У поворота меня стукнули об угол, и потащили вверх. Я едва успел поджать ноги, чтобы не пересчитывать ими ступени, но обезьяны нарочно долбили меня обо всё что встречалось на пути.
Я крепился, убеждая себя, что скоро всё прояснится. Пока не начали ныть вывернутые руки, кое как получалось, но чем дальше меня уносили, тем меньше верилось в счастливую концовку.
— Что вам надо? — не особенно надеясь на успех, в очередной раз завопил я.
Встретившись с аркой, я с отбитым боком попал на широкий парапет. Он тянулся вдоль стены замка, похожий на недостроенный балкон без перил и ограждений, и зловеще обрывался вниз.
Открытую площадку обдувал солёный тёплый ветер. Под стенами замка торчали перевитые лианами деревья. В дебрях пересвистывались птицы, и даже до нас долетал траурный запах гнилой листвы.
Обезьяны ослабили железную хватку. Я коснулся пола и зашатался. Руки тоже отпустили. Я даже успел с наслаждением их потереть и увидеть под ногами, прилепленные к стене замка выступы. Чуть наклонился, разглядывая квадратные каменные карманы, и тут же, от толчка в спину, бросился им навстречу. Я не упал, как обожравшийся дракон, а спланировал, как осенний лист. Испугаться и то не успел, только истерично заморгал глазами, словно взмахи ресницами помогут мне подольше удержаться в воздухе. А вот голем летел, как огромный камень с обрыва, с рёвом и визгом:
— Архимагово седалище! Чары неразборчивые! Хаос беспорядочный!
Плавно покачиваясь, я падал, поддерживаемый магической силой, без неё тут точно не обошлось. Меня несло в один из каменных карманов. Другие скрывала серая пелена.
Расправив руки, я мягко приземлился на живот, а голем прочистил горло и заворчал:
— Согласись, в Тринадцатом Тёмном Объединенном мире тюрьма комфортнее.
Он так обыденно бубнил, будто дикие вопли только что раздавались не из его рта.
— Здесь же ничего нет. Даже примитивных удобств. А как же самое необходимое?
— Мы арестованы? — спросил я, чтобы перебить болтовню.
— Крысёныш, я тебя задушу!
Я приподнялся, встав на четвереньки, и озираясь по сторонам. Недружелюбный вопль раздался сверху, справа, из-за каменной перегородки в пол человеческого роста. И бешеные глаза Оливье, не оставляли сомнений, он меня убьёт.
— Почему я не выкинул тебя за борт? — взревел дядя.
— Да что случилось-то? — испугался я, обползая дыру в полу.
Если бы захотел, просунул в неё голову. Только так от Оливье не спасёшься.
— Убью! — взвыл он и, подтянувшись, полез ко мне.
Оседлав перегородку, дядя перевалился на мою сторону, и дыра расползлась вдвое, ещё до того, как он спрыгнул вниз. А когда его ноги коснулись пола, от камеры остался ободок вдоль стен. Вскочив на дрожащие ноги, я вжался в холодный камень и невольно взглянул вниз. У подножия замка призывно торчали очень-очень острые камни. Что-то мне подсказывало, что туда спланировать не удастся. Наоборот, рухнешь, как куль с дерьмом.
— Невиноват! — отчаянно пропищал я.
Дядя недобро сощурил глаз и пошёл вдоль дыры слева. Я, облизывая пересохшие губы, пробирался вправо. Пройдя полный круг, мы остановились.
— Меня не было десять минут! Синявку тебе...
— Порой этого достаточно, — веско заметил незнакомый голос.
Я обернулся. За левой стеной возвышался заросший скомканными седыми волосами ком. Из-под грязной чёлки торчал горбатый нос и блестели пронзительные синие глаза. Под длинной спутанной бородой висела грязная мантия без знака гильдии.
— Не лезь не в своё дело, сухопутный чаровар! — грозно прикрикнул дядя.
— Простите великодушно, — расшаркался незнакомец. — Но как говорит придворный шут: 'Я так соскучился по умным собеседникам!'. Я здесь двадцать пять дней и моё время почти истекло.
— Рад за тебя, — бросил Оливье и уставился на меня.
— Я ничего не делал, — не слишком уверенно повторил я.
— Могу подтвердить, — влез Евлампий.
— Ты, подтверждалка, рассыплешься в пыль на его костях!
— Я бы попросил не тыкать!
— Какая у вас содержательная беседа, господа, — заметил незнакомец из соседней камеры. — Как говорит привратник черногорской академии: 'Нечего сказать, сиди, молчи, открывай-закрывай ворота!'.
Дядя пронзил его испепеляющим взглядом и вернулся ко мне.
