Тайны Флоренции

Бог войны считался языческим покровителем Флоренции. Некоторые горожане, слишком суеверные, как может кому-то показаться, из года в год предрекали ужасные бедствия и требовали уничтожить статую, но над "пророчествами" их лишь смеялись: если всё это правда, разве ждал бы Господь сотни лет, чтобы наказать "идолопоклонников"?

Когда Альбицци вошёл в залу, где проходил совет, Амидеи, говоривший в это время, умолк и с удивлением воззрился на непрошенного гостя.

Однако консул виновато улыбнулся, а затем, вобрав голову в плечи, прошмыгнул, словно жирная крыса, в самый дальний угол и скромно присел на краешек скамьи.

Ламбертуччо оставалось лишь пожать плечами и продолжить прерванную речь. Суть её сводилась к тому, что преступление — Амидеи постоянно делал ударение на этом слове — не должно остаться безнаказанным.

— Все вы видели, как Буондельмонте едва не убил нашего родича и друга! — кричал мужчина. — Если оставить подобную подлость без внимания, вероломный мальчишка решит, будто ему всё дозволено, и начнёт размахивать кинжалом по поводу и без повода. Вчера пострадал Одериго, завтра от руки этого разбойника может пасть ещё кто-нибудь из честных флорентийцев — даже тех, что собрались здесь... Словом, повторяю: нужно покарать Буондельмонте, иначе бездействие наше повлечёт за собой страшное горе и слёзы!

Амидеи ударил кулаком по столу и воинственно посмотрел по сторонам.

Тотчас со своего места вскочил Скьятта дельи Уберти и воскликнул:

— Мудрые слова говоришь ты, Ламбертуччо! Полагаю, все с радостью откликнутся на твой призыв. Хочу лишь заметить, что я давно предупреждал: Буондельмонте опасен, род его стал чрезмерно влиятельным, породнился со многими знатными и богатыми семействами. Нужно что-то предпринять, пока не поздно...

Уберти не в первый раз заводил разговор о страшных опасностях, которые таило в себе могущество семейства Буондельмонти, поэтому Амидеи, знавший, что Скьятта может рассуждать на эту тему бесконечно, поспешил прервать его:

— Так что ты предложишь? Как поступить с Буондельмонте?

Скьятта искусно разыграл удивление и, понизив голос, произнёс:

— Кровь можно смыть лишь кровью. Разве ты забыл? Я полагал, ты хочешь убить негодяя...

Под сводами залы прокатился приглушённый гул голосов. Альбицци с радостью отметил, что кое-где начинает разгораться спор.

Послышался громкий кашель. Все повернули головы в ту сторону, откуда он донёсся, и увидели, что со своего места поднялся старик с морщинистым лицом и трясущимися руками — глава древнего рода Капонсакки.

— Удивительные вещи услышал я, Скьятта! — прохрипел он. — Ты рисуешь страшную картину — мол, вся Флоренция подпала под власть Буондельмонти, — рассказываешь, сколько союзников у этого семейства — и тут же предлагаешь убить его главу. Не пойму я, как смерть Буондельмонте поможет сохранить спокойствие в городе. Скорее уж наоборот, начнётся кровавая борьба...

Едва Капонсакки умолк, в спор вступил Моска Ламберти.

— Синьор Герардо, — с насмешливой улыбкой обратился он к старику, — благоразумие — прекрасная добродетель, и вы, несомненно, говорите мудрые вещи. Но представьте, что на месте Одериго оказался, предположим, ваш сын. Что бы вы сейчас говорили? Призывали к осторожности — или к мести?

Старик понял, что Моска попал в самую точку, и опустил голову. Участники совета переглянулись: похоже, те, кто требуют убить Буондельмонте, действительно правы.

Но внезапно у Ламберти появился противник — Симоне да Волоньяно. Это был сын одного из консулов и лучший друг Буондельмонте. Он и явился-то на совет с единственной целью: во что бы то ни стало защитить приятеля.

