— Тайна! Банк не распространяется. Ходят слухи, что замешаны гремлины.
Я вздохнул, поправляя рубаху. Что-то кольнуло меня в плечо. Вздрогнув, я залез за отворот рубахи и вынул жёлтое перо. Подписка. Совсем забыл о ней.
— Чича меня убьет, — пробормотал я.
— Когда возвратимся на корабль, ты её отдашь, — предупредил голем.
Я кивнул. Ещё бы, но пока она у меня, взгляну одним глазком. Я взмахнул пером, и появились жёлтые буквы.
Великий повар проклинает куском торта!
Правители тридцати миров приносят соболезнования королевской династии Изумрудного острова. Известный мастер Оливье заколдовал короля Дарвина. До сих пор, ни одному магу не удалось вернуть монарху подвижность и дар речи. Император навсегда запретил мастеру Оливье заниматься кулинарным ремеслом. Звание величайшего повара свободно!
Я вздохнул и пристыженно глянул на дядю. Он шагал по пыли, задрав подбородок до небес. Жаль, что так вышло, я же взаправду не хотел его подставлять. Еще раз встряхнув подписку, я прочитал:
Переселение продолжается!
В миры бронепояса, больше всего пострадавшие от вторжения поглотителей, продолжают пребывать всё новые и новые корабли. Недальновидные 'не освещенные источником магии' бросают насиженные земли, чтобы попытать счастья в Благограде и Семисвете. Влиятельные семьи волшебного мира, как могут пытаются им помочь, скупая, пусть и за не большие деньги, их брошенные дома...
Я потряс головой. Понапишут галиматьи, башку сломаешь, и снова взмахнул пером.
Загадка вкуса!
Новый мастер покоряет тридцать миров. Он ещё не представлен высшему свету, но его запеканка Ля Ра Фейри наделала не мало шума. А троллево колено вызвало фурор на Императорском приёме в Черногорске. Кто он? Что мы знаем о нём? Только имя его поверженного наставника...
Я не успел дочитать.
— Что копошишься! — закричал Оливье. — Скучно идти, ща меня понесёшь!
Я встряхнул перо и спрятал под рубаху.
Мы не успели отойти от радуги, когда из сияния выпал архивариус. На его губах блуждала блаженная улыбка.
— Как говорил хранитель войны: 'Как сказочно прекрасен мир!' — воскликнул он. — Сто лет в архиве прошли даром, я и не представлял, насколько он восхитителен.
— Так и знал, что увяжется, — проворчал Оливье. — Ещё раз брякнешь про хранителей, — повысив голос, предупредил он. — Якорь в бороду вплету!
Тридцать Первый Мровкуб спрятал улыбку и опустил глаза. Дядя, не оглядываясь, устремился вперёд. А я, призывно махнув архивариусу рукой, последовал за ним.
В бесконечной пустоши стали попадаться прогалины с редкими клоками пожелтевшей травы. Пыль неожиданными вихрями взметалась вверх, и так же внезапно опадала. Не очень похоже на Благодатные земли.
— До начала мировой войны, — шепотом поведал Тридцать Первый Мровкуб. — Тут благоухали сады, — он словно читал мои мысли. — Поглотители выпили из Благодатных земель всю магическую энергию.
— Прискорбно, — поддержал голем. — Дорасскажи свою историю.
— Чью? — удивился архивариус и хлопнул себя по боку. — После сотни лет взаперти, меня даже пыль приводит в восторг, — он пожевал губу. — Как говорил один поглотитель: 'Чтобы ничего не переврать, начну с момента сотворения'.
— Ты помнишь, как тебя создали? — удивился Евлампий.
— Только архив, — заморгал Мровкуб. — Его сотворили в пещере под королевским замком Семисвета.
— В Семисвете не бывал, — вставил голем.
— О, прекрасный мир. Меньше других пострадал от поглотителей, так что, почти такой, как до войны. Бескрайнее море и свежий ветер сами по себе волшебство!
Скрипящая под ногами пыль, сушь и духота с лихвой доказывали его слова.
— Я всего лишь хранил знания, — продолжал архивариус. — Но со временем их стало так много, что я создал гомункула. Назвал Мровкубом. Мров-куб. Если читать наоборот — книжный червь, — архивариус улыбнулся. — Он делал то, чего не успевал я. Знания росли, я создавал новых гомункулов. Как говорил первый волшебник: 'Сначала было интересно'. Но когда я собрал всё, что осталось после войны, стало скучно.
— Перемена мест убивает скуку, — мудро изрёк голем.
