгая страшные проклятия, ювелир бросился к двери. Выглянув наружу, он чуть не взвыл от ярости и отскочил на середину комнаты.

В следующее мгновение на пороге показался Симоне да Волоньяно с мечом в руках. Вслед за ним в комнату ввалилось ещё несколько молодых людей.

Барзини схватился за кинжал, но в тот же миг сверкнул меч — и наёмный убийца распластался на полу с раскроенным черепом.

"Проводник" кинулся на Волоньяно, однако нанести удар не успел — сразу несколько стрел вонзились ему в живот.

— Вот дьявол... — только и сумел выдавить бандит, прежде чем испустить дух.

Симоне отбросил меч в сторону, подбежал к Франческо и торопливо разрезал верёвку, которой были стянуты запястья юноши. Тот раскрыл рот, однако Волоньяно приложил палец к губам, показывая, что время для разговоров ещё не наступило.

— Скоро здесь будет Сальванелли, — прошептал он. — Нужно спешить...

Через несколько секунд комната опустела...

Глава 9

ДОНОС

Спустя четверть часа молодые люди подошли к дому семейства Антоньоли. Симонетту, которая всё так же пребывала в беспамятстве, нёс Франческо — едва к юноше вернулись силы, он бережно принял девушку из рук Волоньяно.

Во время дороги Симоне рассказал, какое чудо помогло ему поспеть на выручку.

— Признаться честно, я сам не понимаю до конца, что случилось, — говорил молодой человек. — Представьте, я сидел и спокойно завтракал, когда один из слуг ворвался в залу и заявил, будто встречи со мной ищет какой-то оборванец. Я рассмеялся и сказал, что не собираюсь вставать из-за стола ради какого-то уличного попрошайки. Но вдруг... вдруг я почувствовал, что должен встретиться с нежданным гостем. Не знаю, что это было. Может, воля самого Господа?.. Так или иначе, я приказал впустить мальчишку в дом.

"Простите, господин... — промямлил слуга. — Оборванец сказал, что дело его очень важное и любое промедление грозит гибелью нескольким благородным людям..."

Казалось бы, что особенного в этих словах? Всякий человек, который ищет встречи с моим отцом, клянётся, что если с ним не поговорят, мир рухнет — или уж, на худой конец, Флоренция погрузится в пучину страшных бедствий. Но я вдруг вскочил как ужаленный и сам сбежал вниз. Только увидел мальчишку — сразу понял, что он и впрямь принёс важные известия: дышал так, словно чудом унёс от кого-то ноги, и дрожал от страха.

Мальчуган даже слова не дал мне сказать и затараторил: "Помогите, прошу вас! Одного юношу заманили в ловушку бандиты. Если вы не придёте на выручку, его убьют! Мне приказали передать вам послание — так я и сам, хоть не умею читать, знаю, что там написано..."

Я кликнул слуг, в чьей храбрости нисколько не сомневался. Построил их во дворе и только тогда понял, что не знаю, куда идти. Мальчишка не смог толком ничего объяснить. Тогда я вспомнил о письме, достал его, пробежал взглядом, но так и не смог выяснить, где искать логово бандитов.

Внезапно к нам подбежал мальчуган лет двенадцати. Некий "щедрый синьор", сказал он, ждёт нас на перекрёстке улиц Сант-Агостино и Гвиччардини. Мы поспешили туда.

Не скрою, временами я задавался вопросом, не ловушка ли это. Вдруг Ламбертуччо или Моска решили разыграть спектакль, чтобы расправиться со мной? Я успокаивал себя как мог, но сомнения никуда не исчезали.

Наконец, на перекрёстке мы встретили того самого "щедрого синьора", о котором говорил мальчуган. На нём висели нищенские лохмотья, но я сразу почувствовал, что это — маскарад, и притом весьма неумелый. Ко всему прочему, лицо показалось мне знакомым.

"Мы уже встречались, — словно прочитав мои мысли, усмехнулся нищий. — Но сейчас не время вспоминать былое. Промедлите хоть минуту — будете корить себя до самой смерти!" — "Как же мне доверять вам, если я даже спросить вас ни о чём не могу?" — удивился я. "Если бы не поверили мне, сейчас сидели бы дома и набивали брюхо едой. А несколько человек между тем лишились бы жизни... Впрочем, так можно беседовать до самой ночи. Идёте вы за мной или возвращаетесь обратно? Выбирайте!" — "Иду!" — крикнул я и поспешил за незнакомцем.

Вскоре мы подошли к логову бандитов. На земле виднелись капли крови. Я вмиг растерял своё благоразумие: выхватил меч и приготовился пойти на приступ. Вдруг дверь приотворилась. На улицу выглянул один из бандитов, открыл было рот, чтобы закричать, но нищий в мгновение ока очутился рядом и перерезал ему горло. Мы бросились в дом. Остальное вам известно...

Умолкнув, Симоне не без удовольствия почувствовал на себе восторженный взгляд Франческо.

— Вы даже представить не можете, как я вам благодарен! — воскликнул юноша. — Прийти на выручку человеку, которого почти не знаешь, да ещё и простому ученику ювелира, способен лишь настоящий рыцарь!

— А вспомните-ка, — рассмеялся Волоньяно, — кто помог моему отцу, когда тот вывихнул ногу? Кто спас меня во время давки в церкви Сан-Стефано? Кто пролежал добрый месяц с ранами от кинжалов, предназначенных Буондельмонте? И вы ещё будете утверждать, что я взялся помогать незнакомому человеку?! Да мне ещё дважды нужно прийти вам на выручку, чтобы расплатиться сполна!

Франческо не нашёлся с ответом и поспешно сменил тему беседы:

— А где мальчишка, который принёс вам письмо? Мне отчего-то кажется, будто мы знакомы...

— Отважный посланец убежал перед самым началом битвы, но я успел дать слово, что непременно устрою его судьбу.

— А нищий? Тоже исчез?

— Пропал куда-то, когда завязалась драка. Наверное, не желал быть узнанным...

Переговариваясь подобным образом, молодые люди свернули на улицу, где стоял дом синьора Чезаре. Вокруг царила зловещая тишина.

Вдруг в памяти юноши вспыхнули слова, от которых волосы на его голове встали дыбом.

— Господи... Ведь Барзини говорил, что сюда должен был наведаться Сальванелли!

— Не может быть!

Волоньяно подбежал к дому, толкнул дверь рукой — и в ужасе отшатнулся.

Синьор Чезаре раскинув руки лежал, словно на бархатном покрывале, в луже собственной крови. В дальнем углу распростёрлось тело молоденькой служанки, нанятой недавно в помощь Матильде. Взгляд её был полон ужаса. Всюду виделись багровые следы.

Немного придя в себя, Симоне и Франческо переступили порог. Побродив по комнатам, они отыскали трупы ещё трёх слуг.

— Слава Богу, Симонетта пока не очнулась... — пробормотал Франческо. — Такого зрелища она бы не вынесла.

Девушку отнесли в её комнату и бережно уложили на кровать. Молодые люди уселись возле изголовья и беспомощно посмотрели друг на друга, не в силах представить, что скажут, когда к Симонетте вернётся сознание...

Теперь следует вернуться немного назад и пояснить, как случилось, что Лоренцо безо всяких угрызений совести пожертвовал жизнями брата и племянницы.

Как-то раз, накануне дня Иоанна Крестителя, святого покровителя Флоренции, настоятель пригласил Лоренцо и ещё нескольких монахов, занимавших важные должности, к себе в келью. Войдя туда, гости замерли в оцепенении: стол, за которым приор обычно работал, был заставлен блюдами со всевозможными яствами и бутылками вина.

— Садитесь, братья, — прочтя изумление в глазах монахов, улыбнулся настоятель. — Угощайтесь...

Монахи не заставили долго себя упрашивать и жадно набросились на еду и вино. Последнее оказалось необычайно крепким, поэтому Лоренцо, не привыкший к обильным возлияниям, быстро захмелел: сначала принялся отпускать грубые шутки, затем — нести всякую чушь, а под конец осмелился резко отозваться о самом епископе Флоренции. Когда же сотрапезники попытались успокоить мужчину, он стал кричать, что сам Папа ему не указ.

"Кто он такой, ваш Святой Отец? — вопил Лоренцо. — Знаете, кто он такой? Нет? Так сейчас я скажу..."

Благочестивые монахи в ужасе закрыли уши — так поразили их эпитеты, которыми мужчина стал награждать наместника Христа на земле...

Протрезвев лишь к утру и вспомнив благодаря своему другу келарю всё, случившееся накануне, брат Лоренцо бросился к приору и упал перед ним на колени.

— Не меня вам следует молить о прощении, — поджал губы настоятель. — Приготовьтесь к суровой каре — она неизбежна.

Долго монах лил слёзы, однако всё было напрасно. Лишь когда брат Лоренцо поклялся, что собственноручно лишит себя жизни, каменное сердце приора смягчилось.

— У вас есть лишь один способ вновь завоевать моё доверие.

— Какой?

— Окажите ордену какую-нибудь важную услугу.

— О, скажите только, что нужно сделать! — воскликнул Лоренцо. — Я на всё готов!

— Ваш родной брат живёт в Сиене, так ведь?

— Да.

— Если состояние вашего родича после его смерти достанется нашему ордену, я прощу вас.

— Но ведь у меня есть племянница! Да и жена моего брата ещё жива. У них может родиться наследник.

Приор развёл руками, показывая, что это ему безразлично.

— Значит, убедите брата, чтобы он передал свои богатства ордену в обход родственников. Вы ведь прекрасно знаете, что многие горожане, умирая, оставляют дочерей без наследства...

Лоренцо покинул келью настоятеля в страшном смятении. Два дня он провёл в молитвах, вопрошая Господа, как следует поступить.

Похоже, ответ Всевышнего оказался утвердительным, поскольку вскоре брат Лоренцо посылать в Сиену письма — одно толще другого. В них он просил брата вернуться на родину и всякий раз справлялся о здоровье жены и дочери. Через некоторое время супруга синьора Чезаре скончалась, и это заставило сердце монаха затрепетать от радости — небеса были на его стороне.

Горе так надломило синьора Чезаре, что он поспешил уехать из Сиены. Красноречивому священнослужителю не составило труда уговорить брата заранее написать завещание (мол, времена ныне беспокойные, да и здоровье уже не то, что прежде) и дополнить его пунктом, по которому всё состояние семейства Антоньоли перешло бы ордену Валломброзы, если бы Симонетта умерла, не успев выйти замуж и не родив сына.

Если поначалу Лоренцо ещё мучился угрызениями совести, то вскоре так увлёкся интригами, что даже во сне видел, как брат его умирает.

Впрочем, удобный случай довершить начатое представился далеко не сразу. Лишь подслушав разговор между Франческо и Симонеттой, монах понял — вот она, единственная возможность закончить всё одним ударом. Пока молодой человек гадал, куда каждый день исчезает его "спаситель", брат Лоренцо вёл переговоры с Сальванелли. При первой встрече наёмный убийца расхохотался монаху в лицо, но затем, хорошенько поразмыслив, решил, что с Церковью лучше не ссориться. Вдруг двери храмов закроются перед нищими? Тогда серебряный дождь вмиг иссякнет, и попрошайки либо займутся грабежом и разбоем, либо погибнут с голоду, либо отправятся бродить по дорогам... Бандит не желал терять такую прекрасную "армию", которой когда-то хвастал перед Джансимоне Ферранте, и согласился на предложение брата Лоренцо.

Чем всё закончилось, читателям уже известно, поэтому обратим взоры на незадачливого убийцу, павшего от собственного оружия, и поглядим, что с ним сталось.

Придя в себя, брат Лоренцо первым делом услышал чьё-то глухое бормотание. Приоткрыл глаза и увидел, что находится в келье приора.

Раздались тихие шаги — и над монахом возникло лицо настоятеля, перекошенное злобой. Впрочем, через мгновение выражение его стало холодным и бесстрастным.

— Вижу, сознание вернулось к вам, — сказал приор.

Лоренцо едва заметно кивнул. Это простое движение далось ему с большим трудом. Шея страшно болела, мозг словно пронзали тысячи иголок, а в животе нестерпимо жгло, будто жестокий палач влил в желудок расплавленный свинец. Вспомнив запрокинутую голову Матильды и зелёную пену на её губах, отравитель невольно содрогнулся.

— Ваш брат, — произнёс настоятель, — убит неизвестными злодеями. Скоро в дом его явится подеста, чтобы выяснить, кто совершил столь страшное преступление. Однако племянница ваша каким-то чудом избежала гибели. Сейчас она, должно быть, уже пересчитывает наследство отца.

— Слава Всевышнему... — прошептал монах.

— Что? — едва сдерживая ярость, переспросил приор. — Я не ослышался! Вы и впрямь благодарите небеса?

— Да. Господь не позволил мне запятнать душу ещё одним злодеянием...

— Полноте, брат Лоренцо! Не смешите меня. Лишний грех — такой пустяк! Одним больше, одним меньше...

Приор нервно рассмеялся.

Брат Лоренцо, казалось, не замечал настоятеля: устремив взгляд в окно, к залитым лучами солнца небесам, монах слушал весёлый щебет птиц, вдыхал цветочные ароматы... В памяти мужчины вспыхивали картины давно минувшей молодости, когда он мог целыми днями работать в саду, позабыв обо всём на свете, а ночами молиться под сенью деревьев. И в те часы юному послушнику чудилось, что он перенёсся в какую-нибудь старинную библейскую легенду, превратился в одного из героев Ветхого завета, для которых церковным куполом было чёрное небо, лампадой — жёлтая луна, а иконой — жемчужный рисунок из далёких звёзд.

— Посидеть бы ещё разок в нашем монастырском саду... — вздохнул Лоренцо.

— Мы сделаем всё, чтобы желание ваше сбылось, — сказал приор голосом, ставшим вдруг мягким и вкрадчивым. — Но расскажите же, брат мой, как случилось с вами столь страшное несчастье.

— Разве это так важно? — усмехнулся монах — и заскрежетал зубами от очередного жестокого приступа боли. — Впрочем, раз уж вы так любопытны... Я купил у Пьяруцци немного таинственного порошка, который, сказал мне парфюмер, помогает без лишнего шума избавиться от любого недруга — достаточно лишь поджечь снадобье. Он объяснил, что лучше всего начинять им свечи, и даже изготовил одну такую свечу. "Этого хватит, — добавил он напоследок, — чтобы убить мужчину, здорового, словно бык, не говоря уж о каком-нибудь мальчишке или старике... Главное — не переусердствовать..." Я, впрочем, пропустил предупреждение мимо ушей — так мучила меня жажда убийства — и, придя домой, собственноручно изготовил ещё две свечи... Как видите, оружие обернулось против меня самого...

— Не иначе, это дело рук Врага, чьё имя я не посмею назвать в стенах нашей обители, — прошептал настоятель.

— Нет, — с улыбкой возразил монах. — Меня покарал сам Господь...

Некоторое время собеседники молчали. Затем приор осторожно произнёс:

— Думаю, дело наше ещё не проиграно...

— О чём вы? — нахмурился брат Лоренцо.

— О наследстве вашего брата, разумеется!

— И что нужно сделать? — не сдержал любопытства мужчина.

— Следует обвинить вашу племянницу в убийстве. Сказать, будто она решилась на преступление, чтобы завладеть состоянием отца.

— Что?! Вы смеете предлагать мне подобную мерзость?! — забыв о боли, вскричал Лоренцо и даже приподнялся на кровати. Впрочем, в следующую секунду он едва не потерял сознание и опустился обратно на подушку.

— Успокойтесь, брат мой, — сказал приор, с тревогой заметив, что на губах умирающего выступила зеленоватая пена. — Вы погубите себя, если продолжите так волноваться. — Глаза его холодно сверкнули. — Впрочем, часто смерть действительно становится избавлением от страданий... Не согласившись пойти за мной до конца, вы ответите за оскорбление, которое когда-то нанесли епископу и самому Папе. Стоит мне шепнуть одно лишь словечко — и вы окажетесь в руках палачей. А затем, наверное, и на костре...

— Не всё ли равно, какой огонь сожжёт меня: тот, что разгорится снаружи, или тот, что пылает сейчас внутри? Поверьте, преподобный отец, человек, который испытал муки, подобные моим, едва ли испугается пыток, придуманных людьми.

— Ошибаетесь... — прошипел настоятель. — Впрочем, не буду больше досаждать вам. Решение принято, и нет смысла отговаривать вас или переубеждать.

С этими словами приор покинул келью. Лоренцо проводил его изумлённым взглядом — он ожидал, что собеседник продолжит угрожать, но ничего подобного не случилось. И странное дело: отказавшись от предложения настоятеля, монах с каждым мгновением чувствовал себя всё лучше, словно сами небеса при виде такой твёрдости и мужества сжалились над ним.

Между тем, если бы брат Лоренцо увидел, куда направился приор, недоумение его сменилось бы тревогой.

Настоятель прошёл в одну из келий, принадлежавшую молодому монаху, который обычно выполнял все его поручения.

Увидев, кто пожаловал, юноша прервал молитву и поспешно поднялся с колен.

— Брат Франциск, — сказал приор, — вы часто бываете в городе. Известно ли вам, где живёт парфюмер Пьяруцци?

— Конечно, — усиленно закивал в ответ монах.

— Хорошо. Тогда немедленно отправляйтесь к Пьяруцци. Скажите, что я желаю его видеть, и приведите сюда, чего бы это ни стоило.

Брат Франциск склонил голову и торопливо вышел из кельи, настоятель же вернулся к себе. Скользнув, словно призрак, к кровати, он склонился над Лоренцо. Тот крепко спал.

— Прекрасно... — прошептал приор.

Усевшись за стол, он разложил перед собой несколько листков пергамента, обмакнул перо в чернильницу и начал выводить красивым почерком следующие слова:

"Синьору Герардо Орланди, подесте города Флоренции.

Мы, члены монашеского ордена Валломброзы, хотели бы дать вам знать о нижеследующем.

Брат наш во Христе, носивший до вступления в орден имя Лоренцо Антоньоли, находясь на смертном одре, просил, дабы мы выполнили последнюю его волю и довели до вашего сведения слова, сказанные им перед смертью. — На минуту приор задумался, затем продолжил писать. — Брат Лоренцо признался, что племянница его, дочь славного горожанина, синьора Чезаре Антоньоли, пыталась склонить его к злокозненному поступку — убийству собственного отца. Также доводим до вашего сведения, что оная девица утверждала, будто в этом ей поможет любовник, некий Франческо Романьоли.

Брат наш ответил отказом на сие предложение, хотя и вынужден был клятвенно заверить девицу, что никому не поведает о её замыслах. За сие преступление он попросил прощения у Господа нашего, и грех был ему отпущен. — Аббат вновь остановился, чтобы перевести дух, пробежал глазами написанное и улыбнулся. — Просим также принять во внимание, что в качестве одного из сообщников брат Лоренцо назвал парфюмера Пьяруцци, человека во Флоренции весьма уважаемого, каковой, по слухам, изготавливает страшные зелья, с помощью которых можно умертвить человека.

Наконец, да будет вам известно, что слова, приведённые в этом послании, услышал каждый из нас, что мы клятвенно подтверждаем.

Приор Джованни Аполинаро,

брат Джулио..."

Приор задумался. Брат Джулио долгие годы занимал должность ризничего и был верным помощником, готовым на всё, только бы услужить настоятелю. Он подписал бы любую бумагу, даже не взглянув на неё. Но вот с третьей подписью возникли трудности. Следовало найти человека, который пользуется в обители уважением, но при этом умеет держать язык за зубами. Только где такого возьмёшь?.. В конце концов мужчина остановил выбор на брате келаре. Тот, пусть и слыл лучшим другом Лоренцо, боялся главу монастыря, словно Сатану.

Послышался осторожный стук. В дверном проёме показалась голова брата Франциска.

— Парфюмер пришёл и ждёт вас в госпитале...

Приор встал из-за стола и покинул келью. Выйдя во двор, он быстро пересёк его и вскоре очутился в небольшой комнате, большую часть которой занимал дубовый стол.

Какой-то человек склонился в нижайшем поклоне и попробовал поцеловать одеяние настоятеля. Приор великодушно позволил ему это сделать, а затем ледяным тоном произнёс:

— Присаживайтесь, синьор Пьяруцци. Нас ждёт долгий разговор.

Парфюмер присел на скамью и, дрожа от нетерпения и страха, приготовился слушать, что скажет настоятель...

Лоренцо пробудился от лёгкого прикосновения к своей щеке. Открыв глаза, он вновь увидел лицо настоятеля и поморщился. Что за несносный человек! Монаху снилось, будто он гуляет по бескрайнему апельсиновому саду; аромат цветов кружит голову, пьянит... И вдруг — такое пробуждение!

Приор криво усмехнулся:

— Простите, брат мой. Я устал сидеть у изголовья вашей кровати и хочу немного отдохнуть. Через минуту вы вновь сможете погрузиться в свои сладостные сновиденья, но сперва... — Мужчина смущённо кашлянул. — Выпейте-ка целебного снадобья. Наш лекарь клянётся, что сможет не только облегчить ваши страдания, но и спасти жизнь... Выпейте...

Лоренцо плохо понимал, о чём толкует настоятель своим вкрадчивым голосом. Послушно, точно ребёнок, он взял кружку с восхитительно пахнущим напитком и осушил до самого дна.

