Когда подоспела Мечта пирата, я дремал с открытыми глазами.
— Ты первая, моя милая! — сказал Оливье. — Почётное право!
Я потёр глаза. Дядя снял крышку с котла и, набрав черпак, поднес к губам феи. Люся ловко отпила и, заулыбавшись, разразилась благодарностями.
Обезьяны подставили чашки, выстроившись перед котлом. Я тоже подошёл, встав в хвост очереди. Оливье щедро разливал Мечту пирата, пока не дошёл до меня.
— Чё за каракатица приплыла? — делано удивился дядя. — Тоже хочешь припасть к великому?
— Очень, — как можно искреннее закивал я.
Он с сомнением покрутил ус и набрал четверть черпака. Подумал и вылил половину обратно. В итоге мне достались несколько глотков.
Над черпаком поднимался пар. Я наклонился, принюхиваясь. Жуткий запах, как и обещал боцман, пропал. Я оглянулся. Рядом с котлом стояли пустые бутылки подгорного коньяка.
Прижавшись губами к черпаку, я отважно отпил супа и ничего не почувствовал. Жидкость обожгла рот, прокатилась по горлу и раскалённой лавой упала в желудок. Я даже успел испугаться, что получу ожог, но жжение быстро прекратилось. Я как будто разгрыз свежую перчинку. Внутренности пылали. Хотелось выпить ведро воды, но не успел я сделать шага, как ощущения переменились. Пожар утих. Его место занял до боли знакомый вкус. Я ел обычную мясную похлебку, в которую по чистой случайности уронили кусочек рыбы. Привкус чувствовался, но настолько отдаленный и мягкий, что казался искусственным. Я механически работал челюстями, разжевывая мясо, которого не было.
— Левиафан не попался, одна жижка? — засюсюкал Оливье.
Я состроил несчастное лицо. Суп всё еще играл во рту. Нёбо похолодело, как от мороженого. Откуда я знаю вкус? Директор академии пил с ним кофе. Клал две ложки и смотрел, как оно медленно тает в горячей чашке. Остальное мороженое выбрасывал, потому что любил только свежее. Зато я наедался вволю.
После нестерпимого жара, холод обжигал. Я невольно сглотнул, продлив муки. Наконец стужа, сковавшая внутренности, стаяла, и рот снова запылал жаром. Я испугался, что смена вкусов превратится в вечный круговорот.
С улыбкой разглядывающий меня Оливье поглубже запустил черпак в котёл и выгреб полный ковш гущи.
— Спасибо, — пробормотал я, придержав ковш рукой.
Мясо левиафана не сравнится ни с чем! По крайней мере, я не ел в жизни ничего вкуснее. Нежное, мягкое. В меру соленое, с приятной кислинкой и едва различимой горчинкой.
— Не ешь много. Запьянеешь, — прошипел в ухо Евлампий.
Как я мог остановиться? Смачное мясо. Наваристый, перчёный бульон. Лучшее сочетание, которое можно придумать. Я съел всё.
Дядя, продолжая усмехаться, поднёс ещё один черпак, теперь с равным сочетанием мяса и бульона. Я уже наклонялся, когда голем ядовито пробурчал:
— Надеюсь, ты хорошо плаваешь.
Я замер. С открытым, перед Мечтой пирата, ртом. Такой близкой и соблазнительной. Еще чуть-чуть, капельку. Я вытянул губы.
— Ты по-собачьи плаваешь? — сухо спросил Евлампий. — Пытаюсь посчитать расстояние, которое ты проплывешь, перед тем, как захлебнуться.
Я вздрогнул и отодвинулся от черпака.
— Наелся? — искренне удивился дядя.
— Нет, — честно сказал я. — Пойду за чашкой. Мне очень приятно, что вы меня кормите, но вы, наверное, и сами хотите Мечту пирата отведать?
— Ну да, — внимательно разглядывая меня, буркнул он. — Очень хочу.
— Тогда тем более, я никак не могу отвлекать вас. Ведь... — я запнулся.
Такие длинные мудреные предложения давались мне с трудом.
— Иди за тарелкой, — фыркнул Оливье. — Общение с големом не идет тебе на пользу, мудришь много. Витиеватость не твой конёк, крысёныш.
Евлампий попытался возмутиться, но я сбежал на камбуз и, ворвавшись внутрь, прислонился спиной к закрытой двери.
— Не буду больше тебя спасать! Безумный оборотень! — закричал голем.
