— Я так не могу, — с ходу, не дав опомниться ни себе, ни Козуге-сан, начала я. — Что вы знаете обо мне? Кто я такая? Откуда родом? Почему вас так взволновали мои слова там, у Казекаге-сама?

Козуга-сан села на краешек своего любимого стула, подперла подбородок рукой и долго молча смотрела на меня. Потом все же сказала:

— Значит, ты слышала... Я не знаю и половины ответов на твои вопросы, Рю-чан. Но, думаю, ты имеешь право... быть осведомленной кое о чем. Те слова, что ты произнесла — часть очень давнего пророчества, которое считается утраченным. Сохранились только обрывки, неясные, не дающие полной картины. Эти записи, что мы вытащили, никто не мог разобрать уже много десятков лет, это просто чудо, что тебе удалось. Я думаю, причина в том, что ты обладаешь даром понимать сущность вещей. Ты ведь читаешь не знаки, ты вникаешь в смысл... Может быть, я непонятно выражаюсь, но это единственные слова, которые могут хоть как-то прояснить то, что с тобой происходит. Но я боюсь, что твоим даром могут воспользоваться люди с... не слишком чистыми устремлениями. Мы старались защитить тебя, но ты уже не ребенок, чтобы оберегать тебя. Завтра ты встретишься с теми, кто входит в одну... организацию, они знают больше моего.

— Почему не сегодня? — требовательно воскликнула я.

— Потому что они еще не знают о том, что ты уже кое-что знаешь, — с хитринкой в голубых глазах ответила Шойчи-сан.

— А... Казекаге-сама... он...

Шойчи-сан покачала головой, значит, Гаара-сама не замешан в это темное дело.

В этот вечер Казекаге нас не навестил. Папки из его кабинета я забрала, чтобы поработать над ними в спокойной домашней обстановке.

Дома было непривычно темно, мои студенты куда-то подевались, может быть, ушли на какую-нибудь встречу? Пожав плечами, я стала делать ужин на одну персону. Обычно я готовлю на всех, если Джемма-чан, Рин-кун и Тиа-чан дома. А когда они уходят, то оставляют записки... Сегодня все шло наперекосяк. И записок не было.

Поев в гордом одиночестве, я принялась за древние свитки. Погружений удалось счастливо избежать, но записи вызвали только еще больший вал вопросов, чем дали ответов. Там упоминались названия и реалии, мне совершенно не знакомые и перевод получился корявый, а в некоторых местах вообще примерный. Речь шла о событиях за много-много лет до моего рождения, но велась она так, будто это уже случилось. И это несоответствие жутко меня раздражало. Я никак не могла соотнести данные с окружающей действительностью, от этого быстро разболелась голова. О пророчестве узнать ничего больше не удалось. Архив гласил, что создается некое братство под названием 'Астро', которое призвано воплотить в жизнь то, о чем говорили Звезды. Но когда, где это происходило, точную дату, от которой можно было бы отсчитать время, я не могла найти.

Было где-то около полуночи, когда я услышала стук входной двери — вернулись мои гулены. Троица неразлучных ребят ввалилась в гостиную. Галдя и перебивая друг друга, они начали рассказывать о том, что у них сегодня было и почему они так задержались. Я слушала в полуха, но не могла не смеяться в ответ на их задорный хохот. Пришлось напомнить им о времени, веселье тут же пригасло.

Если подумать, то я не так уж и намного старше их. Осенью мне исполнится девятнадцать, а им — по пятнадцать. Иногда мне кажется, что они даже взрослее, чем я, но только не тогда, когда они затевают игрища ниндзя по всему дому, а потом мы все вместе наводим порядок. Скоро они разбредутся, усталые и довольные, по своим комнатам, потом по очереди примут ванну и наконец-то угомонятся, дабы поднять меня в шесть утра, чтобы в половине седьмого я снова стояла на веранде, провожая взглядом моего любимого Казекаге.

