— Нет, я ж сказал, что про него испанцы знали ещё со времён Кортеса, но руки до тех гребеней не доходили, и он в Гватемале, а тут — на самом Юкатане, да ещё и не сильно далеко. Ицамканак, столица мелкого царства Акалана. С трёх сторон от него, считай, испанские города и асьенды, а между ними — нетронутый никем и никому вообще неизвестный город-государство майя. Если бы сами не выгребнулись со своей имперской идеей, так наверное, ещё хрен знает сколько прожили бы сами по себе. Но эти клоуны сдуру высунулись, нашкодили, ну и привлекли к себе внимание. Тут-то их, ясный хрен, и прижали к ногтю. Ну, относительно мирно — войска собрали, оружием побряцали, но потом заслали туда миссионеров, и те этих буянов урезонили. А Тайясаль сидел себе в своих гребенях тихо и не отсвечивал — и ещё почти столетие сам по себе прожил, хоть и знали о нём прекрасно. Причём, что самое интересное, в тыща шестьсот восемнадцатом у испанских властей дошли таки руки послать туда двух миссионеров, но майя их в конце концов выпроводили на хрен. Через четыре года туда отправили ещё одного монаха с небольшим отрядом солдат, но вояки бесчинствовали по пути, и монах продолжил путь без них, а майя его там, как водится, втихаря богам своим скормили. Потом ещё через два года истребили так же втихаря и тот военный отряд и продолжали себе сидеть тихо, а испанским властям просто не до них, пропали люди без вести — ну, в сельве всякое бывает. Сидели бы и дальше, но тут испанцам дорогу из Гватемалы в Мериду строить приспичило, а Тайясаль — как кость в горле. А его верхушка просекла, что дело пахнет керосином, но зато окромя неё прежней царьково-жреческой "партноменклатуры" больше и не осталось, так что они теперь одни на весь Юкатан и круче вкрутую сваренных яиц — самое время национально-освободительное движение разжигать и возглавлять. Ну и начали баламутить вокруг себя уже замирённых и крещёных майя ещё хлеще, чем тот Ицамканак. Ну и успешнее — отгородились от испанцев взбунтовавшимися общинами и отсиживались под их прикрытием между собственными набегами на испанцев. А тем тоже недосуг — метрополия в Тридцатилетней войне увязла, на морях флибустьеры вконец охренели, и подкреплений приходит мизер. Так и продержались майя в Тайясале аж до тыща шестьсот девяносто пятого, прикиньте! Вот тогда только за них и взялись всерьёз и покорили в тыща шестьсот девяносто седьмом...

— Круто! — присвистнул спецназер.

— Именно, — подтвердил я, — Все сливки давно сняты, земля с пеонами — самый ценный ресурс, на который благородный дон ещё может реально претендовать, но на Юкатане ещё десять лет не знают про Ицамканак и узнают только тогда, когда тот сам себя обнаруживает, да ещё и не в меру настырно. А о Тайясале лет под сотню знают, но он им на хрен не нужен, пока, опять же, мешать не начал — вот такой у благородных донов был повышенный интерес к землям майя, гы-гы!

— В общем, голимая страна, в которой совершенно нехрен делать?

— Ага, типа того. А сейчас — в особенности. Там ещё даже до тех классических майя пока далеко. Ольмеки, хоть и деградировали по сравнению с временами своего расцвета, но ещё гораздо развитее их. И гораздо ближе к мексиканскому золоту, кстати.

— Но совершенно его не ценят, зато помешаны на нефрите, яшме и жадеите, — напомнил Серёга, — Особенно сейчас, когда они обнищали, и у них их мало. А здесь, в этой долине Магдалены, этих нефрита с жадеитом — ну, жопой их и здесь не жрут, но и не такой уж страшный дефицит. Нефритовые бусы, во всяком случае, местная знать не особо носит, а нефритовые топорики есть и у некоторых из простонародья. В общем, ценится, конечно, но совсем не так, как в Мексике.

— А чем этот нефрит так хорош? — поинтересовался Володя.

