— А эти рабы чем заняты? Я не видела у вас здесь детей подходящего возраста, — финикиянка недоуменно указала на группу, работающую с бакаутовыми заготовками мечей — трое обтёсывали напиленные дощечки начерно, двое доводили до ума рукояти, точно копировавшие рукояти принятых в армии Тарквиниев турдетанских мечей, вплоть до раздвоенного набалдашника, ну а шестой на вращающемся наждачном круге выводил ромбическое сечение боевой части клинка, — Не слишком ли опасная игрушка получается? — наш "заточник" как раз начал выводить на своём изделии остриё клинка.
— Это не для детворы, а для наших местных союзников, — пояснил я ей, — Точная бакаутовая копия стального меча наших солдат...
Своего рода мечи, то бишь колюще-рубящее оружие из твёрдого дерева — не такая уж в принципе и редкость у тропических дикарей. Известны они и у австралийских аборигенов, и у новогвинейских папуасов, и у полинезийцев, и у гойкомитичей в обеих Америках. Иногда это бывает комбинированное оружие вроде ацтекского макуавитля с его обсидиановыми вкладышами или полинезийских мечей с их "лезвиями" из густого ряда акульих зубов, но бывает и цельнодеревянное, без инородных режущих вкладышей. У чингачгуков это чаще всего те или иные вариации эдакого боевого весла с остриём и заточенными рубящими краями лопасти — у бразильских тупи оно длиной почти в рост, хороший такой двусторонний бердыш, у гвианских карибов покомпактнее, в пределах метра, и это — наиболее распространённый тип. Даже у североамериканских — ага, самых натуральных, севернее Мексики которые — такие тоже были, хотя хрен ли у них там за дерево для такого оружия? Ведь твёрже дуба и лиственницы у них там, пожалуй, особо-то и нет ни хрена. То ли дело тропики с их многочисленными и разнообразными породами "железного" дерева! Здесь, в Вест-Индии, это и махагони, и мангровое дерево, и бакаут, который лучше их всех — ага, по потребительским свойствам готового изделия. Но вот обрабатывать его обычным столярно-плотницким инструментом, млять, занятие сильно на любителя! В смысле — даже официально это пишется с мягким знаком, а я бы в данном случае и с двумя написал. Я ведь уже упоминал, кажется, что паркетину красного дерева на накладки рукояти ножа пилил исключительно ножовкой по металлу — ножовкой по дереву даже пробовать не стал, едва только разглядев фактуру древесины. Я ж разве мазохист? Так то было красное, и хрен его знает, какое конкретно, мне таких тонкостей никто не докладывал, но уж всяко помягче бакаута. А каково его каменным инструментом обрабатывать — у красножопых спрашивайте, потому как я себе этот труд представляю только чисто умозрительно и пополнить свои знания практикой как-то не жажду, гы-гы!
Кубинский случай — особенно тяжёлый. Нефрита и близких к нему пород камня на Кубе не водится, неолитический шлифованный топор из камня помягче — и тупее его, и крошится, из раковины — тем более, а палеолитический кремнёвый, который как раз и в ходу у кубинских сибонеев, при всей его непревзойдённой остроте как у стекла — и хрупок как стекло. А наклеенный смолой на деревянную рукоятку зуб бобра или агути, служащий дикарям стамеской по дереву, бакаут хрен возьмёт. Тем не менее, как-то они его всё-же и срубают, и обрабатывают — ага, кремнёвыми топорами и тёслами, и я представляю себе, с какой производительностью. Ну и количество означенных бакаутовых вёсел-мечей у них в результате соответствующее, то бишь мизерное — ни разу не основной табельный образец, а элитное оружие элитных бойцов. Соответственно оно у них и ценится...
Собственно, именно это обстоятельство и натолкнуло нас на идею вооружить наши вспомогательные туземные войска единобразным серийным бакаутовым гладиусом испано-иберийского типа. Стальных-то мечей у нас лишних с гулькин хрен, потому как и самим нужны, и эдемским финикам, только на подарки дружественным вождям и хватает, так что обойдётся пока без них красножопая массовка, а вот бакаутовый суррогат, тоже для них и за сам-то материал ценный, да ещё и с виду точь в точь как наш стальной, и тем самым ещё престижнее — это можно уже и сейчас, это — всегда пожалуйста. Пусть им люто завидуют в этом отношении все соседние племена, а сами они — пусть видят, осознают и ценят нашу союзническую заботу.
