Я повернулся. Руки налились тяжестью и начинали болеть.
Пол тоже покрывала пыль с отпечатками сапог. Я печально вздохнул. Скоро от меня останутся только следы в грязи. Сглотнув подступивший к горлу ком, я вспомнил о символе свободы. Валяется где-то здесь, среди никому не нужного мусора. Брошенный и забытый. Такой же, как я.
Почему я? Не хочу умирать. Вздохнув, я перевел взгляд. Шкафы стояли на кривых ножках в виде уродливых, скрюченных карликов. Дерево потрескалось от старости, избороздив их противные лица. Рты удлинились, щепки торчали, как клыки. Глаза ввалились, как у мёртвых, а сколы на щеках выдавали ядовитую Вишнустанскую лихорадку от которой нет лекарства.
Я вспомнил про зов. Повернул голову вправо, влево, вверх и вниз, и со всех сил зажмурился. Ну где же вы? Спасите! Пожалуйста. Я сглотнул, еле слышно пробормотав:
— Помогите.
Но никто не ответил. Глаза открылись сами собой. Я посмотрел на руки, скрестить не получится. Вздохнув, я перевернулся, устраиваясь поудобнее.
— Никогда долго не задерживался дома, — проговорил я. — Отец всегда отправлял меня подальше: лавка, мастерская, академия. Я страшно переживал, думал, что мешаю ему. Они всегда шептались с шаманом, а когда я приближался — замолкали... Я его ненавидел! Вонючую шубу длинные когти, как у зверя. Ревновал! А когда заболел, он меня вылечил, а отец не отходил ни на мгновение. Спал у кровати на полу. Даже снял медальон Властелина. Я увидел, как беззаветно он меня любит. Как искренне... В письме он впервые поручил мне стоящее дело. А я его провалил! — я вздохнул. — Как теперь смотреть ему в глаза, я умру со стыда...
— Ты умрёшь раньше, — брякнул голем и прижал каменные лапы к лицу. — Ты прав, — добавил он жалобно. — Я бесчувственный валун...
Шкафы упирались в позеленевшие балки. Я потянул носом. Пахло затхлой сыростью и ещё чем-то неуловимо знакомым.
— Ты не виноват. Если бы тебя любили так, как меня, твоё сердце билось бы по-настоящему, — горько сказал я.
— Мы его опередим. Не дадим сказать то слово.
— Как? — потребовал я.
— Убей Оливье!
— Убить? — закричал я, повернувшись к голему.
— Согласен, это незаконно, — оправдывался Евлампий. — Но он сам нарушил все правила. Только кругу чернокнижников позволено применять чёрную магию!
— Он хранитель вкуса. Что запрещено бессмертному духу? — возразил я.
— Тем более! — не согласился голем. — Хранителям не пощады! Они ужасны! Пока их не победили вреда было не меньше, чем от поглотителей!
Я покачал головой. Два часа назад я бы отдал последний грошик, чтобы послушать про хранителей, но сейчас они интересовали меня меньше всего.
— Я не смогу его убить, — вяло сказал я.
— Ты же оборотень!
— И что? Я не могу! — совсем расстроился я.
Опустившись на колени, я закрыл глаза.
— Тебя никто не осудит! — еще раз попытался голем.
— Не могу.
— Тогда он убьет тебя, — обреченно запричитал Евлампий. — Люсьен, если бы я мог, то отдал бы свою бесполезную жизнь, чтобы ты не умирал.
Я сглотнул.
— Пожалуйста, подумай ещё раз, — жалобно попросил голем. — Поверь, если бы я знал другой способ... — он тяжело втянул воздух. — Но я не знаю.
Мы больше не разговаривали. Я стоял на коленях и смотрел на шкаф. Знакомый запах. Вспомнил. Приторно, до тошноты сладкий. Так пахнет смерть.
Не знаю сколько прошло времени до того, как наверху хлопнула дверь, и под тяжестью шагов заскрипели ступени.
Оливье спустился в хранилище и подошел ко мне.
— Доброе утро! — веселился он. — Как отдохнул?
Я промолчал.
— Крысеныш, ты что, обиделся? — удивился хранитель вкуса. — Ты сам хотел быть великим поваром, виртуозом, художником.
Я посмотрел на него покрасневшими глазами. Я устал, вымотался, отчаялся и мне нечего ответить.
— Прекратите издеваться! — заступился голем.
— Твоё желание исполнится! Тобой буду я, но все-то подумают, что это ты! — Оливье хохотнул.
— Почему? — уныло спросил я.
