— А, Гаара-кун! — поднялась ему на встречу Шойчи-сан. Я тоже вскочила, не зная, куда деть руки. — Проходи, выпей с нами чаю! — кивнула на свободное место старушка.

— Я думал, все уже ушли, — чуть склонив голову и глядя на нас исподлобья, сообщил он. — Ваш смех...

Я наконец-то сложила руки в замок и застыла в почтительном поклоне. Сколько времени уже прошло с тех пор, а он все еще не может свободно выражать свои мысли в таком простом повседневном общении. Перед кем же ты раскрываешься, любимый? Кто выслушивает тебя? С кем ты советуешься, если не можешь разрешить какую-то проблему?

— О, я просто рассказывала Рю-чан ту историю с Хвостиком! — объяснила женщина. — Помнишь, когда кошка чернила опрокинула на формуляр Канкуро? О, молодой человек тогда вышел из себя...

Выражение лица Гаары немного изменилось, когда я вновь посмела взглянуть на него. Он прошел в комнату, отодвинул стул и сел к столу.

— Рю, детка, не стой столбом, принеси печенье и вон ту красную чашу. Темари-чан, верно, редко вас балует домашней выпечкой? — улыбнулась она, поправляя воротник его мантии. В это момент я завидовала ее возрасту, ведь ей можно делать все что угодно! Как просто она с ним разговаривает, касается! И ему, кажется, это по душе. Конечно, ведь он с раннего детства был лишен родительской заботы. Впрочем, мне это немного знакомо. Отца вечно не было дома, а мачеха... Но зато благодаря ей я научилась хорошо готовить и содержать дом в порядке.

Руки дрожали. Этого было не скрыть. Сердце колотилось как сумасшедшее, то гналось вперед, пытаясь обогнать время, то пропускало несколько ударов, чтобы застучать с новой силой. Я выложила печенье в тарелку, налила чаю, стараясь не расплескать, и подвинула угощение к нему. Он мельком взглянул на меня и тут же отвел глаза. Мне хотелось зажмуриться и визжать от счастья. Быть рядом с ним. Всего в нескольких десятках сантиметров. Ощущать его запах — белый жар пустыни, раскаленной палящим солнцем. Видеть его глаза. Я готова была петь, видя эти глаза... Будто кто-то плеснул чистой голубой озерной воды и дал ей замерзнуть, порасти прозрачными колкими иглами льда. Но под этим льдом крылось движение живого острого ума и едва сдерживаемых этой хрупкой полупрозрачной коркой бурных эмоций.

Казекаге взял печенье, осторожно надкусил и блаженно вздохнул.

— Вкусно, — тихо сказал он.

— Это старинный рецепт, — довольно заметила Шойчи-сан. — Я нашла его в одной из книг нашей библиотеки... Там столько интересного, особенно в запасниках, которые, кстати, не помешало бы разобрать.

— Завтра разберут, — отозвался Гаара, отпивая чаю. — Мне будет не хватать вас, Козуга-сан, — неожиданно выпалил он. — Научите Фудзивару, чтобы... печенье...

— О, не волнуйся, Гаара-кун. Я еще помозолю глаза здешним бюрократам, — воинственно подняла палец кверху она и тут же смягчилась, — надеюсь, ты понимаешь о ком я, — он кивнул. — Старик Намару совсем распоясался, но он еще поймет, как чинить препоны добрым гражданам, — погрозила она невидимому Намару, опускаясь на свой стул. Я подлила еще чаю и ей, не решаясь ни сесть, ни заговорить. — А Рю-чан я научу. И тому, с глазурью, которое было на прошлой неделе...

— Я постараюсь, чтобы было не хуже, — с трудом перебарывая непослушное горло и деревянный язык, произнесла я. — Обещаю.

И вновь кивок. Все ветры пустыни! Это значит, что он будет приходить сюда иногда по вечерам. И мы будем пить чай вместе... Как он привык. Я не знала, кого из богов благодарить за ту радость, которую мне подарило осознание этого факта.

Когда все было съедено и выпито, а так же рассказано, Шойчи-сан и я стали собираться домой. Гаара-сама вышел.

