Ну, да то все пока еще далекие планы. А сейчас Эдмонд продолжал укорять себя за желание всласть поиздеваться в походе над отпрыском Дзенько, после чего преподнести Вадиму и Фриде голову их выродка на блюде. Теперь вот приходилось ехать, нацепив тяжелый стальной панцирь, который до сих пор надевал лишь на торжественные парады, возглавляя собственную дружину из двух с половиной десятков драгун. А что делать, если за каждым кустом чудится притаившийся Войка, целящийся в пана Поросяцкого из лука?
Казимирское войско втянулось в ущелье, левая пологая сторона которого поросла густым лесом, а правая возвышалась отвесной скалой. Казимиры машинально жались к скале, ибо густые заросли могли таить в себе неведомую опасность. И кто знает, почему из них не доносится никаких звуков, кроме щебетания мелких птах, то ли от того, что двигающееся войско распугало всю окрестную живность, то ли оттого, что в зарослях затаился неведомый монстр.
Эдмонду Поросяцкому в ущелье ехалось спокойнее, ибо выпущенной стрелы приходилось ожидать только с одной стороны. Он направил карвана ближе к скале, чтобы прикрыться драгунами.
Вдруг сверху послышался какой-то подозрительный грохот. Все невольно задрали головы. Остолбенев от ужаса, казимиры наблюдали, как со скалы лавиной обрушились большие глыбы и, падая, разносили в щепки телеги с камнеметными машинами, снося с ног и убивая находящихся рядом людей и карванов.
Когда грохот обвала стих, окрестности наполнились воплями боли и ужаса. Только что жавшееся к скале войско в панике отхлынуло от нее.
Пытаясь усмирить возбужденно гарцующего карвана, пан Поросяцкий заметил краем глаза непонятное движение наверху. Подняв взор, он увидел стоявших на краю бородатых людей. Они бросали горящие факелы на карниз, расположенный метрах в десяти под ними. Очертания скалы в том месте, куда рассыпая снопы искр, ударялись факелы, будто бы поплыли, и волосы пана Поросяцкого зашевелились под каракулевой шапкой. Он разглядел до того сливающегося окраской с камнем исполинского горного удава. Потревоженный змей, спасаясь от жалящих его факелов, стремительно метнулся вниз по скале прямо в гущу казимирского войска. Собирался ли он глотать людей и карванов, или просто желал кротчайшим путем убраться восвояси, желающих выяснять не нашлось. И карваны, и седоки вопили от страха, стремясь уйти с дороги ползучего ужаса, давя при этом друг друга. Плевки обезумевших животных сбивали с седел людей. Кто-то из людей окончательно потерял от страха рассудок, оголил саблю и начал прорубать дорогу к бегству среди своих же товарищей.
Удава уже и след простыл, а казимиры продолжали метаться в панике, страшась теперь не только расположенных на левом склоне зарослей, где как раз и скрылся змей, но и скалы, которая обрушила на их головы одну за другой две ужасные смерти. В метаниях они не замечали падающих от прилетающих сверху стрел товарищей.
Пан Поросяцкий был одним из немногих, кто заметил стреляющих из луков росов, но не смог никого предупредить, ибо был сбит с седла стрелой, ударившей в нагрудную пластину брони. А когда делегат поднялся на ноги, лицо ему залепил вязкий карваний плевок. А так как в этот момент он делал вдох, то едва не захлебнулся слизистой массой. Взбунтовавшийся желудок тут же вывернуло наизнанку. Упав на четвереньки, Эдмонд судорожно хрипел и кашлял. Его пинали мечущиеся люди и карваны. Едва не наехав на руку, рядом остановилась повозка. Как выяснилось позже, был убит стрелой, запряженный в нее карван. Кто-то с такой силой пнул пана Поросяцкого в бок, что тот закатился под телегу, где и смог, наконец, спокойно откашляться, периодически скручиваясь от настойчивых спазмов дочиста освобожденного желудка.