— Я тоже так решил! — обрадовался Тридцать Первый Мровкуб. — Я знал всё, но ничего не видел. Я решил оставить архив и отправиться в путешествие.
— Во всех мирах были? — полюбопытствовал я.
— Что вы, юноша, нет. Мне запретили покидать пещеру. Как говорил гном Дагар: 'Я слишком ценен, чтобы подвергать себя опасности'.
Оливье обернулся, с интересом посмотрев на архивариуса.
— Мешаю? — вежливо уточнил тот.
Дядя покачал головой, но шагал уже не так прытко, прислушиваясь.
— Как я говорил, гомункулам начали сниться сны.
— Не может быть! — воскликнул Евлампий.
— Как говорят в гильдии Иллюзий: 'Возможно всё!'. Я вижу то же, что и гомункулы. Им снились сны. Поначалу безобидные фантазии, а потом тот самый кошмар. У них появились страшные раны.
— Потрясающе! Необычайно! — поразился голем.
— Пугающе! — закончил вместо Евлампия архивариус. — Я перерыл архив, и раскопал, что до появления магов...
— Чародеи были всегда! — провозгласил голем.
— Всегда! — не так уверенно, подтвердил я.
— Нет-нет. До магов были шаманы!
— Никогда не слышал о шаманах! — раздраженно сказал голем.
Я вжал голову в плечи. Опять он. Его вонючая задымлённая хижина и морщинистые руки с чёрными ногтями преследуют меня даже в другом мире. Его скрипучие слова: 'Властелин освободится от проклятия, когда предатель отдаст магическую силу, ненавистник подарит смелость, а наставник откроет истину', всегда со мной.
— Может их уже и не осталось! — согласился архивариус, мотнув бородой. — Но один ещё точно есть. Шаман приходил ко мне. Каждую ночь погибал гомункул, а мне снился старик в шубе приказывающий идти на Изумрудный остров. Когда остался единственный Тридцать Первый Мровкуб, я сдался. Ничего не сказав хозяевам, я открыл портал и отправил выжившего гомункула в мир летучих обезьян. Дальше вы знаете!
— Тяжело без помощников? — не к месту спросил я.
— Ращу новых.
— Неважно! — вскрикнул голем.
— Если всё это правда, нас ждут большие неприятности, — посерьёзнел Оливье.
— Почему это? — бросился в бой Евлампий.
— Потому, что хозяева будут искать, куда делся их гомункул.
Голем фыркнул, а я подумал, что дядя прав. Если пресловутый магистрат существует, страшно представить, что нас ожидает.
— Вы правы, они захотят вернуть гомункула. Но пока я в архиве и выполняю свою работу, они ничего не знают! — пообещал архивариус.
— Тяжело быть в двух местах одновременно...
Дядя резко остановился, перегородив нам дорогу.
— Как началась мировая война? — потребовал он, уставившись Мровкубу в глаза.
— Бессмыслица! — взвился Евлампий. — Об этом знают все!
— Бессмыслица — твоя жизнь, — бросил Оливье, не глядя в сторону голема, а продолжая в упор рассматривать архивариуса. — Если ты тот, за кого себя выдаешь, то знаешь!
— Начало войны известно самому бестолковому студиозусу в тридцати миров, — проворчал голем.
— Нельзя говорить об этом в присутствии юноши? — заюлил Мровкуб.
— Заклятье не позволит, даже если захочу, — кашлянув в рукав, оборвал дядя. — Скажи одно слово. Я пойму!
— Мировая война началась с восстания, — пробормотал Мровкуб и опустил глаза.
Оливье кивнул.
— Это не значит, что я тебе верю, — сказал он и пошёл дальше.
— Какое восстание? О чём вы? — загалдел Евлампий.
— Объясните, — не так уверенно, как он, попросил я.
— В другой раз, — пообещал архивариус, не поднимая глаз.
Мы догнали дядю. Голем требовал объяснений, но Мровкуб сосредоточенно молчал. Когда я уже не ожидал никакого ответа, он тихо произнес:
— Как говорил один архивариус: 'Историю пишут победители!'. Нельзя сказать часть правды, а говорить всё, что знаю, я боюсь.
— Нелепые оправдания! — разозлился голем.
— Слова — это оружие, — ответил архивариус. — Как говорят чернокнижники: 'Не позволяй необдуманным речам разрушить твою жизнь'.
Голем заскрипел камнями, но промолчал.
— Приплыли! — оборвал наши препирательства Оливье.
