— Фатальная ошибка, — сказал голем.
Коробочка упала и под открывшейся крышкой я увидел тонкое серое тельце с распахнутой пастью и торчащей веревкой. Кощей сглотнул, и потемнело.
— Держись! — орал Евлампий мне в ухо. — Ни за что не отпускай!
Мы падали или летели. В окружающей мгле не разберёшь, но опоры под ногами не было.
Я вспомнил неудачное перемещение в Черногорск.
— Мы в чистилище? — повернув голову в сторону голема, заорал я.
— Откуда мне знать, — проворчал он. — Нас проглотил кощей.
— Как в чистилище, только темнее.
— Мы в междумирье, накрой меня волна! — подал голос дядя.
Я сразу вспомнил его слова: 'твой прадед помог мне выбраться из междумирья'.
— Не бывает никакого междумирья! — взбунтовался Евлампий. — Между мирами ничего нет. Это все знают!
Я не видел дядю, но почувствовал, как он усмехается.
— Некоторые знаменитые кулинарные мастера не верят в магистрат. Но как говорил привратник чёрного входа чистилища: 'Я не мог всю жизнь проработать в несуществующем месте'.
Голос Мровкуба звучал издалека, и отдавался басовитым эхом.
Я чуть не схватился за голову, но вспомнил, что держу верёвку. Мы болтаемся неизвестно где. Летим, поглотитель знает куда. Может, прямо на твёрдые, острые скалы, на которых разобьемся и погибнем, а они спорят что существует, а чего нет.
— Безусловно, — прокричал в ответ голем. — Магистрата не существует! Я не стал возражать, господин, из уважения к вашему магическому происхождению.
— Какой тактичный валун! — поддел Оливье.
— Да! Я горжусь своим культурным и интеллектуальным уровнем! — взъярился Евлампий. — В отличие от вас, у меня есть и то, и другое!
Дядя лишь засмеялся в ответ.
— Что же, высококультурный кирпич! Гы! Звучит, как травоядная чупакабра! Если ты всё на свете знаешь, и мы не в междумирье, тогда где мы? Как отсюда выбраться?
Голем затаил дыхание. Он быстрее взорвётся от распирающей гордыни, чем признается, что чего-то не знает. Я изучил его повадки.
— Ну что ж, — подождав, протянул дядя. — Раз напыщенный болтун потерялся, а туда невежде и дорога, слушай меня!
— Как сказал кормчий, разбившись об скалы: 'Я весь внимание!' — уже ближе раздался голос архивариуса.
— Мы в междумирье. Эту дырищу ни с чем не перепутаешь, — сообщил Оливье. — Здесь бездействуют магия и зелья. Не работают артефакты и механизмы. Тут ничего нет! Почти никто не живет!
— Могу полюбопытствовать... — начал архивариус совсем рядом.
— Не можешь! Если не хочешь встретиться с местными лично, заткнись!
— Я бы непременно...
— Нет, не хочешь! — закричал Оливье. — Потому что если я не хочу, никто не хочет!
— Я тоже не хочу, — согласился я.
От одной мысли, что во мраке и пустоте кто-то живёт, кишки переворачивались.
— Кое-где стенки миров сильно истончаются... — продолжил дядя.
— У миров нет стен! — простонал Евлампий.
Оливье выдержал паузу.
— Мне показалось, — мягко проговорил он, — кто-то что-то сказал. Видать ослышался. Там, где стены тонкие, можно влезть в один из тридцати миров. В какой? Если повезёт в подходящий.
— Понадеемся на удачу! Да окропит нас источник магии! — поддакнул архивариус.
— Как нам эти тонкие места искать? — не понял я.
— Непросто, как ловить глубоководного томпондрано. Нужен опыт! В прошлый раз я проторчал в междумирье целую вечность. Бежал один, без балласта. А с таким экипажем... Не знаю!
— Как? — настойчиво переспросил я.
— Засни.
— Здесь? — ужаснулся я.
— Крысёныш! Захлопни клюзы, последняя смелость вытечет! Нужно застрять между сном и явью.
— Я никогда не сплю, — встрял Евлампий.
— В гильдии Иллюзий говорят: 'Сновидения самая сильная магия!'. Они научили меня не спать и не бодрствовать, — поделился архивариус.
— Поднять флаг! — обрадовался Оливье. — Крысёныш, обвяжись веревкой и притворись ветошью. Учудишь что-нибудь, брошу здесь!
— Да, учитель, — заверил я, старательно затягивая петлю.
Проверив узел, я как следует дёрнул.
— Учитель, а как же вы?
— Я завязал морской узел и наказал тебе ничего не делать!
