Местных баб я приказал грузить до кучи на тот "гаулодраккар", на котором были и вымененные ранее, и рассада коки, а двум десяткам вооружённых мореманов с него — перейти на два других. Хватит там и одной смены гребцов, а у нас тут какждая пара рук, умеющих обращаться с колюще-режуще-стреляющими предметами, на особом счету. Я бы и пушки оттуда забрал, да только ставить их банально некуда. Нет, финики-то наши, ясный хрен, с удовольствием бы разместили их на своих гаулах, им только предложи — ещё и сами перетащить вызовутся, тоже ведь под впечатлением, но нехрен их баловать. Уж очень не понравилась мне их тяга к нагибаторству, сдерживаемая в отношении тех, от кого легко схлопотать ответку, но с "громами и молниями" грозящая стать безудержной. Так что обойдутся уж они как-нибудь и без пушек, а мы — без обезьяны с гранатой...
Для ночёвки разбили лагерь на небольшом островке неподалёку. После ужина сидим на бревне, курим. И опять главный финик припёрся мозги нам полоскать:
— Не понимаю я, почтеннейшие, почему вы не хотите привести этих дикарей к полной покорности. Ведь у них есть и золото, и жемчуг, и нужные вам женщины, а их первейшие храбрецы панически боятся вашего оружия. Баал и Мелкарт, да где ж такое видано! Да будь у нас в Эдеме ваши громовые трубы, мы бы давно уже заставили падать перед нами ниц и ползать у наших ног в пыли всех этих голозадых обезьян! Ну почему вы не понимаете своего счастья и не пользуетесь им?
— Сам-то ты, финик грёбаный, далеко ли от тех обезьян ушёл? — проворчал Володя по-русски, — Не жрётся и не спится, если никого в позу рака не нагнул, что ли?
— Как есть макака, — согласился с ним Серёга, — Да ещё и настырная прямо как местечковый еврей, и видок самый, что ни на есть семитский!
Это он верно подметил. В западных финикийцах, вообще говоря, преобладает заметная минойская примесь, смягчающая семитские признаки — например, Милькату велтуровскую за финикиянку с виду и не примешь, куда больше на минойскую критянку похожа, как их реконструируют, но у этого конкретного экземпляра — ярко выраженная "жидовская" морда...
— А кожа тёмная, почти как у туземцев, — прикололся мой шурин.
— Так это-то как раз и самое омерзительное, — заметил я, — Был бы этот финик чистопородный белый, пущай даже, хрен с ним, и семитского разлива — я мог бы ещё как-то понять его пещерный расизм, но когда сам метис и гойкомитич гойкомитичем, если раздеть, так мог бы и поменьше "истинного арийца", млять, из себя корчить.
А до финика хрен доходит, как он раздражает, всё капает на мозги и капает:
— Баал, Мелькарт, Решеф и Астарта поставили нас, истинных людей, над этими человекоподобными животными, долг и предназначение которых — повиноваться нам. Сами боги вручили вам средство для достижения этой великой цели и направили с ним сюда, к нам — разве вы не видите в этом их воли?
— НАШИ боги обычно являют нам свою волю сами, а не через других людей, — ответил я эдемцу, не дожидаясь, пока спецназер взбесится и набьёт ему морду — только ссоры с финиками нам ещё сейчас не хватало, — Иногда через знамения, иногда во сне. Как они внушат мне, так я и поступлю. А посему — шёл бы ты себе на хрен, жидовская морда, подобру-поздорову, пока тебе звизды не вломили, — эту последнюю фразу всё с той же дружески-доверительной интонацией я добавил, конечно, по-русски.
Финик наконец утомился проповедовать нам свою расовую теорию — где-то примерно за полминуты до того момента, когда острое желание достать револьвер и шмальнуть ему под ноги пересилило бы, наверное, и моё миролюбие. Вот так вот люди с не устоявшимся ранее мировоззрением, пообщавшись с подобными "богоизбранными" и становятся, доннэр вэттэр, махровыми зоологическими антисемитами, гы-гы!