— Тогда понятно, — кивнула Аришат и задумяиво как-то обернулась в сторону тренировочной площадки, в данный момент пустой по случаю предобеденного времени. Это она явно вчерашний день вспомнила, когда наблюдала тренировку наших союзных гойкомитичей с плетёными из прутьев щитами и деревянными мечами. Бенат и ещё с пяток наших отборных рубак показывали индюкам класс, а их занималось сотни две...
А затем финикиянка снова выпала в осадок, когда вокруг индукционной печи опять закопошилась обслуга, предвещая скорую разливку новой порции стали, а отливки первой партии, уже прокованные в полосы, поступили вдруг не к оружейнику, как она была практически уверена, а к инструментальщику.
— Что он будет из них делать?
— Новые пилы. Здесь у вас очень твёрдое дерево, и пилы об него тупятся. А на металле они будут тупиться ещё быстрее, и нужно иметь хороший запас, чтобы работы не останавливались, пока будут перетачиваться затупившиеся.
— И куда же вам столько пил?
— Ну, ты же видела вчера в работе лесопилку? А мы налаживаем ещё два таких же механизма, так что для лесопилки — раз, — я загнул для наглядности один палец, — Вот тут будет стоять такого же типа механическая пила по металлу. Но металл ведь пилится гораздо медленнее даже бакаута, и нам таких механизмов тоже понадобится несколько. Так что мастерская по распиловке металла — это два, — Аришат выпучила глаза от моего будничного тона, которым я говорил о пилении ЖЕЛЕЗА, а я так же буднично загнул второй палец, — Ещё такие же механизмы нужны будут нам и на строительстве — отпилить лишний кусок от бруса гораздо быстрее и легче, чем стёсывать его весь в щепки топором. Строительство — это три, — я загнул третий палец, — То же самое относится и к судоверфи, когда мы развернём её в порту, и это — четыре, — финикиянка близилась к ступору, когда я загибал четвёртый палец, — Ну и наконец, пять — эти же пилящие полотна мы используем и в ручных ножовках, а они нужны и в домашнем хозяйстве наших людей. Мы-то, конечно, привезли некоторый запас, но и ваши жалуются, что мы продаём им мало, и вождю наших союзников надо бы подарить несколько штук, да и наших собственных сограждан на днях станет на полтора десятка больше, и каждому тоже надо дать по пиле...
— Ты говоришь об этих пятнадцати рабах, которых вы собираетесь освободить?
— Ну да, у них же совсем ничего нет, и им нужно будет вообще всё. Ну, простую мелочёвку типа топора, пары-тройки ножей, копья с дротиками и щита они потом и сами в рабочем порядке на складе получат, — Аришат едва не ахнула от этого моего перечисления "простой мелочёвки", — А вот самое ценное мы им в торжественной обстановке вручим, на собрании граждан — при их освобождении и принятии от них их гражданской присяги. Мы ещё подумаем, как нам это дело организовать — Велтур вот, например, как представитель рода Тарквиниев, будет наверное вручать каждому новому гражданину меч с кинжалом, а я, допустим, буду вручать ему пилу.
— Я думала, вы первым делом мечей из этого хорошего железа накуёте...
— Мечей у нас ещё хватает — нет смысла давать их нашим союзникам, пока они не научились обращаться с такими же деревянными, — у неё отвисла челюсть, — А вот пил у нас мало — даже вашим мы пока не можем продать их столько, сколько они просят...
— У моего отца, первого человека в Эдеме, до того, как вы начали привозить сюда ваши инструменты, во всём его хозяйстве была только одна пила! — простонала финикиянка, — У меня, верховной жрицы Астарты, в моём храмовом хозяйстве было всего три пилы! И что это за пилы по сравнению с вашими?! А вы собираетесь давать гораздо лучшую пилу КАЖДОМУ освобождаемому вами рабу?!