Ночь я спала плохо. Слушала гулкое биение сердца, когда думала о любимом человеке, мечтала о том, как приглашу его на Праздник Фонарей. Размышляла над прожитым и услышанным, осознавая, что я сама знаю о себе гораздо меньше, чем те люди, о существовании которых я до сегодняшнего, уже вчерашнего, дня и не догадывалась. Выходило, что я очень слабо представляю себе свои способности и возможности. От чего меня необходимо было оберегать? От Гаары-сама? И что это за зло песка, которое восстанет на свой народ? Вот уж прав был отец, когда говорил: 'Меньше знаешь — крепче спишь'. Мой сон был младенчески глубок и наполнен радостными сновидениями вплоть до вчерашнего дня.

Утро застало меня за рабочим столом. Ребята не торопились меня будить звонкими голосами и возней на втором этаже, еще одна странность ко всему остальному. Я вышла на веранду, вдохнуть чистого, еще не исполненного жаром воздуха. Как раз вовремя. Гаара-сама уже показался из-за поворота. Когда он поравнялся с площадкой, на которой я стояла, я весело окликнула его:

— Доброе утро, Казекаге-сама! Взгляните, какое чистое небо, день обещает быть прекрасным! — в моих мечтах он бы ответил что-то вроде: 'Таким же прекрасным как ты, Рю-чан!', — и это было бы первым шагом на пути к сближению. В жестокой реальности Гаара-сама остановился, одарил меня одним из своих не-понятно-как-истолковать взглядов и то ли спросил, то ли, наоборот, утвердительно ответил:

— Больше не прячешься...

Мои щеки обдало огнем, даю руку на отсечение, что в этот момент мое лицо было похоже на помидор, но он не уходил, наверное, ждал, что я ему скажу в ответ. Я собралась с духом:

— А зачем прятаться? Я ведь теперь ваша официальная подчиненная.

— Зачем... раньше? — спросил Гаара-сама так, словно был не уверен, нужно ли задавать этот вопрос. Я смешалась, но отступать было некуда. Позорное бегство в комнаты лишь усугубило бы ситуацию. Тем более что через час с небольшим мне уже надо быть на рабочем месте и вот там-то мне не отвертеться, если он захочет узнать ...

— Э-э-э... Просто раньше я не была уверена в том, что вы ответите на мое приветствие. И что вообще заметите меня, — откровенно призналась я, и сама испугалась. Высказанная вслух правда звучала нелепо.

Он не сказал больше ничего, просто пошел вперед, но перед тем, как исчезнуть из поля моего зрения, бросил короткое: 'Зря'. И это слово подняло меня до самых небес. 'Зря!'. Надо было поздороваться с ним впервые еще полгода назад, когда я заметила, что он ходит в Совет этой дорогой. И он знал, что я прячусь от него, что наблюдаю за ним, вот почему он сказал тогда: 'А-а-а... это ты'! Как же теперь в глаза ему смотреть? Все ветры пустыни, до чего стыдно! Я закрыла ладонями лицо и глупо захихикала.

— Фудзивара-но Рю-сан? — вежливо позвал незнакомый мужской голос с улицы. Вот черт! Я не представляла себе, что в столь ранний час снаружи уже полно народу! Пришлось отнимать руки от лица и смотреть на посетителя. Мужчина носил жилет АНБУ, маска была прикреплена к поясу. Что меня поразило в нем — так это круглые черные глаза и густые брови. Волосы были подстрижены ровно и подчеркивали твердый подбородок. Его можно было назвать симпатичным...

— Да, это я.

— Доброе утро, вы позволите войти?

— Утро... Сначала мне нужно узнать с кем я имею дело, — осторожно кивнула я.

— Кхм... Вчера вы говорили с Шойчи-сан... — намекнул незнакомец.

— Я думала, вас будет больше, — он не мог не заметить изумления в моем голосе. — Шойчи-сан сказала, что это не один человек... — подозрительно оглядела его сухощавую фигуру я.

— Так и есть. Просто остальные уже внутри, — мягко улыбнулся мужчина.

— Но... Как... Там ведь только те трое, если еще не ушли на занятия... — пробормотала я. — Неужели они и есть — остальные?

В замешательстве я спустилась с веранды и открыла сотруднику АНБУ дверь. В гостиной чинно восседали за столом мои ребятишки. Серьезные до неузнаваемости. Я опустилась на колени рядом с ними. Никто не произнес ни звука.