Бабы-красножопки, взятые нами в качестве живого штрафа с нападавших на нас в проливе разбойничков, успели уже пообщаться на "гаулодраккаре" с вымененными ранее на южном берегу лагуны и въехать наконец, что жрать их никто не собирается, а взяты они сугубо по основной бабьей части. Это сразу же примирило их с ожидающейся перспективой, и мы уж по простоте душевной решили, что проблемы с ними закончились. Ага, хрен там! Прибегает одна в слезах и лопочет чего-то, жестикулируя. Переводчик — и тот не сразу разобрался, кто её обидел или чего ей не хватает для полного счастья — там больше нечленораздельного визга было, чем внятных слов. Наконец выпытали у неё, что шамана ей, оказывается, надо позарез и всенепременно сей секунд. Класс! И где мы ей среди ночи, спрашивается, всенепременно сей секунд возьмём шамана на маленьком необитаемом островке? И так, и сяк допытываемся, нахрена он ей сдался, а эта дурында твердит своё как заведённая и явно близится к истерике. Потом наконец-то сообразила и соизволила показать пальцем, что шаман, оказывается, нужен не ей, а там, где остальные.
Идём с ней туда и наблюдаем при свете факелов картину маслом — одна баба валяется, хреново ей, стонет, несколько возле неё хлопочут, да толку от их хлопот мало, а кровищи возле больной столько, что впору заподозрить наличие на этом несчастном островке какого-нибудь маньяка вроде Фредди Крюгера. Минут пять, наверное, прошло, пока разобрались по их трудноразборчивой даже для переводчика трескотне, что эту болезную змея тяпнула. А кровища — это они её тут уже лечить пытались, поражённую ядом кровь выдавливая, да отсасывая. Нет, в принципе-то правильно сделали и в целом спасли, но теперь ей хреново и от остатков яда, и от большой кровопотери, а шаман им нужен, чтоб отвар какой-то хитрый приготовить, которым он всегда укушенных змеями после оказания им первой помощи отпаивает. Вот проблему нашли, млять! Чая, который рекомендуется в таких случаях, у нас, конечно, не было, но ведь есть же листья коки! Я распорядился развести костёр и кипятить воду, а пока она грелась, мы стали опрашивать баб, выясняя обстоятельства дела. И оказалось, что тяпнула-то её змея ещё там, в лесу, когда она от нас, заморских людоедов, убегала. Повезло дурёхе, что в мозолистую от постоянной ходьбы босиком подошву, которую прокусить — это ещё очень постараться надо. От этого и яду она схлопотала немного, сразу в горячке бегства и с перепугу при поимке даже не поняв, что укушена, и хреноветь ей начало только недавно...
Напившись вволю горячего отвара коки и налопавшись вприкуску вместо сахара сладкой мякоти какого-то местного чешуйчатого плода, болезная окочуриваться явно передумала и даже сумела на кое-какие вопросы ответить. Куснувшая её змейка была по её словам небольшой и самой обычной в их краях, любящей уцепиться хвостом за ветку или лиану и висеть вниз башкой, подстерегая добычу. По этому описанию Серёга, как-никак изучавший живность, способную повстречаться в геологической экспедиции и от души напакостить, опознал ботропса цепкохвостого, называемого ещё копьеголовой куфией. Не самая страшная из американских ямкоголовых, лабария или бушмейстер уж всяко пострашнее, но и не наша обыкновенная лесная гадюка с её слабеньким и редко когда смертоносным ядом. Скопытиться от укуса этой местной куфии можно запросто, если в шею или в плечо тяпнет, но и чингачгуки тутошние прекрасно её знают и ведут себя обычно осторожно. Сама пострадавшая десятки раз с этими змеями встречалась, когда съедобную растительность в лесу собирала, и всегда всё обходилосбь благополучно. В этот раз просто неслась с перепугу сломя голову, отчего и нарвалась, и если бы не набитая мозолистая подошва, которой позавидовал бы, наверное, и какой-нибудь крутой японский каратюга, так легко она хрен отделалась бы. В общем, ей крупно повезло.
