— Мужик растет! — радостно сообщил он миру, не без насмешки разглядывая Дениса, явно утомившегося в борьбе с дикаркой, которая не падала к ногам спасателя, только если он крепко прижимал ее к себе. — Он еще всем покажет, кто здесь хрен собачий!

Вспомнив давно забытые навыки, Генка обмыл малыша в ручье и умело запеленал его в кусок обтирочной ткани, вытащив лоскут из мешка с "подарками". Дикарка настолько была ошеломлена всем увиденным, что даже перестала вырываться из рук Дениса.

— Как зовут-то мальца? И тебя? — Середкин спохватился, что они до сих пор не знают имени дикарки. Он постучал пальцем по своей груди: — Гена. — Затем показал на Зорина: — Денис.

— Ага! Денис, — Зорин кивнул и показал, вопросительно подняв брови, сначала на сладко спящего на руках Середкина малыша, а затем слегка коснулся обнаженной женской груди, страшно смутившись при этом.

— Айла, — дикарка поняла вопрос и, произнеся свое имя, показала на свою грудь, затем на сынишку и сказала: — Кан. Искандр. — После заметного колебания, тыканья пальцем в огромный валун красного гранита и неразборчивой скороговорки она добавила: — Йнул.

Услышав не слишком уж экзотические имена, Середкин обрадовался:

— Александр, значит! Сашка! Нет, Санька! И Алла, Аллочка! — расплылся он в улыбке. — Давай-ка, Аллочка, собирай свои манатки, Саньку, одевайся сама — и мы забираем тебя отсюда. Нечего молодой мамке с грудным дитем нагишом по горам бегать и в норе жить!

— Да, Айла, — Денис произнес ее имя в точности, как она сама назвала себя, — поедем с нами. На вертолете! — он загудел и изобразил крутящийся над головой винт. — Не бойся, это не страшно, мы вместе полетим.

— Живенько собирайся, а то нас уже потеряли, наверное, — добродушно ворчал Середкин, — сказали, на полчаса уйдем, а сами не меньше часа прохлаждаемся.

И как подтверждение его слов на поясе Дениса запищала рация:

— Мужики, вы куда пропали? — раздался искаженный помехами голос Белова. — Нам давно пора отсюда улетать. Ноги в руки — и чтобы через десять минут у машины были! Тут эта баба брюхатая то ли рожать, то ли помирать собралась, а нам до ближайшего врача полтора часа лету!

— Так! Быстро собирайся! Нас ждут! — скомандовал Генка, а Денис жестами изо всех сил пытался объяснить Айле, что нужно делать.

Она поняла его, но отрицательно покачала головой, отобрала у Середкина ребенка и уселась на землю в подтверждение своего нежелания куда-то идти.

— Ах, ты ж! — Генка попытался сам втолковать Айле, что они забирают ее и ребенка с собой и им нужно торопиться.

Айла затрясла головой.

— Упрямая баба! — взорвался Середкин и, схватив за руку, заставил подняться.

Айла в ответ, глядя на спасателей полными слез глазами, разразилась чередой громких криков и бурной жестикуляцией.

— По-моему, она хочет сказать, что здесь живет еще кто-то из ее племени, без него или нее она никуда не уйдет, — предположил Денис.

— Муж ее, что ли? — нахмурился Генка. — На ... такой ..., если ребенка сделал, а мать в одном мешке ходит и, чтобы дитенка прокормить, за кусок подставляется под каждый ...!

Айла стряхнула его руку и снова уселась на землю, крепко прижимая малыша к себе. По напрягшейся фигуре было понятно, что она, как есть, голая, с пустыми руками, кинется бежать прочь, спасая себя и ребенка, если мужчины попробуют добиться своего силой.

— Черт с тобой, сиди тут, жди своего ...! — плюнул Середкин. — Но я вернусь за тобой через день-два и все равно увезу!

Он отдал Айле и свою футболку, порылся по карманам, но не нашел там ничего более или менее ценного, кроме солнцезащитных очков с зеркальными стеклами, которые тоже протянул ей.