— Спасибо, преподобный отец... Вы так добры...

— Что вы, брат мой! Я искренне желаю вам помочь. А теперь — спите...

И настоятель, выйдя из кельи, осторожно затворил за собой дверь...

Когда следующим утром в келью вошёл монастырский лекарь, Лоренцо уже умер. На губах его застыла счастливая улыбка, и монахи решили, будто на брата их низошла божья благодать...

Глава 10

АРЕСТ

Едва открыв глаза, Симонетта поняла: случилось нечто ужасное. Услышав о гибели синьора Чезаре, девушка отчаянно вскрикнула и, уткнувшись лицом в подушку, зарыдала, но едва Франческо попробовал осторожно коснуться её плеча, вдруг отпрыгнула к самой стене и угрожающе произнесла:

— Не трогай меня! И вообще, не смей показываться на глаза! Из-за тебя погиб отец... Не встреться мы в церкви, не прояви дядюшка великодушие, ничего бы не случилось...

И Симонетта вновь зарыдала.

Волоньяно бросил на неё укоризненный взгляд, однако ничего не сказал. Франческо целую минуту не мог прийти в себя. Раскрыл было рот, чтобы ответить что-нибудь, но лишь беспомощно махнул рукой. Глаза юноши заблестели от слёз, и он поспешно вышел из комнаты.

В коридоре молодой человек нос к носу столкнулся с подестой. Орланди был напыщен как никогда и в этот миг больше всего походил на деревенского петуха, а стражники его — на перепуганных куриц. В иное время Франческо расхохотался бы, но сейчас юноше было не до веселья.

Сощурившись, синьор Герардо пристально посмотрел на него:

— Что вы здесь делаете? Я пришёл сюда, дабы поговорить с новой хозяйкой и начать расследование. Все посторонние должны немедля покинуть дом и не мешать поискам убийцы...

— Я — свидетель, — перебил подесту Франческо.

— Тогда мы допросим вас — чуть позже, разумеется. Сейчас мне нужно побеседовать с синьориной Симонеттой и осмотреть дом. Жаль, не удалось прийти раньше — следовало завершить ещё несколько неотложных дел. Боюсь, всякое простонародье, — подеста метнул презрительный взгляд в сторону слуг Симоне, толпившихся в дверях, — которое не знает, как вести себя в доме, где убили человека, перевернуло всё здесь вверх дном. Но за свою жизнь я сталкивался и не с такими трудностями!

В этот миг на верхней ступеньке лестницы появился Волоньяно. Подеста подрастерял свой гордый вид и даже соизволил ответить кивком головы на поклон Симоне, а затем, сопровождаемый молодыми людьми, прошёл в комнату, где Симонетта продолжала лить горькие слёзы.

Выслушав рассказы Симонетты и Франческо (юноша, впрочем, благоразумно умолчал о приказе консула Альбицци, из-за которого погибли его учитель и товарищи), подеста стал с задумчивым видом расхаживать по комнате. Прошло немало времени, прежде чем он остановился и, подняв указательный палец, произнёс:

— Дело выглядит весьма запутанным. Нужно найти других свидетелей, помимо вас, молодой человек, — кивнул он в сторону Франческо, — и побеседовать с ними. Сейчас я скажу своим людям, чтобы они хорошенько расспросили всех соседей — вдруг кто-нибудь поведает что-либо важное?.. А смерть Барзини... Да, это очень хорошая новость... Просто превосходная, скажу я вам!

С этими словами подеста вышел в коридор.

Едва за ним закрылась дверь, Симоне устремил на Франческо проницательный взгляд и промолвил:

— А теперь расскажи всё как следует. Ты ведь многое утаил — это сразу видно.

Франческо тяжело вздохнул, помолчал немного, собираясь с духом, и начал говорить — торопливо и сбивчиво, сжимая кулаки от ярости... Вскоре Волоньяно узнал о приказе, который консул Альбицци отдал Сальванелли, и о предостережениях Джансимоне Ферранте, о нападении бандитов и о помощи мальчишки-оборванца... Симонетта отвернулась к стенке, стараясь показать, будто ей безразличны злоключения юноши, однако щёки её помимо воли залила краска стыда — девушка уже жалела о брошенных несколько минут назад жестоких словах и лишь гордость не позволяла ей так скоро признать свою вину.

— Да, дела куда хуже, чем я думал, — пробормотал Симоне, когда Франческо умолк. — Ваши жизни висят на волоске. Если раньше Сальванелли лишь исполнял приказ Альбицци, то теперь, после гибели Барзини, он будет жаждать мести.

— Я-то надеялась, что всё закончилось... — прошептала Симонетта.

— Боюсь, самое страшное впереди, — покачал головой Волоньяно.

— И что же делать? — спросил Франческо.

— Думаю, для начала нужно пустить по городу слух...

— Какой?

— Пусть Альбицци думает, что вы отдали бумагу с его подписью синьору Герардо.

Франческо с удивлением посмотрел на молодого человека — и расхохотался:

— Да, представляю, что станется с консулом, когда он услышит эту новость! Наверное, тогда синьор Лука надолго забудет обо мне и займётся спасением собственной шкуры!

— А пока он будет рвать волосы от ярости и искать встречи с подестой, я посоветуюсь с отцом... Впрочем, не надейтесь на него слишком сильно. По-моему, есть лишь один выход — покинуть город. Сальванелли — не Альбицци. Он так просто не успокоится.

Вдруг в комнату вошёл синьор Герардо. Покосившись на Волоньяно, он состроил печальное лицо и сказал Франческо и Симонетте:

— Я должен взять вас под стражу. Мне стало известно много всего интересного, и пока я не узнаю, кто же на самом деле виновен в смерти синьора Антоньоли, вы не только не сможете "покинуть город", но и проведёте это время в тюрьме. Так я решил.

На Орланди воззрились три пары широко распахнутых глаз.

Первым в себя пришёл Волоньяно:

— Постойте! — воскликнул он. — Объясните, в чём причина такого неожиданного — если не сказать глупого — поступка?

— Я не обязан объяснять свои действия первому встречному, — грубо ответил подеста. — Не путайтесь под ногами, если не хотите променять свою уютную комнату на грязную камеру.

Орланди подал знак стражникам. Те неохотно двинулись к Франческо и Симонетте. В руках они теребили толстые верёвки.

— Вы что же, намерены связать нас?! — вне себя от гнева закричал Франческо.

— Да.

— Ах, вот как?! Ну хорошо, допустим, вы свяжете меня — не велика беда. Но синьорину Симонетту... Это же настоящее оскорбление! Можно подумать, она убила кого-нибудь или ограбила...

— Всё может быть... — негромко сказал подеста.

— Как вы смеете говорить такие слова? Вы ещё пожалеете о них!

— Сначала вы ответите за свои преступления, — парировал Орланди. И добавил с усмешкой, обращаясь к стражникам: — Вяжите его покрепче. Кто знает, не выкинет ли этот молодчик какую-нибудь штуку?

Стражники изо всех сил стянули запястья юноши верёвкой. Затем настала очередь Симонетты. Один из мужчин грубо дёрнул её за руки. Франческо рванулся вперёд, но не смог даже сдвинуться с места — его схватили сразу несколько стражников.

— Значит, вы утверждаете, что эти юноша и девушка, которые несколько часов назад чуть не погибли, совершили какое-то чудовищное преступление? — спросил Симоне, к которому понемногу стало возвращаться привычное здравомыслие.

— Да. Они обвиняются в убийстве.

— Вот как? Такой чуши я ещё не слышал — даже от Скьятты дельи Уберти, когда решалась судьба Буондельмонте. — Волоньяно улыбнулся Франческо и Симонетте: — Можете не волноваться. Скоро синьор Орланди поймёт, как глупо себя вёл, и попросит у вас прощения. Следуйте вместе с его людьми в тюрьму — пожалуй, там сейчас даже безопаснее, нежели здесь, — а я пока поговорю с отцом. Слуги мои постерегут дом, хотя особой нужды в этом нет — стражники надолго задержатся здесь... Я ведь прав, синьор Герардо?

Подеста, заметно помрачневший при имени консула Лоренцо да Волоньяно, кивнул.

Симоне ещё раз улыбнулся своим друзьям и, махнув на прощание рукой, поспешно покинул дом.

"Преступники", окружённые едва ли не десятком стражников, спустились на первый этаж. Каждый старался подтолкнуть их, ткнуть в спину или пихнуть в живот.

Вдруг какая-то тень метнулась к Франческо. Шипящий от ненависти голос прошептал:

— Что, мерзавец? Теперь-то ты поплатишься за свои злодеяния!

Юноша поднял взгляд и увидел перед собой Пирата.

— Вы что же, ещё не забыли убитую мной собаку? — невольно улыбнулся он.

— Замолчите! — рявкнул подеста. Затем с любезной улыбкой обратился к Пирату: — Вы хотите рассказать что-нибудь важное?

— О да! — вскричал тот. — Поверьте, поступки этого человека низки и отвратительны! По нему давно плачет виселица!

В душе подесты вспыхнул азарт охотника, чьи собаки напали на след дичи. Приказав стражникам проводить "убийц" в тюрьму, он провёл Пирата в одну из комнат и уставился на него немигающим взором. Мужчина, перепугавшись, вмиг растерял недавнее красноречие и принялся в свою очередь разглядывать Орланди.

— Ну, что же вы замолчали? — потерял терпение синьор Герардо.

Пират беспомощно разинул рот, точно выброшенная на берег рыба, и издал звук, похожий на предсмертный хрип.

"Как же развязать язык этому болвану?" — подумал подеста, присовокупив к своим словам несколько грязных ругательств.

Вслух он произнёс, хитро сверкнув глазами:

— Вы хорошо знаете синьора Франческо?

— К несчастью — да! — откликнулся Пират. — Этот мальчишка — подлец, каких не сыскать во всей Флоренции!

— Что за злодеяние он совершил? — спросил Орланди.

— Я не смогу рассказать об этом!

— Как хотите, — покладисто ответил синьор Герардо. — А когда вы увидели синьора Романьоли в первый раз?

— Месяца три назад. Он вдруг начал ходить к дому семейства Антоньоли. Выглянешь утром — а он уже пялится на окна комнаты, где живёт дочь синьора Чезаре. По вечерам кружит, словно цепной пёс, около дверей — и всё высматривает, вынюхивает... А потом... потом стал гулять всюду с синьориной Симонеттой. Представляете? Какой-то простолюдин — и ходит под ручку с такой знатной девицей! Помнится, синьор Чезаре тогда уехал из города — вот они и учинили подобное бесстыдство... Но только мой друг — а мы с синьором Антоньоли были дружны — вернулся, все эти прогулки вмиг прекратились. Дочери он даже в церковь запретил выходить, а зарвавшегося юнца велел не пускать в дом. Тот, правда, несколько раз начинал барабанить в дверь так, что аж стены дрожали, но потом перестал. Я уж обрадовался: отправился молокосос искать счастья где-нибудь в другом месте. — Пират омерзительно ухмыльнулся. — И вдруг, с неделю назад, он снова приходит сюда — разряженный, словно павлин. Я даже подумал: "Неужто предложение решил сделать, чёртов недоносок?" Да видно, синьор Чезаре опять поставил его на место, потому что вечером мальчишка выскочил из дома, как ошпаренный, и помчался куда-то... А потом... Ох! Приходит сегодня целая банда головорезов, взламывает дверь... Боже милосердный, что они сделали! Всех прирезали! Криков почти не было, но пол-то, как я вижу, кровью залит. Ужас! Я до самой ночи нос на улицу боялся высунуть. А потом увидел, что вы пришли вместе со стражниками. "Ну, — думаю, — уж синьор-то Герардо живо разберётся, кто прав, а кто виноват!" Вот и поспешил к вам...

Пират поклонился.

— Да, ваши сведения необычайно ценны, — протянул Орланди.

— Надеюсь, теперь-то чёртов мальчишка получит по заслугам!

— А по-вашему, он и впрямь мог убить человека?

— Ещё бы! — поспешно ответил Пират. — Если уж собаку мою не пожалел, которую я любил, словно ребёнка, значит, человеческая жизнь для него не дороже серебряной монеты!

— Мальчишка убил вашу собаку?

— Да! — завопил Пират.

— Какое злодеяние!

— А когда я решил отомстить и бросился на молокососа с мечом, он одним ударом выбил у меня оружие и даже занёс клинок для смертельного удара... — Мужчина прикрыл глаза ладонью. — Но тут подоспели ваши доблестные стражники и схватили его.

— Неужели? Почему же его не отвели ко мне?

— Не знаю... Но я, — Пират мстительно улыбнулся, — я ещё тогда сказал злодею, что он попадёт на виселицу. Мальчишка расхохотался, словно сумасшедший, и закричал, что сам подеста ему не указ. И много грубого сказал о вас. А мне пообещал, что когда-нибудь заставит ползать перед ним на коленях. Представляете?

— Ну, мы ещё посмотрим, кто кого будет молить о пощаде. Вы, синьор...

— Ментоцци.

— ... синьор Ментоцци, оказали мне поистине бесценную услугу. Повторите эти слова ещё раз, перед судьями — и получите щедрую награду за свою смелость.

Пират поклонился подесте до самого пола, а затем вышел из комнаты, преисполненный торжества.

— А ниточки-то начинают выводить из лабиринта на свет, — почесал подбородок Орланди. — Похоже, монахи не солгали. А если и приврали немного... Мне-то какая разница? Сейчас нужно показать флорентийцам, что я не только красиво говорю, но и ловлю бандитов... А теперь настало время встретиться с Пьяруцци. Надеюсь, он окажется ещё разговорчивее этого безумного любителя собак...

Глава 11

ПЫТКА

Парфюмер Пьяруцци был чуть жив от страха. Перед мысленным взором мужчины то и дело вставали картины зловещего вечера, в одночасье изменившего всю его жизнь.

Сначала Пьяруцци получил приглашение от настоятеля валломброзанского монастыря и, быстро подсчитав в уме выгоду от предстоящего союза со столь важным священнослужителем, сломя голову бросился на встречу с ним.

Но приор с порога огорошил гостя, произнеся зловещим шёпотом:

— Вы — страшный преступник, синьор Пьяруцци. Берегитесь! Местом вашим после смерти станет преисподняя.

Парфюмер попробовал возразить, однако настоятель принялся обличать его во всех смертных грехах, а затем, когда список их закончился, промолвил слова, после которых Пьяруцци задрожал, точно виноградный лист на ветру:

— Вы помогли умертвить невинного человека — и, клянусь, ответите за это! Что за адский порошок купил у вас брат Лоренцо? Отвечайте! — Приор умолк, опалил несчастного парфюмера взором, горящим праведным гневом, и торжествующе рассмеялся: — Вижу, вы побледнели! Значит, обвинения мои справедливы... Известно ли вам, какого наказания заслуживает человек, прибегнувший к магии, — а без неё в таком страшном деле явно не обошлось?

— Нет... — пролепетал Пьяруцци.

— Так знайте: мучения ваши на земле будут столь же страшными, что и в аду.

В голосе настоятеля звучала такая уверенность, что всякое желание спорить или оправдываться окончательно покинуло Пьяруцци. Повалившись к ногам приора, он прошептал:

— Неужели нет никакой надежды вымолить прощение?

— Отчего же? — криво усмехнулся Аполинаро.

— Но как мне спастись?

— Слушайте внимательно...

Последовавшее затем предложение настоятеля поразило парфюмера до глубины души. Дать ложные показания подесте! Оболгать человека! Разве такие речи достойны священнослужителя, который минуту назад обличал тебя во всяческих прегрешениях? Но с другой стороны, лучше уж, обманув градоправителя, заслужить благосклонность Церкви, нежели проявить упрямство и собственноручно подписать себе смертный приговор не только на земле, но и на небесах.

— Клянусь, я выполню всё, что вы сказали! — вскричал Пьяруцци.

— Прекрасно, — кивнул приор. — Тогда мы и поговорим об отпущении вам всех грехов — даже самых тяжких...

Как ни готовился Пьяруцци к предстоящему допросу, он всё-таки изрядно перепугался, когда через час после беседы с настоятелем в лавку его ворвались стражники. Вели они себя необычайно дерзко: опрокинули стол и скамью, грубо толкнули вопящую во всё горло супругу парфюмера (от этого тычка бедная женщина ударилась о полку и разбила дорогой кувшин), наградили её весьма обидным прозвищем, а в довершение этих бесчинств повалили мужчину на пол, связали ему руки и поволокли в тюрьму.

Протащив вяло упиравшегося парфюмера по грязным, тёмным тюремным коридорам, стражники втолкнули его в какую-то крохотную комнатку, где едва хватало места для стола и скамьи.

— Сиди тихо, — последовал приказ одного из стражников — и Пьяруцци остался в одиночестве.

Так прошло несколько томительных часов.

Наконец терпение парфюмера было вознаграждено: послышались шаги и громкие голоса, дверь в комнату отворилась, и на пороге появился синьор Герардо. За ним семенил старенький горбатый писарь, который в одной руке тащил увесистую книгу, а в другой — крошечный стул.

Горбун уселся за стол, неторопливо разложил перед собой пергамент и обмакнул перо в чернила. Подеста тем временем словно журавль расхаживал по комнате из угла в угол, бросая на арестанта суровые взгляды. С каждой минутой он всё больше входил во вкус и втайне задавался вопросом, отчего лишь сейчас понял, каким увлекательным делом может быть охота на преступников.

— Вы догадываетесь, синьор Пьяруцци, по какой причине оказались здесь? — увидев, что писарь покончил с приготовлениями, приступил к допросу Орланди.

— Нет, — покачал головой парфюмер.

— Иного ответа я и не ожидал. А между тем, у нас есть все основания полагать, что вы помогли неким злодеям умертвить честного гражданина Флоренции.

— Я — мирный человек, — пожал плечами Пьяруцци. — Со дня до ночи работаю в мастерской и не якшаюсь с ворами и убийцами.

Подеста встал против него и, уперев руки в бока, произнёс:

— Не смейте лгать и притворяться — вам не убедить меня в своей невиновности. Вы и не убивали никого своими руками — так, всего лишь изготовили зелье и продали преступникам. А те уж довели дело до конца.

На глаза Пьяруцци навернулись слёзы.

— Почему же вы мне не верите? Любой горожанин вам скажет: "Парфюмер Пьяруцци — честный флорентиец..." Я ведь делаю духи, помады, румяна, а об отравах никогда не слышал и знать о них ничего не желаю...

— Не хочу терпеть вашу ложь! — взвизгнул подеста. — Держите меня за глупца? Немедленно сознавайтесь во всём — лишь так вы избежите смерти! Впрочем, нет! Лучше отрубить вам руку — посмотрим, как тогда вы станете стряпать свои зелья!

Пьяруцци чуть не взвыл от страха — он даже предположить не мог, что Орланди окажется таким вспыльчивым.

— Не надо! — завопил парфюмер. — Я во всём признаюсь!

И он начал рассказывать давно заготовленную историю: мол, несколько дней назад в лавку пришёл молодой человек и пожелал купить яда. Услышав отказ, негодяй сперва перешёл к угрозам, а затем и вовсе приставил к горлу Пьяруцци нож. Разумеется, перепуганному мужчине оставалось лишь взяться за изготовление отравленного порошка.

— Постойте! — перебил парфюмера Орланди. — Вы ведь говорили, будто не знаете ничего о ядах. Отчего же тогда злодеи решили обратиться именно к вам?

Пьяруцци, который всё больше запутывался в паутине лжи, на несколько секунд умолк, а затем гордо вскинул подбородок:

— Я — парфюмер! А значит, могу состряпать любое снадобье, какое только пожелаю.

В этот миг в комнату вошёл стражник и доложил о появлении графа Лоренцо да Волоньяно.

— Вот дьявол! — вскричал подеста. — Что ему нужно?

— Он хочет поговорить с вами, — ответил стражник.

— И без тебя знаю, болван! Иди прочь! — Синьор Герардо смачно сплюнул. — Нет, каков наглец — даже утра не мог дождаться! Вышвырнуть бы его за дверь, словно слугу... Впрочем, так уж и быть. Послушаем, что он скажет...

— Ох, синьор Лоренцо?! Вот уж не ожидал увидеть вас так скоро. Конечно, ваш сын предрекал нечто подобное, но я даже помыслить не мог, что событие это случится уже сегодня.

Так тараторил подеста, пряча недовольство за потоком слов.

— Дело, что привело меня к вам, синьор Герардо, является столь важным, что я бежал сюда со всей резвостью, на какую только способны мои старые, больные ноги, — улыбнулся в ответ консул.

— И вас не остановил даже страх перед законом? Разве не запрещено выходить из дому в столь поздний час?

— О, с вами, как я вижу, опасно иметь дело! Никто не знает законов лучше вас и никто строже вас не следит за их исполнением... И тем удивительнее, что вы взяли под стражу некого юношу по имени Франческо Романьоли и девушку, которую зовут Симонетта Антоньоли.

— Я — подеста, — пожал плечами Орланди, — и могу взять под стражу любого флорентийца...

— Если он в чём-либо провинился, — подхватил Волоньяно. — Но не станете же вы говорить Совету подесты, что арестовали кого-то лишь по своей прихоти?