Возможно, именно повозка и спасла жизнь пану делегату Верхней Палаты Королевского Сейма. Трое его коллег погибли, приняв по две-три стрелы каждый, после чего беснующееся толпа людей и карванов изрядно потопталась по их распростертым телам.
Так бы и разбежалось казимирское войско по горам, на радость обитающим в них хищникам. Не случилось этого благодаря все тому же ущелью. С одной стороны отвесная скала, с другой пугающая чащоба, в которой скрылся исполинский змей. Бежать можно было либо вперед, либо назад. Дорогу назад перекрывал каменный завал, отпугивающий доносящимися из него криками и стонами умирающих людей и карванов. Бежать вперед было просто страшно. Хотя в первые моменты паники отдельные казимиры и понеслись по ущелью сломя голову. Однако когда из зарослей выскочила огромная черная обезьяна, подхватила переднего карвана вместе с всадником и, радостно визжа, унеслась прочь, беглецы резко развернулись в обратном направлении. Их вопли о нападении черного воя внесли еще большую панику, и толпа все же хлынула через завал.
И вот тут-то надо отдать должное старшему обозному стражу хорунжему Милошу Гулькевичу. Помня угрозу пана Поросяцкого, что все стражи понесут жестокое наказание за побег Войки, Милош всячески старался заслужить благорасположение грозного делегата. Теперь его подчиненные глаз не спускали со смердов, гоня их более скученной толпой и не позволяя отойти даже для справления нужды. На любые работы во время стоянок смерды сопровождались усиленной охраной. Честно говоря, в этом не было необходимости, ибо все полсотни человекоподобных существ были смердами минимум во втором поколении, и ни о какой свободе, ни говоря уже о бунте, не помышляли. Свобода им нужна была так же, как домашней скотине, не мыслящей жизни вне хозяйского пригляда. Потому подобные меры были скорее наказанием для подчиненных Милоша, чем для бессловесных смердов.
Когда на ехавшие впереди повозки обрушился камнепад, старший страж не поддался панике, а наоборот начал отдавать толковые распоряжения, сохранив дисциплину и порядок в отрезанном обвалом хвосте колонны. Отведя людей и повозки от опасного места, Милош попытался оценить ситуацию, и тут заметил лучников на вершине скалы. По его распоряжению люди укрылись за повозками. Однако лучники не обращали на отрезанный хвост обоза никакого внимания, предпочитая пускать стрелы в гущу мечущегося в панике войска. Он сразу указал на лучников догнавшему попавшее в засаду войско десятку тылового охранения. Те, прикинув, что лучников числом тоже не больше десятка, унеслись к началу ущелья искать тропу на вершину скалы.
К этому моменту через завал начали перебираться первые, охваченные общей паникой казимиры. Несколько человек верхом на карванах прорвались в обход сквозь густой подлесок и, не останавливаясь, унеслись прочь. Проводив улепетывающих вояк удивленным взглядом, хорунжий схватил за шкирку скатившегося с каменного завала молодого казимира , вскинул его на ноги и как следует встряхнул.
— Ты куда спешишь, сын курвы? Земляного угря тебе в зад!
Но парень только хрипло дышал, бешено вращал глазами и пытался вырваться, дабы задать стрекача дальше. Не дождавшись ответа, Милош залепил паникеру такую оплеуху, что тот отлетел на пару шагов, ударился головой о камень и затих.
— Останавливайте всех, дети курвы! — заорал хорунжий на своих подчиненных. — Гейко, Вацлав, Стас, скачите за теми, кто убежал и плетьми гоните обратно.
— А ежели кто знатного рода? — благоразумно уточнил Гейко.
— Так и пусть себе тикает, — после пары секунд раздумья махнул старший страж, и трое подчиненных погнали карванов, с гиканьем перетягивая плетками спины бегущих соотечественников.