Едва сдерживая гнев, молодой человек обвёл всех дерзким взглядом и, не обратив внимания на предостерегающий жест отца, произнёс:

— Ах, до чего же хорошо и красиво ты говорил, Моска! — Голос его заметно дрожал. — Но позволь спросить: если бы тебя самого оскорбил какой-нибудь молодой человек, неужели ты не схватился бы за кинжал? И если бы тебе захотели отомстить...

— ...я получил бы по заслугам! — расхохотался Ламберти. — Разве ты не знаешь, что по законам Флоренции нельзя безнаказанно убить человека?

Волоньяно ухватился за последнюю фразу и торжествующе воскликнул:

— Так ведь Одериго жив!

Однако Моска славился редкостным умением выводить собеседника из себя:

— Ему повезло. Кто бы мог подумать, что Буондельмонте не умеет как следует орудовать кинжалом? Но поскольку за кровь нужно платить кровью...

Он умолк и развёл руками.

Спор разгорался всё жарче. Со всех сторон доносились громкие голоса. Несколько человек вскочили со своих мест. Синьор Волоньяно дёргал Симоне за руку, но тот продолжал говорить что-то Моске. Ламберти в ответ лишь ухмылялся.

Вдруг среди этого шума отчётливо раздался голос Скьятты:

— Теперь ты понимаешь, Ламбертуччо, почему нужно избавиться от Буондельмонте? Из-за него даже среди нас — лучших друзей — нет единства!.. Вот увидишь, честолюбие этого мальчишки приведёт Флоренцию к гибели.

Тогда Симоне совсем потерял голову и вскричал что было сил:

— Любой, но не ты, Скьятта, имеет право предрекать бедствия нашему городу! До сих пор они возникали только по вине семейства Уберти!

Все замерили, ожидая вспышки гнева со стороны Скьятты. Однако мужчина лишь слегка побледнел и с горькой усмешкой произнёс:

— Так я и знал! Вечно во всём виноваты Уберти, а остальные — само благородство и честность. Скажите, сколько времени должно пройти, чтобы люди забыли наконец о той злосчастной войне с консулами, которую якобы развязали мои предки? Как мне поступить, чтобы на семейство моё перестали смотреть, словно на разбойников и убийц?.. Может, раздать свои богатства — не столь уж большие, к слову, — беднякам, а самому уехать в Ассизи? А дома наши... Пусть достанутся кому-нибудь — хоть тому же Буондельмонте, которого я несправедливо обвиняю в страшном преступлении! Вы этого хотите?

Уберти со вздохом покачал головой.

— Тогда объясни, Скьятта, — немного успокоившись, спросил Волоньяно, — зачем ты говорил подесте, будто ссору затеял Буондельмонте? Сотни человек видели, что зачинщик драки — Одериго! Разве это благородно — лгать, когда решается такой важный вопрос?

— Я и сейчас могу повторить: во всём виноват Буондельмонте.

— Но ведь Одериго привязался к его имени. Разве не так?

— А кто сказал, что ссора началась из-за этого?

— Из-за чего же ещё?

— Буондельмонте грубо толкнул Одериго в дверях и не извинился. Случись такое со мной, я тоже потерял бы голову от гнева.

Слова эти были произнесены с такой уверенностью, что ни один человек не заподозрил бы Скьятту в неискренности.

Симоне густо покраснел и, едва сдержав подступившие к глазам слёзы, выбежал прочь. Напоследок он прокричал:

— Если все здесь верят такой наглой лжи, я не желаю больше оставаться под крышей этого дома!

— А я, — встав из-за стола, промолвил Капонсакки, — я ухожу, поскольку, судя по всему, благоразумие и мудрость нынче не в чести. Поэтому и участвовать дальше в вашем споре бессмысленно.

Однако слова, произнесённые в этот миг Ламбертуччо, заставили его вновь усесться на скамью.

— Отчего все вдруг решили, что я, когда говорил о наказании для Буондельмонте, предлагал убить его? Есть много способов поставить человека на место. Скажем, пригрозить, припугнуть немного... Если же это не поможет, прибегнуть к силе, отколотить как следует...

— Пригрозить? Избить? Ты, верно, шутишь, Ламбертуччо?! — в один голос воскликнули Скьятта и Моска.

— Не имею такой привычки, друзья мои, — мягко возразил Амидеи.