— Вот-вот! — стараясь смягчить свои слова улыбкой, сказал подеста. — Я отчитываюсь за свои поступки перед Советом подесты, а не перед консулами.

Синьор Лоренцо даже глазом не моргнул.

— Должно быть, вы решили, будто я пришёл сюда с угрозами или руганью? — усмехнулся он. — Нет, уважаемый синьор Герардо! Я хочу лишь предложить свою помощь. Ведь дело, за которое вы взялись, представляется мне вовсе не таким лёгким, как может показаться на первый взгляд. Поэтому согласитесь: если мы, два человека, умудрённые годами, объединим усилия, то сумеем наказать настоящего убийцу и спасём жизни невинных людей.

— Пожалуй, вы правы, — пробормотал подеста.

Волоньяно продолжил:

— Я считаю, что союз наш принёс бы Флоренции счастье и процветание. Однако, как ни печально, срок вашего правления истекает очень скоро... Право, не знаю, что с этим можно поделать...

— Меня могут избрать вновь! — воскликнул Орланди.

— Не спорю. Однако мало кто из добрых мужей, что заседают в Сенате, желает ещё раз призвать вас на пост градоправителя.

— Что же вы предлагаете? — осипшим голосом спросил синьор Герардо.

— Думаю, я сумел бы помочь... Влияние моё велико — говорю об этом без ложной скромности. Да и среди консулов трое — мои друзья... Впрочем, я ведь пришёл сюда не ради политических интриг, а чтобы попросить вас: позвольте мне поучаствовать в поисках преступника и снять обвинение с несчастных детей, которых ждёт жестокая смерть на эшафоте. Ведь таким будет приговор?

Подеста не ответил на этот вопрос — он лихорадочно размышлял над словами собеседника. Ещё год в таком богатом городе, как Флоренция... Чёрт возьми, да тут и думать не о чем!

С важным видом Орланди промолвил:

— Слова ваши полны мудрости, синьор Лоренцо. Я всегда питал к вам глубочайшее уважение и потому считаю, что союз наш послужит во благо Флоренции и поспособствует её процветанию.

На сей раз Волоньяно не сумел сдержать торжествующей улыбки. Заметив её, подеста в душе обругал новоявленного союзника самыми грубыми словами, какие только знал. Впрочем, озвучивать свои мысли мужчина не стал — разрывать соглашение столь быстро не входило в его планы.

— Взгляните-ка, — протянул он консулу донос приора Аполинаро, содержание которого прекрасно известно нашим читателям. — Что вы на это скажете?

— Занятная бумага, — завершив чтение, ответил Волоньяно. — И что же по-вашему, заставило Симонетту — эту кроткую и набожную девушку — совершить такой омерзительный поступок?

— Думаю, она хотела завладеть состоянием отца и стать полновластной хозяйкой в доме. К тому же, я уже допросил одного свидетеля. И знаете, что выяснил? Синьор Чезаре не давал дочери встречаться с любовником!

— С каким любовником?!

— Да с этим мальчишкой! Как его зовут-то?!

— С Франческо?

— Да, с Франческо Романьоли.

— Всё это — пустые домыслы. Неужели свидетель ваш сможет подтвердить, что юноша и девушка предавались греху втайне от отца? Или он слышал, как синьор Чезаре выгонял Франческо прочь? Едва ли... Жаль, погиб синьор Буондельмонте. Он был дружен с молодым человеком, которого вы с таким упорством желаете выставить убийцей, и рассказал бы много интересного.

— Буондельмонте дружил с этим мальчишкой? — вытаращил глаза Орланди.

— Во всяком случае, когда Франческо был ранен, синьор Буондельмонте целыми днями не отходил от его кровати.

— Ну и дела! — схватился за голову подеста — он уже начал жалеть, что связался с мальчишкой, который, как оказалось, имеет таких влиятельных покровителей.

— Впрочем, сейчас нет смысла вспоминать об этом, — пожал плечами Волоньяно. — Вернёмся лучше к делу. Вы нашли завещание синьора Чезаре?

— Нет, — вздохнул синьор Герардо. — Да и существует ли оно? Обычно горожане объявляют последнюю волю лишь на смертном одре. Сколько раз ко мне приходили обиженные родичи усопшего и начинали требовать свою долю наследства!

— И всё-таки, нужно проверить. Если бы Симонетта жаждала завладеть состоянием Антоньоли, она отравила бы отца, чтобы он перед смертью успел продиктовать завещание и объявил её наследницей...

— Так ведь приор Джованни Аполинаро и утверждает, что она купила у парфюмера Пьяруцци отравы! — торжествующе вскричал Орланди.

— Но почему тогда синьора Чезаре и его слуг зарезали?

Подеста почесал затылок:

— Может, планы злодеев внезапно изменились? Отравить они решили брата синьора Чезаре, а его самого — подставить под кинжалы наёмных убийц.

— Послушать вас, синьор Герардо, так Симонетта и Франческо — порождения тьмы, которые способны в мгновение ока переноситься с одного конца Флоренции на другой.

— Что вы хотите этим сказать?

— В час убийства синьора Чезаре они находились в руках Барзини. Лишь мой сын спас их от гибели.

— А не было это простым спектаклем? Вдруг хитрецы задумали отвести от себя подозрения?

— И теперь жизни их висят на волоске? Не забывайте, что погибли люди Сальванелли... Глупости!

Собеседники распалялись всё больше. Они размахивали руками, обращали друг к другу раскрасневшиеся лица и пытались добиться победы в споре благодаря мощи глотки, а не силы доводов.

— Всё равно! — наклонил голову, точно бык, подеста. — Не станете же вы отрицать, что отцы часто оставляют дочерей без наследства. Вот и повод для убийства!

— А когда у них нет сыновей? — возразил синьор Лоренцо. — Что, тогда они дарят свои богатства первому встречному?

— Нет...

— И разве синьор Чезаре не любил дочь? Да он души в ней не чаял — уж поверьте моим словам! А коли так, зачем нужно было лишать Симонетту наследства?

Чувствуя, что победа склоняется на сторону собеседника, Орланди поспешил закончить спор.

— Вижу, даже два весьма мудрых мужа не всегда оказываются способны прийти к согласию, — вздохнул он. — Мы ведь можем и до самого рассвета проспорить...

— Так признайте свою ошибку!

Подеста поморщился:

— Не торжествуйте раньше времени. Пожалуй, утром я перерою бумаги Антоньоли — и посмотрим тогда, кто из нас оказался прав.

— Хорошо.

— А сейчас, — сверкнул глазами Орланди, — мне нужно закончить одно дельце. Я так и не допросил как следует парфюмера. А ведь Пьяруцци рассказывал очень занятные вещи... Но сейчас я поведу беседу по-другому.

— Что вы задумали?

— Следуйте за мной — и всё узнаете! — хищно улыбнулся подеста.

Оставшись после внезапного бегства синьора Герардо в обществе горбатого писаря и одного из стражников, Пьяруцци некоторое время ломал голову над вопросом, что Орланди может обсуждать с консулом Волоньяно, однако так и сумел придумать достойного объяснения.

Тогда парфюмер взялся восстанавливать в памяти все подробности разговора с подестой и в конце концов решил, что вёл себя в высшей степени достойно и превосходно справился с заданной ролью. Приор, присутствуй он на допросе, остался бы доволен! Размышляя подобным образом, Пьяруцци всё больше веселел и даже начал посмеиваться над своими приключениями.

Мужчина даже не заметил, как веки его сами собой смежились, а сознанием овладел сон.

Скрипнула дверь. Послышался насмешливый голос:

— Ого! Вы только взгляните на этого смельчака, синьор Герардо! Преспокойно спит и ничуть не обеспокоен своей участью. Разве такой человек может быть замешан в грязных делишках?

Пьяруцци вскочил на ноги и согнулся в низком поклоне.

— Сидите спокойно! — рявкнул подеста, задетый почтительностью, которую парфюмер выказал перед синьором Лоренцо. — Хотя, нет! Собирайтесь — сейчас мы перейдём в другое помещение, где самый лживый человек становится искренним.

Орланди подал знак стражникам. Те схватили парфюмера, словно мешок с тряпьём, и сжали ему запястья железной хваткой. Пьяруцци заскрежетал зубами от боли.

— Куда вы собираетесь меня вести? — пролепетал он.

— Туда, где вы волей-неволей сознаетесь в своих преступлениях, — ответил подеста с жестокой улыбкой.

— Я ведь всё вам рассказал!

Орланди усмехнулся:

— Сейчас мы это проверим.

Подеста взял в руки факел и вышел из камеры. За ним последовали Волоньяно, писарь и два стражника, которые волокли несчастного парфюмера.

Процессия двинулась по холодным длинным коридорам, освещённым лишь рыжим светом факела, который нёс Орланди. Временами Пьяруцци чудилось, будто в углах возле стен клубится беспроглядная тьма, а в шуме шагов слышалось тихое перешёптывание душ тех несчастных, что стали жертвой флорентийского правосудия.

Синьор Герардо подвёл спутников к толстой двери и отпер замок. Взору Пьяруцци открылось зрелище, от которого во рту его вмиг пересохло, а язык точно прилип к гортани.

Возле одной из стен стояло мрачное сооружение в полтора человеческих роста длиной: три железных валика, переплетённых толстыми верёвками и прикреплённых к металлическому основанию, и две широких доски между ними. Довершали картину два деревянных рычага, соединённых со средним валиком, который был сплошь усыпан мелкими острыми шипами.

— Дыба! — с отвращением выдохнул синьор Лоренцо.

— Да, — хрипло ответил подеста. В расширенных зрачках его отражались языки пламени.

— Зачем?

— Мне нужно узнать правду.

— Орудие пытки очень легко разбудить, синьор Герардо, но не так-то легко вновь вернуть ко сну. Оно начнёт постоянно требовать крови, и, быть может, когда-нибудь вы сами утолите эту жажду.

— Если боитесь — можете уйти, — пожал плечами Орланди.

— Конечно, я не останусь здесь больше ни на минуту. Не хочу видеть, как вы совершите деяние, за которое вас проклянут потомки.

Волоньяно выбежал из камеры пыток. В коридоре он столкнулся с двумя мускулистыми мужчинами, лица которых не выражали ничего, кроме тупой покорности. Это были палач и его помощник.

Дверь с шумом захлопнулась — и консул остался один в кромешной тьме...

Поначалу ничто не нарушало тишины, но вскоре послышался зловещий скрежет, от которого Волоньяно невольно поёжился. Затем из-за двери донеслись голоса — сперва тихие, однако с каждой секундой становившиеся всё громче. Консулу даже удалось разобрать несколько слов.

Вдруг раздался возглас подесты: "Говорите!" — а вслед за ним — страшный вопль.

Волосы на голове Волоньяно встали дыбом. Упав на колени, он закрыл уши руками, но это не помогло: новый крик был так ужасен, что перед мысленным взором синьора Лоренцо тотчас возникла картина преисподней, где души грешников испытывают жестокие мучения.

Вдруг кровь в жилах консула забурлила, словно в молодые годы, и старик, вскочив на ноги, решительно отворил дверь камеры.

— Немедленно прекратите... — произнёс он — и умолк.

Зато парфюмер, над которым, словно хищная птица, склонился подеста, говорил — дрожащим голосом, прерывая речь бесконечными стонами и всхлипываниями:

— Да, я изготавливал яды! Продавал людям, что приходили в лавку, и брал за это огромные деньги. Но то были простолюдины — я не знаю, как их зовут... Да, ко мне приходил ученик ювелира Фелицци! Он купил порошка — того самого, страшного, который, сгорая в огне, убивает в мгновение ока...

Подеста кивнул палачам.

Увидев это, Пьяруцци в отчаянии закричал:

— Но я знаю ещё одного человека, который приходил в мою лавку! Это был... это был слуга синьорины Катарины — дочери Ламбертуччо Амидеи! Даже имя его помню — Микеле!

— И что? — подался вперёд подеста.

— Он купил у меня зелья, которым можно убить даже лошадь — дайте только немного отравленной воды...

— Не может быть! — прохрипел Орланди.

— Клянусь, так всё и было! Прошу, прекратите пытку...

Синьор Герардо машинально махнул рукой.

Палачи отвязали Пьяруцци от дыбы и грубо сбросили его с ложа. Мужчина застонал и потерял сознание.

Впрочем, подесте не было до этого дела. Ноги внезапно отказались повиноваться мужчине, и он, усевшись на скамью, закрыл лицо трясущимися, липкими ладонями и пробормотал:

— Прав был консул... Не следовало устраивать эту пытку...

Глава 12

ЛАРЕЦ

Некоторое время синьор Герардо сидел, сжав голову руками. От беспорядочных мыслей его оторвало чьё-то прикосновение. Подняв взгляд, Орланди увидел консула Волоньяно.

— Я всё слышал, — виновато улыбнулся тот. — По правде сказать, стоять в темноте и содрогаться от ужасающих криков оказалось ещё хуже, чем глядеть на пытку. Поэтому я вошёл сюда и слышал признания парфюмера.

Подеста до крови прикусил губу: если прежде он ещё сумел бы утаить от консула что-нибудь из рассказа Пьяруцци, то сейчас скрытничать не имело смысла — Волоньяно знал ровно столько же, сколько и сам синьор Герардо.

— И что же мне делать? — спросил он. — Неужели придётся взять под стражу дочь Амидеи? А если девушка не признается, подвергнуть её пытке...

— Не спешите, — ответил синьор Лоренцо. — Если синьорина Катарина и купила снадобий, это вовсе не означает, что она хотела кого-то отравить.

Осторожно приблизившись к парфюмеру, который вновь пришёл в себя, Волоньяно мягко произнёс:

— Синьор Пьяруцци, постарайтесь вспомнить, когда у вас купил яд слуга семейства Амидеи.

— Перед самой свадьбой синьора Буондельмонте и Марии Донати...

— Вы уверены?

— Да. Я точно знаю это...

Синьор Лоренцо торжествующе посмотрел на подесту:

— Через несколько дней после свадьбы кто-то пытался отравить синьора Буондельмонте!

— Интересное совпадение... — протянул тот. — Но как узнать истину, если с того времени прошло больше двух месяцев?

— Очень просто. Для убийства был нанят слуга — ему поручили подмешать яд в вино и подать к столу во время ужина. Когда замысел провалился, преступник бросился к ногам господ и взмолился о прощении. Буондельмонте не стал казнить его — всего лишь выгнал из замка. Тогда Симоне — мой сын — сжалился над злосчастным слугой и упросил взять его в наш дом. Там он сейчас и живёт.

Орланди воззрился на собеседника с неподдельным восхищением:

— Синьор Лоренцо, вы — поистине бесценный союзник! Сожалею, что пренебрегал до сих пор советами и знаниями столь мудрого человека. Позвольте низко вам поклониться...

Когда Волоньяно ушёл, Орланди взялся размышлять над словами парфюмера. Даже на дыбе Пьяруцци продолжал настаивать, что отравленный порошок купил именно Франческо. Что же, он и впрямь не лжёт?

"Нет, — покачал головой Орланди, — не нужно спешить. Подождём немного, обдумаем всё хорошенько, а тогда и станем действовать решительно..."

Поступок этот оказался в высшей степени мудрым: едва за решётчатыми окнами тюрьмы занялась заря, прибежал один из стражников и сообщил, что некий священник, войдя поутру в исповедальню церкви Санта-Тринита, нашёл распростёртое на полу тело женщины. Монах не раз видел, как та сопровождала племянницу брата Лоренцо, бывшего капеллана в монастыре валломброзанцев, и исповедовалась ему.

— Что?! — охнул подеста. — Ну и дела... Ничего не понимаю... Эх, куда же запропастился Волоньяно?! Такая важная новость, а его нет рядом! Даже посоветоваться не с кем!

Как видят читатели, уважение Орланди к синьору Лоренцо росло с каждой минутой.

Побродив немного из угла в угол, мужчина махнул рукой:

— Что ж, сходим-ка пока в дом Антоньоли и поворошим бумаги синьора Чезаре. Вдруг там и впрямь отыщется завещание?..

Спустя четверть часа он уже входил в комнату, где ещё вчера встречал рассвет несчастный синьор Чезаре.

Долго трудиться подесте не пришлось — все бумаги оказались аккуратно сложены в крошечном сундуке; по большей части это были письма, не представлявшие, на первый взгляд, никакого интереса. Орланди быстро просматривал их и самым бесцеремонным образом отшвыривал в сторону.

Вдруг синьор Герардо подскочил, словно ужаленный.

— Ого! — воскликнул он. — Что это такое? "Толомеи"?.. — и принялся жадно вчитываться в строки очередного письма.

"Дорогой друг мой и соратник, — говорилось в послании, — все мы глубоко скорбим из-за вашего отъезда — покинув Сиену, вы оставили нас один на один с проклятыми врагами из рода Толомеи. Воспользовавшись перемирием во вражде с Флоренцией, эти бесчестные люди с каждым днём становятся всё сильнее и сильнее, объединяют вокруг себя семейства и собираются начать против нас настоящую войну. Союз с Толомеи уже заключило около двадцати родов, даже наши старинные друзья Пикколомини и Сарачини. Когда я в гневе вопросил синьора Сарачини: "Почему ты предал нас? Почему согласился пойти на сделку с Толомеи?", — он лишь отвратительно улыбнулся и сказал в ответ: "А разве у нас сейчас идёт война? Если я и был вашим другом, то лишь потому, что вы воевали вместе со мной против Флоренции. А что вы можете дать мне теперь? Только гибель — вам не совладать с семейством Толомеи. А я дорожу своей головой и жизнями жены и детей".

Как видите, мир с Флоренцией, которого вы так жаждали, обернулся для нас лишь несчастьями и горестями. Поэтому прошу: если в сердце вашем осталась ещё хоть капля дружбы к людям, которые всегда помогали вам, вернитесь в Сиену и присоединитесь к борьбе с безжалостными врагами из рода Толомеи.

Ваш искренний друг, Джованни Салимбьени".

— Салимбьени! — скривился Орланди и отшвырнул письмо подальше, словно оно было пропитано ядом. — Заклятый враг Флоренции и наших друзей из рода Толомеи! Вот, стало быть, с кем якшался в Сиене тихий, скромный синьор Антоньоли.

Подеста принялся яростно рыться в документах, надеясь обнаружить ещё одно послание из Сиены, однако поиски его оказались тщетными.

Когда последнее письмо было извлечено из сундука, Орланди грязно выругался, но тотчас осёкся. На дне он увидел маленький тёмно-серый ларец, закрытый на крошечный замок.

Мужчина осторожно достал ларец и повертел в руках, точно мальчишка, к которому попала какая-нибудь диковинка. Затем отложил его в сторону и начал рыться в сундуке — вдруг там спрятан ключ? Разумеется, надежды эти не оправдались.

Орланди сокрушённо покачал головой. Конечно, сломать замок не составило бы труда, но ему не хотелось прибегать к столь грубым мерам.

Ещё раз оглядевшись, но так и не заметив ничего любопытного, синьор Герардо покинул комнату. Ларец, который мужчина прижимал к груди, заставлял его сердце трепетать в предвкушении разгадки какой-то важной тайны...

Консул Волоньяно, завидев подесту, бросился ему навстречу и буквально засыпал вопросами. Орланди усмехался и неторопливо отвечал:

— Ох и скрытный человек этот Антоньоли! Не оставил почти никаких бумаг — так, бестолковые письма... Дорогая моя жёнушка, как же я тебя люблю! Сгораю от страсти... Ах, доченька! Я привезу тебе из Генуи подарочков... Впрочем, — синьор Герардо загадочно улыбнулся, — одно посланьице синьора Чезаре всё же меня заинтересовало.

Он жестом фокусника выхватил из-под полы плаща письмо Салимбьени и протянул консулу. Тот поспешно схватил бумагу и погрузился в чтение.

— Занятно... — пробормотал он. — Очень занятно... Впрочем, в письме этом нет ничего преступного. Мы ведь не знаем, что ответил синьор Чезаре на просьбу Салимбьени. Может, он отказал?

— Сейчас всё станет ясно, — ответил Орланди. — Взгляните, что я нашёл в одном из сундуков!

Он поставил перед собеседником ларец.

— Что это? — изогнул бровь Волоньяно.

— Ларец, как видите.

— И что в нём?

— Несомненно, какие-нибудь важные бумаги...

— Так давайте откроем его!

— Я желаю этого не меньше вашего.

Подеста подошёл к столу и некоторое время копался в одном из ящиков. Затем он вернулся к консулу, осторожно сжимая двумя пальцами крохотный металлический предмет.

— Отмычка! — не без гордости сказал подеста — и в несколько секунд взломал замок.

Откинув крышку ларца, он извлёк пергаментный свиток, пробежал взглядом и воскликнул:

— Да ведь это и впрямь завещание! Не ожидал я от синьора Чезаре такой предусмотрительности.

Волоньяно заглянул в ларец:

— Здесь лежит ещё одна бумага.

Развернув её, консул прочёл:

"Дорогой друг мой!

Я глубоко сожалею, что вынужден был покинуть Сиену в столь тяжёлое для вас время, но всем ведь известно, что поступил я так единственно ради благополучия своей дочери.

