— К этому нельзя подготовиться, — пробурчал Евлампий.
Дядя бросил на голема сердитый взгляд.
— У него почти выгорело, — добавил он. — Перекинулся наполовину, сил слишком много потратил, вот любимая и захотела помочь. Подпитать будущего главу тайной канцелярии.
Я снова вздохнул.
— Не влезь она, превратился бы... а может нет... Не все же беды от...
— Никогда, — заявил Евлампий. — Превращаться могут только оборотни.
— Стухни, замшелый! Без тебя все умные, — оборвал Оливье досказал. — Произнесённое заклятье обратно в глотку не заткнёшь! Сыч обзавёлся совиным желудком и клювом с когтями. Стал видеть ночью и вертеть головой за спину. Лучшие врачеватели Благодатных земель три дня возвращали ему прежний облик, но так и не справились. Кое-что не переиначили. Не знаю насчёт желудка, глаза с когтями остались. Да и клюв у него здоровый! — дядя усмехнулся. — Так-то.
Голем покачал головой, но язык не распускал.
Дядя театрально вздохнул:
— За жёлтые буркалы Сычом и прозвали.
— А девушка? — напомнил я.
— Бросила, — оскалился Оливье.
Я поморщился.
— Не крючься. Я его спрашивал: 'Хочешь покончить с собой?'. Он ответил: 'Что лучше с клювом жить, чем подыхать', — дядя загадочно прищурился, закрутив ус. — Наплюй на Сыча. Сегодня сбываются мечты. Давно ищешь путь в хранилище? — поддел он. — Идём!
— Сгораем от любопытства, — ответил голем и подмигнул мне.
Оливье ухмыльнулся и потащил меня в кабинет. А я думал о главе тайной канцелярии. Значит, и магам не везёт в любви.
— Как она могла так поступить? — не выдержал я.
Дядя покровительственно посмотрел на меня.
— Жалеешь Сыча? — спросил он. — Зря! Он бы тебя не пожалел, — и добавил, после того, как мы вошли. — Закрой дверь на защелку.
В дядиных покоях почти ничего не изменилось. Те же котелки над столом и таинственный шкаф с ухмыляющимся черепом и костями на двери. 'Пожалеешь' прочитал я нацарапанную надпись и невольно сглотнул. На витраже по бушующим волнам реяла чёрная шхуна, а за штурвалом в зелёном камзоле, матроске и шляпе, грозно поглядывая одним глазом, застыл я.
— Будешь вылитый маэстро, — брякнул Оливье, сдвинул кресло и, скинув шляпу поскрёб череп.
— Как же она открывается? — шутливо спросил он.
— Никак, — рыкнула страшная зубастая рожа, проступившая на двери.
На меня таращились глаза-сучки, из-под которых вверх и вниз торчали обломанные острые ветки.
— Что это? — заикаясь, промычал я, позабыв про витраж.
— Охрана! — хохотнул дядя.
— 'Домовой страж', — объяснил голем. — Полезешь перемелет...
— В фарш, — согласился Оливье.
Он нагнулся к пасти и что-то прошептал. Из деревянных зубов вырвался вздох сожаления. Рожа спряталась и дверь открылась внутрь. За ней уходила вниз винтовая лестница.
— Проходи, — насмешливо предложил дядя.
Я замотал головой.
— Чувствую наведённое заклятие 'Полог отдохновения', — встрял голем.
— Чтоб тебя тухлым левиафаном накормили, — обиделся Оливье, — всё удовольствие испортил. Я пойду первым, ученик. Гляди под ноги, если шкура дорога. В хранилище ловушек больше, чем в гильдии Иллюзий.
— Да, учитель.
Дядя припустил по лестнице, а я след в след скакал за ним. Даже прижал руки к груди, чтоб не влезть куда не надо.
Тёмному сырому колодцу не было конца. Я уж боялся, что со всех сторон хлынет вода. Мы должны были пройти корабль насквозь и плыть ко дну долины.
— Где хранилище? — не выдержал я.
Вместо слов разнёсся жалкий писк, даже голем не расслышал. Лестница не кончалась, а колодец с каждой ступенью всё больше погружался во тьму.
Я прочистил горло и закричал со всех сил.
— Полундра!
Голем встрепенулся и заголосил:
— Полог отдохновения!
Оливье встряхнул головой и остановился.
— Задумался. Размечтался, — смутился он и закрутился на месте, размахивая рука.
Темнота наматывалась на него, пока в колодце не посветлело.