Я молчал, тяжело дыша.
— Ты чуть всё не испортил. Это твой последний шанс!
Как мне ни хотелось, возразить нечего.
— Ты не чувствовал, что пьянеешь? — вопил Евлампий.
Я задумался.
— Нет, — мирно сказал я.
— Он же специально... — продолжил голем и запнулся. — Как, нет?
— Я не пьянею, почти никогда, — ответил я.
— Правда? — удивился Евлампий. — Не слышал о таком. Хотя, про попойки, устроенные оборотнями, тоже не доводилось.
— У нас не принято, — смутился я.
— Замечательно! — вскрикнул голем. — Твои шансы больше, чем я думал. Можешь хлебать суп наравне с Оливье, но твоя голова останется ясной. Правильно?
— Наверное, — согласился я.
— Прекрасно. Бери тарелку и возвращайся, — обрадовался Евлампий.
— А что это тебя вдруг так волнуют мои шансы? — заинтересовался я, залезая за посудой.
— Как это почему? — удивился голем. — Мы же с тобой связаны! Ошейник после твоей смерти сам не откроется. Ты думаешь, меня устроит перспектива болтаться на шее мертвого оборотня, лежащего на дне океана?
— Не думаю.
— Пока можешь не думать, главное, потом соображай, когда будешь уговаривать учителя. Давай повременим немного, пусть наедятся супа. Увеличим шансы!
Прождав до тех пор когда, по расчётам голема, подгорный коньяк ударит Оливье в голову, я вышел на палубу. Любители Мечты пирата расселись за столом, за которым я когда-то пробовал лилового стража. Как будто век назад было.
— Я побывал во всех тридцати мирах, но раньше у меня не было такого экипажа...
Мест за столом не осталось, но когда я подошёл, столешница удлинилась. Стол такой же заколдованный, как и всё остальное на дядином корабле. Ну, кроме того черпака, которым мешали Мечту пирата. А может, он тоже волшебный. Кто его знает.
Я присел с краю, рядом с боцманом.
— Рад, — продолжал дядя, — что теперь вы у меня есть. Мы сотворим такое, о чём раньше и не помышляли!
— Страшно представить, что мы натворим, — пробормотал я себе под нос, к счастью, никто меня не услышал, даже голем.
— Отдам дань уважения королю Дарвину, — Оливье кивнул в сторону обезьян. — Соберу самых влиятельных колдунов и создам Пир на весь мир. Самое сложное блюдо, между прочим, чтобы приготовить нужно не меньше десяти толковых поваров.
Чича вздохнул и, повернувшись ко мне, прошептал:
— Каждый раз одно и то же. Как выпьет, у него Пир на весь мир, все хорошие и замечательные, все друзья.
— Так это же хорошо, — прошептал я в ответ.
— Чего хорошего-то? — удивился боцман. — Гонево сплошное. Удавится одного-то накормить, а сто гостей бесплатно, — он смачно фыркнул, закрутив головой. — Тошнит уже про это слушать.
— А как готовится Пир на весь мир? — заинтересовалась фея, глаза у нее сильно блестели то ли от супа, то ли от обожания.
— О! На словах не опишешь. Куча ингредиентов, сложная после-до-ва-ва-тель-но-ность, — с трудом выговорил дядя.
— Понеслось, — пробухтел Чича. — Подъем, встаём на крыло! Пока ещё соображаем что-нибудь!
Летучие обезьяны недовольно забурчали, но подчинились. Оливье не заметил их сборов, продолжая описывать рецепт Пира на весь мир, пока фея зачарованно смотрела на него.
Одного слушателя дяде хватает.
Боцман собрал обезьян, и они взмыли вверх, взмахнув на прощание руками. Я щурясь смотрел в темнеющее небо, пока их силуэты не растворились в вышине.
— А потом снова слой телятины с соусом из измельченных кедровых орехов, поджаренных на оливковом масле и снова слой зелени, — рассказывал Оливье.
Людмила смотрела ему в глаза, но уже подперев голову руками.
— Еще немного, и она уснет, — сообщил Евлампий очевидное.
— Этот слой мажешь особенно густо, потому что на него укладывается тонкое тесто и гнёт.
Фея клевала носом, и я решил — пора. Встав, я взял дядину миску, по которой он скрёб ложкой.
— Добавки? — предложил я.
— Лей, — согласился он, закивав головой.
Я отошёл к котлу, заодно наполнив и свою тарелку.