Однако Ламберти и Уберти не унимались.

Казалось, участники совета никогда не придут к согласию, если уж даже трое ближайших соратников — и те не могут договориться друг с другом, но вдруг на арене появилось новое действующее лицо.

Синьор Лука поднялся и, спрятав руки за спиной, побрёл туда, где стоял Амидеи. Опешивший Ламбертуччо невольно посторонился, и консул, заняв место посреди залы, тихо заговорил:

— Друзья! Когда я вошёл сюда, все вы изрядно удивились моему появлению. Изумление ваше несложно было объяснить: человек, которого никто не звал, вторгается на собрание, где решаются важнейшие вопросы... Правда, этот незваный гость — один из шести консулов, но поступок его выглядит всё же весьма бесцеремонным... Однако я отважился прийти сюда, поскольку понимал: среди вас разгорятся жаркие споры — а значит, гнев может оказаться сильнее здравого смысла. Стало быть, решил я, вам пригодится совет, полученный от человека с холодной головой, который видит вещи взором, не затуманенным ненавистью или яростью. И вот я хочу дать такой совет.

Первая часть речи консула произвела великолепное впечатление. Недавние спорщики успокоились, многие старики одобрительно кивали, соглашаясь с каждым словом.

Окрылённый успехом, синьор Лука продолжил:

— Конечно, многие скажут: "Что за дело Альбицци до распрей Буондельмонте и Одериго?" Таким людям я возражу: должность консула вынуждает меня изо всех сил поддерживать в городе порядок. Однако я ещё и банкир — а значит, в любом деле ищу выгоду. Давайте же рассудим здраво... Какую пользу принесёт убийство? Очевидно, ни к чему хорошему подобный поступок не приведёт. Синьор Скьятта верно заметил, что у семейства Буондельмонти много родичей и друзей, и вряд ли они закроют глаза на смерть своего главы. Значит, нельзя даже помышлять об убийстве — это слишком опасно... Синьор Ламбертуччо предлагает избить Буондельмонте или вовсе пригрозить ему: дескать, тогда молодой человек перестанет размахивать кинжалом и превратится в кроткую овечку. Едва ли. Скорее, он затаит злобу и в конце концов затеет новую резню.

— Так что же делать?! — выкрикнул какой-то нетерпеливый юнец, которому речь консула показалась слишком мудрёной.

— Мысль моя, наверное, покажется кому-то необычной, — усмехнулся Альбицци. — Буондельмонте — единственный сын своего умершего отца. Обладатель такого наследства, какое многие даже вообразить не сумеют. В то же время у вас, синьор Ламбертуччо, есть дочь, которую пришла пора выдать замуж. Если бы подобный брак состоялся, все богатства после смерти Буондельмонте перешли бы к его детям. Или к жене... Как видите, предложение моё устроило бы всех — даже Буондельмонте, который породнился бы со столь грозным семейством, как Амидеи.

В глазах Ламбертуччо зажёгся алчный огонёк.

— Кажется, от предложения вашего выиграют только Ламбертуччо и Буондельмонте, — проворчал Скьятта. — Хорошенькое наказание! Я тоже пойду и прирежу какого-нибудь аристократа, у которого есть дочь с хорошим приданым.

Амидеи даже не взглянул в сторону Уберти.

— Что ж, — протянул он, — полагаю, в словах синьора Луки заключена мудрость... Кто согласен с его предложением?

Все дружно подняли руки, за исключением Уберти и ещё нескольких юношей, питавших к Буондельмонте жгучую зависть.

— Прекрасно! Значит, предложение синьора Луки принято.

Амидеи с улыбкой протянул ладонь Альбицци. Тот пожал её и, чуть подавшись вперёд, услышал, как Ламбертуччо прошептал:

— Вы ведь посоветовали всего лишь повременить с убийством, верно я понял?

— Да.

— Тогда до встречи на свадьбе моей дочери и Буондельмонте.

— До свидания...

И консул, изо всех сил пытаясь скрыть свою радость, поспешил домой. Он был уверен, что не только подписал смертный приговор Буондельмонте, но и посеял семена раздора среди его врагов.