— Естественно. Это же нужная в хозяйстве вещь. Ему же ещё предстоит семьёй обзаводиться и дом себе строить, а хорошее дерево у вас здесь очень твёрдое. Ты только представь себе, каково это ему будет — строить из него опорный каркас дома без хорошей пилы. Отчего ж не дать хорошему человеку хорошего инструмента, с которым он за время рабства научился правильно обращаться?
— А наши, значит — свободные от рождения, кстати — пусть мучаются без пил и дальше? У большинства эдемцев нет вообще никаких!
— Как и у наших здешних союзников. На местное дерево нужны наши пилы, а у них нет даже никуда не годных ваших. Когда пил у нас станет достаточно, мы снабдим ими и ваших людей. Но наших — в первую очередь.
— Да ещё и САМИ вручать им будете? Не много ли чести каким-то рабам?
— БЫВШИМ рабам, а теперь — согражданам. А эти полтора десятка человек ещё и освобождаются самыми первыми из всех, и за это, раз уж мы присутствуем в городе, им особая честь. Следующим, через год, если не будет никого от нас, вручать мечи и пилы при освобождении и приёме их в сограждане будет сам здешний генерал-гауляйтер... тьфу, генерал-губернатор.
— Кто-кто?
— Ну, наместник Тарквиниев в городе...
— Сейчас шарахнет, — предупредил Серёга, указывая в сторону подножия Скалы, где рабы подравнивали обрыв, заодно и добывая камень для строительства — там как раз засуетились, разбегаясь и укрываясь.
— Ты слыхал, Маттанстарт, что сказал дядя Сергей? — спросил я мелкого, беря его на руки, — Сейчас будет немножко шумно, но это не боги гневаются, а нашим людям немножко пошуметь захотелось, так что ты и сам не пугайся, и маму свою успокой.
Шарахнуло там знатно, и мы с нашими довольно переглянулись и понимающе покачали головами. Пироксилин — неизменно превосходный результат. На порох из него, то бишь нормальный бездымный, особая технология нужна, достаточно навороченная, и её здесь развёртывать нам было, конечно, недосуг, ну а просто обычный пироксилин, в качестве промышленной бризантной взрывчатки — вот он, просим любить и жаловать...
16. Эволюция.
— Зря мы молодняк ламантинов сюда с Кубы не привезли, — сказал Володя, — Представляете, сколько халявного мяса росло бы на халявных водорослях мелководья?
— Ну, во-первых, тут для них вода холодновата — севернее Флориды они и в Америке не зимуют, — возразил Серёга, — А во-вторых, сколько тут того мелководья-то? Шельфа ведь как такового тут просто нет. И в-третьих, эта сволочь слишком медленно растёт и размножается.
— Жаль! Уж больно мясо у него вкусное! — по нашим кубинским впечатлениям оно на вкус где-то между говядиной и свининой, и это обстоятельство оказалось весьма важным фактором для наших колонистов, поскольку промысел ламантинов полностью решал все их сиюминутные проблемы с мясом, и это позволяло им не трогать пока ещё крайне малочисленный скот, давая ему размножиться.
— Да, лишним оно тут уж точно не было бы, — охотно согласился геолог, — Но явно не судьба...
— Ну а тюлени тогда хотя бы? — не сдавался спецназер, — Мясо, конечно, гораздо говённее, но зато и питаются рыбой, так что похрен им шельфовые водоросли, и вода им тут должна подойти.
— Должна бы по идее. Карибский тюлень-монах — достаточно близкий родич средиземноморского, а тот водится и на Мадейре. Сюда не добрался, но если завезти — должен в принципе неплохо прижиться.
— Так может, тогда лучше не кубинского, а средиземноморского, раз уж ему гарантированно та Мадейра подходит?
— Пожалуй, лучше. И легче, кстати — из Испании-то у нас сообщение с Азорами гораздо регулярнее...