— Он внизу подождет, нам по пути, — Шойчи-сан все пыталась попасть в неуловимый рукав легкого пальто. — До чего добрый мальчик. Наруто на него хорошо влияет. Ты знаешь, он приезжает иногда... Жаль, что не очень часто... Есть у них там еще один юноша, кажется, Ли-кун, очень похож на моего старшенького, на Сато. Ничего, вы еще познакомитесь. Надеюсь, ты справишься с такой оравой, потому что когда прибывают дети из Конохи, печенье приходится печь до утра, — проворчала по-доброму она.

Надо свыкаться с тем, что мы теперь будем часто видеться. Он любит имбирное печенье... Кто бы мог подумать? Скоро будет Праздник Фонарей, может быть, на него они посетят нас? Радостное предчувствие грядущих перемен в моей скучной, если не считать встреч с Гаарой-сама, жизни заставляло меня улыбаться. Я еще не знала тогда, что это предчувствие принесет с собой. Да если бы и знала, разве отказалась бы?

Следующим утром на работу я летела. Все было в радость — с самыми тяжелыми заданиями я справлялась так, будто провела не один десяток лет на месте Шойчи-сан. Она только качала головой и усмехалась, так, как это умеют делать умудренные жизнью люди, знающие, в чем причина. К тому, кого любила, я наведывалась по десять раз в час...

— Казекаге-сама, это отчеты с нынешней ночи...

— Казекаге-сама, это личные дела на тех пятерых, что вы просили...

— Казекаге-сама, это с неполного заседания, по проблемам ирригации...

— Казекаге-сама...

Часа в три пополудни, когда я вбежала к нему с кипой папок, извлеченных из запасников, в содержании которых Шойчи-сан не была уверена, он устало откинулся в кресле и сложил руки на груди:

— Все.

— Что, простите? — я изумленно воззрилась на него, с размаху опуская пыльные папки на стол. Гаара-сама сморщился, но все же не выдержал и чихнул.

— Не могу.

— Но... Казекаге-сама... — я не была убеждена в том, что поняла его правильно, однако он не дал мне договорить.

— Ты... активная, — тем же странным тоном, что и накануне, заявил он.

— Это разве плохо? — улыбнулась я.

— Хм-м-м... — Гаара-сама свел брови (э-э-э, то есть не брови, конечно, но...) у переносицы и длинно выдохнул.

— Хотя, — я дернула плечом, меня переполняла жажда действия, — мой папа говорил, что от работы кони дохнут, думаю, он был не так уж и далек от истины.

Сдавленный звук со стороны Гаары-сама с большой натяжкой можно было принять за смешок.

— Если вам в тягость сидеть над этими бумажками, то могу помочь с ними разобраться, — совсем осмелев (обнаглев?) объявила я.

Казекаге глянул на меня так, как смотрят на внезапно заговорившее человечьим языком животное. Я мгновенно приутихла, ругая себя. Навоображала себе невесть чего и ждешь, что он за два дня проникнется доверием к тебе? Дура.

Однако Гаара-сама, смерив меня оценивающим взглядом с головы до ног и обратно, небрежно кивнул и двинул принесенное в мою сторону. Решительно, он не перестает меня удивлять. Я переместила кресло для гостей к столу, села и раскрыла верхнюю из шести сероватых от не совсем слетевшей пыли папок.

Бумага внутри была желто-коричневой, чернила вместо черных — бледно-фиолетовые, выцветшие. Часть страниц поедена грызунами, Я вглядывалась в старинные письмена, силясь отыскать хоть крупицу смысла в этих завитушках и закорючках... О, как я проклинала себя за дурацкую самонадеянность! Оплошать дважды у него на глазах — это уж слишком! Казекаге буквально сверлил меня взглядом, право, так изучают букашку, вползшую под микроскоп к лаборанту. Это выводило из равновесия и мешало сосредоточиться. Спустя еще несколько минут я готова была уже зарыдать от бессилия, как внезапно меня осенило:

— Казекаге-сама, у вас есть зеркало?

— А? — мой вопрос вывел его из задумчивости, в которую он погрузился, созерцая мои тщетные усилия.