Кое-как хорунжему удалось образумить нескольких беглецов, и те приняли участие во вразумлении остальных. Вот и впереди нашлись не поддавшиеся панике воины. Милош слышал строгие командные окрики, перемежающиеся крепкой бранью. Вверх полетели ответные стрелы, и наглым росам пришлось ретироваться.
Напор беглецов ослаб, а вскоре и вовсе прекратился. Милош приказал стражам гнать смердов на разбор завала.
Постепенно в войске воцарился более-менее сносный порядок. Десятники и хорунжие собирали своих людей и организовывали отлов разбежавшихся карванов. Растаскивались повозки, собиралось опрокинутое имущество. Убитых казимиров оттаскивали к опушке леса и укладывали рядком. Смерды копали общий ров. Кто-то принялся вырезать ценные куски из карваньих туш, не пропадать же хорошему мясу.
Два десятка лучников стояли наготове, наблюдая за верхом нависающей над войском скалы. Но росы больше не появлялись. И все равно следовало поспешить убраться с опасного участка, а уже потом заняться подсчетом потерь. Беда была в том, что погибли все командовавшие войском делегаты. Тела троих лежали в сторонке. Четвертого пока не нашли, но предполагали, что он похоронен под обвалом.
Однако к радости, а может, и к чьему-то сожалению, четвертый делегат, коим был пан Поросяцкий, обнаружился живым и практически здоровым, если не принимать его психическое состояние. Нашли пана делегата под одной из телег. Он лежал в позе эмбриона, мелко трясся, а от его потемневших от известной жидкой субстанции красных штанов изрядно смердело.
Осиротевшая было личная гвардия, обрадовалась относительно доброму здравию хозяина, отмыла и переодела его в запасные шаровары, и отпоила кислым пивом. А через час делегат Верхней Палаты уже гордо сидел в седле, выслушивая доклады старшин и хорунжих о состоянии войска, о потерях и о готовности двигаться вперед или назад по приказу единственного оставшегося военачальника.
Неожиданно поднявшаяся паника прервала очередной доклад. Не выясняя причины, Пан Поросяцкий шустро слетел с седла, метнулся к ближайшей повозке и залег за колесом. Однако, сообразив, что не знает, откуда грозит опасность, предпочел полностью забраться под телегу, испачкав при этом в карваньем помете новые шаровары.
Причиной паники явились показавшиеся на вершине скалы казимиры из тылового дозора, которые отправились выбить оттуда росов. Про них в суете никто и не вспомнил. Теперь же следившие за скалой лучники, едва заметив наверху движение, не задумываясь начали выпускать стрелу за стрелой. К ним присоединились и прочие казимиры, пылающие злобой к росам за пережитый страх. Естественно отважному десятку пришлось немедленно отпрянуть от края, так и не будучи опознанными своими соотечественниками.
Час понадобился десятку тылового дозора, чтобы обогнуть скалу и наткнуться на следы стоянки росов. Определив по следам, что тех было тоже примерно десяток, казимиры все же не ринулись в погоню. Мало ли, вдруг это была только одна группа. Прежде чем возвращаться назад, решили подняться наверх, дабы убедиться в отсутствие оставшихся в засаде вражеских лучников и заодно предупредить своих, что опасности больше нет. Два пожилых воина остались с карванами, остальные полезли наверх. И вот, не успели поднявшиеся на скалу казимиры подойти к краю, как на них обрушился град стрел. Если во время паники в росов стреляли единицы, то теперь несколько десятков лучников сноровисто опустошали заплечные колчаны. В итоге четверо казимирских воина в благодарность за проявленную инициативу остались лежать на скале, изображая встопорщивших иглы дикобразов. Остальные с разными степенями ранений смогли спуститься вниз, и, проклиная соотечественников, наскоро перевязать раны и отправится в обратный путь.
* * *
Из зарослей за спешно ускакавшим почти ополовиненным отрядом казимиров наблюдали Игнат с Буреломом. Во взгляде обоих читалось удивление.