— Я и не делаю, — отозвался я.
— Молчи! Еще раз раззявишься, будешь пузыри пускать! Ты, чародур. Висишь между сном и явью, ждешь как всё вокруг изменится. И не дёргайся!
— Как говорят в мире летающих городов: 'Ляг на облако и следи за радугой'. Да? А что изменится?
— Всё! — не выдержал Оливье. — Зенки твои лопнут! Увидишь сразу все тридцать миров!
— Между мирами ничего нет! — вскрикнул Евлампий.
— Глаза разуй, или чем ты зыришь! Ты прямо посреди междумирья, — прикрикнул на него дядя.
— Как сказал один умерший: 'А что дальше?' — вмешался архивариус.
— Выбирай самый яркий мир и ползи к нему, тихонько, как обрюхаченная морская звезда! — гаркнул Оливье.
— Как говорил один погонщик пегасов: 'Тут же опереться не на что...
— Поэтому надо отсюда валить! — вспылил дядя. — Привлечём местных, пожалеем!
Я вздохнул. Жутко, когда не понимаешь, что тебя ждет. Такова моя жизнь — плыву в крохотной 'лодке', гребу тяжелыми вёслами я, а рулём правит кто попало.
В темноте страшно молчать, но как только я открывал рот, Оливье начинал вопить и распускать руки. Получив третью оплеуху, обычную, не магическую, от которой в голове звенело не меньше, я стиснул зубы и заткнулся. Молчал так старательно, что даже уморился. Глаза слипались, но хоть ничего не было видно, я боялся их закрывать. Сразу казалось, что рядом кто-то ворочается, облизывает зубастую пасть, принюхивается и подкрадывается поближе.
Чтобы не сдуреть со страху, я схватился за веревку и попытался выбросить лишнее из головы. Из недр памяти всплыл образ Оксаны. Я отогнал его прочь. Неизвестно, что хуже. Чудовище убьет или сожрет, но никогда не предаст. Не разрушит надежды и зарождающуюся любовь. Вообразите, как слюнявая тварь с оскаленными клыками говорит:
— Прости милый, сегодня я покусаю другого! Останемся друзьями.
Невозможно! У монстров всё честно, без обмана. Сказал — сожрёт, будет жрать. Без всяких там, я еще не готов. Давай привыкнем друг к другу.
Я перестал бояться и затосковал. Перестарался! Как ещё отвлечься? Я вспомнил про книгу рецептов. Забавную мордочку с заспанными глазами. Начистить моркови, картофеля и нарезать соломкой. Подготовить бульон, снять пенку и процедить...
Полупрозрачные, лёгкие и воздушные облака, просвечивались на фоне разгорающегося неба. Подкрашивающее их солнце ещё не поднялось, но воздух уже налился багрянцем. Подрумянился, застыв золотистой корочкой по краям. Сквозь туман проглядывали зеленые деревья, реки, луга с сочной травой. Яркие краски разгоняли темноту, наполняя душу надеждой.
Я догадался — это не облака. Слишком правильные, очерченные овалы. Одухотворенный собственной сообразительностью, я посчитал. Тридцать. Всё сходилось. Калейдоскоп миров крутился над головой, почти такой же, как на карте в Чистилище, а мы плыли в темноте.
— Ничего не делать, — повторял я про себя.
Среди прочих миров, один блестел ярче других. Облака, окутавшие его со всех сторон, подсвечивались сапфировым сиянием и изливались дождём. Только не вовнутрь, а наружу. Переливаясь в лучах невидимого солнца, капли разлетались кругом. Одна приземлилась на мой нос.
Мир притягивал нас, и меня как баржу, волочили вверх по течению.
Чем ближе мы подходили, тем сильнее сверкала ультрамариновая сфера. Тьма закрыла другие миры. Они потускнели и растворились в черноте.
Сапфировое свечение наплывало. Облака уже не брызгались дождём, побледнели и растаяли в глубокой голубизне. Остатки белёсых шлейфов больше не перегораживали наш путь. Именно наш, потому что тьма поредела настолько, что я увидел Оливье и архивариуса.
Они держались за верёвку, устремив нахмуренные, с заострившимися чертами, лица на хрустальный шар. Карабкались, перебирая ногами и отталкиваясь от пустоты. Судя по пыхтению, ползти к самому яркому миру тяжело.
Сверкающий овал приблизился. Я смотрел из-за спины Оливье. Он протянул руку и под его пальцами, голубой посинел. Появилось тёмное пятно, похожее на ручку. Дядя ухватился за неё, потянул и открыл сотканную из светящихся бирюзовых нитей дверь. Она вибрировала и мигала в такт собственным подёргиваниям. Из проёма выбились заросли травы, а налитые соком стебли перегораживали проход.