И может случиться, что по воле Господа поступок мой, который многим показался отступничеством, на деле принесёт одну лишь пользу. Ибо дочь моя познакомилась с молодым человеком, готовым ради неё пожертвовать всем на свете. Юноша этот отличается редкостной преданностью и отвагой. Я несколько раз беседовал с ним, и, как мне кажется, он проникся ко мне глубоким уважением и даже пообещал выполнить любую просьбу или приказание, какое только придёт мне в голову.

Посему я смею надеяться, что он не откажется выполнить моё поручение и отправится в самое ближайшее время в Сиену. Я перешлю вам половину своих наличных средств, чтобы вы смогли вступить в борьбу с нашими — я подчёркиваю это слово — общими врагами. Завтра я поговорю с упомянутым мной молодым человеком и, вне всякого сомнения, склоню его принять нашу сторону, а затем, едва завершив во Флоренции все свои дела, примчусь к вам на помощь. И тогда мы посмотрим, кто окажется повержен: мы или наши враги.

Глубоко преданный вам Чезаре Антоньоли. Первое мая тысяча двести шестнадцатого года".

— Ну и дела! — воскликнул подеста.

И два "мудрых мужа", обменявшись изумлёнными взглядами, погрузились в раздумья.

Глава 13

КРОВАВОЕ БЕЗУМИЕ

Вернёмся теперь немного назад, к тому времени, когда обитатели флорентийских монастырей отправлялись на полуночную молитву.

Город в этот час спал под небом, усыпанным звёздами, которые окружили своими огоньками тонкий серп месяца. Тёплый воздух полнился ароматами цветов. Ни один звук не нарушал тишины улиц. Даже светильники почти не горели, а ночной патруль куда-то сгинул, предоставив флорентийцам самим заботиться о собственной безопасности.

Словом, это было чудное время для песен о любви под аккомпанемент шелестящей на ветру листвы. Несчастные отцы, решившие оставить дочерей в одиночестве и покинувшие город в столь сладостные майские дни! Многие из них тысячу раз прокляли бы своё легкомыслие, услышав признания, которые шептали их дочери под сенью деревьев...

Зоркий наблюдатель, выглянув в окно, ничуть не удивился бы при виде двух мужчин, закутанных в плащи. Однако предположение, будто это — господин, возвращающийся со свидания, и его слуга, оказалось бы неверным. Путниками, на которых мы хотим обратить внимание читателей, были консул Альбицци и верный Пьетро.

Что заставило синьора Луку выйти на улицу в столь поздний час?

Поздним вечером Пьетро, разгуливая по городу и во все глаза разглядывая служанок, вдруг столкнулся нос к носу с каким-то нищим.

— Меня послал Сальванелли, — шепнул тот. — Он хочет увидеться с вашим господином.

Условившись о времени встречи, нищий и слуга разошлись в разные стороны.

Синьор Лука, узнав о том, что Сальванелли хочет поговорить, встревожился не на шутку. За ужином кусок не лез ему в горло, а рука мелко дрожала, когда он подносил к губам кубок с вином.

— И чего нужно этому душегубу? — каждую минуту спрашивал Альбицци у Пьетро.

Тот в ответ лишь пожимал плечами...

Едва Альбицци добрался до хорошо знакомого читателям тупика, где состоялась прежняя встреча консула с наёмным убийцей, дорогу ему преградила чья-то мощная фигура.

— Доброй ночи! — произнёс синьор Лука, узнав Сальванелли.

— "Доброй"? — переспросил бандит, и Альбицци невольно поёжился — столько злости прозвучало в этом слове.

— Что-то случилось?

— А я, по-вашему, явился сюда, чтобы просто потрепать языком?

— Неужели ты нашёл-таки мальчишку, который доставил нам столько хлопот? — с надеждой спросил синьор Лука.

— Да, мои люди нашли этого чёртового молокососа...

— Прекрасно!

— ...и я, как последний идиот, повелел не вспарывать ему брюхо, пока не покончу с одним маленьким дельцем. Но у этого гадёныша оказались друзья. Когда меня не было, они вырезали всех людей, которые охраняли чёртового ублюдка, и раскроили голову Барзини!

Сальванелли захохотал.

— Это же... это невозможно! — вскричал консул.

— "Невозможно"? — протянул бандит. Склонившись, он приблизил свои глаза к самому лицу консула. — А по-моему, всё очень просто. Я на минуту потерял осторожность, и кто-то воспользовался этим, чтобы нанести мне удар в спину. Не вы ли — предатель, синьор Лука?

— Твой разум помутился от горя, — пробормотал Альбицци и отодвинулся подальше от Сальванелли. Тот продолжал сверлить его взглядом.

— Возможно. Но это не помешает мне изрубить на куски ублюдка, из-за которого погиб Барзини.

— Клянусь, я здесь ни при чём!

Неподдельный ужас, читавшийся на лице консула, позабавил Сальванелли.

— Да не тряситесь вы так! — хохотнул бандит. — Я уже успел узнать, что нападением руководил Симоне да Волоньяно. Когда-нибудь я пущу ему кровь... А ещё этот чертов болван Барзини! — Мужчина в ярости затопал ногами. — Вздумалось поиздеваться над пленником в своём доме, а не в нашем тайном убежище! Да этому простофиле можно было бы смело становиться на четвереньки и блеять, как баран! Никто не нашёл бы отличий!

Сальванелли умолк. В тишине слышалось его гневное сопение.

— Значит, мальчишка всё ещё жив... — прошептал консул.

— Да. Но клянусь, через несколько дней я порежу его на куски! Или нет, кожу живьём сдеру — вот что я сделаю!

— Сначала узнайте, не спрятал ли он приказ....

— Ох, да прекратите уже дрожать от страха! Думаете, молокосос совсем выжил из ума? Бегает по городу с бумагой, которая погубила стольких людей?

— Значит, мальчишка уже отдал её подесте?

— Да нет у него никакого приказа! — фыркнул Сальванелли.

— Вы и вправду так считаете?

— Разумеется! — Бандит ухмыльнулся. — Может, оставить ублюдка в покое?

— Нет-нет! — затряс руками Альбицци. — Он должен умереть!

Сальванелли кивнул в ответ. Помолчав немного, медленно произнёс:

— Меня беспокоит посланец синьора Иоанна Колонна... Конечно, в последнее время он совсем не выходит из своего "тайного" убежища (мои люди давно узнали, где прячется этот молодчик), но именно такое поведение и кажется странным. Поручение господина выполнено — зачем же тогда оставаться в чужом городе?

— Ты боишься его? — презрительно выпятил нижнюю губу консул.

— "Боюсь"? Нет, конечно! Что за глупость взбрела вам в голову? Но поверьте мне, с мальчишкой нужно держать ухо востро. Я даже мог бы подумать, что это он приложил руку к убийству Барзини...

— Так и есть! — вскричал Альбицци.

— ...но сегодня молокосос весь день сидел в своём логове.

Синьор Лука прикусил губу, чтобы скрыть торжествующую улыбку.

— Ему и не нужно никуда выходить — Иоанн Колонна прислал во Флоренцию ещё одного человека.

— Проклятье! Почему вы раньше ничего не сказали?

— Ты же уверял, будто знаешь обо всём, что случается в городе. Я даже помыслить не мог, что новость эта окажется для тебя неожиданной...

С минуту слышалась только отборная ругань и проклятия, которые Сальванелли изрыгал на головы "римского молокососа", Иоанна Колонна, консула, а также своих людей, проворонивших появление в городе соратника Джансимоне.

Когда поток брани иссяк, Сальванелли произнёс:

— Нужно убить Ферранте сегодня же. У нас нет иного выхода.

— Я возьмусь за это дело! — поспешно сказал Альбицци. — У меня есть слуга, который каждую ночь видит во снах, как вспарывает брюхо римскому выскочке.

— Болван, — пожал плечами бандит. — Нужно бить в спину, а не в грудь! Пусть наносит удар из-за угла, если не хочет, чтобы его порезали на куски.

— Думаю, Пьетро не хуже тебя знает, как избавляться от неугодных мне людей, — поморщился консул.

— Что ж, удачи вам, — усмехнулся наёмный убийца. — Только не удивляйтесь, если получите в подарок голову вашего слуги.

Альбицци вскрикнул, прикрыл глаза и несколько раз перекрестился — а когда вновь посмотрел перед собой, Сальванелли уже исчез.

Консул при виде такой ловкости восхищённо ахнул и прошептал:

— Вот дьявол... — а затем отправился в обратный путь...

Вернувшись домой, Альбицци быстро набросал план действий. При первом же появлении Джансимоне мужчина должен был под каким-нибудь предлогом задержать компаньона у себя до наступления темноты. Молодой человек, — пусть он и умел запутывать следы, словно заяц, — направляясь к своему убежищу, должен был достичь угла улицы, где жил консул, а там жертву уже поджидал бы Пьетро с кинжалом в руках...

Судьба, казалось, благоволила Альбицци. С первыми лучами солнца к нему пожаловал Ферранте. Юноша был необычайно весел, широко улыбался, подшучивал над Пьетро — давно консул не видел его таким.

Синьор Лука встретил гостя на редкость радушно.

— Ну и дела! — воскликнул Джансимоне. — Неужто вы счастливы видеть меня?

— Кхе! — смущённо опустил взор Альбицци. — Наши встречи в последние дни совсем прекратились. Я подумал даже, что вы уехали, не попрощавшись со своим верным компаньоном.

— Я, быть может, и покинул бы Флоренцию сегодня, — сказал Ферранте, — если бы не одна новость... Очень печальная, должен сказать... Вы ведь знаете, что случилось прошлым вечером?

— Нет, — с простодушной улыбкой ответил Альбицци, который решил, что сейчас услышит о гибели Барзини, и заранее приготовился издать горестный вопль.

Однако последующие слова молодого человека поразили синьора Луку, словно гром средь ясного неба.

— Вчера вечером арестовали мальчишку-ювелира — того самого, что завладел вашим приказом... — тихо произнёс Джансимоне.

— И что же? Прошу вас, не молчите! Скажите, что было потом!

— Сплетники поговаривают, будто бумага с вашей подписью уже лежит на столе у подесты.

Альбицци рухнул в кресло, без сил откинулся на спинку и принялся лихорадочно утирать лицо, на котором выступили крупные капли пота. Тело его била мелкая дрожь.

— Где вы услышали эту новость?

— На Старом рынке. Служанка синьоры Донати говорила подругам, что, мол, подеста велел взять под стражу синьорину Симонетту Антоньоли и её любовника — прекрасно известного вам юношу. При этом, трещала она, у мальчишки был найден документ, который бросал тень на вас, синьор Лука. "Теперь жирному консулу свернут шею!" — так, кажется, кричала девчонка.

— Вот мерзавка!

— Не спорю. Однако в подружках у неё ходят чуть ли не все служанки Флоренции, а в поклонниках — добрая половина лакеев, поэтому, боюсь, вскоре о вашем несчастье заговорят в каждом доме...

— Проклятье! — проскулил консул. — Что же мне делать?

— Не знаю.

Консул глубоко задумался. Морщины на челе мужчины становились всё глубже, на губах выступила кровь — Альбицци прокусил их в припадке ярости.

Вдруг он вскочил с кресла и быстро проговорил:

— Нужно немедля встретиться с подестой! Вдруг он ещё не успел прочесть бумагу? Тогда я, быть может, сумею спастись...

Альбицци набросил на плечи пунцовый плащ с островерхим капюшоном, схватил трость и, в один миг сбежав по лестнице, помчался к епископскому дворцу, где в те времена жил подеста.

Ферранте остался в одиночестве.

Несколько минут молодой человек внимательно осматривал комнату. На миг в голове его мелькнула шальная мысль: не исследовать ли бумаги консула, пока того нет дома? Но Джансимоне тотчас отбросил эту идею — слишком уж бесчестным казался подобный поступок. Да и кто знает: вдруг чьи-нибудь глаза следят за происходящим из тайного убежища? Вдруг один из слуг Альбицци прильнул к отверстию в стене и наблюдает за гостем, чтобы после доложить обо всём господину?

Едва подумав об этом, Ферранте напустил на себя скучающий вид, громко зевнул и, усевшись в кресло, стал дожидаться возвращения консула.

Синьор Лука между тем мчался ко дворцу епископа с такой быстротой, словно вместо сапог ноги его были обуты в крылатые сандалии. Мужчине чудилось, будто взоры прохожих устремлены лишь на него, а на лицах зевак написано глубокое презрение.

Достигнув резиденции подесты, Альбицци попробовал незаметно проникнуть в покои Орланди, однако путь ему преградили двое стражников. Дерзко глядя на консула, они сказали, что не видели синьора Герардо уже двое суток.

Недоверчиво покачав головой, консул улыбнулся — и зазвенел монетами. Звук этот не растопил ледяных сердец служителей правосудия, и ему пришлось уйти восвояси.

На полпути домой Альбицци внезапно осенила новая догадка. Конечно же, Орланди должен сейчас допрашивать мальчишку!

Это вернуло мужчине бодрость духа, и он с новыми силами ринулся на поиски подесты.

Ворвавшись в тюрьму, синьор Лука столкнулся с толстым, лысым человечком — самим комендантом. Туловище мужчины было похоже на бочонок, и, заметим, люди знающие утверждали, что бочонок этот до краёв наполнен вином.

— Синьор Козимо! — обратился к коменданту Альбицци. — Скажите, где я могу найти синьора Герардо!

Толстяк надул щёки, выпятил грудь и важно изрёк:

— Синьор Герардо сейчас занят делом необычайной важности. От него зависит судьба всей коммуны Флоренции.

— И что же это за дело? — осторожно спросил консул.

— Не могу знать....

Альбицци зазвенел волшебным кошельком. Комендант покосился на него, пожевал губами и огорчённо крякнул:

— Если бы и знал, не посмел бы сказать! Простите, синьор Лука... Но знаете, никогда я не видел синьора Герардо в таком беспокойстве...

— В самом деле?

— Да.

Альбицци почувствовал, как горло сжал тяжёлый комок. Едва волоча ноги, он поплёлся домой.

Войдя в свою комнату, мужчина повалился на кровать. В голове его беспорядочно сменялись мысли — мрачные и страшные, — а в ушах звенел голос глашатая, рождённый воспалённым мозгом: "За свершённые преступления, многочисленные и тяжкие, консул Лука Альбицци приговаривается к закапыванию в землю живьём!"

Так прошло несколько часов. Альбицци бился в ознобе, воображение рисовало ему одну жуткую картину за другой.

Из плена этих кошмаров синьора Луку вырвал Пьетро, который, войдя в комнату с большим подносом в руках, тихо произнёс:

— Вам нужно взбодриться, мой господин. Выпейте, ради Господа, лекарство, которое я приготовил.

Слуга взял с подноса кувшин и наполнил кружку каким-то зеленоватым зельем. Протянул напиток консулу. Тот, словно маленький ребёнок, сделал маленький осторожный глоток — и осушил кружку до дна.

В следующее мгновение мужчина почувствовал, как силы возвращаются к нему, и благодарно улыбнулся. Слуга, покраснев от удовольствия, ответил почтительным поклоном.

— Куда делся Ферранте? — спросил Альбицци.

— Ушёл незадолго до вашего возвращения. Сиял, будто серебряный флорин на солнце... Тварь... Так и хотел перерезать кинжалом его глотку!

— Он ничего не сказал?

— Обещал вернуться вечером, чтобы узнать, как прошла ваша встреча с подестой. Вот ведь мерзавец!

— Ничего, — махнул рукой консул. — Пусть повеселится напоследок. Скоро его гнилой язык умолкнет навсегда.

— Вы решили убить Ферранте? — Глаза Пьетро заблестели от радости. — Наконец-то!

— Да, — ответил синьор Лука, — пришло время покончить с мальчишкой. Во-первых, он стал бесполезен; во-вторых, знает слишком много тайн, чтобы позволить увезти их в Рим... Ну и в-третьих — а это главное! — он мне чертовски надоел. Не могу дальше видеть его нахальную рожу и дерзкие ухмылки, слышать бесконечные издевки и глупые шуточки...

— Я тоже!

— Ко всему прочему, у Ферранте появился соратник...

— О да, теперь он стал вдвойне опасен!

— Решено. Сегодня мальчишка умрёт — и точка! Ты убьёшь его, Пьетро.

— С радостью, господин! — воскликнул слуга и поклонился консулу едва ли не до самой земли. — Я возненавидел Ферранте с первого взгляда! С первых же слов, которые он произнёс! Голова негодяя — вот лучшая награда для меня!

— Нет, — возразил Альбицци. — Ты заслуживаешь большего. Возьми себе перстень, который столько лет служил нашим условным знаком, и делай с ним, что хочешь.

— Это слишком дорогой подарок для меня...

— Не спорь!.. И, ради Бога, будь осторожен! Мальчишка много лет вертелся возле Иоанна Колонна и мог научиться у него любым низостям.

Вдруг лицо Пьетро исказила гримаса ненависти — слуга увидел в окно идущего к дому Джансимоне Ферранте.

— Что, явился? — спросил консул. — Веди ублюдка сюда. Я хочу ещё немного поболтать с ним — нужно всё же признать, что с приездом мальчишки во Флоренцию моя жизнь стала гораздо увлекательнее, и я благодарен ему за это.

Пьетро нахмурился, но приказание господина выполнил беспрекословно.

Вскоре дверь распахнулась, и на пороге показался Джансимоне. Увидев улыбку на губах Альбицци, молодой человек в изумлении выгнул бровь: он-то полагал, что мужчина будет лежать, словно мешок с соломой, и подвывать от страха.

Впрочем, удивление молодого человека быстро прошло, и он воскликнул:

— Ого! Похоже, слух, который так стремительно пронёсся по городу, оказался лживым! Какое счастье! По правде сказать, я успел привыкнуть к вам, синьор Лука, и зрелище вашей казни не доставило бы мне удовольствия.

— Вам, как я погляжу, нравится так мрачно шутить, — с кислой миной ответил Альбицци. — Пока мне не довелось поговорить с подестой, но доказательства, которые я приведу в своё оправдание, едва встречусь с ним, окажутся такими весомыми, что синьор Герардо не сможет ничего возразить.

— Доводы эти, полагаю, позванивают в вашем кошельке? — хитро улыбнулся Ферранте.

— О, это лишь один из аргументов — самый слабый! Неужто я, по-вашему, столь глуп? — Глаза консула странно заблестели. — Впрочем, не тревожьтесь за меня...

Джансимоне, почувствовав, как изменилось поведение собеседника, невольно напрягся. Альбицци пристально посмотрел на него и сказал с кривой усмешкой:

— Подумайте лучше о себе. Я ведь знаю, что душа ваша не столь уж холодна, как могло бы показаться на первый взгляд, и в глубинах её пылает такой огонь страсти, что никто не в силах его потушить.

— Не понимаю, о чём вы, — пожал плечами юноша.

— В самом деле? Что ж, сейчас объясню... Как-то раз вы повстречали девушку. Где же это было? Ах, вспомнил, возле Дуомо! Красота незнакомки поразила вас, но вдруг оказалось, что возлюбленная ваша неравнодушна к ученику ювелира Фелицци — тому мальчишке, который доставил нам столько хлопот. Долго вы ходили под стенами её дома и пожирали взглядом окно спальни, пока не поняли, что она никогда не свяжет судьбу с убийцей, руки которого до самых плеч испачканы в крови. Тогда вы решили сокрыть любовь на самом дне своего сердца в надежде, что она задохнётся там.

Помолчав немного, Альбицци продолжил:

— И вот, несколько дней назад вы вдруг узнали, что возлюбленной вашей грозит смертельная опасность, и решили предать меня и Сальванелли. Помогли Симоне да Волоньяно отыскать убежище наёмных убийц, расправиться с Барзини... Ведь так всё было? Верно? Я понял это несколько минут назад, пока ждал вас.

Молодой человек ничего не отвечал — только сжимал и разжимал кулаки.

— Что же вы молчите? Неужели я и впрямь попал в самую точку?

— Допустим, вы правы, — прохрипел Ферранте. — Что дальше?

— Ничего... — пожал плечами Альбицци. — Вы ничего не сможете изменить... Сальванелли разозлён не шутку — значит, никто его не остановит. И он поклялся убить не только мальчишку-ювелира, но и его возлюбленную.

— Что вы сказали?!

— Скоро тело красотки послужит утехой Сальванелли и другим бандитам. Потом труп её найдут где-нибудь на берегу Арно, и смерть эта послужит хорошим уроком чересчур дерзким молодым людям, которые вообразили, будто могут тягаться с теми, кто сильнее и могущественнее их...

Внезапно Ферранте бросился к консулу и схватил его за горло.

— Я убью вас! — закричал он.

— Пустите... меня... — выдавил Альбицци.

— Ах, пустить?! Сначала я сверну вам шею!

Трудно сказать, привёл бы Джансимоне в исполнение свою угрозу или нет, но вдруг послышался громкий стук в дверь. Ферранте выпустил консула, и тот без сил откинулся на спинку кресла.

— Войдите! — просипел он.

На пороге появился слуга с подносом в руках. Он, конечно, заметил и багровые пятна на шее господина, и растрёпанный вид Ферранте, однако задавать лишних вопросов не стал и покинул комнату с таким невозмутимым выражением лица, словно не случилось ничего необычного.

Немного придя в себя, консул проворчал:

Проклятье! Вы — сущий зверь! Задушить меня могли — и даже не подумали, что я просто пошутил.