А ещё крупнее, пожалуй, повезло нам и нашим колонистам, что на Больших Антилах ядовитых змей не водится. Но — надо это дело брать на заметку и учитывать на будущее в плане техники безопасности. Во всех смыслах, кстати говоря, а то есть тут среди наших союзничков, как выясняется, фанатичные нагибаторы, которых хлебом не корми, а дай нагнуть голопузого туземца. Хрен их знает, этих местных гойкомитичей, известен ли им уже яд кураре или ещё нет, но при наличии таких змей в лесу, сдаётся мне, не сильно-то он им и нужен. Вот и понагибай тут таких, которым смазать наконечники стрел змеиным ядом — как нам два пальца обоссать. И не надо мне ля-ля про тех лихих конкистадоров Кортеса, что жалкой горсткой ацтеков усмирили. То ацтеков, которые не убивать противника на войне стремились, а в плен захватывать, дабы человечинкой своих прожорливых богов попотчевать, а если бы захотели просто и незатейливо поубивать на хрен, так элементарно бы отравленными стрелами поубивали. Берналя Диаса почитайте, его "Правдивую историю завоевания Новой Испании", как они Теночтитлан штурмовали и почти все поголовно были ранены, а почитав — прикиньте хрен к носу, где были бы все эти лихие конкистадоры, будь наконечники ацтекских стрел и дротиков отравлены...
Утром покусанной змеёй красножопке было, конечно, ещё далеко до полного выздоровления, и я уже склонялся к мысли возвернуть её взад к родным и близким, но та, успев уже поразмышлять на досуге и оценить перспективы "замуж за бугор", испугалась ещё хлеще и поклялась, что выдержит путешествие. Поговорили с навигатором нашего "бабовоза", тот ознакомился с состоянием болящей и согласился, что шансы доставить её в Тарквинею живой и не сильно расхворавшейся достаточно высоки. Раз так — на том и порешили. В остальном всё было оговорено заранее, и пока лагерь неспешно свёртывался после завтрака, назначенный к возвращению в колонию "гаулодраккар" принял экипаж и груз, снялся с якоря и без особых прощальных церемоний отчалил.
— Куда?! Гнев Решефа на ваши головы! Как они посмели?! Кто им приказал?! — забесновался главный финикийский мореман при виде стремительно удаляющегося на север быстроходного судна.
— Успокойся, — остановил я его, — Я приказал. Нет смысла везти с собой дальше туземных женщин, которые нужны нашим людям в Тарквинее, а для нас были бы только лишней обузой, и я приказал доставить их туда.
— Женщин и семена дерева с бодрящими листьями? — сообразил финикиец.
— И семена, конечно, — не стал я отпираться, — В Тарквинее они сохраннее будут.
— Я буду жаловаться почтеннейшему Совету Пятнадцати, когда мы вернёмся!
— Обязательно расскажи им всё и без утайки, — тоже мне, Америку он нам тут открыл — а то мы будто бы не догадываемся, зачем на самом деле к нам эта финикийская "подмога" эдемским Советом приставлена.
— Это неправильно! Так не делается! Совет Пятнадцати будет разгневан!
— Гнев вашего Совета я как-нибудь переживу, — заверил я его.
— И гнев богов тоже?
— Чьих? Наши боги довольны и не возражают, гы-гы!
— Есть ещё НАШИ боги — Баал, Решеф и Мелькарт!
— Ну так спускай на воду свои гаулы — может быть, твои боги помогут тебе догнать и вернуть наш корабль. Там только одна смена гребцов, и если твои люди не будут слишком уж мешкать, а поднажмут...
Окончание моей издевательской отповеди потонуло в ещё более глумливом хохоте наших солдат, которым моряки-бастулоны переводили всё с финикийского на турдетанский. Финик тоскливо окинул взглядом свои округлые тупоносые гаулы с их маленькими одноместными вёслами, сравнил их движитель и обводы с нашими двумя, проводил взглядом удаляющийся третий и скис окончательно. Вместе с "гаулодраккаром" безвозвратно уплывала и монополия его города на поставку листьев коки.