— Потому, что ты мой ученик. Если бы ты не хотел им стать — ничего бы не получилось! Я давно подумывал сменить тело, — хранитель вкуса потряс рукой. — Это износилось. Не мог найти ученика, морем клянусь! Они хуже орков. То мрут из-за собственной тупости. То портят блюда, и я их топлю. Я отчаялся, как кракен выброшенный на берег. Но тут появился ты! Прибежал с выпученными глазами: 'Учитель, я правда хочу готовить!', и я поверил. Ты сам поверил... Ты бесподобен. Грядут перемены! Маги покрошат всех, кто бессмысленно тратит их магию. Представь, ещё пять лет, и блёклых почти не останется, оборотень будет настоящей диковинкой.
— По-вашему, он сам виноват? Потому что захотел стать вашим учеником? — возмущенно вскрикнул Евлампий. — Это вы все задумали! Вы его погубили!
— Жалуешься, как старый гоблин! — проворчал Оливье, встав рядом со мной. — Долой трёп. Времени нет. Нас ждут гонки.
— Зачем? — спросил голем.
— Не перебивай, — отрезал хранитель вкуса. — Хочешь пожить подольше? — спросил он у меня, и я кивнул. — Веди себя тихонько. Посмотрим гонки и повеселимся! А если задуришь, я тебя прикончу. Сотру в порошок бестолкового голема, а заодно и архивариуса! Понял?
Я ещё раз кивнул.
— Меня так просто не сотрешь! — выкрикнул Евлампий. — Я...
— У меня есть драконья желчь, — перебил Оливье, и голем замолчал. — То-то же, — сказал дядя. — Тебе, каменюка, я рот глиной забью! — он повернулся ко мне. — Шевелись!
— Не могу.
— Ах, да.
Наклонившись, дядя дотронулся до гриба и прошептал:
— Отпусти его, пожалуйста.
Ничего не произошло.
— Я тебя награжу, — добавил Оливье.
Я напряженно смотрел на гриб, но он застыл безжизненной глыбой.
— Одного моего желания мало, — загрустил хранитель вкуса.
Достав из-за пояса нож, он порезал палец и капнул кровью на объединяющий камень. Гриб вспыхнул зелёным пламенем, но мои руки не отпустил.
— Мало, — задумчиво сказал Оливье. — Давай твоей добавим!
— Прекратите эту мерзость! — не выдержал Евлампий.
Хранитель вкуса вздохнул.
— К сожалению, другого выхода нет.
Не дожидаясь согласия, он полоснул меня ножом по руке. Я вздрогнул и равнодушно посмотрел на рану.
Капля крови стекла на гриб. Он засверкал и, размягчался, пока я не вытянул руки.
— Идём! — скомандовал Оливье.
Я оглянулся на омертвевший гриб, и побрёл между шкафов.
— Это последняя часть ритуала, — обречено пробормотал Евлампий.
Я и сам догадался. Только уже всё равно, даже злости не осталось. Только усталое равнодушие.
— Символ свободы! — отчаянно крикнул голем.
— Он вам больше не нужен, — не останавливаясь, ответил хранитель вкуса.
Глава 15. Гонки на выживание
Мы вышли из хранилища и поднялись по ступеням. Всего десять, а вчера были сотни. В прошлом всё по-другому. Деревья выше. Маги добрее. Варенье вкуснее. И есть два миллиарда секунд, чтобы насладиться жизнью. Сколько осталось мне, знал только Оливье.
В дядиных покоях за нашими спинами со скрежетом захлопнулась дверь. Назад дороги нет.
Голем не удержался и соскользнул с плеча, повиснув на цепи.
— А как же ошейник? — закричал он, забираясь обратно. — Вы добровольно соглашаетесь на муки превращения?
— Я, обо всём позаботился, — милостиво ответил Оливье. — Когда крысёныш свалит из тела, голод с обращениями свалят с ним, а ошейник через пару дней снимут. Ерунда!
У меня защемило сердце. Так просто! То, от чего я страдал всю жизнь, для него пустяк. Мелочь не достойная внимания, о которой и говорить-то не стоит, голод уйдёт, превращения исчезнут. А ошейник возьмут, да снимут. Один щелчок пальцами и всё. Магия!
— Подумай ещё раз, — прошептал голем.
Я замотал головой. Что тут думать? Выбор небогат, либо убью я, либо меня, но я не могу.
— Если передумаешь, намекни, у меня созрел план, — тихо добавил Евлампий.
— Уверен, что получится? — спросил я.
— Нет, — сконфуженно проговорил голем, — но других вариантов нет.