Среди пылевого моря, я не сразу различил дорогу. Только мчащая во весь опор карета, поднимая тучу пылищи, обнажала неровную каменную колею. Такой чудно?й повозки, я ещё не видел. Понятно, что лошади ни к чему, если есть магия, но колеса могли бы и оставить.
— Заклинатик! — завизжал архивариус.
— Нет — гвардейский бобик, — урезонил Оливье. — Ты значит ещё и фанат! Архив-болельщик! Запхни свой восторг поглубже, иначе я тебе все страницы повыдергаю? Мы итак шуму наделали, припёрлись верхом на радуге, да с фейерверком.
Мровкуб ухватился за бороду и заткнул ею рот, выпучив глаза.
— Нас арестуют? — совсем струсил я.
— Закон нарушать нель...
— Как пить дать, а твоего голема пустят на фундамент нужника, чтоб поддувало реже отворял, — рявкнул дядя.
Карета подлетела к нам, обдав волной пыли. Не знаю заклинатик или бобик, вблизи деревянный ящик с окошками. Две синие полосы по серому борту и резные фонари на лапах-канделябрах по углам. Да герб, фруктовое дерево с короной, перевитое искрящимися молниями и травой с длинными белыми рисинами.
— Тишина на палубе, докладываю я, — наказал Оливье.
Мы переглянулись.
Борт с гербом с предупредительным скрежетом отъехал в сторону, и из кареты высунулись двое гвардейцев в серых камзолах. На солнце заблестели золотые кокарды на колпаках, а в загребущих пальцах заиграли увесистые чёрные дубинки.
— Построиться! — проревел круглолицый гвардеец с раскрасневшимся лицом.
Из-под полей колпака стекали бисеринки пота. Хрустнув спиной, он вывалился в пыль и закряхтев, перекатывался с ноги на ногу, стуча по ладони дубинкой.
Мы послушно вытянулись в шеренгу во главе с Оливье.
Второй гвардеец, со скучным вдавленным лицом и острыми глазами, прошёл мимо и застыл за нашими спинами.
— Чё приперлись? — заорал круглолицый, вперившись в дядю.
— Упали с радуги! — в тон ему завопил Оливье, выпрямляясь.
Я затравленно оглянулся. Бледные полосы, ещё висели над пустошью, подтверждая наше преступное проникновение в Благодатные земли.
— С какой целью упали?
— Всемирный банк!
Гвардеец, переставив толстые кривые ноги, подкатил вплотную, пристально всматриваясь в единственный дядин глаз:
— Грабить?
— Завещание составлять! — вздохнул Оливье. — Моя карьера погибла, — печально добавил он.
— Он говорит правду! — зачем-то добавил голем.
— Все там будем. В повозку! — приказал круглолицый.
— За что? — возмутился Евлампий.
— Цвет неба своей радугой испортили!
Второй гвардеец со вдавленным лицом и острыми глазами подтолкнул Оливье в спину. Дядя, продолжая улыбаться и корчить гримасы, поднял руки.
— Сдаюсь! — заорал он, маршируя на месте.
От его безумной весёлости было ещё страшнее.
— Жуткая карета, — пробормотал я, косясь на маленькие окошки в борту.
— Она проклятая, — прошептал архивариус. — Могущественный чародей тренировался перед гонками, а когда его оштрафовали за лихую езду, в ярости проклял кареты, сказал: 'Чтобы поганые колёса никогда не оскверняли землю и ни одно живое существо не тянуло повозки', — он покачал головой. — Сбылось, по сей день развеять не могут. Зато из них получились превосходные заклинатики.
— Разговорчики! — рявкнул круглолицый.
Оливье влез в карету и развалился на деревянной скамье. Я сел к окну, а рядом притулился архивариус. Гвардейцы, не сводя с нас сердитых глаз, устроились напротив. Круглолицый стукнул по крыше, и борт, скрипя, заехал на место.
Я сглотнул, в полутьме на полу хищно блеснули цепи с застёжками для рук и ног.
Карета дёрнулась и за окошком поднялись клубы пыли. Кандалы тоскливо брякнули и, под их унылый перезвон мимо поползла убогая пустошь.
Мы с архивариусом и Евлампием напряженно молчали, не решаясь открывать рты при гвардейцах. Дядя, беспечно улыбаясь, насвистывал пиратский вальс: бу-бу-бу-бу-бу, бу-бу-бу-бу-бу.
От равномерного покачивания и усталости, я начал клевать носом.
— Потрясающе! — пробормотал архивариус.