— Его чтоб расколоть — это ОЧЕНЬ постараться надо, — сообщил я ему, — Если ты, скажем, кремнёвым топором до деревяшке со всей дури звезданёшь, так выщербишь его на хрен, а нефритовому ни хрена не будет. Режется абразивом, обтачивается, сверлится, но практически не колется. Если нет металла, то на топоры и тёсла лучшей каменюки и не ищи — вот за это он и ценится всеми, кто металлов не знает. Ну а отчего мексиканцы так на нём помешаны, их спрашивай. Может, из-за цвета и текстуры, но он у них — сокровище. Ольмеки в такой культ его возвели, что и ацтеки всё ещё будут ценить безделушки из него гораздо дороже золота. Берналь Диас вон в "Ночь Печали", когда Кортес вывалил перед солдатнёй всё золото, которое нельзя было централизованно вывезти, и все налетели его расхватывать, взял его немного, а больше приналёг на резные фигурки из нефрита и яшмы, так потом наменял на них ещё больше того золота, чем другие тогда смогли на себе утащить — ну, кто не утонул под его тяжестью в озере, конечно.

— Так я это к чему толкую-то? Если мы планируем в будущем торговать с этими ольмеками, то есть смысл наменять здесь побольше нефрита, — разжевал геолог.

— Да понял я, понял — ясный хрен, наменяем, — успокоил я его, — Раз ихняя знать сейчас гораздо беднее своих предков, то само собой, у неё нехилая идея-фикс вернуть "старые добрые времена". Они, конечно, и нашим ништякам будут рады, но за этот свой традиционный нефрит вообще родину продадут. Даже оптом, если захотим купить, а уж в розницу — тем более.

— Например, людишек? — сообразил спецназер.

— Ага, прежде всего людишек. Финики мелочатся, а нам их побольше надо — столько, что дайте мне кто-нибудь таблетку от жадности. Ну и растительных ништяков у них ещё наверняка немало таких, которых мы ещё не раздобыли. Хлопок, кстати говоря, ближе мексиканский на Кубу завезти, чем гребипетский через весь океан переть, вот только найти его ещё на материке надо. Ну и тутошних, пожалуй, тоже поспрошать...

— Не помешает, конечно, но вообще-то — взгляни-ка вон на то маленькое такое деревце, — он указал мне на здоровенную раскидистую сейбу.

— Млять, в натуре! — я разглядел, конечно, и волокно, щедро выпирающее из лопнувших крупных продолговатых плодов, — Но колючее ведь, сволочь! — колючки, густо усеявшие не только толстые ветки, но и сам ствол, впечатляли под стать самому дереву.

— Так со стремянки ж собирать и с плодосъёмником, — прикинул Серёга, — Главное, везти не надо — их и на Кубе полно.

— Ага, припоминаю. Вата, значит, местная у нас будет. А теперь — скажи-ка мне вот что. На севере Кубы полно и известняковых скал, а значит — и пещер. Как насчёт летучих мышей в них?

— Точнее, их говна? Хватает, конечно. И купорос я тебе там тоже найду, — он, конечно, въехал в мою мыслю, — Только это ведь уже не игрушки, тут реактивы чистые нужны, а не такие, которыми мы медь рафинируем...

— И не полениться потом хорошенько промыть ту вату в воде, желательно в дистиллированной, — ухмыльнулся Володя, тоже во всё въехавший правильно.