— Могли бы спускаться вечно, — объяснил голем.
Я сглотнул.
Лестница растворилась вслед за сумраком. Перед нами теряясь в тусклом свечении фонарей протянулся трюм. Почти такой же, как настоящий, только раз в десять длиннее и шире. Его от края до края перегораживали высокие старые шкафы с рассохшимися дверями. Между ними оставались узкие проходы, в которые я едва протиснусь боком. У стен выстроились гнилые бочки, накрытые сетями. Мешки, вёдра, бухты канатов, скрученные ковры с сундуками. Я зябко вздрогнул. Балки, перетянутые верёвками, протяжно скрипели. А за шкафами мигая бледными сполохами выделялся зелёный камень, изъеденный серыми, белыми и чёрными прожилками, закручивающимися в кольца.
— Чувствуй себя, как дома, — беззаботно проговорил дядя. — Скоро моя жизнь станет твоей!
— Постараюсь, — запинаясь, ответил я.
Дядя дотянул меня до диковинного камня. Вершина как шляпка гриба, а ножка как перевёрнутый бутон цветка.
— Зачем мы здесь? — заинтересовался Евлампий.
— Чтобы передать ученику знания! — провозгласил Оливье. — Удостоверимся, что он достоин такой чести?
— Как? — заволновался я.
— Через ритуал, — успокоил дядя. — Не дёргайся, тут не междумирье, никто не укусит. Клади руки на камень и повторяй за мной.
— Это что, объединяющий камень? — удивился Евлампий.
Дядя закивал.
— Что он объединяет? — запутался я.
— Жениха с невестой, — растолковал голем.
— Шутишь? — удивился я.
— Нет! Молодожёны приносят на нём клятву.
— Вот-вот, — поддержал Оливье. — Поклянись, что не предашь своего старого учителя.
Я с сомнением перевёл глаза. Не хотелось трогать гриб. Несмотря на мёртвую серость, в нём скрывалось жуткое подобие жизни. Как жениться, касаясь этого?
— Всю ночь здесь будем торчать? — расстроился дядя, улыбка сползла с его лица, а глаза беспокойно забегали. — Ужин пропустим!
— Без ритуала никак? — уточнил я.
— Ты мне не веришь? — обиделся Оливье.
Он завернул ус, сверля меня глазами.
— Я открыт и честен, — добавил он. — Ты мой ученик. Без ритуала в хранилище не войдёшь, 'домовой страж' передавит тебя на сосиски. И корабль не подчинится, гремлин, знаешь ли, с кем попало не якшается.
— Но... — начал я.
— Мы должны закончить своё дело, — продолжил за меня голем.
— Спустить флаг, — сдался Оливье. — После ритуала я отдам символ свободы.
Я кивнул, а голем ободряюще похлопал меня по шее.
— Победили, — прошептал он так, чтобы не слышал дядя.
Я положил руки на гриб.
— Повторяй за мной! — торжественно молвил Оливье. — Посвящаю свою жизнь хранению вкуса.
Я так и сказал.
— Клянусь хранить знания и умения, переданные учителем. Обогащать их! — продолжил дядя. — Беру в свидетели своего учителя и присутствующих духов, клянусь не раскрывать полученных знаний. Ставлю свою жизнь, свой дух и всё, чем являюсь, на службу искусству вкуса!
Я повторил. Гриб запульсировал, отвечая на каждое слово и разгораясь малахитовым огнём.
— Неправильный объединяющий камень, — пробормотал голем.
— Соединяю свою жизнь и дух с духом учителя!
Гриб под ладонями потеплел.
— Мы станем неразделимы! Его жизнь — моя жизнь. Его дух — мой дух! — бубнил Оливье.
Я замялся. Камень размягчился и пальцы проваливались в шапку гриба, липли и чесались.
— Повторяй! — приказал дядя.
Но я хотел только оторвать руки от объединяющего камня. Тянул, тянул, но ладони будто приклеились к грибу.
— Непредвиденная магическая активность! Высокий всплеск отрицательной энергии! — панически закричал Евлампий.
— Повторяй за мной! — не обращая внимания на голема, велел Оливье.
— Не хочу! — заорал я.
— Повторяй, ученик.
— Нет.
— Ты не оставляешь мне выбора! — рявкнул дядя.
— Что вы творите! — завопил голем, переходя в боевую форму.
Я дёргался, но руки вросли в шляпку гриба.