— Ах, так это была лишь шутка?! Я чуть с ума не сошёл от ваших слов!

— Простите, — виновато опустил взор консул. — Но ведь и у меня был сегодня тяжёлый день, помните? Я же не стал размахивать кулаками, когда вы изволили изощряться в остроумии... Давайте вновь станем друзьями, как в те славные дни, когда мы только познакомились!

Мужчина с улыбкой протянул юноше руку. Ферранте немного помешкал, но всё же пожал её, а затем произнёс:

— И вы простите меня за грубость. Ей-богу, не знаю, что за бес овладел моим разумом... Должно быть, мне нужно немного отдохнуть... До свидания, синьор Лука!

Поклонившись, Джансимоне направился к двери.

— До встречи, дорогой компаньон! — пропел Альбицци — и вонзил ненавидящий взор в его спину.

Спускаясь по лестнице, Джансимоне раздумывал над странным обстоятельством, которое бросилось ему в глаза: на шум борьбы отчего-то не явился Пьетро. А ведь прежде, стоило консулу, скажем, уронить кружку или даже просто возвысить голос, слуга немедленно врывался в комнату.

— Смотри в оба... — прошептал Ферранте и любовно погладил рукоять кинжала.

Выйдя из дома, Джансимоне немного постоял, чтобы привыкнуть к растекшейся по небу ночной мгле, и лишь потом медленно, осторожно зашагал по улице. Взор его не останавливался ни на мгновение — юноша старательно высматривал, не затаился ли кто-нибудь под стенами зданий.

Обычно молодой человек, покидая жилище Альбицци, доходил до перекрёстка улиц Корсо и Проконсоло, откуда следовал к церкви Бадиа, сворачивал в узенькие переулки, сплетавшиеся в замысловатый лабиринт, и спускался к реке. Там, у самого Арно, прижимаясь одним боком к городской стене, и стояла неприметная лачуга — его тайное убежище.

Однако на этот раз юноша решил изменить привычке и, не доходя нескольких шагов до улицы Корсо, быстро юркнул в крошечный переулок.

Сделав несколько шагов, Ферранте осторожно обернулся... и заметил, что по пятам за ним следует мужчина в длинном плаще, с надвинутым до самых глаз капюшоном.

— Вот, стало быть, какова ваша дружба, дорогой компаньон, — процедил сквозь зубы молодой человек.

Резко ускорив шаг, он в мгновение ока достиг перекрёстка и свернул за угол. Сжал рукоять кинжала и стал ждать.

Преследователь, казалось, не заметил уловки "жертвы" — он продолжал преспокойно идти вперёд. Достигнув угла дома, за которым притаился Джансимоне, отважно шагнул вперёд... Юноша напрягся, словно тигр, готовый к прыжку, однако незнакомец, даже не взглянув на него, прошёл мимо.

Джансимоне едва сдержал нервный смех — страхи его оказались плодом больного воображения.

Внезапно взор юноши уловил серую тень, метнувшуюся к нему. Ферранте отскочил далеко в сторону, однако было слишком поздно — из глубокой раны на плече хлынула кровь. Убийца вновь бросился на него — и упал, сражённый кинжалом молодого человека.

Некоторое время Джансимоне, чудом избежавший гибели, глядел на тело врага, корчащееся в предсмертных судорогах. Левой рукой юноша машинально зажимал рану. Кровь продолжала струиться густым потоком, однако он этого не замечал.

— Чёртов ублюдок... — прошипел убийца. — Думаешь, победил? Нет, скоро ты сам захлебнёшься в собственной крови...

Голос показался молодому человеку знакомым.

— Пьетро? — спросил он.

Слуга синьора Альбицци не ответил — он был мёртв.

Всю ночь синьор Лука не мог уснуть. Он ждал, когда же в комнату войдёт торжествующий Пьетро и принесёт голову поверженного Джансимоне, однако минуты стремительно утекали в небытие, а слуга всё не появлялся, и это заставляло консула нервно ёрзать в постели.

Наконец Альбицци не выдержал. Покинув ложе, он уселся в любимое кресло и, зябко кутаясь в тёплый халат, стал прислушиваться к тому, что происходит в доме. При каждом звуке мужчина вздрагивал.

Понемногу синьором Лукой овладела нервная дрожь. Как ни силился он успокоиться, как ни пытался взять себя в руки, ничто не помогало — тело консула продолжало биться в ознобе.

Альбицци даже не заметил, что небеса за окном начали светлеть. И едва первые лучи солнца скользнули в комнату, кто-то изо всех сил забарабанил в дверь.

Консул подскочил на своём сиденье, топнул ногой и взревел:

— Кто, чёрт возьми, тревожит меня в такой ранний час?!

— Господин! — раздался в ответ испуганный голос. — Откройте скорее дверь!

Синьор Лука изрыгнул несколько проклятий, но всё же встал с кресла и впустил слугу. Тот трясся от страха и старался не глядеть на господина. В руках он держал какой-то странный предмет, завёрнутый в старый плащ.

— Что это? — прохрипел консул.

Слуга разинул рот, но не сумел вымолвить ни слова. Тогда Альбицци выхватил свёрток из его рук и принялся рассматривать.

Плащ был покрыт тёмно-красными пятнами, от которых исходил такой тошнотворный и в то же время прекрасно знакомый мужчине запах, что сердце синьора Луки бешено заколотилось в груди.

Развернув плащ, Альбицци ошалело уставился на открывшееся его взору зрелище: посреди багрового пятна, похожего на диковинный цветок, лежали окровавленный кинжал и перстень — тот самый, что несколько часов назад консул пообещал Пьетро в награду за убийство Джансимоне Ферранте.

Синьор Лука всё понял. Взял кинжал, поднёс к лицу и некоторое время глядел на него. А затем... расхохотался.

Щёки консула порозовели, на шее проступили багровые пятна, из глаз полились слёзы, но он всё хохотал и хохотал, запрокинув голову и устремив взор в голубые небеса, с которых в лицо ему били ослепительные солнечные лучи.

Вдруг смех оборвался. Взгляд консула вновь устремился на оружие.

Зарычав, точно дикий зверь, Альбицци швырнул кинжал в любимое своё зеркало, висевшее как раз против него. Клинок оставил на блестящей поверхности глубокий след. На этом консул не успокоился: сорвал зеркало со стены и начал бить по нему стулом, топтать ногами...

На шум и яростные крики сбежались слуги. Один из них попробовал схватить мужчину за руку. Альбицци ловко извернулся, взял со стола кувшин и швырнул в голову несчастному лакею. Тот упал, зажимая рану на голове, откуда сочилась кровь.

Издав ликующий возглас, точно охотник, метким ударом поразивший дичь, синьор Лука вновь взялся крушить и ломать всё, что попадалось на глаза. Слуги больше не пытались остановить Альбицци: сгрудились в углу, словно стадо овец, и с ужасом наблюдали, как дорогие вещи, которые с таким трудом купил их господин и которыми он так гордился, превращаются в кучи осколков и обломков.

Наконец Альбицци решил, что делать в комнате больше нечего, и бросился в коридор. В руках он сжимал тяжёлый подсвечник, который, несомненно, полетел бы в любого, кто осмелился бы встать у консула на пути.

Однако едва синьор Лука очутился на верхней ступени лестницы, всё вокруг поплыло и поблекло. Он отчаянно замахал руками, но кроваво-красные точки, возникшие вдруг перед глазами, разрастались с каждым мгновением, превращались в багровые круги, соединялись друг с другом, застилая взор...

Грудь Альбицци словно разорвали на части, в голову вонзили тысячи иголок, и мужчина покатился вниз по лестнице.

Напрасно перепуганные до смерти слуги старались привести в чувство своего господина. Лишь слабое дыхание говорило о том, что синьор Лука ещё жив...

Консул вздрогнул, подскочил на кровати и принялся озираться по сторонам. В глазах продолжали плясать красные пятна, но мужчина не замечал их. С изумлением всматривался он в людские лица — и не мог узнать ни одного...

— Кто вы? — заплетающимся языком спросил синьор Лука.

Один из незнакомцев подошёл к кровати и с лёгкой улыбкой произнёс:

— Я — доктор Андричелли. Я хочу вам помочь...

Консул безучастно кивнул в ответ и закрыл глаза. Он был безумен...

Глава 14

ПРИГОВОР

Мы оставили Франческо и Симонетту в тот миг, когда стражники повели их в городскую тюрьму.

Всю дорогу молодому человеку приходилось терпеть тычки и пинки своих спутников, однако он вмиг позабыл об их грубости, едва увидел, что стражники, сопровождавшие Симонетту, свернули, так и не достигнув тюрьмы, в другой переулок.

— Что это значит? — спросил юноша.

Ответом ему послужил дружный гогот:

— Рот заткни! Так подеста приказал! Понял, сопляк?!

Франческо неохотно повиновался. Оставшуюся часть пути он проделал молча, погрузившись в тревожные мысли.

Похоже, вид молодого человека был в высшей степени покорным, поскольку комендант тюрьмы — уже знакомый нам толстячок, — поглядев на него, воскликнул:

— Эге! Что за ангелочка вы привели?

— Не верьте этому хитрецу, синьор Козимо! — ухмыльнулся один из стражников. — Это необычайно опасный преступник. Убил человека, представляете! Его велено держать подальше от остальных заключённых, иначе — уж поверьте нашему слову — не миновать беды!

— Кто бы мог подумать? — покачал головой комендант.

Процессия, которую возглавил синьор Козимо, двинулась по тюремным коридорам. Иногда свет факела вырывал из сумрака лица заключённых, обезображенные голодом и сыростью. От этого зрелища по спине Франческо всякий раз пробегала ледяная дрожь.

К счастью, путь оказался не слишком длинным, поэтому предаться отчаянию молодой человек попросту не успел. Комендант остановился возле одной из дверей, достал связку ключей и вставил один из них в громадный замок. Тот открылся весьма неохотно: мужчине пришлось изрядно потрудиться, чтобы справиться с извечным врагом арестантов. Всё же, дверь со скрипом отворилась, и стражники втолкнули юношу в камеру.

— Посиди, — сказал комендант, — и подумай хорошенько, стоит ли лгать синьору Герардо, когда он станет допрашивать тебя, или лучше сразу во всём признаться.

Через минуту коридор опустел. Камера погрузилась во мрак.

Когда глаза молодого человека привыкли к темноте, он взялся исследовать новое своё жилище. Конечно, юноше мало что удалось разглядеть, однако помещение показалось ему не столь мрачным, как общие камеры. На полу не было грязи, в углу лежала свежая солома, а сквозь небольшое оконце виднелось небо, усыпанное жемчужинами звёзд. Всё это Франческо счёл добрыми предзнаменованиями.

Молодой человек уселся на подстилку, однако не стал прибегать к старинной мудрости, согласно которой ему следовало бы как следует выспаться, а начал размышлять. Раздумья юноши касались, впрочем, отнюдь не предстоящего разговора с подестой — он верил в могущество Симоне да Волоньяно и не сомневался в мудрости синьора Лоренцо.

Куда больше Франческо волновали слова Симонетты. Молодой человек, конечно, понимал, что сказаны они были в минуту отчаяния, и глупо таить обиду на возлюбленную... Но вдруг девушка не откажется от своих жестоких обвинений? Вдруг и впрямь возненавидит человека, которого считает виновным в гибели отца? Что тогда делать? Юноша страшился даже помыслить об этом.

Франческо так погрузился в свои мысли, что не заметил, как сознание его оказалось сковано сном.

Когда поутру в камеру вломились стражники и принесли еду, они замерли на пороге и пожали плечами: не может человек, совершивший злодеяние, спать так мирно и безмятежно!

Осторожно поставив миску с похлёбкой, стражники притворили дверь. Даже замок, казалось, скрипел не так громко, словно боялся разбудить юношу и вырвать его из каких-то загадочных грёз, от которых на губах Франческо играла лёгкая улыбка...

Незаметно пролетело два дня. Комендант не мог нахвалиться на покладистого пленника, который не только не разражался каждую минуту ругательствами и не требовал выпустить его, но даже встречал людей, приносивших еду, неизменным почтительным поклоном.

На третью ночь сновидения Франческо отчего-то были тревожными.

Внезапно молодой человек открыл глаза — и почувствовал на себе пристальный взгляд. Присмотревшись, он увидел за прутьями решётки высокого незнакомца, бледного, словно мертвец. Тот был одет в форму стражника и пожирал юношу немигающим взором, холодным, точно у змеи.

— Кто ты? — невольно прижавшись к стене, спросил юноша.

— Мен прислал Сальванелли...

— Ах, вот как?!

— Мой господин мечтает, чтобы ты поскорее вышел отсюда — да не к эшафоту, а на свободу. Тогда он сдерёт шкуру с тебя и твоей девчонки...

Кровь ударила в голову Франческо.

— Скажи своему хозяину, что жизнь не бесконечна! Если погиб Барзини, скоро наступит и его черёд!

Вдруг на стенах заиграли отсветы пламени. Посланец Сальванелли плюнул в сторону Франческо — и исчез, словно всё случившееся лишь почудилось молодому человеку.

Впрочем, свет факелов был настоящим, и вскоре у дверей камеры появился сам синьор Герардо. Заскрипел замок — и через минуту Франческо вновь, как и два дня назад, зашагал по тюремным коридорам, окружённый стражниками.

Вскоре молодой человек очутился в просторной комнате. За столом он увидел Симонетту и радостно вскрикнул. Девушка ответила многозначительным взглядом. Затем юноша заметил синьора Лоренцо — тот скромно стоял в сторонке и кусал губы. Франческо поклонился, консул в ответ кивнул и ободряюще улыбнулся.

— Присаживайтесь, синьор Романьоли, — прозвучал резкий голос подесты.

Юноша послушно уселся на скамью.

Орланди занял место против него и вздохнул:

— Что ж, теперь, полагаю, можно начать серьёзный разговор, ради которого я собрал вас здесь.

— "Разговор"?! — изумился Франческо. — Разве это не "допрос"?

— Вы ещё не видели настоящего допроса, молодой человек, — поморщился синьор Герардо. — Впрочем, называйте нашу беседу, как хотите. Замечу только, что я не желаю прибегать к силе, поэтому предлагаю поговорить, как подобает честным людям: открыто и без ухищрений.

Он извлёк из кипы бумаг листок пергамента и положил перед Симонеттой.

— Это копия завещания, которое нашли в доме синьора Чезаре. Оно было оформлено по всем правилам. Состояние Антоньоли переходило к вам, синьорина Симонетта. Вы знали о воле отца?

Девушка отрицательно покачала головой.

— А догадывались вы, что в случае вашей смерти всё оно досталось бы монастырю валломброзанцев... тому самому, где жил ваш дядюшка?

— Нет.

— И я вам верю, — милостиво кивнул подеста. — А был ли вам знаком парфюмер Пьяруцци?

— Конечно! — ответила Симонетта. — Я часто ходила в его лавку за благовониями, что привозят из Леванта купцы.

— Поразительно! Вы так искренни, что я просто не смею усомниться в ваших словах... Итак, что же выходит? О завещании вы не слышали, часто посещали лавку парфюмера — мастера в изготовлении ядов... Ко всему прочему, Пьяруцци даже на дыбе кричал, что любовник ваш, — подеста метнул быстрый взгляд в сторону Франческо, — купил у него отравленный порошок. Словом, обстоятельства говорят против вас — с этим ничего не поделаешь...

Франческо гневно вскрикнул. Подеста поднял руку, призывая его успокоиться, и продолжил:

— Только шутка-то в том, что синьор Чезаре был зарезан бандитами. Сразу возникает вопрос: зачем тогда нужно было покупать зелье у синьора Пьяруцци? Конечно, в исповедальне нашли мёртвой служанку Матильду — несчастная надышалась ядовитых испарений. Из-за той же отравы погиб и ваш дядя... Да, не смотрите на меня так, будто ничего не знаете, синьорина Симонетта!.. Но если гибель монаха Лоренцо ещё можно объяснить, то для чего вам вздумалось губить служанку... Нет, этого я не в силах постичь!

— Я никого не убивала...

— По правде сказать, я имею полное право прибегнуть к пытке и силой вырвать у вас — да и у синьора Романьоли тоже — признание в любом злодеянии, в любых преступных замыслах... Однако, — тут синьор Герардо впервые улыбнулся, — я не стану делать этого. Почему? Как ни старались мои люди, им нигде так и не удалось отыскать следов порошка, который вы якобы купили у Пьяруцци. Неясно также, что за чудо помогло вам, синьор Франческо, оказаться в лавке парфюмера, если в день, когда Пьяруцци продал порошок, вы безвылазно сидели в монастыре валломброзанцев. Больше того, парфюмер не сумел описать лица покупателя, приходившего к нему за отравой, — иными словами, вас: мы показали трёх молодых людей, и в одном из них он — представьте только! — вдруг узнал синьора Романьоли, хотя тот преспокойно спал в своей камере! Ну а слова синьора Лоренцо, который поручился за вашу честность головой, окончательно утвердили меня в мысли, что вы невиновны.

— "Невиновны"? — не в силах поверить в услышанное, спросила Симонетта.

— Да, — кивнул подеста.

По щекам девушки заструились слёзы радости. Франческо остался спокоен — ему показалось, что разговор ещё не окончен.

И действительно, Орланди взял очередной листок пергамента и промолвил:

— Итак, вы больше не обвиняетесь в убийстве синьора Чезаре. Однако есть ещё один вопрос, на который мне хотелось бы узнать ответ, и я желаю задать его вам, синьор Романьоли.

— Что это за вопрос?

— Предлагал ли вам синьор Чезаре отправиться в Сиену, чтобы помочь её жителям в борьбе с теми семействами, которых мы считаем своими друзьями?

— Ни разу за время наших редких встреч я не слышал от синьора Чезаре даже слова "Сиена", не говоря уж о предложении совершить предательство.

— Ха! — торжествующе сверкнул глазами подеста. — А почему вы решили, будто я говорил о предательстве? Похоже, именно так называл этот поступок сам синьор Чезаре... И вы согласились!

Он положил перед Франческо бумагу, найденную в ларце синьора Антоньоли. Пробежав письмо взглядом, молодой человек пожал плечами:

— Не понимаю, о чём здесь говорится... Я даже имён таких не слышал...

— Что ж, можете лгать, если хотите. Однако письма, найденные у синьора Чезаре, не оставляют сомнений в его предательстве — значит, всё имущество Антоньоли должно быть конфисковано. Конечно, вы, синьорина, можете затеять тяжбу, но я бы не советовал так поступать. Больше того, я хочу сделать выгодное предложение.

— Что вы имеете в виду? — спросила Симонетта.

— Вы вместе с синьором Франческо признаёте, что помогали отцу в его неблаговидном деле. Вас отправляют в изгнание, а имущество ваше достанется властям Флоренции... Согласитесь, это лучше, чем вернуться в дом, где погиб ваш отец, ввязаться в тяжбу, которую вам никогда не выиграть, да ещё и сходить с ума от ужаса, ведь Сальванелли ждёт только удобной минуты, чтобы отомстить за смерть ближайшего соратника. Хорошенько подумайте, прежде чем дать ответ.

— Я не страшусь ни тяжбы, ни Сальванелли, — ответила девушка, — ни даже вас, но всякий раз, входя в свой дом, буду вспоминать, что там погиб отец, а кровь его пропитала доски, по которым ступает моя нога. И всякий раз терзаться угрызениями совести, ведь последнюю минуту жизни он провёл, не видя меня, не слыша мой голос, не чувствуя моей ладони в своей руке...

Орланди вынужден был приложить необычайные усилия, чтобы состроить сочувствующую гримасу, — на самом деле он готов был разразиться торжествующим смехом.

Из сладостных грёз подесту вывел Франческо. Вскочив со скамьи, юноша гневно воскликнул:

— Как можно, синьорина Симонетта, соглашаться на такое предложение? Неужели вы не понимаете, что тем самым очерните память синьора Чезаре? На вас станут указывать пальцем, звать дочерью предателя. Разве не знаете вы, как любят наши добрые сограждане издеваться над кем-нибудь? Навесить ярлык и преследовать жертву везде, куда бы та ни пошла! Даже о парфюмере Пьяруцци вскоре забудут, а вот ваше имя ещё долго будет у всех на устах. И моё тоже... А я лучше погибну, чем сознаюсь в злодеяниях, которых не совершал!.. Синьор Герардо пугает вас местью Сальванелли? Так ведь его обязанность — чинить расправу над бандитами, а не присваивать себе состояние людей, которых он должен защищать!

Орланди подошёл вплотную к юноше и прохрипел:

— Вот как? Так-то вы отвечаете на моё милостивое предложение? Тогда вам придётся на собственной шкуре почувствовать, что такое дыба! Думаете, сможете выдержать пытку? Нет! И погубите тогда не только себя, но и синьорину Симонетту!

Услышав эти слова, синьор Лоренцо воскликнул, задыхаясь от гнева:

— Ну знаете, синьор Герардо! Это уж слишком! Неужели вы сами ответили бы согласием на предложение, сделанное в таком тоне, — да ещё и не слишком-то благородное?

— Как же мне быть? — огрызнулся подеста. — Посоветуйте! Я и так выбился из сил, стараясь спасти этого глупца от пыток, которых он заслуживает одной своей дерзостью.