Мы вышли на палубу. Утро выдалось мрачным. Небо затянули низкие мокрые облака, сыплющие зябкой моросью.
Передёрнув плечами, я плотнее запахнул рубаху.
Архивариус ждал у трапа, подпрыгивая от нетерпения.
— Пойдём на утренние гонки? — с надеждой воскликнул он. — Ах, извините. Доброй погоды и приятного дня.
— Тебе того же, — усмехнулся хранитель вкуса.
— Прошу прощения, переволновался. Быстрее хочу на гонки.
— Быстрее, выше, сильнее, — развеселился Оливье. — Невтерпёж?
— Как говорили чемпионы виктатлона: 'Не дрейфят только заклинатики!'.
— Так и есть, — согласился хранитель вкуса. — Люсьен вон тоже всю ночь не спал! Волновался! — усмехнулся он.
Я снова кивнул, не поднимая глаз. Боялся не сдержаться. Хотелось броситься на него, вцепиться и разорвать на части. Если бы я мог! У него сабля и убийственное волшебное слово, а у меня тощее тело в ошейнике и бестолковый голем. Я вздохнул.
— Чупакабра на душе скребёт, — закивал архивариус.
— Поспешим! — скомандовал хранитель вкуса. — Раньше придём, толкучку обойдём.
Как только Оливье шагнул на трап, Евлампий засопел:
— Столкни его в воду — начинается отлив, он не выберется.
— Совсем сдурел, — прошипел я. — Пока утонет, тысячу раз скажет Слово.
Я испуганно оглянулся. Притопывающий от возбуждения архивариус даже ухом не повёл, глаза горели, как у зачарованного. Голем пожал плечами и, задумчиво пробурчал:
— И впрямь скажет.
Не знаю, на кого я больше злился. На 'доброго дядюшку' — злобного духа, пожелавшего вселиться в моё тело, или на твердокаменного голема с деревянными советами.
— Успокойся, — посочувствовал архивариус. — Не каждый день выпадает такая удача, я тоже фанат, но ты того и гляди взорвёшься. Даже виктатлон этого не стоит!
— Что такое виктатлон? — вырвалось у меня.
Мровкуб уставился на меня, как на новую магическую гильдию.
— Он не выспался, — встрял Евлампий.
— Незнание чего-то — это не невежество! — убежденно изрёк архивариус. — Невежество — это нежелание знать!
— Ты прав, — быстро согласился голем.
Даже спорить не стал. Видать, тоже волнуется. Ещё бы его переживания помогали.
Кроме шхуны корабли на причале не задерживались. Плоские баржи подходили, быстро разгружались и отчаливали, а на их место тут же приставали новые. Грузчики едва успевали закидывать тюки на транспортир, тянущийся вдоль пристани к подъёмнику. Протиснувшись между стеной из ящиков и горой мешков, мы поравнялись с Оливье. Он нагло толкался и орал на матросов.
— Обязан просветить, — воодушевленно зашептал архивариус. — Как говорит судья виктатлона: 'Без правил соревнования бессмысленны и пресны'. Две команды...
— Билеты недорого!
К нам подлетел растрёпанный человек в кожаной безрукавке на голое тело.
— Возьмите два билета, господа! В полцены отдам! У меня проблемы с погрузкой...
Оливье отмахнулся от него.
— Морякам свой порожняк гони!
— Поглотителям в пасть таких умников! — отпрыгнув, выругался человек в безрукавке и припустил подальше.
Он отчаянно кричал, подскакивая к матросам, но билеты никто не брал.
Деревянные стойки подъёмника уходили вверх и крепились к выпирающему из шара арены широкому пандусу. Два мрачных тролля крутили истёртое колесо, толкающее шестеренчатый механизм.
Когда платформа подъёмника коснулась причала, мы зашли на неё.
— Возьмите два билета, господа! — насмешливо сказал хранитель вкуса, протягивая нам с архивариусом две тонкие монетки из невзрачного металла.
Мровкуб ловко перехватил кругляш и, подбросив большим пальцем, поймал на внешнюю сторону ладони. Монетка растаяла, отпечатавшись на руке архивариуса.
— У тебя какой номер? — с интересом спросил он.
Я положил диск на ладонь и, ощутив приятное покалывание, всмотрелся в проявившийся рисунок. Две кареты, похожие на гвардейские, только с треугольными крыльями по низу борта, сталкивались в центре дороги. Над ними сверкали буквы 'Виктатлон' и длинная череда цифр.
— Последняя какая? — уточнил архивариус.