— Мне нужно зеркало, кажется, я поняла, в чем тут секрет, — победно улыбнулась я. Зеркала не оказалось, и мне пришлось сбегать в наш кабинет, взять маленькое. Через несколько мгновений я уже переносила древние тексты в новую книгу для записей. Работа оказалась трудоемкой, потому что на ходу приходилось переводить с одного неудобоваримого кода в другой. По мере того, как я прочитывала извлеченные архивные записи, мне становилось все легче и легче, это было похоже на возвращение чужих воспоминаний, ты начинаешь видеть скрытое за словами, но будто глазами другого человека...

Это трудно объяснить, но у меня такое с детства. Я — книжный червь, правда. Книги были моими спутниками всю жизнь и каждый раз, как я погружалась в очередное произведение, то словно проживала чужую жизнь, приобретая бесценный опыт. Может быть, поэтому я сторонилась своих сверстников и до сих пор не нажила ни врагов ни друзей? Единственный реальный человек, интерес к которому неослабевал, потому что никогда так и не был удовлетворен — это Пустынный Гаара.

Вот и сейчас я начинала слышать звуки из прошлого, смех, шепот, видеть свет солнца и тени, наполняющие комнату писца, чувствовать бумагу под его пальцами. Прошлое вливалось в меня медленным потоком, растворяясь во мне, становясь... мной...

— В год Великого Змея, когда луны остановят свой бег, а лик Солнца отемнеет от горя, далеко отсюда, в чужой и неведомой стране родится ребенок, который сможет противостоять песчаному Злу, восставшему на свой народ. Ребенок, несущий на себе Знак, — высокий мужчина в белой мантии Каге подходит к окну. Яркий свет заливает его фигуру, но лицо все еще в тени. — Так говорят Звезды и черные скорпионы, свернувшиеся в своих норах, — он оборачивается к писцу. — Ты записываешь, Козуга?

— Да, папа.

— Дитя со Знаком должно быть в Суне до того, как минут шесть Сезонов бурь, иначе наша страна станет величайшим тираном и будет изничтожена на вершине своего царствования. Ты записываешь, Козуга?

— Да, папа...

Чужие, далекие голоса врываются бурно лопочущим ручьем в реку моего сознания:

— Фудзивара! Фудзивара!

— Рю-чан, Рю-чан!

Меня трясут за плечо. Я открываю, оказывается, закрытые глаза и первое, что вижу, это лица Гаары-сама и Шойчи-сан, склоненные надо мной.

— Что случилось, деточка? Ты перепугала нашего смелого Казекаге, когда потеряла сознание, — старушка внимательно вглядывается в мое лицо, щупает пульс.

— Я не... Хм...— это Гаара-сама, по его лицу пробегает солнечный зайчик облегчения, тут же скрываясь в обычной мрачности. Значит, он волновался... Конечно, он же Каге. Каге всегда волнуются за свой ... народ.

— Нельзя так перенапрягаться, работа не скорпион, в норку не зароется, — наставляла меня архиватор.

— Так говорят Звезды и черные скорпионы, свернувшиеся в своих норах, — бесцветным, чужим голосом ответила я. Пожилая женщина отпрянула от меня, словно я ее укусила, но потом вдруг приблизила свой рот к моему уху:

— Где ты это слышала, кто тебе сказал? — горячечным шепотом выпытывала у меня она.

— В год Великого Змея, когда луны остановят свой бег... — я ощутила, что стою на острие клинка судеб. Кругом лишь тьма и неясные тени чужой прожитой жизни. Нужно сойти с него в ту или иную сторону. Нельзя... вот так, иначе он рассечет тебя пополам. Я рывком прихожу в себя, будто выныриваю из заросшего тиной болота. Я не знаю, какую сторону выбрала...

— Что происходит? — голос Казекаге напряжен, пауза между словами длинная. Он злится. Мне стыдно, что я вызвала всю эту суматоху.

— О, она просто перенервничала. Скоро все пройдет, — Шойчи-сан поднимает меня с кресла с удивительной для ее возраста силой. — С вашего разрешения, — бормочет она, уводя меня из тихого кабинета главы селения.