Глава 6

НЕОЖИДАННАЯ ПОМОЩЬ

Скьятта дельи Уберти был потрясён неожиданным предательством союзников. И чувство это лишь усилилось, когда он случайно услышал слова Моски, обращённые к одному из молодых людей:

— Что ни говори, но Ламбертуччо, конечно, ловкач! Сразу смекнул, что эта хитрая лиса Альбицци не предложит ничего дурного. На его месте я поступил бы точно так же.

— Но ты же громче всех призывал к убийству Буондельмонте, — пожал плечами собеседник Ламберти.

— И впредь буду требовать его смерти — можешь не сомневаться. Однако я жажду крови этого ублюдка вовсе не из-за дружбы с Одериго...

Слова эти как нельзя лучше выражали тайные мысли самого Скьятты: душу его разъедала ненависть к Буондельмонте, участь же Фифанти нисколько не беспокоила.

— Ну, ничего! — тряхнув головой, воскликнул Уберти. — Я так просто не сдамся!

Мужчина покинул залу и быстро зашагал к своему дому, находившемуся на площади, которой совсем скоро суждено было на много веков стать центром политической жизни Флоренции.

Ворвавшись в собственное жилище, точно во вражескую цитадель, Скьятта поднялся в спальню и без сил рухнул на постель.

Всю ночь он не мог уснуть и рисовал в воображении картины казни Буондельмонте — одна страшнее другой. Жестокости Уберти позавидовали бы древние варвары.

Едва на востоке занялась заря, Скьятта надел самый скромный кафтан и с лицом, хранящим следы вчерашней бессонницы и выражающим такие мучения, что даже дикие звери почувствовали бы жалость, поспешил к дому Фифанти.

Туда молодого человека перенесли накануне с величайшими предосторожностями — сам доктор Андричелли следил, чтобы всё прошло благополучно. Каждую минуту Фифанти издавал душераздирающий стон — и не переставая проклинал Буондельмонте.

— Похоже, я скоро умру... — шептал он иногда.

Впрочем, появившийся на щеках раненого здоровый румянец говорил о том, что дела не так уж плохи.

Дом Фифанти был небольшим и старым. Слуг у Одериго почти не было, те же, кто встретился Скьятте, отнюдь не блистали выправкой.

Уберти постучал в дверь спальни и, не дожидаясь разрешения, отворил её.

В комнате мужчина увидел неожиданное зрелище: Одериго полулежал на кровати, облокотившись на одну руку, и слушал какого-то молодого человека — его Уберти никогда прежде не встречал. Глаза Фифанти сверкали, а лицо было мертвенно бледным.

— А, Скьятта, это ты! — воскликнул Одериго. — Входи скорее! Никогда бы не подумал, что меня могут так вероломно предать. Лишь ты один, да ещё Джансимоне, не бросили меня в беде.

— "Джансимоне"? — переспросил Уберти.

— Ах! Я совсем забыл: вы ведь ещё не знакомы...

Молодой человек, сидевший у кровати раненого, встал и с улыбкой поклонился:

— Меня зовут Джансимоне Ферранте. Я приехал из Рима. Вы, вероятно, никогда не слыхали обо мне, зато даже на берегах Тибра всем известно о синьоре Скьятте дельи Уберти — самом знатном и могущественном человеке во Флоренции.

— Я рад слышать это, — холодно кивнул Скьятта. — Странно всё же, что мы не встречались раньше...

— Я живу во Флоренции лишь несколько дней.

"Занятно, — подумал Уберти. — Только приехал, а Фифанти называет его другом..."

— Джансимоне рассказал мне о вчерашнем совете и о решении Ламбертуччо, — сказал Одериго. — Я полагал, что могу во всём положиться на Амидеи — мы ведь родичи, — а на деле оказалось, что он готов продаться за сотню-другую лир: поманили золотом — и тотчас забыл о чести и долге. Негодяй...

— Но я-то не таков! — с дрожью в голосе воскликнул Скьятта. — И пришёл сюда, чтобы предложить: давай отомстим Буондельмонте. Сами. Без помощи Ламбертуччо, Моски или кого-нибудь ещё!