О пироксилине мы говорили, если до кого-то не дошло. Сейчас мы чёрным порохом пользуемся, смесью селитры, угля и серы. Во-первых, он такое облако дыма даёт, что за ним — в артиллерийском и залповом случаях — хрен разглядишь, куда попал и попал ли вообще, во-вторых, он боится сырости, а в-третьих, он раза в три слабее бездымного, и даже если огневая мощь вполне достаточна, то и по соображениям экономии селитры есть смысл в азотную кислоту её перегнать и клетчатку целлюлозную ей пронитровать, как раз означенный пироксилин тем самым и получив. Чтобы в нормальный пригодный в работу бездымный порох его переделать, там ещё некоторые тонкости соблюсти надо, но основа его — пироксилин. Можно на крайняк и им самим стрелять, если совсем уж припрёт, хотя и не рекомендуется по причине неудобств и риска. Но есть ещё и "в-чётвёртых", и это не менее важно, чем всё остальное, вместе взятое. Если, скажем, пронюхают те же римляне о порохе, так смесевый чёрный они, поэкспериментировав, худо-бедно воспроизвести ещё сумеют — послабже нашего, погигроскопичнее, побризантнее и из-за этого поопаснее в обращении, но работать он будет, как работал и в реале вплоть до шестнадцатого века. С таким порохом турки стены Константинополя из бомбард проламывали, а дон Кортес и дон Писарро ацтеков с инками завоёвывали, и ничего, справились как-то с задачей. Нам такого в античном мире и на хрен не надо, шоу маст гоу он как предписано, так что хрен римлянам, а не чёрный порох, а чтобы и соблазна не возникало, если вдруг чего, как раз и нужен переход на бездымный пироксилиновый. Его — хрен воспроизведут. А пироксилин — это хлопковая вата, обработанная смесью азотной и серной кислот. Серную кислоту мы из купороса электролизом получим, с ней селитру в азотную кислоту перегоним, а вата — вот она, на сейбе растёт, и буквально десяток деревьев даст её в товарном количестве.

Хлопок, конечно, на перспективу один хрен нужен, и ждать, пока его араваки на Большие Антилы привезут, мы не будем — тем более, что и самих араваков нам у себя не надо. Есть ли сейчас тот хлопок у ольмеков, хрен их знает, им в их достаточно влажном климате может вполне и волокна сейбы хватать, которая не зря ещё и хлопковым деревом дразнится, а что неудобно его собирать из-за колючек, так то трудности простых индюков, великим вождям и жрецам не шибко интересные. Но в Центральной Мексике климат уж всяко посуше, а из волокна агавы только грубая ткань получается, которую их великим носить невместно, так что мексиканским предшественникам тольтеков без хлопка не обойтись, и быть у них он обязан.

А ольмекская знать ведь в натуре за нефрит родину продаст. Даже за обычные куски, которые мы прямо сейчас вот у местных колумбийских чингачгуков сторговываем, а что, если готовые изделия им предложить? Они ж на культе ягуара помешаны, но с учётом их стилизации все их статуэтки тех ягуаров такие, что без слёз не взглянешь. Как и вообще вся их скульптура, кстати говоря. А если им пореалистичнее ягуара изобразить? У Фарзоя, скифа моего, даже по придирчивым современным меркам очень недурные кошаки выходят. Ягуаров у нас в оссонобском зверинце, конечно, не водится, ну так и ни разу это не проблема — что я, шкуру ему не привезу? Львы же наши европейские в зверинце есть, и пропорции он со львёнка-подростка возьмёт, а пятна — со шкуры натурального ягуара, и получится уж всяко на порядки реалистичнее, чем в состоянии сваять лучшие скульпторы ольмеков. Да у этих религиозно озабоченных гойкомитичей, млять, челюсти поотвисают, когда они НАШЕГО нефритового ягуара увидят! За него они всё разведают, всё найдут и всё отдадут, что мы только запросим. Собственно, они и за бронзового ягуара при нашем реалистичном исполнении, скорее всего, тоже родину продадут, но нефритовый для них гораздо круче, и за него дадут в разы больше. Не удивлюсь, если и целую крестьянскую общину в пару-тройку сотен ольмекских голов оцепят копейщиками, сгонят на площадь селения и, ни хрена никому не объяснив и не дав им даже самые элементарные манатки собрать, так и погонят толпой грузиться на наши корабли. А за парочку бронзовых и баб дадут уж всяко не меньше. Столько перспектив подобного рода вырисовывается из одного только этого колумбийского нефрита, что башка кругом идёт. А ведь отправлялись-то мы в это устье Магдалены по сути дела исключительно за платиной...

14. Панама.