— Простите, — невнятно лепечу я, упираясь взглядом в обувь Казекаге. — Документы! — я тянусь к разложенным по столу бумагам. — Важное!

— Потом, потом, когда тебе станет лучше, — Шойчи-сан выводит меня в коридор, дверь захлопывается, отрезая прошлое от настоящего.

— И часто такое с тобой происходит? — Шойчи-сан заботливо глядела на меня. Кружка с чаем грела пальцы. Все казалось далеким и неясным, будто было во сне вечность назад.

— Почти всегда, когда я читаю что-нибудь очень интересное. Иногда так происходит и с людьми. Я могу, ну... иногда... становиться... ими, — смущенно ответила я.

— Даже так, — Козуга-сан покачала головой, потрепала меня по руке. — Я думаю, неспроста Совет выбрал именно тебя архиватором. Однако с такими способностями ты была бы просто великолепной АНБУ. Какие сложные и запутанные дела могли бы открываться перед тобой...

— О чем вы говорите, Шойчи-сан! — отмахнулась я. — Да я бы переломала все пальцы, чтобы выучить хоть одну из печатей, или умерла на беговой дорожке, пытаясь осилить этот их специальный способ передвижения. Нет-нет! Мой путь лежит вдалеке от дорог куноичи.

— Хм-м-м... Очень интересно. Детей с такими способностями, как у тебя обычно берут на обучение, но как вышло так, что ты выросла 'дикарем'? — задумчиво посмотрела в кружку, будто могла найти там ответ, Козуга-сан.

— Наверное, это мои родители... То есть, я хотела сказать приемные родители. Они всегда меня... ох, как бы сказать, ограничивали в общении с окружающим миром.

— Если тебе интересно, то я могу помочь разобраться во всем этом, — таинственно блеснула глазами старший архиватор.

— О, да! Конечно, это было бы замечательно! — я оживилась. — Только не говорите никому, ладно, а то, боюсь, как бы мне не пришлось распрощаться с только что приобретенной должностью, — тихо и неуверенно попросила я.

— Милая моя, это все пустяки, — похлопала меня по руке Козуга-сан, — со временем, я уверена, ты научишься контролировать свое состояние. Главное, чтобы такого не случалось на важных заседаниях. А теперь давай, принимайся за работу. Для начала надо обработать корреспонденцию...

Я облегченно кивнула и вышла. Постояв немного за дверью, я пошла по направлению к Отделу письменной корреспонденции, но меня что-то потянуло назад с такой неодолимой мощью, что я вернулась. И, стоя за дверью, услышала, что Шойчи-сан заговорила. Но с кем можно было беседовать в пустой комнате? Не с самой же собой? Невольно я прислушалась.

— Намару уже знает о ней, — недолгое молчание, потом возмущенно, — она не умеет ставить блоки! — вновь пауза — Ребенок слишком чистый для них, они не могут понять ее... — тишина. — Нет, никуда спрятать ее не получится, ты же знаешь, ей давно интересуется Он. Да, она растет. Я бы сказала, скачкообразно... Прекрасно справляется с работой.

Сердце захолонуло. Она говорит обо мне? Но... с кем? Почему? Что же такое происходит? Уши заложило, я перестала ощущать себя, голова кружилась. Не желая больше ничего знать, я стремительно двинулась по коридору в сторону комнаты для дам. Кожа там, где было родимое пятно, горела. Я развязала пояс блузки и взглянула на живот, но ничего не заметила. Все было как всегда, если не считать этого странного жгущего чувства. Шойчи-сан знает намного больше, чем говорит мне. И кто этот таинственный 'Он', который интересуется мной? Все ветры пустыни! Второй день на работе, а уже столько на голову свалилось... Как трудиться в таких условиях?

Умывшись, я постаралась успокоиться и выкинуть все из головы. К архиватору это не имеет никакого отношения. Надо будет поразмыслить вечером. Или утром... Но только не сейчас.

Конец рабочего дня был близок, когда я, взвинченная, непривыкшая к обстановке тщательно соблюдаемой тайны, часть которой теперь составляла я сама, буквально ворвалась в кабинетик, где Шойчи-сан уже заваривала чай.