— Боишься? — пророкотал он, двигаясь в обход дыры.
Я закивал, отступая на противоположный край.
— Капля в море, — рыкнул он. — Хочу, чтобы ты умирал от страха. Забыл, что сделал? Прочищу твою башку!
Оливье шагнул, протерев стену плечом, а я, вжав голову в плечи, попятился.
— Король Дарвин, — приступил дядя, — седьмой год начинает день рождения с дегустации. Ему приносят целый торт. Он собственноручно отрезает маленький кусочек и кладет в рот. Медленно пережевывает и...бац...
Оливье так громко и звонко хлопнул в ладоши, что я оступился, качнувшись над дырой. Хрипло вскрикнув: 'Ай!', я, тяжело дыша, вцепился в стену.
Замерев на мгновение, дядя разочарованно сплюнул и продолжил наступать.
— Что же ты не ухнулся, как чайка об мачту? Ну, ничего, потерплю. Так даже слаще! — запыхтел Оливье. — Король Дарвин схавал кусок торта, и поднял зад с трона, чтобы провозгласить праздник, но, — дядя сорвался на крик. — Пернатая макака так и раскрыла пасть! Его перекорёжило, будто ската замкнуло, и он окоченел над своим, треклятым, золотым троном! Застыл! Остолбенел! Окаменел! Скочурился! — он перевёл дыхание. — Наступил такой штиль, что я думал дворец треснет, и тогда все повернулись ко мне!
— Вы потрясающий рассказчик! Как говорит директор Большого репертуарного театра: 'Искренность дороже кривляний!', — восторженно воскликнул седой незнакомец.
— Чтобы б мне на дно пойти, я хотел провалиться на месте, — не замечая ничего вокруг, продолжил Оливье. — Гости, даже жалкие слуги, тыкали в меня пальцами. 'Мастер проклял короля тортом!' хныкали они, а коронованная обезьяна, одубела, как изваяние в свою честь!
— Серебряная пыльца, — деловито изрёк голем. — Мы же видели такое во время охоты на левиафана. Фея должна подуть...
— Она дула! — заорал Оливье. — Чуть наружности не выплюнула!
— Не помогло? — пискнул я.
— Примёрз к трону, гамадрил! Как? Меня не было десять минут!
— Не я. Фея испугалась, голем стукнул в кувшин, посыпалась серебряная пыльца. Успокоилась и перестала, — залепетал я.
Оливье вытаращился так, словно я объявил, что командую поглотителями магии.
— Ты же стрескал меня и не подавился, ненасытный оборотень! — отчаянно крикнул он. — Не пройдет и двух дней, как все тридцать миров заголосят, что я отравил своего лучшего клиента!
Дядя сел на пол, свесив ноги в дыру, и закрыл лицо руками.
— Репертуарный театр меркнет! Какая живость языка и страсти! Я покорён! Прошу прощения, с моей стороны не вежливо встревать не представившись. Меня зовут Мровкуб Тридцать Первый, бывший архивариус Магистрата.
Он попытался поклониться, но ударился об стену, за которую держался.
— Что такое магистрат? — пробормотал я.
— Очень приятно, господин бывший архивариус Мровкуб Тридцать Первый, — отозвался голем. — Мои спутники не богаты хорошими манерами. Если позволите, я, Евлампий, исполнитель третьей категории канцелярии исполнения приговоров высшего суда Тринадцатого Тёмного Объединенного мира.
— Ты самый маленький голем, которого мне приходилось встречать. Как говорит воевода Трутанхеймских великанов: 'Наступил, не оглядывайся, а гордо иди дальше'.
— Хоть я и не понял ваших слов, господин бывший архивариус, рад что вы обратили на меня внимания. Я имею несчастье быть прикованным к цепи оборотня, — подобострастно забормотал голем.
— Как говорил Властелин: 'Как всё интересно и смешанно в реальном мире'. Я тоже отвык от всего настоящего. Только недавно покинул стены архива магистрата.
— Прискорбно слышать...
— Заткнитесь оба! От ваших светских бесед тошнит! — заорал Оливье.
— Вынужден представить и этого господина, — со вздохом сообщил Евлампий. — Известен в тридцати мирах, как браконьер, пьяница и нарушитель общественного спокойствия...
Дядя зарычал.
— Но прежде всего, — поправился голем, — знаменит кулинарным мастерством. Мастер Оливье, и его ученик...
— Проклятый вредитель! — отчаянно взвыл дядя.
— Как говорит главный палач Таньшана: 'Ужасно, что вы попали в столь щепетильную ситуацию', — не обратив внимания ни на тон, ни на оскорбления, уважительно произнёс архивариус. — Жаль, что ученик подставил учителя...