Шаг — удар, шаг — удар, ещё два шага — ещё удар. Случается, что и одного удара не хватает на очередной шаг, требуются два, а то и три. Вот так и приходится двигаться, и противник наш сейчас — ни разу не красножопые, которых мы сегодня и не видели, а сама сельва — низко нависшие над тропой ветви кустарника и густо переплетённые меж собой лианы. Сельва — она такая. Буйная тропическая растительность в ожесточённой борьбе за жизнь стремится занять всё доступное ей пространство, и если внизу живность наподобие тапиров или свиней пекари копытами и грудью прокладывает себе тропы к водопою, то выше их невеликого роста всё это переплетение веток и лиан так и остаётся нетронутым, а двуногий примат хомо сапиенс, рост которого гораздо выше, разве ползать рождён? Он рождён ходить на своих двоих, если уж проехаться ни на чём или ни на ком у него в этот раз не получается. За неимением мачете мы прорубаемся сквозь заросли мечами, и хотя испанский клинок — ни разу не греческий и не римский, а уж нашего производства — в особенности, дело это даже с ним не столь уж лёгкое. Благо, народу у нас достаточно, и всегда есть кому сменить уставшего рубаку в голове колонны. Сейчас вот как раз моя очередь...

— Змея слева на уровне плеча! — предупредил Володя.

— Ага, вижу! — я честно попытался избежать конфликта и обойти рептилию, но та уже раздраконена дрожью ветки и напружинена для броска, — Млять, ну куда ж тебя несёт, дура ты пресмыкающаяся! — зубы ядовитой гадины лязгнули по бронзовому умбону моей цетры, которой я и отмахнулся порезче, отбрасывая змею далеко в сторону — нехрен мне тут под ногами у нас путаться.

Это уже пятая по счёту змея, попавшаяся нам за сегодняшний день. На первую идущий в тот момент впереди боец, увлёкшись рубкой лиан на уровне головы, вообще наступил, и быть бы раззяве неминуемо той змеёй ужаленным с достаточно высокими шансами окочуриться, если бы не высокие голенища его лузитанских сапог, в которые обута вся маленькая частная армия Тарквиниев. Но перебздел он, конечно, не на шутку, после чего яростно изрубил злосчастную змею в мелкие куски, и причина у него на то вполне уважительная. Не далее, как вчера точно такая же змея ужалила зазевавшегося финика из сопровождающих нас эдемцев, и очень нехорошо ужалила, в ляжку, и все попытки спасти его оказались напрасными — вечером схоронили. Финики после этого с утра наотрез отказались идти сегодня первыми, и сегодня очередь наших испанцев, а нам на собственных ошибках учиться не хочется, мы на чужих учиться предпочитаем, так что бдим мы теперь и бздим в оба...

Вторая, такая же обыкновенная для этих стран копьеголовая куфия, попалась примерно в сотне шагов после первой — свисала с лианы на уровне башки. Сменивший распсиховавшегося прежнего рубаку новый боец заметил её вовремя, взял у следующего протянутое ему копьё и ловко сдёрнул им змею с лианы, отшвырнув с дороги подальше вправо. Третью, такую же, заметили шагов с десяти — она переползала через тропу, и ей дали — во избежание ненужных нам приключений — доделать это самостоятельно. А вот четвёртая оказалась какой-то другой, покрупнее и попестрее, да ещё и поагрессивнее. Её тоже заметили своевременно, но эта сволочь нагло разлеглась прямо на тропе, и когда её попробовали аккуратно шугануть, атаковала стремительным броском. Меч нашего бойца встретил её со всего маху в воздухе и располовинил, так обе половины ещё и после этого какое-то время извивались. Та, что с хвостом, шлёпнулась прямо на шлем второму бойцу, идущему за передовым рубакой, с которого отрикошетировала в морду третьему, а та, что с башкой — ему же под ноги, вызвав оглушительные вопли у него и двух его соседей и смех у всей передней трети колонны. Смешки, впрочем, быстро стихли, когда Серёга опознал в разрубленной и затоптанной гадине лабарию, называемую ещё кайсакой — одну из самых опасных змей Центральной и Южной Америки, яд которой способен отправить человека к праотцам в течение нескольких минут после укуса. Даже небольшой привал устроили, чтобы показать труп лабарии всем и разъяснить, чем чревата неосторожность при встрече с ней. Где-то с полчаса после этого змеи нам больше на пути не попадались, хотя и мелькали пару-тройку раз в стороне, а теперь вот более-менее удачно разошлись и с пятой. Хотя капли яда на умбоне цетры — ага, невольно внушают уважение. Володя вон глянул, заценил и тоже только головой покачал — хоть и не лабария, но тоже хватило бы...