— Нужно поступить так, чтобы ничья честь не пострадала. Мой близкий друг, синьор Барди, снаряжает корабль в Марсель — город, который принадлежит графу Прованса. Я попрошу его принять на борт двух пассажиров, чьи жизни очень дороги мне...

— И что тогда?

— Если отпустить синьорину Симонетту и синьора Франческо и провозгласить во всеуслышание, что они не совершали преступлений, это полностью обелит их в глазах флорентийцев.

— Пожалуй, так...

— Синьорина Симонетта говорит, что не может жить в доме, где погиб синьор Чезаре. Так пусть она передаст его в собственность города — по доброй воле, а не по принуждению!

— Прекрасная мысль...

— Затем мы объявим, что синьор Франческо вступил в торговый дом Барди и вскоре отправится на корабле в Марсель. Если возлюбленная последует за ним, это вызовет лишь восхищение флорентийцев... Как вам такое предложение?

— Браво! — захлопал в ладоши подеста.

Франческо прижал руку к сердцу и низко поклонился консулу в знак глубочайшего почтения. Синьор Лоренцо улыбнулся в ответ.

— Но... что делать с бумагами, которые уличают синьора Чезаре в предательстве? — пробормотал Орланди.

— Разве вы не знаете, как поступают с документами, когда они оказываются больше не нужны? — усмехнулся Волоньяно и, прежде чем синьор Герардо осознал, что происходит, схватил со стола письма Антоньоли и бросил их в огонь...

Глава 15

КАЗНЬ

Следующим утром флорентийцы едва не лишились рассудка от лавины событий, которая обрушилась на их головы.

Первым делом по городу разлетелся слух о том, что мозг консула Альбицци поразил страшный недуг, и теперь синьор Лука лежит в постели, точно крошечный ребёнок, никого не узнаёт и лишь иногда бормочет что-то невнятное, когда к нему подходит лакей, чтобы покормить своего господина.

Пустила этот слух, разумеется, Карлотта. Девушка говорила подругам, будто ей поведал обо всём некий "хороший знакомый" из дома синьора Луки. А уж когда уличные мальчишки доложили о появлении возле жилища консула доктора Андричелли, последние сомнения сплетников развеялись: Альбицци и впрямь был болен.

Впрочем, нашлись и "мудрецы", которые не поверили в недуг синьора Луки.

— До чего же хитёр этот консул! — ухмылялись они. — Теперь-то, когда у подесты есть бумаги, которые порочат имя Альбицци, он даже мёртвым прикинется, только бы спасти свою шкуру!

А затем на всех городских площадях появились глашатаи и начали торжественно читать написанный на пергаментных свитках приказ подесты, услышав который, флорентийцы в первую секунду удивлённо переглядывались... а после глаза их загорались в предвкушении любопытнейшего зрелища, о котором в последнее время все успели позабыть.

— По приказанию синьора Герардо Орланди, подесты нашего славного города, — надрывали глотки глашатаи, — парфюмер Антони Пьяруцци, обвиняемый в страшных и отвратительных преступлениях... — тут следовал полный перечень злодеяний, заставлявший честных флорентийцев бледнеть от праведного гнева, — ...приговаривается к лишению жизни через колесование. Казнь состоится в полдень на площади перед Старым рынком.

Добрые горожане пришли в неописуемый восторг. Через несколько минут вся Флоренция уже знала о казни парфюмера.

— А подеста наш, выходит, не так уж и плох, — говорил какой-нибудь торговец своему соседу.

— Да, решил напоследок потешить народ, — соглашался его собеседник. — Поделом проклятому отравителю!

— Точно! Поглядеть бы ещё, как закопают живьём консула Альбицци — вот было бы славно!

И оба почтенных труженика мечтательно вздыхали.

На площади перед Старым рынком рабочие, весело стуча молотками, воздвигали эшафот. Часам к десяти место казни стало понемногу заполняться народом: сначала — уличными мальчишками и нищими, после — ремесленниками и торговцами. Зеваки громко переговаривались, шутили и смеялись. Люди постарше рассказывали молодёжи, что представляет собой колесование, и со слов их несложно было сделать вывод: всех ждёт "презабавное зрелище".

Ближе к полудню начали появляться и знатные флорентийцы. Их становилось всё больше, и поскольку союзники Буондельмонте держались вместе, а сторонники Амидеи и Уберти — друг подле друга, вскоре на площади образовалось два настоящих войска, ощетинившиеся остриями кинжалов и мечей.

Впрочем, затевать драку никто не спешил. Зачем проливать кровь на глазах у подесты, который должен был явиться с минуты на минуту? В последние дни авторитет синьора Герардо так возрос, что самые горячие головы, вроде Сальвато Нерли, не решились бы затевать при градоправителе ссору. Лучше подкараулить врагов где-нибудь в укромном местечке и там свести счёты...

Подеста показался на площади ровно в полдень, разодетый так, словно в город пожаловал сам император. Сопровождали его несколько судей, с полдюжины нотариусов и десятков восемь стражников, шагавших гордо, пусть и не совсем стройно, и глядевших на толпу с непередаваемым презрением.

В тот же миг на улицу, что вела к месту казни, выехала повозка, на которой сидел несчастный парфюмер. Мальчишки безжалостно забрасывали его всем, что попадалось под руку, и сквернословили не хуже торговцев мясом на Старом рынке. Толпа взвыла. Тысячи рук взметнулись вверх, грозя и без того перепуганному Пьяруцци. Мужчине почудилось, что флорентийцы сейчас разнесут повозку в щепки, а его разорвут на части.

Подеста между тем не стал занимать почётное место у эшафота. Оглядевшись по сторонам, он увидел среди толпы Ламбертуччо Амидеи и направился к нему.

Мужчины обменялись приветствиями: Орланди — обнажив в улыбке острые, точно у хищника, зубы, Амидеи — настороженно посматривая на подесту и силясь понять, что ему нужно.

— Просите, что отвлекаю вас, — сказал синьор Герардо. — Однако казнь ещё не началась, поэтому я решил немного поболтать ... По правде сказать, Пьяруцци оказался упрям, словно осёл, и доставил немало хлопот. Пришлось даже сводить его в камеру пыток, пусть я и не сторонник бесполезной жестокости... Сначала я хотел просто обезглавить парфюмера, но затем подумал, что такой приговор слишком мягок для столь закоренелого преступника. Вы согласны со мной?

— Если вы так решили — значит, так и должно быть, — пожал плечами Ламбертуччо.

— А вы ведь дружили с Пьяруцци, — хитро сощурился подеста.

— Я бы так не сказал.

— Странно. Почему же тогда ваша дочь так часто посещала его лавку?

— Ох, не напоминайте мне об этом! Я скоро лишусь рассудка от её причуд! Только бы прихорашиваться — больше ни о чём не думает... А кто лучший знаток в подобного рода делах? Пьяруцци, чёрт бы его побрал!

— О каких "делах" вы говорите? — усмехнулся синьор Герардо. — Не о тех ли, из-за которых Пьяруцци казнят через несколько минут?.. Кстати, чем сейчас занят наш отравитель? — Орланди встал на цыпочки и вытянул длинную шею. — Беседует со священником? Превосходно! Значит, жить ему осталось совсем чуть-чуть. Простите, я покину вас на некоторое время — нужно занять место, полагающееся мне по рангу...

Пьяруцци в этот миг действительно стоял на коленях и читал молитву. Священник протянул крест, и несчастный коснулся его бледными губами. Толпа завывала, требуя начала казни.

Наконец парфюмер поднялся с колен. Палач раздел мужчину донага и привязал за руки и за ноги к двум доскам, приколоченным поверх громадного колеса в три четверти человеческого роста. Помощник его стоял в сторонке и нежно поглаживал дубинку.

Не без труда пробившись к эшафоту, подеста обратился к Пьяруцци:

— Итак, признаёте ли вы, что виновны в злодеяниях, за которые вас предают казни?

Парфюмер открыл было рот, но вдруг по телу его прошла судорога, а из горла вместо слов вырвался приглушённый хрип.

— Что такое? — нахмурился подеста.

Пьяруцци не ответил — тело его начало изгибаться дугой, биться в судорогах, едва не разрывая путы, которыми было привязано к колесу.

Внезапно над площадью вознёсся трубный бас какого-то монаха:

— Спаси нас, Господи! Этот человек одержим дьяволом!

Началось нечто невообразимое: все вопили, будто и впрямь увидели перед собой владыку Преисподней, метались в разные стороны, сбивали с ног соседей и топтали их ногами... Как ни пытался подеста навести порядок, ему не удавалось перекричать толпу. Палачи же, словно заразившись всеобщим безумием, принялись с необъяснимой яростью колотить тело парфюмера, успевшего уже испустить дух.

Бросив безуспешные попытки утихомирить горожан, синьор Герардо стал искать взглядом Амидеи. Тот словно сквозь землю провалился.

Громко выругавшись, Орланди стал созывать стражников. Вскоре все они выстроились перед своим господином: потрёпанные, покрытые пылью, в порванных кафтанах. У одного молодчика оказался даже подбит глаз. Впрочем, столь печальный вид свиты не смутил подесту, и он поспешил к дому Амидеи.

Далеко уйти синьору Герардо не удалось. Дорогу ему вдруг преградили десятка два нищих. Они лезли под ноги, ползали по земле, протягивали трясущиеся ладони, испускали жалобные вопли, от которых лицо подесты то и дело искажала невольная гримаса боли и отвращения

— Уберите этих негодяев! — приказал он.

Стражники кинулись исполнять приказание, однако справиться с нищими оказалось не так-то просто — те отбивались с необыкновенной яростью.

Наконец подеста смог продолжить путь. К дому синьора Ламбертуччо он подошёл, задыхаясь от ярости.

Дверь оказалась заперта.

— Что всё это значит, чёрт возьми?! — затопал ногами подеста. — Отворите немедленно!

Один из стражников изо всех сил забарабанил в дверь кулаком. С минуту никто не откликался, затем заскрежетал ключ в замке, и на пороге появился Ламбертуччо. Губы его кривила насмешливая улыбка.

— Что вам угодно?

— Отчего вы, синьор, так поспешно покинули место казни? — спросил Орланди. — Наш разговор ещё не был закончен.

— Меня ждали неотложные дела.

— Я тоже весьма занят, однако вынужден был потерять немало драгоценных минут из-за вашего странного бегства.

— Мне жаль... Быть может, вы пройдёте в дом? Займёте почётное место за столом, мои слуги принесут кушанья и вино...

— Лучше отведите меня к вашей дочери, — оборвал собеседника подеста. — Я хочу задать ей несколько вопросов — весьма серьёзных, должен заметить.

— Ох, неужели вы ничего не знаете?! Катарина давно хотела убежать от мирской жизни — виной всему предательство этого негодяя Буондельмонте. И несколько дней назад я отправил её в монастырь ордена кларисс Монтичелли.

— Вот как? — задрожал от ярости подеста. — Хорошенькое место выбрала ваша дочь! Не в этом ли монастыре, по слухам, устраиваются иногда приёмы с танцами и песнями? И не там ли прячутся знатные горожанки, которые не вышли красотой и умом, и начинают предаваться разврату вместе со священнослужителями, измученными слишком долгим воздержанием?

— Моя дочь выбрала этот монастырь, я не стал противиться её желанию. К тому же, каждый год в обитель Монтичелли приезжают визитаторы. До сих пор никто из них не заметил ничего, что противоречит законам монашества.

— О, визитаторы, несомненно, честные люди! — воскликнул подеста. — Кажется, несколько лет назад один такой папский посланец обещал превратиться в слепого и закрыть глаза на кое-какие мелкие прегрешения, если ему преподнесут дорогие подарки... — Подеста оборвал себя на полуслове. Помолчал немного, затем вздохнул: — Если уж я не могу встретиться с вашей дочерью, приведите сюда слугу по имени Микеле.

— "Микеле"?! — рассмеялся Амидеи. — Помилуйте, синьор Герардо! Да у меня больше сотня слуг, и среди них полдесятка зовутся Микеле! Как же я пойму, который вам нужен?

— Мне нужен слуга вашей дочери, — гневно засопел Орланди.

— Синьор Герардо, я ещё не сошёл с ума, чтобы приставлять к Катарине слуг-мужчин! Её окружали одни лишь девушки... Возможно, какой-нибудь хитрец ввёл вас в заблуждение?

— Да. И хитрец этот — вы!

Подеста резко развернулся и зашагал прочь, Амидеи же изо всех сил зажал рот ладонью, чтобы приглушить торжествующий хохот, от которого сотрясалось его тело.

Глава 16

КАБАЧОК ВОЗЛЕ НОВОГО РЫНКА

Неделя, прошедшая со дня казни, выдалась на удивление спокойной. О Сальванелли не было слышно — даже ни одного убийства не случилось; стали большой редкостью стычки между сторонниками Уберти и Буондельмонти, которые до тех пор неизменно вспыхивали, стоило молодым людям из враждующих лагерей столкнуться друг с другом.

Франческо и Симонетта наслаждались этим покоем. По молчаливому согласию они старались даже в мыслях не вспоминать о том, что произошло в день смерти синьора Чезаре. Молодой человек окружил возлюбленную необыкновенной заботой, и хотя в сердце её по-прежнему кровоточила рана, боль стала не такой мучительной.

Дом Антоньоли охраняли не только слуги, но и присланные подестой стражники. Между ними возникло даже нечто вроде соперничества; изредка завязывался спор, но до драки дело не доходило.

Каждое утро в гости к юноше и девушке наведывался Симоне да Волоньяно. Его-то немало беспокоила царившая в городе тишина, однако молодой человек всеми силами пытался отогнать от себя тревожные мысли. В конце концов, должны же небеса пощадить Флоренцию и даровать ей хоть немного покоя и мира?

Так пролетело семь дней, и настал последний вечер, который Франческо и Симонетте суждено было провести в родном городе. Пусть они готовятся к отъезду, вспоминают лица погибших друзей и родных, молятся перед дорогой, мы же ненадолго перенесёмся в кабачок, расположенный возле Нового рынка.

Заведение это заслужило добрую славу благодаря отличным винам, которые продавались за вполне разумные деньги. Под крышей его всегда было светло и тепло; пол, устланный тростником, — на удивление чистым. Лишь кое-где виднелись следы от плевков, что, впрочем, нисколько не смущало посетителей — те попросту не обращали на подобные мелочи внимания.

Кабачок был до краёв набит народом, когда в дверях его появился наш давний знакомый: стражник Лучано, пытавшийся арестовать Франческо по просьбе синьора Чезаре. Глаза служителя закона сверкали, точно драгоценные камни, в предвкушении пиршества, и он едва ли не приплясывал от нетерпения, пробираясь сквозь толпу к одному из столов, за которым сидел тощий мужчина лет сорока, облачённый в ливрею слуги.

— Здорово, Лучано! — завидев стражника, воскликнул он. — Я уж боялся, ты не придёшь!

— Насилу вырвался, — пожаловался стражник и с шумом уселся на скамью. — Подеста просто замучил меня наставлениями. Можно подумать, завтра мы повезём в Ливорно сундук с сокровищами!

— О чём это ты?

— Представляешь, Джузеппе, мне поручили охранять какого-то молодого человека, который уезжает из Флоренции. С чего бы вдруг, скажи на милость, я должен заниматься подобными глупостями?

— И впрямь, откуда у подесты такая забота о каком-то мальчишке? Ты хоть знаешь, кто он?

— Представитель торгового дома Барди — так сказал мне подеста. Ещё и пригрозил: дескать, не довезёшь этого юнца живым и здоровым до Ливорно, не сносить тебе головы... А почему, спрашивается, с мальчишкой что-то должно случиться? Разве путь к побережью опасен? На западе о разбойниках уже лет десять не слыхали — все поближе к Риму перебрались...

Пока Лучано жаловался на свою печальную участь, Джузеппе успел заказать пару бутылок вина и даже отбить горлышко у одной из них ловким, давно заученным движением.

— А твоего юношу, случаем, не Франческо Романьоли зовут? — спросил он, когда собеседник умолк.

— Да, — выпучив глаза от удивления, ответил Лучано.

— Похоже, завтра мы вместе повезём этого молодчика в Ливорно.

— Почему? Что за чертовщину ты говоришь?!

— Всё просто. Мой молодой господин, синьор Симоне, очень дружен с этим самым Романьоли, и поручил охранять его...

— Это добрая весть! — воскликнул Лучано. — Нужно выпить! — Он в несколько глотков осушил стакан. Затем, утерев губы рукавом, спросил: — Сколько людей будет с тобой?

— Десять.

— Ох! А со мной — дюжина!

— Настоящий отряд получается...

— Это и впрямь странно, — почесал жирный подбородок стражник.

— Может, дорога не так уж безопасна, как нам кажется?

Вдруг на плечо слуги легла тяжёлая рука, и чей-то голос чуть слышно прошептал:

— Всё куда хуже, чем вы можете себе представить.

Слуга повернул раскрасневшееся от вина лицо и увидел, что за спиной его стоят два молодых человека.

— Вы что же, круглые идиоты? — спросил один из них. — До сих пор не научились различать, что можно болтать при людях, а о чём лучше помалкивать?

— Позвольте! — насупился Лучано. — Как вы смеете оскорблять меня — правую руку нашего славного подесты, синьора Герардо? Встаньте на колени и молите меня о прощении...

— Бог ты мой, что за болван! — разом вздохнули молодые люди и, не обращая внимания на трясущегося от гнева стражника, уселись за стол.

— Кто вы, чёрт возьми?! — закричал Лучано.

— Прекратите так орать, — процедил сквозь зубы тот из незнакомцев, который казался старше своего товарища. — Весь кабак наслаждается вашим звучным голосом. Только я бы не радовался такому вниманию.

Стражник, не в силах отыскать достойного ответа на подобную дерзость, лишь беспомощно разинул рот.

— Успокоились? — спросил молодой человек. — Так-то лучше. Теперь можно и познакомиться. Я — Джаннино, а друг мой — Джансимоне. Большего вам знать незачем. А вот о том, почему вы заслужили зваться "круглыми идиотами", можно и поговорить.

— Вы хоть знаете, кого будете сопровождать? — придвинув своё лицо поближе к недоумённым физиономиям стражника и слуги, прошептал Ферранте. — Этого мальчишку поклялся убить Сальванелли. А вы растрещались тут, как две сороки.

На сей раз Лучано нисколько не обиделся — он задрожал и принялся вытирать трясущейся рукой пот со лба.

— Что же выходит? — стуча зубами от страха, промямлил Джузеппе. — Нас отправляют под топор палача, даже не спросив нашего согласия?

— Отчего же? — улыбнулся Джансимоне. — Руки у вас будут свободны, у пояса — кинжалы...

— Оружие! — фыркнул Джузеппе. — Разве с Сальванелли совладаешь? Метнёт нож — и ты валяешься в грязи с пронзённой грудью...

— Положим, у Сальванелли не найдётся столько ножей, чтобы перебить всех охранников, — ухмыльнулся Джаннино.

— Как вы, однако, смело рассуждаете! — взвился вдруг Лучано. — Сами-то завтра будете сидеть в кабачке и лакать вино, а мы — лежать в кустах у дороги... С перерезанным горлом!

— Да уж... — протянул молодой человек. — Неужели у подесты служат такие трусы? Никогда бы не подумал.

— "Трусы"?! — взвизгнул Лучано. — Может, если уж вы так отважны, сами попробуете исполнить то, за что не возьмётся ни один разумный человек? Попробуйте-ка сами схватиться с Сальванелли!..

— Почему бы и нет? — пожал плечами Джаннино. В кармане его зазвенели монеты. — Скажите только, по какой дороге вы завтра поедете...

Пока слуга Симоне да Волоньяно пировал в кабачке, его господин был занят вещами куда более серьёзными. Однако, прежде чем продолжить рассказ, вернёмся немного назад и поглядим, как жила после гибели Буондельмонте несчастная Мария.

Первое время она целыми днями сидела в комнате, никого не желала видеть и даже отказывалась есть. Лишь синьоре Гвальдраде удавалось иногда заставить дочь отведать какого-нибудь лакомства, перед которым та прежде не могла устоять.

Заметим, впрочем, что, несмотря на добровольное затворничество, Мария не лежала с утра до ночи на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Напротив, она долгими часами сидела, уставившись в одну точку, и строила планы мести. Как уничтожить убийц супруга — такова была мысль, не дававшая ей покоя ни на секунду.

Эту жажду крови ничуть не утолила гибель племянника Скьятты дельи Уберти. Мария мечтала увидеть поверженными всех своих врагов. Но понемногу ненависть её стала обращаться не на Ламбертуччо или Моску, голос которого решил участь Буондельмонте, и даже не на Скьятту, а на Катарину. Несчастная вдова чуть с ума не сходила, рисуя в воображении торжествующую улыбку на губах соперницы.

И вот тут-то возле сгоравшей от бессильной ярости Марии появился Сальвато. Его пылкие речи (а читатель, думаю, не забыл, как воодушевлялся Нерли всякий раз, когда разговор касался Скьятты дельи Уберти) стали настоящим бальзамом для истерзанной души молодой женщины. Мария могла целыми часами слушать заверения юноши в вечной ненависти к негодяям, погубившим Буондельмонте.