— Стоп, господа! — тормознул я их, — Куда-то вас не в ту степь заносит, а точнее — не в те воды. Ну нахрена вам, спрашивается, сдался ТУТ этот грёбаный тюлень?
— Так мясо же! Скота и тут ещё мало, дичи путной вообще ни хрена нет, а рыба всем давно приелась, — напомнил Володя.
— Сам же говоришь, что говённое. Ну и на кой ляд он тут нужен, когда китов до хрена? Тоже, конечно, ни разу не деликатес, но их европейцы в Средние века реально ели, а тюленей, наверное, только чукчи с эскимосами и в состоянии жрать. Но главное-то даже не это. Главное — для КОГО мясо? Ты в курсе хотя бы, что тюлень — излюбленная добыча для большой белой?
— Ну так она ж тут один хрен водится, и не самая мелкая, я бы сказал.
— Одна из крупнейших реально пойманных больших белых была загарпунена как раз возле Азор, — добавил Серёга.
— Ага, тут она охотится на мелких дельфинов и китовый молодняк и держится сама там же, где и они, то бишь вдали от берега. А вы предлагаете завести тут тюленьи лежбища и к самому берегу этих кусючих рыбёшек подманить? На хрен, на хрен!
— Ну, в общем-то да — купаться в море тогда стрёмно будет, — признал очевидное спецназер, — Подплывёт такая пятиметровая, а то и шестиметровая рыбёшка, примерно как в "Челюстях", да и переключится с тюленей на купальщиков.
— Запросто, — подтвердил геолог, — Немалую часть нападений большой белой на людей объясняют тем, что она путает плывущего человека с тюленем. Ну и любопытство у большой белой тоже повышенное — интересуется незнакомыми предметами, а интерес у неё к ним, естественно, насчёт их съедобности, и метод исследования соответствующий — проба на зуб. Вот она и пробует — ага, со всеми вытекающими...
— То-то и оно, — поддержал я, — Распробует разок, ей понравится — тогда уже она повадится охотиться на людей целенаправленно. И вдобавок, эти тутошние дельфины — добыча для большой белой довольно таки трудная, так что тут, надо думать, в основном крупняк ейный и кормится.
— В семидесятых, если мне склероз не изменяет, как раз вот в этой самой гавани выловили чуть ли не семиметровую, — припомнил Серёга, — Но её официальным замером никто своевременно не озаботился, так что факт рекорда достоверным не признаётся.
— Всё может быть, — кивнул я, — А сейчас, в Античности, они вполне могут быть и покрупнее. У них ведь самка обычно крупнее самца?
— У большой белой — да.
— Ну так это считается признаком мельчающего вида. Вектор ведь эволюции самцы задают. Если они крупнее самок, потомки будут укрупняться, а если мельче, то мельчать. Большая белая, по всей видимости, как раз мельчает, и современные должны быть по идее мельче античных.
— Значит, эти античные акулы должны быть, говоришь, крупнее современных? — уточнил Володя.
— Большая белая, о которой мы и толкуем — скорее всего.
— Так тогда чего получается? Что доисторические должны быть ещё крупнее?
— В принципе — да, получается так.
— Вплоть до мегалодона? Ну, эдакого уже малость измельчавшего...
— Мегалодон вымер ещё в плейстоцене, — вмешался геолог, — Есть, конечно, одна скандальная находка на дне Марианской впадины — зуб, который не успел ещё потемнеть при окаменении, и на этом основании "криптозоологические уклонисты" от генеральной линии науки пытаются присвоить ему возраст в одиннадцать тысяч лет. Но официальная палеонтология считает это ересью и всерьёз этот зуб как вещдок не рассматривает.
— Если факты противоречат теории, то тем хуже для фактов?
— Ну, и это тоже, конечно, как и везде в нашем мире, но и не одно только это. Цвет окаменелостей тоже не всегда одинаковый — он от окружающего грунта зависит и бывает от абсолютно чёрного до почти белого. А сохраняется только то, что окаменевает, то бишь сразу заносится илом, а иначе растворится в морской воде в считанные годы. Так что цвет окаменелости, строго говоря, ещё не доказательство её возраста.