— Вот, — как-то растерянно развел он руками. А у Дениса в кармане снова запищала рация. — Пора нам. Но я вернусь за тобой!

* * *

Айла проводила их растерянным взглядом.

Она ничего не понимала. Как же так? Ей дали целый мешок еды, две пачки сигарет, которые можно сменять на что угодно, одежду для нее и Кана из диковинной мягкой ткани — и ничего не взяли взамен, отказались от ее благодарности, даже рассердились на нее. Старший разозлился до такой степени, что чуть не побил. И на младшего тоже разозлился, еще сильнее, кричал громко-громко, а почему? Если сам не хотел или не мог, то другим, кто хочет, зачем запрещать?

Но потом старший повел себя совсем странно — положил Кана себе на колени и дал ему еды! Вот так, сходу, признать ребенка своим, принять его в свой клан и при этом не принять в клан ее, но и не прогнать, отобрав Кана себе... Тогда подарки считались бы выкупом за ребенка, что вполне соответствовало обычаю, но то, что произошло... Нет, так не бывает!

Айла никак не могла совместить в своей голове несовместимое и хотела спросить совета у духов, что ей делать: оставаться на месте, продолжить искать клан матери или уйти с человеком, который сделал Кана своим сыном. Айла пыталась объяснить ему, что не может сделать ничего без одобрения духов и без благодарственной жертвы им; духи могут разгневаться, потому что она, получив так много, ничего не отдала взамен, даже себя. А больше у нее не было ничего, кроме родового амулета, который нельзя отдавать чужим. Наверное, поэтому духи молчали, не желая говорить с ней, а может, и потому, что у нее не было волшебной травы, которую шаман их клана курил, когда хотел пообщаться с духами, и один раз дал ей, чтобы она сама могла проводить умершую девочку к предкам.

Их шаман был очень сильным, он часто обходился и без травы, как совсем недавно, когда сказал, что духи разгневались и скоро начнут ломать горы и кидать их на землю. Но клан йнулов всегда соблюдал данные духами обычаи, поэтому шаману покажут безопасное место, где не пострадают ни скот, ни люди клана.

Айла переживала, что грубо нарушила одну из главных заповедей клана. Но изумившие ее такими богатыми дарами отвергли любую благодарность! А ведь от нее еще ни разу не отказался ни один мужчина, с оскорбленным самолюбием и досадой подумала она. Ни один, с тех самых пор, как сначала глава клана взял ее в свой шатер, а потом забрал себе шаман. Как они тогда ругались между собой! Оказывается, шаман хотел взять ее — нераспечатанные девушки ценятся дороже — на большую ярмарку, чтобы Айла принесла в клан свежую кровь, а глава клана не захотел ждать и сделал ее своей женщиной, как только к ней в первый раз пришли лунные дни. Хуже того, она сразу же понесла от него! С одной стороны, это был явный знак благосклонности духов, давших ей такую плодовитость, но с другой — шаман сразу сказал, что крови его брата в клане уже достаточно, поэтому ребенка отдадут другому клану, как только он чуть подрастет, взамен ребенка из того клана, чтобы хоть так получить свежую кровь.

Айла родила двоих детей. Девочка оказалась слабенькая, она плохо ела и прожила недолго, ей даже не успели дать имя, зато мальчик высасывал мать досуха, так, что даже болела спина. Он рос быстро, обещал стать здоровым и сильным, и чем ближе было время, когда его отдадут в чужой клан, тем чаще Айла думала о том, чтобы сбежать с ним в клан своей матери, которую когда-то так же обменяли на ребенка из клана, в котором выросла Айла. Кто был ее отцом, она, как и все остальные женщины горного племени, не знала, потому что ни один мужчина никогда не опускался до того, чтобы положить на свои колени девочку. Когда шаман увел клан с обжитого места, Айла, как только духи начали трясти землю, отстала в надежде, что ее и Кана посчитают погибшими и не будут искать.