— Гнёт должен быть тяжелым, чтобы пропитались все слои. Если хоть один не пропитается, Пир на весь мир будет испорчен, — расстроенно заметил Оливье.
Вернувшись к столу, я поставил миску. Сел рядом и примостил свою тарелку. Фея спала, склонив голову на руки. Сопела и в такт вдоху за спиной дрожали прозрачные крылышки.
Оливье всё рассказывал про Пир на весь мир, пока я не сказал:
— Учитель, она спит.
— Да? — удивился дядя, склонившись над миской и, отпив Мечты пирата, пробормотал. — Устала, бедняжка.
— Конечно, ей столько пришлось пережить, — скрепя сердцем, поддакнул я.
— Точно, — согласился он и отпил ещё супа.
— Учитель? — начал я.
Слова не хотели подбираться, а тем более складываться в разумные предложения.
— Мне очень жаль, — подсказал голем.
Я махнул на него рукой.
Оливье оторвался от тарелки и посмотрел на меня мутным взглядом.
— Я, правда, хочу быть вашим учеником, — проговорил я. — Понял сегодня, когда морковь резал. Мне стыдно, что я хотел символ свободы украсть.
— Ничего, — мягко вымолвил дядя. — Я утоплю тебя при переходе в Изумрудный остров, всегда хотел посмотреть, как это выглядит.
— Пожалуйста, не надо, — попросил я.
— Да перестань, — отмахнулся дядя. — Я соображаю. Вы хотите свободы, все её хотят, даже маленькие рачки на дне океана, но за всё надо платить. А за свободу всегда приходится расплачиваться жизнью.
— Но вы не можете своего крестника утопить! — убежденно произнёс я.
Оливье вперился в меня водянистыми глазами.
— Конечно, могу.
— Но вы мой крестный отец? — привёл я последний довод.
— Конечно, — согласился он. — Я крестил всеми стихиями тебя, твоего отца и деда. Я крестил вообще всех твоих родственников, в каком-то смысле, и что? Я не могу их убить? Не говори глупостей. От вас не убудет!
— Вы крестный моего отца? — удивился я.
— Да. Традиция такая, — подтвердил Оливье. — Твой прадед, если можно его так назвать, — он усмехнулся, но поперхнувшись закатил глаз, — а по-другому я не могу, — ещё сильнее понизил голос. — Заклятье дюже сильное, как только подумаю, чтобы правду сказать, так кашлять начинаю, хоть помирай. Так что твой родственник, — он сделал особое ударение на 'родственнике', — помог мне выбраться из междумирья. Я пообещал крестить его... его... его потомков.
— Прадед пятьдесят лет назад умер, — поразился я.
— Да, я стар, — печально затянул дядя. — Но это не значит, что я не могу выкинуть тебя за борт. Ты покусился на моё имущество.
— Для общего блага, — заканючил я. — Мы единственные, кто может с поглотителями справиться.
— Я стар, — занудно повторил дядя и отхлебнул из миски.
— Кроме нас, их некому остановить, — не сдавался я. — В ошейниках мы ничего не можем сделать!
— Поглотители ужасны! — невпопад сказал Оливье. — Я знаю.
— Да, да! — закричал я. — Они вторжение готовят!
— Только оборотни не лучше. Вы вообще одинаковые.
— Они на тридцать миров нападут!
— Набросятся, — легко согласился дядя. — Но это не значит, что я не могу тебя утопить.
Я вздохнул.
— От артефакта зависит судьба тридцати миров! — не выдержал до сих пор молчавший Евлампий.
— Это не значит, что я не могу тебя утопить! — сказал Оливье и погрозил голему пальцем.
— Можете, учитель! Вы что угодно можете!
— Почти, — кивнул он.
— Так вы не будете меня за борт выбрасывать?
— Буду, — снова кивнул дядя.
— Но почему?
Я вскочил из-за стола.
— Ты должен быть наказан, — серьёзно произнес Оливье.
— Но ведь я еще ничего не сделал! — закричал я.
— Ты собирался, — парировал он. — А намерение подчас важнее поступка.
— Намерение не может быть важнее, — сразу же влез голем. — Ведь намерение предшествует действию. Намерение — это проявление физического желания. А поступок действие...
— Заткнись! — закричали мы с дядей в один голос.
Евлампий замолчал, а мы с Оливье посмотрели друг на друга и засмеялись. Он отвалился на стуле и, покачиваясь, хохотал до слёз.
Фея забормотала во сне, но не проснулась.