— И вышел сухим из воды! — выкрикнул дядя, и добавил чуть слышно. — Мы будто поменялись местами.
— Как говорит хранитель прошлого: 'Будущее не для нас!'. Если попал на каменную террасу, так летучие обезьяны, не без иронии, называют нашу тюрьму — прощайся с жизнью. Из этих камер не выбраться. Путь один, вниз.
— Мы умрём? — задрожал я.
— Если бы драконий насморк умел говорить, то этот магический вирус обязательно сказал бы: 'Всех ждет смерть!' — заметил архивариус.
Оливье заскрежетал зубами.
— Когда вы все заткнётесь? — и сильнее сдавил лицо руками.
— Господин бывший архивариус, почему вы так убежденно говорите о смерти? — полюбопытствовал Евлампий.
— Я в камере двадцать пять дней. Местная природа богата влагой, поэтому я ещё не умер от жажды. Все остальные уже погибли. Скоро моя очередь.
— Прошу, господин бывший архивариус, объясните, — взмолился голем, и я закивал головой.
— Как говорит распорядитель виктатлона: 'Чтобы было понятно, я расскажу, как тут всё устроено'. Тюрьма пропитана колдовством, поверьте я разбираюсь. Над нами чары отнятия веса, поэтому те, кого сбрасывают с парапета — не разбиваются. Под нами заклятье утяжеления. Так что 'бах и бух'...
Мровкуб Тридцать Первый прочистил горло.
— Простите! Как говорит императорский дегустатор: 'Рот устал!'
— Ну и заткнулся бы, — проворчал Оливье.
— Заключенных не кормят и не поют, — как ни в чем не бывало, продолжил архивариус. — Утром проход в полу расширяется. За двадцать пять дней у меня остался пятачок в углу. Так что разумно вам разойтись по разным камерам, иначе проход расширится слишком быстро.
Я озабоченно покосился на дядю. Он задумчиво сидел над провалом, и чхать хотел на слова архивариуса.
— Спасибо, — искренне сказал я Мровкубу.
— От крысиного хвоста больше толку, чем от твоего спасибо, крысёныш, — взревел Оливье.
— Позвольте с вами не согласиться...
— Не позволю! — заорал дядя. — Никогда не говорил спасибо тому, кто обещал, что я сдохну!
— Как сообщил судье разрушитель одного из летающих городов: 'Вы слишком прямолинейно и узко мыслите', — ответил архивариус.
— Так подыхайте со своими широкими взглядами. А я поплыву с попутным ветром! — надменно бросил Оливье и, зыркнув на меня, подтянулся и перелез в свой каменный мешок.
— Грубо, но точно! Как говорила одна фея, усаживаясь на кактус в поисках нектара: 'Надо верить в лучшее!' — заявил архивариус. — Не надейся я на спасение, давно бы разомкнул руки и бросился в пропасть.
Подумаешь, надежда. Вот когда Оливье перебрался в другую камеру, дыра в полу уменьшилась до первоначальных размеров. Это успокаивало! Я даже сполз по стене и сел на холодный камень.
— А как спать? — спросил я.
— Неудобно, юноша, — печально отозвался архивариус. — Как бы говорил выброшенный на сушу кракен: 'Не знаешь куда щупальцы деть'.
— Кара! — глядя на меня пригрозил голем. — Не хотел спасать фею, и вот...
— Ей ничего не угрожало! — перебил я. — Спасай я её, нас бы ещё раньше посадили!
— Недавно я защищал тебя перед учителем. Убеждал его, что поступок значимее, чем намерение. Теперь, понимаю, что не прав, — гордо заявил Евлампий. — Да. Я умею признавать ошибки. Намерения должны быть приравнены к поступкам.
— Архивариус, вы не знаете, как уничтожить голема? — заскрежетал зубами я.
— Уничтожить то, что и так не живое, нельзя. Уничтожить, буквально означает превратить в ничто, ни-что-же. А превратить в ничто камень? Извольте! Как говорит хозяин ресторана Единорог: 'Бессмысленно, как спаивать пьяницу!'.
— Очень мудро, господин бывший архивариус. Големы слишком ничтожны, чтобы маг так долго говорил о нас, — вмешался Евлампий.
— Ты прав, но как говорил один отшельник: 'После пустоты и камень собеседник', — согласился архивариус.
— Иногда, лучше быть одному, иначе какой-нибудь оборотень превратит тебя в камень, — проворчал голем.
— Прекрати чушь нести, — разозлился я. — Я в окаменении короля Дарвина не виноват. Ты в сосуд попал и фею напугал! Поэтому...