Духи так и не сказали Айле ничего, хотя она принесла им щедрую жертву своим молоком — грудь после диковиной еды от прилившего молока расперло до боли — и кровью и почти всю ночь просидела на вершине красной скалы, ожидая от них ответа. Утром она собрала все свое нехитрое имущество, взяла на руки Кана и пошла с ним в ту сторону, куда улетела железная машина. А там — на все воля духов. Если они посчитают, что ей нужно жить в клане матери, Айла встретит людей из этого клана, и они не прогонят ее; если же духи решат, что Кана нужно отдать тому, кто взял мальчика в свой клан, то так тому и быть. Даже если Гена — какое странное имя, а у его клана еще более странное — раси! — прогонит ее, то сыну в его клане жить будет намного лучше, потому что у этого человека обязательно должен быть большой шатер или даже дом из камня, стада коз и овец, много детей и женщин, чтобы управляться с таким хозяйством. А она... Вдруг она тоже на что-нибудь ему пригодится! Ведь она много что умеет: пасти скот и доить его, делать из молока сыр, прясть из шерсти пряжу и ткать, умеет готовить, знает, как ублажить мужчину. Если самому Гене она в этом качестве не нужна, то ее можно предложить его гостям, ведь к такому богатому человеку должны часто приезжать гости, а гостей нужно угощать не только мясом, молоком и сладкими лепешками.

* * *

Генка всю дорогу до селения ругался. До Дениса, рысившего чуть впереди него, долетали обещания показать своему семейству, где зимуют раки, почем фунт лиха и вообще загнать под плинтус.

— Людку — только убить!.. Ее горб никакая могила не выправит!.. К станку!... Нет, на вокзал — сортиры драить! Стаську... Увезу к своей тетке в деревню, там вожжами на конюшне ... так, чтобы неделю сидеть не могла! И на грядки... С рассвета — и до рассвета! И никакого телевизора! Тетке скажу, чтобы в сарай этот ... ящик унесла... Будет артачиться — снова вожжами. И так до тех пор, пока не поумнеет! А то ведь заявы делает: школу заканчивать не хочу, не нужно это мне, замуж выйду, буду дома сидеть, а муж меня пускай содержит. ... она еще одного такого ..., как ее папаня, найдет! И шмотки из бутиков выкину на помойку! Мешок дерюжный из-под картошки на голое тело не хочешь, доченька?

Денис сильно сомневался, что Генка осуществит свои обещания хотя бы на одну десятую, но о заграничном отдыхе, судя по всему, ни Людмиле, ни Стаське мечтать больше не стоило.

У вертолета их встретил доведенный до точки кипения Белов:

— Вы там чем?..

— Потом расскажу! — перебил его Середкин.

Запрыгивая вслед за Денисом в вертолет, который уже был готов оторваться от земли, Генка хотел еще что-то добавить, но поперхнулся, услышав утробный звериный вой.

— ...! Что тут у вас?

— Вот и разбирайся что — рожает она или помирает! — бросил из-за плеча злой, как черт, Женька. — Мы уже полчаса этот концерт слушаем! Мак свалил, из местных никто даже английский не понимает, бабу эту нам в машину запихнули и тоже свалили!

— Рожает, — пробормотал Середкин, увидев, как корчится женщина, на одежде которой расплывается темное мокрое пятно. — Зоря, ты когда-нибудь "живьем" роды принимал?

Спасателей в курсе медицины учили принимать роды, но тренировались они на немецком манекене, сделанном в высшей степени натуралистично, а в реальности далеко не всем довелось столкнуться с необходимостью помогать рождению маленького человечка.

— У Муськи, — не задумываясь о возможной реакции Генки на свои слова, ответил Денис. — Последний раз она шестерых принесла, пришлось всю ночь с ней сидеть.

— Нет, ты все-таки придурок, — Середкин не стал ни орать, ни ругаться, ни даже насмехаться. Он просто подтолкнул товарища вперед со словами: — Давай, применяй свой опыт. У меня и такого нет.