Оливье набрал воздуха и дунул. Трава закачалась, и за ней, через десяток шагов, открылась заросшая одуванчиками поляна. Они уже сменили жёлтую шапку на белую и готовились к путешествиям. От малейшего дуновения ветра семена разлетались вокруг.
— Кощея мне на праздник урожая! — выругался Оливье. — Этого только не хватало!
— Что-то пошло не так? — взволнованно произнёс архивариус.
— Это мир фей, грёбаный Фейри Хаус!
— 'Не так страшно', как сказал бы пыточных дел мастер, — пожал плечами Мровкуб.
— Помощи от них, как от пьяного боцмана, а по-другому нам не выбраться!
— Как говорил врачеватель из Вишнустана: 'Хочешь жить, помогай себе сам'.
— Сам? Сам! Нас должны тянуть оттуда, — обронил дядя, уставившись на поляну.
Я не понимал, что он рассматривает в траве, пока не заметил движение. Ветер качнул длинные стебли одуванчиков. Одна пушистая белоголовая семянка оторвалась от ложа и теперь парила. Её хохолок изгибался, словно она отталкивалась от воздуха. Под пушистым куполом летела крошечная фея. Она отчаянно работала крыльями, разворачивая семянку в нужную сторону.
— Какая махонькая! — воскликнул я.
Оливье вздохнул.
— Угораздило же, — протянул он. — Попасть прямо в ясли.
— Как нас должны тянуть? — уточнил архивариус.
— Кого как, — промычал дядя. — Кого за поводок, кого за бороду!
— Как сказал цирковой клоун, подыхая с голоду и давя на красный нос: 'Ирония делает жизнь лучше', — согласился Мровкуб.
— Точно, — согласился Оливье. — Давай, крысеныш, освобождайся быстрее.
— Отвязываться? — испуганно переспросил я.
— Живо! — повысил голос дядя.
Я распутывал узел, а пальцы дрожали, отказываясь повиноваться. Зачем мне отвязываться, неужели нельзя без этого. Я не хочу остаться здесь.
— Да не мандражируй, отчалишь первым!
— Вперёд ногами! — подбодрил Евлампий.
Я злобно зыркнул на голема. Уж пожелает, так пожелает.
Справившись с верёвкой, я вопросительно посмотрел на дядю. Вместо ответа он протянул руку.
— Хватай за левую! — скомандовал он, обращаясь к архивариусу. — А ты ногами отталкивайся! — добавил он, повернувшись ко мне.
Я попытался. Получалось не очень.
— Что ты лягаешься, как минотавриха нецелованная! — вскипел Оливье. — Отталкивайся, говорю, будто плывешь!
Я старался. Распластавшись между дядей и архивариусом, я дёргал ногами, пытаясь никого не задеть.
Мне удалось. Один раз. Второй.
— Отдать концы! — крикнул дядя.
Они резко рванули за руки, и я полетел в открытую учителем дверь. Хоть Оливье орал, чтобы не шевелился, тело само, на инстинктах, изогнулось, и я, растопырившись, ударился об дверь и плашмя упал в проём. Не пролетел, а застрял в прозрачной липкой жиже, загораживающей Фейри Хаус.
— Не пускает! — пожаловался я, пытаясь отлепиться от склизкого заслона в проходе.
— Ты муха, — философски заметил Евлампий. — Застрял в паутине, и чем сильнее дёргаешься, тем быстрее прибежит паук!
Я мгновенно застыл.
— Наживка сдохла? — взревел дядя.
— Нет! — ответил я.
— Крысёныш! Шевели плавниками, привлекай внимание, просунь руку.
— А паук?
— Какой паук? Якорь тебе в заливное! Пихай руку!
— Не могу.
Меня схватили за лодыжку. Я взвизгнул и лягнулся свободной ногой.
— Юноша, осторожнее. Как говорил Благоградский палач перед виселицей: 'Я всего лишь пытаюсь закрепить веревку'.
Я перестал болтать ногой. Уж кто-кто, а архивариус меня не пугал.
— Толкай правую руку, — распорядился Оливье у самого уха и надавил на плечо.
Сначала, сквозь липкую завесу, упираясь и пружиня, прошёл палец. Проталкивая его, я так взмок, что уже готов был отказаться от нашей затеи и поселиться в Междумирье. А что тихо, спокойно! Когда следом за пальцем всё-таки протиснулась ладонь, я уже шипел от усталости. А дальше, сколько мы не пёрли, как не напрягали остатки сил, рука не лезла, словно путь преграждала невидимая стена.