— Вы хотите сказать мне, что я круглые сутки находилась под опекой и даже не замечала этого? — вместо всякой ерунды типа природы и погоды начала разговор я, пристально всматриваясь в ставшие вдруг незнакомыми лица.

— Позвольте представиться, — обратил на себя мое внимание черноглазый, — Мацуда Сато-дес, я...

— Внук Шойчи Козуги-сан, — закончила я за него.

— Откуда вы?...

— Просто она упоминала, что у нее есть внук по имени Сато. Вот я и предположила, что это вы. Могла и ошибиться, — вздохнула я.

— Нет, вы не ошиблись, Фудзивара-сан, — Мацуда-сан сделал небольшую паузу, чтобы достать из-под толстого жилета плоский широкий конверт. — Вот тут кое-что... это может помочь вам в понимании ситуации.

Я приняла пакет из его рук, долго рассматривала его, пытаясь отгадать, что внутри. Распечатала. На стол выпали несколько бланков, заполненных аккуратным остроугольным почерком моей... мачехи.

— Тиё-сан всегда сама заполняла их, — с грустью тихо произнес Мацуда-сан.

Я схватила ближайший ко мне отчет (а это были именно отчеты) и жадно вгляделась в буквы... Изнутри поднялась холодная приливная волна, смывая мое сознание и унося его в воды ее прошлого.

Тиё стоит у зеркала, расчесывая длинные рыжие волосы. Искристые серые глаза с любовью находят в зеркале отражение сидящего позади нее мужа. На руках он держит их будущее. Девочка завернута в розовое одеяльце, она мирно спит.

— Сай... Мы сможем воспитать из нее достойного человека? — чуть хмуря красиво изломанные брови, спрашивает она.

— Она будет...достойной нашей фамилии, — уверенно отвечает супруг. Он опускает голову. Глаза скрываются за длинной растрепанной челкой.

Тьма.

— Ты злая! Злая! Противная! Я... — маленькая девочка в запачканном платьице срывается в плач. У девочки такие же серые глаза, как и у нее. И такие же медные волосы, как у Сая. Никто не узнает, что это не их родной ребенок. — Почему ты не пускаешь меня к нему? Он хороший, Тиё! — выкрикивает сквозь слезы дитя.

А она не знает, что сказать. Ведь может случиться так, что это чудовищное порождение Пустыни будет врагом ее любимой дочери. Вчера Вера жаловалась, что он сломал руку ее сыну. Нет уж, надо держать их подальше друг от друга... Я люблю тебя, детка, считай меня дурной мачехой, но я ни за что не позволю кому бы то ни было причинить тебе вред... Она втаскивает упирающуюся дочь в дом и захлопывает за собой дверь. Внутри Тиё отпускает детскую руку и бежит в спальню. Хрупкие женские плечи сотрясаются от рыданий. Она даже не может сказать своему ребенку, что только она, Рю, составляет смысл ее жизни. В ней — их надежда на будущее. И хоть пророчество еще не до конца разгадано, и она, и Сай твердо уверены, что дитя со Знаком — это она. Но какую роль ей уготовила судьба? Сможет ли она, справится ли со своим предназначением, смысла которого еще никто не ведает?

Тьма.

Медленно оплывает свеча. Желтое пламя отбрасывает тени на стены. Тиё лежит в постели. Рядом — бумаги и карандаш. Она уже знает, что не доживет до рассвета. Сато так и не выяснил, кто, когда и чем отравил ее. Конечно, ему удалось приостановить действие яда, но не обезвредить его. Эти... люди даже не представляют, что творят. Их разум затмили жадность и властолюбие. Ее дочь еще очень неопытна, и... чиста. Почему же именно так все должно закончиться? Сая устранили пять лет назад. И никто не докопался до истины. Как же долго он ждал ее там, в вечном оазисе жизни... Где нет места боли, горю, страданиям, одиночеству. Слабеющей рукой она подтягивает к себе письменные принадлежности, на листе с последним отчетом криво выводит: 'Я люблю тебя, Рю'. Улыбается. Бесшумно растворяется окно. В полутемную душную комнату проникает прохлада, вместе с прохладой приходит Сато. Долго безмолвно сидит у ее постели. Она протягивает ему бумаги:

— Отдашь ей, когда придет время...