От местных, которых российские спасатели забрали из селенья, помощи ждать не приходилось. Старик, усевшись поближе к пилотам, застыл как мумия, молоденькая беременная женщина, увидев воочию, что ее ждет в не столь отдаленном будущем, от страха почти потеряв сознание, полулежала, привалившись к сопровождавшему ее мужчине, забинтованный притворялся, что ничего не видит, не слышит. С роженицей остался только ее муж, но он сам был в полуобмороке.

Денис выпотрошил все аптечки в поисках перчаток, нашел одну пару подходящего ему размера и вытащил из ящика с инструментом остатки обтирочного лоскута. Спасатель от всей души надеялся, что схватки будут длиться долго и женщина родит уже на земле, в присутствии настоящего врача, которого на вертолетную площадку вызвал, объяснив ситуацию, кто-то из пилотов, но его надежды рассыпались в прах, когда, кое-как уложив корчащуюся и орущую роженицу, он увидел покрытую темными волосами макушку ребенка.

— Черт! Тужься! Черт!! Черт!!! — вспоминая занятия по медицине, он постарался как можно шире развести роженице согнутые ноги, но от ее мощного пинка отлетел к самой стенке кабины, сильно ударившись головой о какой-то выступ. — Дура! Какого ...!

Дальше, как ему вспоминалось потом, начался настоящий ад. Головка ребенка то появлялась, то почти исчезала. Женщина ни за что не хотела лежать, как ее укладывал Денис, и все время норовила встать на четвереньки, орала, похоже, не только от боли, но и на неопытного акушера.

— ...! Да оставь ты ее! — взорвался Генка, когда увидел, что начался новый раунд борьбы в партере — Денис в очередной раз пытается уложить вопящую роженицу на спину, она, пытаясь перевернуться, отбивается от него руками и ногами, а головка ребенка прорезалась уже примерно наполовину. — Хочется ей раком рожать — пусть рожает!

Середкин больше не мог пребывать в роли стороннего наблюдателя. Отпихнув мужа, от которого пользы было меньше, чем от пустого места, потому что это место, которого в вертолете было не так уж и много, он занимал своим далеко не худым телом, Генка подхватил роженицу спереди, довольно сильно толкнув ее, потому что именно в этот момент машину неслабо тряхнуло. Женщина взвыла, и буквально через несколько секунд на руки Дениса вывалилось нечто красное, сморщенное, скользкое, больше всего похожее, как подумалось спасателю, на волосатого головастика.

Снижавшийся вертолет поджидала машина медицинской службы. Винты еще крутились, когда из грузового люка Середкин с Беловым вынесли измученную женщину, крепко прижимавшую к себе три свертка. Следом из люка почти выпал перепачканный в крови и испражнениях и не менее измученный Денис.

Медведев с Кузнецовым, у которых — у каждого своей степени интенсивности — давно была наготове выволочка за срыв графика, молча переглянулись.

— Мыться! Немедленно! Машину потом все вместе в порядок приведем! — скомандовал Вадим.

Кузнецов, соглашаясь, кивнул — никакой речи не могло идти хотя бы об одном еще рейсе в этот день.

— Что поделаешь, майор, — развел он руками, — форс-мажор.

— Придется напрячься и завтра сделать три рейса с полной закладкой, — решил Медведев. — Приводите в порядок себя, машину, обедаете, потом техосмотр и загрузка на завтра.

— Сначала машину, потом себя, — поправил его Середкин, перепачканный немногим меньше, чем Денис, — потому что там по колено...

— Это решай сам, — не стал спорить Вадим. — Потом доложишь, что произошло, из-за чего такая задержка.

Официальное "доложишь" непроизвольно вырвалось у него, видимо, потому, что рядом стоял Кузнецов. Медведев внутренне поморщился от своей оговорки, но Генка, более привычный к подобным оборотам, воспринял все как должное.

— Есть! — по-военному четко ответил он Вадиму, чем заслужил едва заметный одобрительный кивок Кузнецова.