Оливье вытянул чёрный платок и набросил на Евлампия. Заскакали россыпи искр. Голем дико взвыл и больше не двигался.
— Надоел, — прохрипел дядя и приставил мне саблю к горлу. — Не будешь повторять, отрежу башку, — предупредил он.
Я всхлипнул.
— Мы неразделимы! Его жизнь, моя жизнь. Его дух, мой дух! На веки вечные! Его дух и тело!
Я повторил.
— Нас разделяет одно слово. Когда учитель позовет 'Волчонка', я уйду в междумирье, а он станет мною.
Я сказал всё до последнего слова.
— Видишь! — обрадовался дядя. — Как оленя в тесте приготовить! А ты боялся!
— Что-то сссо мннной? — еле выговаривая слова, из-за бившей дрожи, спросил я.
— Сущая ерунда, — ощерился Оливье. — Забрал твоё тело! Я хранитель вкуса, крысёныш! Я бессмертный дух! Ты уничтожил мою репутацию. Я не приготовлю даже жалкого супа в моряцком притоне. Ты осквернил мою оболочку, и за это, я заберу твою!
— А как же я? Мой дух? — завизжал я.
— Будет вечно бродить в междумирье среди других теней! — пожал он плечами. — Ты виноват, что я остался без ремесла. Предупреждал, что за всё придется платить, и ты заплатишь, — он спрятал саблю в ножны и равнодушно глянул на меня. — Не огорчайся, твоё тело послужит тридцати мирам.
Я захлюпал носом.
— Да будь ты оборотнем, а не беременной феей! — брезгливо бросил дядя. — Сто лет, а до чего вы докатились! Всё вернётся туда откуда началось, попадёшь в междумирье и когда-нибудь снова провалишься внутрь источника магии! Радуйся! Никаких мучительных превращений. Тишина и вечный покой. Побудь пока здесь, подумай о жизни, а я передохну, — он хлопнул меня по плечу. — Завтра ответственный день.
Стащив с голема платок, Оливье запихал его в бездонную сумку и пошёл к выходу из хранилища.
Я склонился над объединяющим камнем, прижавшись лбом к рукам. Не хочу в междумирье к жутким хранителям. Разогнувшись, я упёрся ногами в основание гриба и потянул. Бесполезно. Руки застряли намертво.
Свадебные ритуалы, да? Если голем очнётся, я его убью!
— Что со мной? — простонал Евлампий.
Я зло уставился на обескуражено вертящего башкой голема.
— Что тебе будет каменный истукан, — рыкнул я.
— А тебе? — закричал Евлампий. — Тут что шабаш чернокнижников был, от тебя за милю смертью разит!
Я со всей дури потянул руки, но камень держал крепко накрепко.
— Это потому, что меня убили!
— Ты потерял рассудок! — догадался голем. — Мы найдём знахаря...
— Он скажет одно издевательское слово, и я умру, а он заграбастает мою шкуру! Из-за тебя Дарвин проклят, а умру я!
— Так вот для чего завещание, — будто не слыша меня, потёр подбородок Евлампий. — Ему запретили готовить, и он влезет в твоё тело, чтобы опять взяться за старое!
— Плевать! — закричал я. — Ты понимаешь, что я исчезну?
— Да, да, да, — согласился голем.
— Как же, понимаешь, — прошептал я. — У тебя собственной-то жизни нет.
Опустив лицо на руки, я постарался сосредоточиться. Что делать? Как остаться в живых?
— Ты прав, — дрогнувшим голосом ответил Евлампий. — И никогда не было. Меня создали, чтобы служить магам. Я даже возразить им не могу. Ты всё время жаловался на ошейник, а я даже пожаловаться не могу. Любой маг скажет: 'Заткнись!', и я покорно закрою рот. Каково? А! Я ничто! Безмолвный раб! Пустое место! А у меня есть сердце! — он сорвался на крик. — Оно болит, как живое...
— Я умру, — пробормотал я.
— Мне очень, очень жаль! Ты единственный не смотрел на меня сверху вниз. Говорил со мной на 'ты', как с равным. Я хочу помочь, — просительно протянул Евлампий.
— Так помоги! — не глядя ответил я.
— Я что-нибудь придумаю, — пообещал он.
Думай-думай. Только и остаётся, что думать.
Я долго смотрел на тёмные шкафы у стены. Одна из дверей слетела с петель, и на выглядывавших с полок книгах лежал толстый слой грязи и пыли. Угол шкафа затянуло бахромой старой паутины.