— Тиё, я... — мужчина с силой трет лицо, сдерживая наворачивающиеся слезы.

— Я знаю, Сато, — ласково улыбается она. — Если бы я не встретила Сая... Ты был бы прекрасным... супругом... Не оставляй... Рю...

Колеблется пламя свечи. Это приходит утренний ветер пустыни... Пламя гаснет.

Тьма.

Когда я пришла в себя, то первым, что почувствовала, были обжигающие слезы. Она все это время... Она всегда так любила меня... Какая же я отвратительная дочь! Я... никогда не стремилась понять ее, хоть с моими способностями это было бы легко. Со стыдом и ужасом в сердце я раскаивалась глубоко и искренне в том, что желала, чтобы она исчезла из моей жизни навсегда... Как же я могла так относиться к человеку, который настолько искренне верил в меня, оберегал меня всю мою жизнь? Никого и ничего не стесняясь, я разрыдалась в голос. Кто-то из моих ребят обнял меня, я уперлась лбом в крепкое жесткое плечо, значит, это Рин-кун, и заревела еще сильнее — оттого, что они все теперь жалели меня, достойную только презрения, но никак не жалости.

— Простите меня, пожалуйста! Вы меня когда-нибудь простите? — я захлебывалась собственными слезами, не в силах остановить эту дикую боль в сердце, разорвавшую мою жизнь на двое. На 'до' и 'после'.

— Фудзивара-сан, не плачьте, — спокойный голос Сато-сана долетает до меня сквозь заглушающую все пелену горя. — Вашим родителям это бы не понравилось. Ведь... Тиё просила меня приглядеть за вами, боюсь, она рассердится на меня, когда увидит, что вы так плачете.

Я судорожно втянула воздух, зашмыгала носом, стараясь остановить слезы. Он прав. Я ведь Фудзивара-но Рю. Мое имя означает 'Дракон'. Я должна быть сильной. Истериками ничего не вернешь назад.

— Она... хотела... чтобы я... была... хорошим... человеком, — прерывисто вздыхая, но уже успокаиваясь, пробормотала я. Рин отстранился, видя, что почти все уже в порядке. — Я... ни о чем не могу думать сейчас, Мацуда-сан. Извините... Можно нам встретиться еще как-нибудь в другой раз... Мне скоро на работу... надо привести себя в порядок, иначе Казекаге будет смеяться над моим распухшим лицом и красным носом... Еще подумает, что я пью саке в такую рань.

— Наш Казекаге смеется? — с недоверием вопросил Рин-кун.

— Фигурально выражаясь, — утерев лицо протянутым Джеммой платком, объяснила я.

— Я помогу донести ваши книги, — встал из-за стола Мацуда-сан.

— О... спасибо большое, — я тоже поднялась. — Мне надо привести себя в порядок. С вашего разрешения.

Холодная вода и горячий чай сделали свое дело. Мне полегчало. Вот только глаза выдавали. Ничего, Гаара-сама, наверное, не обратит внимания на это. Достаточно того, что он признает мое существование. Бедная моя мама, она так не хотела, чтобы я с ним виделась... Он теперь совсем другой. Он защищает нас, мама. И никто больше не жалуется на сломанные руки...

Когда мы с Мацудой-саном подходили к зданию Совета, на балконе, дверь с которого вела в кабинет Каге, я заметила одинокую фигуру в бело-голубом. Гаара-сама наблюдал за тем, как мы прощались, как Сато-сан передавал мне папки, улыбался, скромно и вежливо кланялся, уходил. Я вошла в здание, а он, наверное, еще стоял там, провожая взглядом моего нового знакомого.

В нашем с Козугой-сан помещении пахло свежим печеньем и молочным чаем. Сама Шойчи-сан, наверное, уже в архивных запасниках. Перво-наперво надо отчитаться перед Гаарой-сама о проделанной работе...