С тех пор Сальвато начал каждый день приходить в дом Донати. Вместе с синьорой Гвальдрадой и Марией молодой человек придумывал, как разгромить противников или хотя бы нанести им удар побольнее. Повинуясь приказаниям этого своеобразного "верховного совета" сторонники Буондельмонти и Донати целыми днями охотились на людей Амидеи и Уберти. Для беззаботных юношей подобное занятие было лишь очередной забавой — самой лучшей в их недолгой жизни. А что до крови, которая орошает землю Флоренции... Чёрт возьми, негодяи заслужили свою участь!

На призывы Симоне вести себя благоразумно никто не обращал внимания. Всё чаще над Волоньяно посмеивались — пока ещё, впрочем, за его спиной.

А уж какова была радость Марии, когда Катарина по какой-то неведомой причине уехала в монастырь! Пожалуй, даже в день свадьбы молодая женщина не была так счастлива.

— Надеюсь, Катарина подохнет в этой обители... — говорила она.

— О, по другому и быть не может! — восклицал в ответ Нерли. — Господь на нашей стороне...

Подойдя к дому синьоры Донати, Симоне ничуть не удивился, увидев слуг Сальвато. Те громко разговаривались и смеялись, словно находились в замке своего господина. Молодой человек поморщился, однако ничего не сказал и переступил порог. Смех за его спиной превратился в поистине гомерический хохот.

На лестнице Волоньяно столкнулся лицом к лицу с лакеем, которому, по замыслу синьоры Гвальдрады, надлежало встречать гостей и сообщать о них. Впрочем, у слуги быстро появилась соперница в лице Карлотты: едва завидев посетителя, девушка бросалась в комнату госпожи.

По счастью, на этот раз Всевышний избавил Симоне от встречи с болтливой служанкой. Лакей был обрадован этим обстоятельством ничуть не меньше молодого человека.

— Утром синьора устроила Карлотте хорошенькую взбучку, — доверительно прошептал он.

Симоне с нескрываемым интересом выслушал эту новость, обменялся со слугой понимающими улыбками, а затем отправился на поиски хозяйки — за последнее время он так часто бывал в доме синьоры Донати, что мог обходиться без провожатых.

Очутившись возле комнаты Марии, молодой человек невольно остановился — из-за приотворённой двери послышался голос Сальвато.

— Поймите, синьорина Мария, я каждый день... нет, каждый час думаю о вас!

— Мне приятно знать об этом, однако я уже говорила, что не смогу ответить вам взаимностью...

— Повторите ваши слова хоть тысячу раз — я не сумею поверить вам!

— Я не могу быть с вами...

— Что за жестокость! Неужели вам не жаль меня? Я ведь даже разорвал помолвку с невестой, только бы добиться вашего расположения!

— Господи! Какое безрассудство! Неужели вы забыли, что случилось с моим несчастным супругом?

— Только не называйте Буондельмонте несчастным! Он погиб единственно по собственной глупости. Но я-то не таков! Поверьте, синьорина Мария, со мной вы будете счастливы...

— Нет, вы заблуждаетесь. Кровь моего супруга ещё не высохла, смерть его не отомщена. Что же люди подумают обо мне, если я выйду за вас замуж?

— Проклятье! — прорычал Сальвато. — Почему я должен всё время слышать об этом простофиле Буондельмонте?

— Не смейте так называть его!

— Почему? Я в сотню раз лучше этого болвана, который позволил прирезать себя, словно курицу...

Послышался звонкий шлепок и ругань Сальвато. Симоне распахнул дверь и увидел, что одной рукой Нерли изо всех сил сжимает запястье Марии, а другую угрожающе поднёс к самой её щеке.

Недолго думая, Волоньяно ударил Сальвато в лицо. Тот с отчаянным воплем повалился на пол.

В следующее мгновение в комнату ворвалась синьора Гвальдрада, похожая на разъярённую гусыню.

— Что здесь происходит? — задыхаясь, прохрипела она.

Нерли с трудом поднялся на ноги и ткнул пальцем в сторону Волоньяно:

— Этот мерзавец оскорбил меня — уже в третий раз. Больше так продолжаться не может... Я вызываю тебя на поединок, Симоне! Слышишь? Через два дня ты заплатишь за всё...

С этими словами он вышел из комнаты, потирая ушибленную щёку и морщась от боли.

Глава 17

ВЫБОР

Следующим утром, едва забрезжил рассвет, Франческо набросил на плечи лёгкий плащ и выскользнул из дома. Через каких-нибудь четверть часа улицы должны были заполниться людьми, поэтому юноша быстро зашагал к тому месту, где некогда стояла ювелирная мастерская, теперь же чернели обугленные развалины. Молодому человеку хотелось провести хоть несколько минут у пепелища, ставшего могилой его друзей и наставника.

Достигнув цели своего путешествия, Франческо застыл, словно изваяние, и принялся глядеть перед собой невидящим взором. Затем опустил голову и зашептал слова молитвы. По щекам его катились слёзы, но юноша не замечал этого.

Когда печальный ритуал был окончен, молодой человек медленно побрёл обратно.

В дверях его уже ждала Симонетта. За всю ночь девушка не сомкнула глаз, однако утверждение, будто виной тому было расставание с Флоренцией, едва ли можно назвать верным. Всё-таки, большую часть жизни она провела в Сиене, именно там была счастлива рядом с отцом и матерью.

Не боялась Симонетта и предстоящей дороги: стражников подесты и слуг синьора Лоренцо вполне достаточно, чтобы отбить у лесных разбойников, которые могут встретиться на пути, всякое желание нападать на экипаж, и даже Сальванелли и его шайке не устоять перед столь грозной силой, — так она думала.

Что же тогда не давало Симонетте покоя? Одна тревожная мысль, от которой никак не удавалось избавиться: когда умерла мать, девушке пришлось уехать из Сиены; когда погиб синьор Чезаре — бежать из Флоренции. Не доведётся ли ей когда-нибудь сменить ещё одно жилище — на этот раз став ещё и безутешной вдовой? Стоило только представить такую картину — и сердце Симонетты сжималось от страха...

Завидев Франческо, девушка едва не бросилась ему навстречу. Юноша улыбнулся, прошептал несколько ободряющих слов и собрался было пройти в дом, как вдруг громкий топот ног заставил его обернуться. Оглянувшись, он едва не прыснул со смеху: по улице вышагивал отряд стражников, возглавляемый Лучано.

— Вот так дела! — пробормотал молодой человек. — Даже помыслить не мог, что встречусь ещё раз с этим безжалостным служителем закона...

На лице стражника при виде Франческо отразилось сперва недоумение, а затем — неописуемый ужас. Что же это за юноша, которому сначала покровительствовал синьор Буондельмонте, а теперь — консул Волоньяно и сам подеста?!

"Ох! — чуть не взвыл от страха Лучано. — Почему же ты уродился таким тупицей?! Придумай что-нибудь, иначе не сносить тебе головы... Нужно хоть как-то загладить свою вину, проявить почтение перед этим молокососом..."

Придя к этому в высшей степени благоразумному решению, Лучано принялся с видом собаки, мечтающей получить кусок мяса из рук хозяева, всюду следовать за Франческо, в надежде оказать ему хоть какую-нибудь услугу, да ещё и не забывал неуклюже шутить, пытаясь развеселить Симонетту. Увидев, что старания его ни к чему не приводят, стражник взялся собственноручно укладывать вещи и начал носиться от дома к экипажу и обратно, точно подгоняемый невидимой плетью.

За этим занятием, достойным слуги в доме аристократа, но отнюдь не человеку из свиты подесты, приятеля застал Джузеппе. Лучано ринулся навстречу ему с резвостью жеребца и что-то зашептал, яростно размахивая руками.

Джузеппе тотчас изменился в лице.

— Заткнитесь! — прикрикнул он на своих спутников, которые не умолкали ни на секунду: громко болтали и смеялись. — Ведите себя, словно перед вами наш господин!

Затем он подошёл к Франческо и низко ему поклонился.

— Разве никто из ваших господ не придёт? — ответив на приветствие, огорчённо спросил молодой человек. — Я так хотел бы ещё раз поблагодарить их!

— Синьор Лоренцо очень занят, — промямлил Джузеппе, — а молодой господин... — тут голос его стал совсем неразборчивым, — ...господин Симоне куда-то уехал... Простите, прошу вас!

Франческо тяжело вздохнул:

— Как же я покину город, не попрощавшись со своими благодетелями? Быть может, нужно отложить путешествие?

— Нет! — затряс руками слуга. — Господа велели передать, чтобы вы не медлили ни секунды!

— Что ж, — опустил голову молодой человек, — если так решил синьор Лоренцо, я не стану спорить...

Когда подошёл час вечерни, все приготовления к отъезду были наконец завершены, и путешественники заняли места в дорожном экипаже. Это был огромный деревянный ящик в несколько саженей длиной, лишённый любых украшений, зато внутри необычайно просторный, с устланным коврами полом и мягкими подушками на сиденье для Симонетты.

Свистнула плеть — и четвёрка лошадей послушно двинулась с места. Через секунду послышался зловещий скрежет и скрип. Франческо на миг даже зажмурил глаза — ему почудилось, что экипаж сейчас развалится на части, а крыша обрушится пассажирам на головы.

К счастью, ничего подобного не произошло. Страшно сотрясаясь, колымага всё же медленно покатила по улице. Юноша и девушка, разом выглянув в окно, принялись смотреть на дом Антоньоли, который с каждой секундой становился всё меньше, а затем и вовсе исчез за поворотом. Тогда Симонетта без сил опустилась на подушки, Франческо же продолжил наблюдать за происходящим на улице.

К горлу юноши подступил ком, когда он увидел жилище Буондельмонте. После смерти хозяина дом этот, и без того всегда казавшийся Франческо мрачноватым, словно погрузился в вечный траур. Ни звука не доносилось из-за стен — серых и угрюмых.

Преодолев улицы Терм и Санта-Мария, экипаж очутился возле дома Ламберти — в тот самый миг, когда на улицу вышел Моска Ламберти и ещё несколько юношей, вооружённых до зубов.

"Вечером опять прольётся кровь..." — покачал головой Франческо и глубоко задумался.

От печальных мыслей он отвлёкся лишь в тот миг, когда колымага поравнялась с жилищем семейства Волоньяно. На пороге стоял сам синьор Лоренцо.

— Доброго пути! — прокричал он. — Будьте счастливы, но никогда — слышите! — никогда не забывайте Флоренцию!

— Спасибо за всё, синьор Лоренцо... — хрипло прошептал молодой человек.

Волоньяно в ответ поклонился. Не отрываясь смотрел Франческо, как фигура его тает вдалеке, становится всё меньше, растворяется в сумерках, поэтому не сразу заметил, что экипаж оказался у дома... консула Альбицци.

Франческо задрожал всем телом. В сердце его вновь вспыхнула ярость, в глазах его потемнело. Когда же юноша вновь обрёл спокойствие, дверь дома медленно, словно в ночном кошмаре, отворилась. На улицу шагнул какой-то человек...

— Синьор Карло... — беззвучно произнёс Франческо.

Это и впрямь был доктор Андричелли — всё такой же бодрый, с неизменным мешком в руках.

Окликнуть своего спасителя Франческо не успел — прежде чем к юноше вернулся голос, лекарь уже скрылся за поворотом...

Благополучно миновав городские ворота, экипаж двинулся на северо-восток, в Равенну. Это был хитроумный манёвр, придуманный консулом Волоньяно, чтобы сбить с толку возможных преследователей. Мужчина знал, что в паре миль от Фьезоле есть небольшая тропка, которая, петляя среди крутых холмов, всё сильнее и сильнее клонится к западу, пока не соединяется с трактом возле самого города Прато. Там, по замыслу синьора Лоренцо, путники должны были переночевать, а затем, поутру, направиться в гавань Ливорно, чтобы сесть на корабль.

Впрочем, это были лишь планы консула. Пока же экипаж со скоростью столетней старухи полз по широкой дороге, струившейся среди поросших оливковыми рощицами холмов.

Вдруг Франческо, повинуясь неодолимому порыву, приказал остановиться. Открыл дверцу, выскочил из экипажа и взбежал на вершину холма. Взору его открылась зловещая картина: город лежал как на ладони — громадный, чёрный, — а солнце, исчезая под покрывалом облаков, обжигало всё вокруг кроваво-красным светом своих лучей.

— Молодой господин, нужно ехать дальше! — раздался крик Джузеппе.

Франческо стал медленно спускаться вниз.

Внезапно взор его уловил несколько крошечных фигур, движущихся по дороге.

— Кому это взбрело в голову отправляться в путешествие так поздно? — пробормотал юноша.

В сердце его закралась тревога: пусть до тех пор всё проходило легко и гладко, опасность ещё не миновала.

Франческо поспешил занять место рядом с Симонеттой, и экипаж вновь тронулся в путь...

— Слушай, Джансимоне, мы, часом, не ошиблись дорогой? — спросил Джаннино у друга, который с философским видом сидел под одним из деревьев и жевал травинку.

— Нет, — покачал головой тот. — Тупица слуга ясно сказал: они будут проезжать по дороге на Прато. Хотя... Зачем делать такой огромный крюк? Только жизнь себе усложнять...

— Военная хитрость, — подмигнул приятелю Джаннино.

— Сальванелли так просто не обманешь.

— Ну... попытаться-то стоит...

Ферранте в ответ лишь ухмыльнулся.

Помолчав немного, Джаннино предположил:

— Может, они задержались? Солнце уже прячется за холмами, а никакого экипажа с эскортом в две дюжины всадников нет и в помине!

— Успокойся, — невозмутимо произнёс Джансимоне. — Никогда не видел, чтобы ты так волновался...

— Посуди сам, стоит мне тревожиться или нет. Мы торчим в этой роще с самого утра, словно глупцы, — и всё без толку. Уверен, слуга обманул нас, как детишек!

— Едва ли... Скорее уж, мы отвалили такую кучу денег, что он потерял рассудок от счастья. И от жадности тоже...

Слова Ферранте были прерваны громким свистом. Молодые люди вскочили на ноги и, оглядевшись, увидели, что среди стволов мелькают десятки людских силуэтов. Через мгновение сомнений у друзей не осталось: какой-то отряд, незаметно подкравшись, застал их врасплох.

Джаннино бросился было к лошади, привязанной к дереву, однако Джансимоне с улыбкой остановил приятеля. Воспользовавшись этим, незнакомцы окружили их.

— Кто вы? — спросил Джаннино.

— Сначала вы назовите свои имена, — прозвучал за его спиной чей-то голос.

Обернувшись, приятели издали изумлённый крик:

— Симоне да Волоньяно?!

— Вы меня знаете? — на секунду опешил молодой человек.

— Конечно, — нервно рассмеялся Джансимоне. — И куда лучше, чем вам кажется. Ведь это благодаря мне был убит ваш друг — синьор Буондельмонте; по моей вине Сальванелли сжёг мастерскую синьора Фелицци, а сам ювелир погиб вместе со всеми подмастерьями... — Он вызывающе посмотрел на Волоньяно. — Хотите, чтобы я продолжал?

Симоне схватился за рукоять кинжала — и остался стоять на месте.

— Как мне поступить? — пробормотал он. — Я мог бы уничтожить вас своими руками, но... пусть лучше подеста отправит вас на дыбу, а потом колесует палач. Пусть все флорентийцы узнают, кого винить в бедах, что обрушились на наш город!

— Постойте! — воскликнул Джаннино. — Почему вы не спрашиваете, кто я такой?

Волоньяно вгляделся в лицо молодого человека и выпустил кинжал. Рука его бессильно скользнула вдоль тела.

— Не может быть...

— Отчего же? — пожал плечами Джаннино. — Я — тот человек, который во время пира у Сальвато Нерли поднёс вам напиток с подмешанным в него снотворным...

— ...а после помог убить Барзини и спасти от смерти двух людей, чьими жизнями вы, похоже, дорожите, — подхватил Ферранте. — Тех самых, что отправились сегодня в Ливорно... Тех, кого мы ждём в этой оливковой роще.

По губам Симоне скользнула насмешливая улыбка:

— Никогда бы не подумал, что Джузеппе — такой искусный обманщик. Хотя, полагаю, он не желал лгать вам — виной всему обыкновенный страх.

— Выходит, нас провели?!

— Конечно. В эту минуту экипаж с моими друзьями движется по дороге на Равенну.

— Так я и знал... — прошипел Джансимоне. — Что ж, можете гордиться своим слугой — он подписал вашим друзьям смертный приговор.

— Почему?

— Пока мы болтаем в этой чудной роще, их, должно быть, готовятся убить.

— Кто?

— Сальванелли.

— Почему я должен верить вам? — спросил Симоне. — Возможно, на самом деле вы — из его шайки...

Молодые люди дружно фыркнули.

Волоньяно пожал плечами:

— Вы предупредили меня об опасности, которая грозила моим друзьям; провели к самому логову Барзини... Откуда такая осведомлённость?.. — Он посмотрел в глаза Джансимоне и медленно произнёс: — Полагаю, вы просто-напросто ненавидели Барзини и решили избавиться от него с моей помощью...

— А теперь хотим заманить вас в ловушку, чтобы выслужиться перед главарём? — усмехнулся Ферранте. — Что ж, мудрое предположение... Только об одном вы забыли: мы даже помыслить не могли, что встретим в этой оливковой роще вас.

Волоньяно заметно смутился. С минуту он молчал, мучительно о чём-то размышляя, затем произнёс:

— Неплохо сказано. Понемногу я начинаю верить вам... Стало быть, Сальванелли хочет напасть на экипаж?

— Мы уверены в этом. Вся банда исчезла из города два дня назад — значит, готовится злодеяние.

— Положим, так. Но вдруг Сальванелли намерен ограбить какого-нибудь богатого купца, а вовсе не убить моих друзей?

— Глупости. Ради такого плёвого дела он не станет собирать всю шайку. Да и сам останется во Флоренции...

— Вы так уверенно говорите, словно дружите с Сальванелли много лет и успели изучить все его привычки, — сказал Симоне, к которому вновь вернулась его подозрительность.

— Можете думать, что пожелаете, — вздохнул Джансимоне. — Однако что будет, если друзья ваши погибнут? Вы ведь всю жизнь будете винить себя в их смерти!

Волоньяно поморщился:

— Не ожидал, что вы столь милосердны.

— Это не милосердие, — возразил Ферранте. — Просто я убил слишком многих людей, а даже такой человек, как я, начинает иногда жалеть о содеянном. Только вот наших с Джаннино сил слишком мало, чтобы справиться с бандитами... — Вдруг он сверкнул глазами и воскликнул: — Наша с вами встреча, синьор Симоне, — перст судьбы! Нужно сию же минуту отправляться в путь, иначе не миновать беды!

— Быстро же вы принимаете решения, — улыбнулся Симоне. — Но... нет, я не могу довериться таким людям, как вы.

— Проклятье! Сколько раз я должен повторить? Друзей ваших убьют, если вы промедлите хоть немного!

— Вы изо всех сил пытаетесь убедить меня в этом, но я так и не услышал ни одного убедительного довода...

Джансимоне обменялся с приятелем взглядами.

— Знаете, что говорил нам покровитель, синьор Иоанн Колонна? — сказал Джаннино. — "Хочу, чтобы вы могли убить моего врага хоть на глазах у тысячи зрителей — да так, чтобы никто не заметил, когда был нанесён удар!"

— И что же?..

Внезапно Джаннино оказался за спиной, а Джансимоне — против Волоньяно, и тот почувствовал прикосновение двух клинков к своему телу. Никто из слуг даже не шелохнулся — так стремительно всё произошло.

— Видите? — сказал Ферранте. — При желании мы могли бы убить вас в любую секунду. И тогда Сальванелли спокойно сидел бы в своём логове, а не носился по окрестностям Флоренции, дожидаясь, пока жертва попадёт в ловушку.

Сохраняя необычайное самообладание, Симоне ответил:

— А знаете, что говорит мой отец? "Человек начинает понимать что-либо, лишь почувствовав это на собственной шкуре". Так вот, вам удалось доказать, что намерения ваши не столь уж плохи... Уберите оружие! — Молодые люди вмиг подчинились этому приказу. — Однако я не смогу следовать за вами — завтра мне предстоит сразиться с Сальвато Нерли... Понимаете, перед каким тяжёлым выбором я поставлен? Возможно, слова ваши о планах Сальванелли — лишь домыслы, а вот если я не приду на поединок, это навсегда запятнает моё имя...

Молодые люди опустили головы. Слова эти лишили их всякой надежды.

Долгое время все молчали, как вдруг Ферранте гневно топнул ногой и закричал:

— Проклятье! Отправляйтесь без меня! Я убью этого ублюдка Нерли, а после догоню вас!

— Думай, что говоришь! — оборвал его приятель.

— А что тут такого? Он ведь предал Буондельмонте — так пусть сдохнет! Да и войны между Уберти и Буондельмонти он жаждал больше других! Или ты хочешь, чтобы из-за этого негодяя продолжали гибнуть люди?

— Прекратите, — тихо произнёс Волоньяно. Лицо его страшно побледнело. — Я всё решил. Франческо не раз спасал меня и Буондельмонте, не раз помогал нам. Пришло время отдать долги. Мы отправляемся в путь — и будь что будет!