— Енто что с ними приключилось? Ты не уразумел, о чем они тараторили? — повернулся старшина к здоровяку.
— Надо было приблудного с собой оставить, — пожал плечами тот, имея в виду Войку. — Мыслю, побил их кто-то. Но кто, ума не приложу. Может, зря мы этих не упокоили? Их-то и было каждому по стреле пустить.
— Нешто ты, Бурелом, не усмотрел, лица у наших парней и так будто меловые. Того и гляди, словно девки беременные в обмороки падать начнут. Они ж как осознали, сколько живого люду перебили да переломали аки зверей лютых, так и молчат будто одурманенные. А ежели их заставить вот так вот в упор человека бить, то кто-либо и ума-разума лишиться может.
— Дык мне и самому дурно становится, как подумаю, что мы сотворили, — пробасил Бурелом. — Токма они же к нам с разором идут. Нешто мы можем допустить такое?
— Не можем, — с тяжелым вздохом покрутил головой старшина. — Пойдем, друже, проверим, кто таков побил казимиров.
Внимательно оглядывая окрестности и стараясь двигаться скрытно, росы начали подъем на скалу.
* * *
Когда потрепанные остатки отряда тылового дозора вернулись к войску и увидели стоявших наготове лучников, наблюдающих за скалой, то с негодованием накинулись на них с бранными словами. Однако, разобравшись в чем дело, перед ними не только не повинились, а, наоборот, скрутили и привязали к стволам деревьев так, будто те обнимали любимую панночку. После чего начали нещадно осыпать ударами плеток. То был приказ опозорившегося вторично пана Поросяцкого. В результате жестокой экзекуции потери казимирского войска возросли еще на трех отдавших Создателю душу. Кроме двоих тяжелораненых, под ударами плеток умер и один из старых вояк.
К тому времени хорунжие и десятники навели в войске относительный порядок. Мертвых похоронили. Разбросанное имущество собрали. Оставшийся в живых мастер Якуб Шоцкель выбрал из разбитых обвалом повозок достаточно целых деталей для сборки одного камнемета. Одна же машина была разбита безвозвратно, ибо большинство важных деталей в походных условиях не изготовить. Под тем же обвалом погибли еще два мастера камне метальщика. Четвертого сразила росская стрела.
Всего казимирское войско потеряло пять с половиной десятков человек. Тридцать четыре казимира погибли под обвалом, от стрел или были затоптаны насмерть в панике. Двадцать один человек имели ранения разной степени тяжести, не дававшие возможность продолжать поход. Этих без всякого дополнительного охранения пан делегат отправил в обратный путь. Дав им три повозки, запряженные охромевшими и имевшими другие ранения карванами, Эдмонд Поросяцкий надеялся, что пострадавших по дороге задерут привлеченные запахом крови хищники. Очень уж не хотелось ему, чтобы в королевстве раньше времени узнали о позорном поражении от кучки дикарей. Вот когда он вернется с победой, с несущими новую кровь пленниками и с гружеными золотом повозками, тогда можно будет заткнуть глотку любому, желающему распустить язык. Уж теперь-то, наученный горьким опытом, он не позволит дикарям заманить войско в такую ловушку. А так-то, если подумать, пан Поросяцкий даже может быть благодарен устроившим засаду росам. Вон они три холмика, под которыми покоятся его коллеги делегаты, а по сути конкуренты. Теперь же лишь в его воле определять, сколько добычи представить Сейму, а сколько тайно отправить в собственные владения. А то можно подумать и о единоличном владении Росской равниной. Надо бы верных людишек в войске присмотреть, да среди прочих агитацию провести. А как росы покорятся, так всех несогласных казимиров упокоить. И основать свое личное королевство. И никакого Сейма с нижними и верхними палатами он не допустит. Будет править единолично, как некогда Казимир Всевластный. Вот чем он, пан Поросяцкий не король? Эдмонд Великолепный...