— Так тебе помочь спустить твои гаулы на воду?
— Сами спустим! — буркнул он, сплюнув под ноги и зашагав к своим. Ведь наша совместная экспедиция ещё только начиналась, и её главная цель — даже та официальная, в которую финики были посвящены — оставалась ещё далеко впереди. Ничего, свыкнутся ещё с новым раскладом, а там, если всё пройдёт по плану, нам найдётся чем подсластить им пилюлю. Мы ж разве звери?
13. Платина.
— При тысяче градусов растворимость платины в золоте составляет тридцать три процента, — просвещал нас Сёрёга, — При сотне градусов она падает уже до двадцати пяти процентов, но даже при восьми с половиной процентах платины её сплав с золотом имеет белый цвет, так что те "платиновые" изделия инков и их предшественников, о которых любят писать обожающие сенсации журналюги — это на самом деле не чистая платина, а сплав с золотом, в котором той чистой платины физически не может быть больше трети.
— Так нас-то это каким боком гребёт? — хмыкнул Володя, — Мы ж не ювелирку у них вымениваем, а самородки и песок.
— Но ведь вы же собрались передать финикийцам разделение золота и платины?
— Ага, чтоб самим не заморачиваться, — подтвердил я, — А им — подслащение той горькой пилюли, которую мы им с кокой преподнесли. Сколько-то золота из той смеси они добудут — пущай себе оставят и считают, что нагребали нас — не жалко ни разу.
— А зря! Я ж вам про что толкую? Самородки-то и крупные частицы металла они и вручную рассортируют, но при разделении смеси мелкого золотого и платинового песка плавкой в расплавленном и слитом золоте может оставаться до трети платины. А вы, получается, собираетесь подарить её финикийцам.
— Так ты ж сам говоришь, что это золото уже при гораздо меньшем проценте платины белым становится, — напомнил я ему, — Если захотят очистить, чтоб нормальным жёлтым стало, так кроме нас им с этим обратиться один хрен больше не к кому, а устроит их такое — и хрен с ними, не жалко. Нам ведь той платины сколько надо? Хватит за глаза и оставшихся двух третей. Ты мне лучше скажи, чего у нас вот в этих "наших" двух третях твориться будет.
— Ну, абсолютно чистой платины в природе не бывает. К ней всегда примешаны и другие платиноиды типа осмия, иридия, палладия и ему подобных. В принципе они нам не мешают — разве только палладий мог бы подкузьмить нам, но это чисто теоретически...
— А чего с ним за хрень?
— Да температура плавления у него градусов на двести ниже, а в некоторых месторождениях его примесь может достигать и сорока процентов. Но это в наших, а не в колумбийских, почему и говорю, что чисто теоретически. В колумбийской платине его мизер, а преобладает примесь иридия, который ещё тугоплавче самой платины.
— Для нас — только лучше.
— Вот именно. Тонкий аффинаж платины с очисткой от прочих платиноидов для нас пока-что затруднителен, но он нам пока и не особо нужен, а от примесей обычных неблагородных металлов избавиться гораздо легче.
— А их в платине до хрена?
— Их может быть тоже где-то до сорока процентов, но колумбийская считается одной из самых чистых — от семидесяти до восьмидесяти процентов чистой платины. В основном примешано железо, в меньшей степени — медь и никель. Всё это достаточно элементарно удаляется соляной и азотной кислотами. Вот золото — другое дело.
— А чего там с тем золотом?
— Я уже говорил вам о растворимости платины в золоте, но ведь верно же и обратное. Растворимость золота в платине меньше, но тоже присутствует — восемнадцать процентов при тысяче градусов и пять — при сотне. И это значит, что при разделении песка плавкой до пяти процентов золота в нашей платине останется даже после повторных очисток плавкой, а другими методами его удалить для нас тоже пока затруднительно.