Глава 18

ЛЕС

— Этот лес кажется зловещим. Он мне не нравится, — склонившись к окну экипажа, прохрипел Джузеппе.

Симонетта вздрогнула от неожиданности, Франческо в душе обругал слугу самыми грубыми словами.

— Что тебя тревожит? — спросил он. — Даже сейчас, на закате, лес не выглядит мрачно или пугающе.

— Вы наверняка не слышали рассказов о вещах, которые здесь творятся, — вот и ведёте себя так беспечно. А ведь всего-то в нескольких милях отсюда есть место, где когда-то собирались на шабаш колдуны и ведьмы со всей Тосканы. Одну из них — мерзкую старуху — сожгли на костре, но прежде она успела напророчить Флоренции страшные бедствия. И предсказание сбылось — началась война семейства Уберти с консулами.

Франческо вспомнил рассказ синьора Стефано и пробормотал:

— До чего же богатое воображение у флорентийцев...

— Вы не верите мне?! — взвился слуга.

— Конечно, нет, — кивнул молодой человек. — Думаю, вы просто трусите — вот и рассказываете страшные легенды, чтобы другие тоже испугались.

Джузеппе затрясся от гнева. В этот миг он забыл, с какой "важной" персоной беседует, и приготовился поставить дерзкого мальчишку на место. Однако намерениям его не суждено было осуществиться: послышался какой-то шум, а следом — отчаянные крики слуг:

— Разбойники!

В ту же секунду в воздухе засвистели стрелы. Одна из них едва не задела Джузеппе, другая поразила в плечо кучера. Экипаж остановился, и к нему со всех сторон устремились бандиты. В руках они сжимали кинжалы и дубинки.

— Это не разбойники... — покачал головой Франческо.

— Кто же тогда?

— Сальванелли.

От неожиданности слуга едва не выпал из седла:

— Что?! На нас напал Сальванелли?!

К несчастью, возглас этот был услышан не только пассажирами экипажа, но и теми, кому надлежало из защищать. Многие стражники, да и слуги синьора Волоньяно тоже, побросали оружие и бросились наутёк. Бандиты только того и ждали: не прошло и минуты, как отряд подесты и консула уменьшился вполовину.

— Что вы натворили! — вне себя от ярости закричал Франческо. — Похоже, я не ошибся, когда назвал вас трусом!

С этими словами молодой человек выскочил из экипажа. Джузеппе чуть не зарыдал, услышав такое обвинение, а затем... зарычал и бросился в самую гущу схватки, разя кинжалом налево и направо. Однако отвага слуги была запоздалой: защитников осталось всего-то семь-восемь человек, численность же нападавших, казалось, лишь выросла.

Тогда Франческо пронзительно закричал:

— Все к экипажу!

Первым совету последовал Лучано. Он был весь изранен, однако бился с отвагой и сноровкой, удивительной для человека, все дни проводившего в обществе друзей и бутылок с вином.

Вскоре небольшой отряд сгрудился вокруг колымаги и прижался к её толстым стенам. Бандиты взяли свои жертвы в кольцо, однако нападать не спешили, словно ждали чьего-то приказа.

И тут из-за поворота на полном скаку вылетели несколько всадников и с торжествующим криком врезались в самую гущу убийц.

— Синьор Симоне! — радостно завопил Джузеппе — и повалился на землю. Из груди его торчала рукоять ножа.

Упал и конь Волоньяно, раненый в ногу одним из людей Сальванелли. Молодой человек выпрыгнул из седла и бросился в атаку. Любой бандит, пытавшийся встать у него на пути, в следующую секунду падал, захлёбываясь кровью, — никто из наёмных убийц не привык сражаться с человеком, вооружённым мечом, да ещё и прекрасно им владеющим.

Симоне так увлёкся схваткой, что не сразу заметил, как на дорогу вышел бородатый гигант. Бандиты бросились в рассыпную, а мужчина медленно, точно во сне, поднял руку с кинжалом.

— Сальванелли! — донёсся до слуха Симоне крик Франческо.

Кинжал полетел в грудь Волоньяно, но за мгновение до того, как клинок достиг цели, перед юношей вдруг выросла чья-то фигура — и упала к его ногам.

Джаннино — это его помощь оказалась столь своевременной — попытался произнести что-нибудь на прощание, но не успел: кровь хлынула у него изо рта, а тело забилось в предсмертной судороге.

Ферранте, увидев, что друг убит, ринулся к Сальванелли. На пути у него тотчас выросли два противника, и молодой человек вынужден был применить всё своё искусство, чтобы отразить их натиск. Сальванелли же тем временем подкрался к Лучано, защищавшему экипаж, и одним ударом снёс ему голову.

И всё же, с появлением Симоне и его людей — а это были опытные бойцы — шайке наёмного убийцы пришлось туго. С каждой минутой бандитам становилось всё труднее сдерживать яростный натиск врагов, и некоторые из них, не выдержав, даже побросали оружие и попробовали скрыться в лесу.

Но вдруг раздался пронзительный женский крик, заставивший всех замереть в оцепенении. Поглядев в сторону экипажа, Франческо увидел Сальванелли. Тот держал за волосы Симонетту и прижимал к её горлу меч. Девушка пыталась высвободиться из железной хватки бандита, однако усилия эти были тщетными.

— Да, — ухмыльнулся Сальванелли, — церковники могут говорить всё, что им взбредёт в голову, но я-то точно знаю: женщина — поистине страшное оружие. Чуть только завизжала от боли — и доблестные рыцари вмиг забыли о сражении.

— Отпусти её! — прохрипел Франческо.

— Что за спешка? А как же условия? Договоры? Клятвы? Вся эта чушь, которой так любят заниматься благородные идиоты? Отчего ты не предлагаешь обменять жизнь девчонки на свою собственную? — Заметив растерянность на лице Франческо, бандит расхохотался. — Ну конечно, своя шкура дороже! Чего ещё ждать от мальчишки, который ползал в ногах у паршивого ювелира, называл его "дорогим учителем"? Уж точно не отваги! Твой любимый "наставник" тоже оказался трусом: катался по полу и молил о пощаде. Даже "невестушка" — и та смелее вас...

— Замолчи! Я убью тебя!

— Убьёшь? — протянул Сальванелли. — Тогда и разговаривать не о чем. Получай!..

И он с хриплым смехом вонзил меч в спину девушки.

— Это тебе за Барзини, щенок!

Не помня себя от ярости, Франческо бросился на Сальванелли. Наёмный убийца легко выбил меч у него из рук, а затем ударил кулаком в лицо. Юноша покатился по земле и ударился головой о дерево. В глазах у него потемнело

Сальванелли подошёл к Франческо и занёс над головой меч, но тут дорогу ему преградил Джансимоне. На лице молодого человека читалась мрачная решимость победить врага любой ценой — пусть даже и пожертвовав собственной жизнью.

— О! — усмехнулся бандит. — Ты, молокосос, тоже здесь? Ну, теперь-то я и с тобой поквитаюсь.

И Сальванелли обрушил на Ферранте страшный удар. Клинок однако не вошёл в человеческую плоть, зато, разрезав воздух, воткнулся в землю. В следующую секунду Джансимоне с торжествующим криком всадил меч в грудь убийцы. И замер, разинув рот от изумления: острие наткнулось на невидимую преграду и с громким звоном отскочило от неё.

Бандит захохотал:

— Думал, я такой идиот? Да не носи я под одеждой кольчугу, уже раз двадцать отправился бы на небеса! А пока — твоя очередь...

Меч убийцы вошёл в живот Ферранте, и молодой человек рухнул на залитую кровью траву.

— Вот так... — улыбнулся Сальванелли.

С видом победителя он огляделся и заметил, что Франческо всё ещё лежит без чувств.

— Пусть ещё немного поваляется, — пробормотал бандит. — Я ему живьём голову отрежу...

Вдруг послышался слабый голос Ферранте:

— Знаешь, Сальванелли, а ты ведь — настоящий недотёпа... Подумать только, твоя дурья башка так и не смогла понять, что это я — и никто другой! — убил твоего дорогого Барзини. Я обвёл тебя вокруг пальца...

Теперь настал черёд бандита обезуметь от ярости. Одним прыжком очутившись возле Джансимоне, он обеими руками взял меч, намереваясь пригвоздить к земле ненавистного мальчишку, который никак не желает умирать, но Ферранте внезапно, собрав все силы, приподнялся и воткнул кинжал в ногу убийцы.

Тот взвыл от боли и упал на колени. Тогда Джансимоне направил удар в горло врага, но Сальванелли успел схватить молодого человека за запястье, вырвал кинжал из ослабевших пальцев и стал раз за разом бить в живот и без того умирающего противника.

Не замечая ничего вокруг, мужчина пропустил тот миг, когда Франческо с трудом поднялся с земли и взял в руки меч, оброненный Ферранте. В последнюю секунду Сальванелли почувствовал угрозу и обернулся, но было поздно: клинок вонзился в его шею. Во все стороны брызнула кровь.

Будь Франческо профессиональным палачом, удар этот снёс бы наёмному убийце голову. Однако, поскольку молодой человек был лишь учеником ювелира, Сальванелли не только не умер на месте, но даже попробовал поразить его кинжалом. Юноша вовремя отступил на шаг и остался невредимым. Не вполне сознавая, что происходит, глядя на мир сквозь багровую пелену, застилающую взор, он принялся наносить один удар за другим, пока, наконец, не понял, что клинок вонзается в землю.

Тогда молодой человек без сил опустился на колени и посмотрел по сторонам. Первым, что он увидел, была улыбка Ферранте — в теле его благодаря какому-то необыкновенному чуду до сих пор теплилась жизнь; затем заметил, что остатки банды Сальванелли бегут в лес. А потом взор юноши упал на безжизненное тело Симонетты — и в мгновение ока Франческо очутился подле возлюбленной.

Джансимоне тем временем сделал едва заметный знак Волоньяно. Тот подошёл к умирающему и склонился над ним.

— Вот и всё... — слабо улыбнулся Ферранте. — Сальванелли мёртв... и я тоже... Теперь вы можете успокоиться — тот, по чьей вине погиб ваш друг, получил по заслугам... Жаль только, войны между флорентийцами уже не остановить — тут уж я бессилен... До чего же жаль!

— В этом нет вашей вины, — покачал головой Симоне. — Рано или поздно флорентийцы взялись бы за оружие — слишком велика в их сердцах жажда денег и власти.

— Может быть...

— И знаете... — помолчав немного, выдавил Волоньяно. — Не будь ваша рука по локоть в крови безвинных людей, я бы, наверное, даже пожал её.

— Не нужно этого делать — мне хватит и ваших слов...

И Ферранте в последний раз улыбнулся.

А Франческо всё сидел возле тела Симонетты, едва сдерживая горестный крик.

Не в силах больше терпеть, он прижал к лицу окровавленные ладони — и не увидел, как девушка, чуть слышно вздохнув, открыла глаза...

ЭПИЛОГ

Ветреным осенним утром в порту Марселя царила страшная суматоха: встречали корабль из Италии, потрёпанный неслыханной бурей, несколько дней подряд бушевавшей в Лигурийском море.

Набережная полнилась бесчисленными зеваками: грузчиками и банкирами, рыбаками и купцами. Казалось, в этот час на берегу собрались все народы мира: можно было увидеть стоящих бок о бок флорентийцев и французов, венецианцев и генуэзцев, германцев и фламандцев, арагонцев и сицилийцев. Кое-где среди толпы мелькали тёмные лица мавров. Лишь несколько евреев, испуганно жавшись друг к другу, заняли места поодаль от других зрителей. Карманные воришки безо всякой опаски занимались своим промыслом — горожане напрочь позабыли о собственных кошельках.

Путешественники медленно, неверными шагами спускались по трапу на землю. Ноги их заметно дрожали, и толпа не теряла надежды, что кто-нибудь непременно упадёт в воду и подарит тем самым повод для веселья.

Всеобщее внимание привлёк один юноша, который сбежал на берег так легко, словно с самого рождения проделывал подобный манёвр. При этом он ещё и умудрился чуть ли не тащить на своих руках седовласого старца в одежде слуги — тот непременно соскользнул бы вниз, не помогай ему молодой человек. За ними следовал мужчина лет тридцати с громадным тюком за спиной.

Очутившись на твёрдой земле, юный господин, сопровождаемый слугами, зашагал к выходу из порта.

Вдруг на пути их выросли двое подростков — смуглых и черноглазых.

— Простите, — промолвил один из них. — Вы — флорентиец?

— Да, — в удивлении изогнул бровь молодой человек. — Как вы догадались об этом?

Подростки рассмеялись:

— Мы-то считали, любой флорентиец даже среди тысячи лиц узнает своих земляков!

— Так вы родом из Флоренции? — с радостным изумлением спросил юноша. — Какая удача, что мы встретились!

Незнакомцы замялись:

— Наши отец и матушка жили во Флоренции, мы же родились уже в Марселе...

— Это не имеет значения!

— Конечно! Когда-нибудь мы непременно вернёмся на родину!

— И поступите правильно! — воскликнул юноша. — Сейчас во Флоренции царит мир, и все, кто вынужден был уехать или отправиться в изгнание, смешат возвратиться назад, на родину.

— Мир? Война?! Но мы так мало знаем об этом... Расскажите, пожалуйста! — взмолились подростки.

Завязался разговор. Собеседники то и дело перебивали друг друга и сыпали словами с необычайной быстротой. Приведи мы эту беседу целиком, получилась бы книга, мало уступающая по величине предыдущей нашей повести, поэтому — да простят нас читатели! — мы лишь кратко перескажем всё, о чём поведал спутникам гость из Тосканы.

После гибели синьора Буондельмонте беды вновь и вновь обрушивались на Флоренцию, и во многом этому поспособствовал Моска Ламберти. Во время коронации императора Фридриха он вдруг возжелал заполучить крошечную собачку, принадлежавшую одному из кардиналов. Прелат не решился ответить отказом, хотя уже успел дать похожее обещание главе делегации Пизы. Тот, узнав обо всём, пришёл в ярость и поспешно покинул празднество. А как лучше всего отомстить врагу? Ударить по его кошельку! Поэтому пизанцы наложили арест на имущество флорентийцев в своём городе.

Как ни пыталась Флоренция примириться с давним своим союзником, ничто не помогало. Вспыхнула война, и хотя пизанцы потерпели поражение, победителям также пришлось несладко: по всей Тоскане начались гонения на флорентийцев, и кровопролитие не прекращалось ни на миг.

Между тем, распря между Буондельмонти и Уберти, затихшая было на время войны с Пизой, разгорелась с новой силой. Виной тому послужило поведение императора, который всеми силами разжигал в душах Уберти и Амидеи ненависть друг к другу. Стоило только кровавому пламени немного утихнуть, Фридрих подбрасывал в костёр очередную горсть золота.

Так было завершено дело, начатое Ферранте: Уберти и Амидеи окончательно перешли на сторону императора.

Благодаря хитроумной тактике, применяемой гибеллинами, которые собирались возле домов-крепостей Уберти и обрушивались всей мощью на разрозненные отряды противников, сторонники Фридриха одерживали одну победу за другой.

Казалось, исход войны предрешён. Но внезапно многие гибеллины, возмущенные высокомерием Скьятты, которые не делить власть даже с ближайшими союзниками, перешли на сторону гвельфов. Да ещё и Ламбертуччо Амидеи в одной из стычек получил смертельную рану. Силы партий вновь сравнялись, и теперь Уберти оставалось лишь надеяться на помощь императора. А тот грозил прислать во Флоренцию отряд своих рыцарей, чем страшно возмущал простолюдинов.

Пребывая в раздорах, город всё больше слабел. Этим поспешили воспользоваться сиенцы — извечные враги флорентийцев. Перевес оказывался то на одной стороне, то на другой. Захватывались крепости, ополчения двух городов терпели жестокие поражения и одерживали блистательные победы, которые, впрочем, не приносили никому окончательного превосходства.

Прошло долгих шесть лет, прежде чем Сиена запросила мира. Но и тут удача отвернулась от Флоренции: имперский суд наложил на город громадный штраф — мол, именно флорентийцы оказались зачинщиками войны. Разумеется, торжество горожан тотчас сменилось горькими слезами.

Казалось, Флоренция не устоит под натиском бесконечных бедствий, как вдруг случилось важнейшее событие: умер Скьятта дельи Уберти. Его сын Фарината ещё не добился такого влияния, чтобы повести за собой всех гибеллинов, а Моске Ламберти до смерти надоели бесконечные стычки и бойни, в чём он не раз признавался друзьям.

Между двумя партиями было заключено перемирие.

— И вот, — сказал молодой человек, завершая рассказ, — синьор Волоньяно, мой наставник, посоветовал мне отправиться в Париж, чтобы постичь там всяческие науки. У нас-то в Италии сейчас можно научиться разве что фехтованию — профессора в университетах чуть ли не режут друг другу глотки, если первый поддерживает Папу, а второй — императора.

— Так вы отправитесь в Париж? — протянул один из подростков. — А мы дальше Авиньона ни разу не бывали...

— И что с того? — перебил его брат. — Зато наш отец — лучший ювелир во всём Марселе! Да вот, кстати, и его мастерская...

Он указал на красивое двухэтажное здание, до боли напомнившее молодому человеку дома, в которых жили флорентийцы. Из окна на улицу смотрела черноволосая женщина.

— Это наша матушка...

Подростки улыбнулись — и женщина ответила им счастливой улыбкой.

Дверь мастерской распахнулась. На пороге появился мужчина лет сорока, с посеребрёнными сединой короткими волосами. При виде гостя он вздрогнул и неуверенно произнёс:

— Синьор Буондельмонте?..

Теперь настал черёд юноши удивляться.

— Как? Вы знаете меня?!

Мужчина поклонился и произнёс:

— Ювелир Франческо Романьоли к вашим услугам, синьор...

ПРИМЕЧАНИЯ

Контадо — В средневековой Италии сельская территория, прилегающая к городу и зависящая от него экономически и юридически.

Подеста — В ряде средневековых итальянских городов высшее должностное лицо, имевшее юридическое образование. Подеста должен был разбирать тяжбы, приводить в исполнение приговоры и осуществлять наказания.

Сестьера — Шестая часть города.

Оттон I (912 — 973) — Император Священной Римской империи с 962 г.; при нём Империя достигла своего наивысшего расцвета.

Романья — Историческая область Италии, вошедшая в 962 г. в состав Священной Римской империи.

Фридрих I Гогенштауфен (1122 — 1190) — Император Священной Римской империи, вёл яростную борьбу с Папой.

...память о бедствиях, которые сорок лет назад обрушились на Флоренцию... — Здесь говорится о войне семейства Уберти с консулами (1177 — 1179.

Франциск Ассизский (1182 — 1226) — Католический святой, именем которого назван нищенствующий орден францисканцев (миноритов).

Лира — Серебряная монета, введённая в обращение в 8 в. Считалась основной монетой до появления флорина.

Флорин — Серебряная монета, чеканившаяся с 1182 по 1252 г. Был равен 0,05 лиры.

Почётный Прелат Его Святейшества — Титул, даровавшийся священнослужителям непосредственно Папой.

Иннокентий III (1161 - 1216) — Папа Римский в 1198 — 1216 гг. Прославился тем, что организовал Альбигойский крестовый поход (1208), а также 4-й Крестовый поход (1199 — 1204).

Конклав — Собрание кардиналов, созываемое для избрания Папы.

Интердикт — Временное запрещение всех церковных действий, налагаемое Папой на какой-либо город или государство. Часто применялся в борьбе Церкви со светской властью.

Апулия — область на юго-востоке Италии, в 13 — 15 вв. входившая в состав Неаполитанского королевства.

Оттон IV (1175 — 1218) — Император Священной Римской империи в 1209 — 1215 гг. В 1214 г. потерпел сокрушительное поражение от французских войск в битве при Бувине. В 1210 г. был отлучён от церкви.

Левант — Обобщённое название всех крестоносных государств, основанных на Ближнем Востоке во время Крестовых походов.

Святой Сильвестр (? — 335) — Папа Римский в 314 — 335 гг.; по легенде именно он обратил в христианство римского императора Константина Великого, который впоследствии якобы передал Церкви власть над Западной Римской империей ("Константинов дар").

Святой Бенедикт (480 — 547) — Католический и православный святой, автор "устава святого Бенедикта", которому следовали средневековые монастыри.

Святой Доминик (1170 — 1221) — Монах, католический святой. Основатель ордена проповедников (доминиканцев). Один из лидеров Альбигойского крестового похода (1209 — 1213).

Симон де Монфор (1160 — 1218) — Один из руководителей Альбигойского крестового похода, по окончании которого стал новым графом Тулузским. Прославился неслыханной жестокостью.

Девятый канонический час — Три часа дня.

Еремиты — Члены ряда монашеских орденов, существовавших в Италии в Средние века; проповедовали строгую аскетическую жизнь.

Валломброзанцы — Члены монашеского ордена, основанного в 1038 г. Джованни Гвальберто. Орден был близок по обычаям к еремитам. Во Флоренции пользовался большой популярностью.

Келарь — должностное лицо в монастыре, ведающее его административными делами, главный эконом.

Ризничий — должностное лицо в монастыре, отвечающее за церковную утварь.

Визитатор — Лицо, производящее осмотр монастырей.

4