— М-м-м... Сейчас будет, — в точности скопировав его интонацию, подмигнула мне Козуга-сан. Я с укором посмотрела на старушку, вот ведь хитрая бестия! Она, оказывается, все и так слышит! Но как притворяется!

С удовлетворенным видом моя начальница отстранилась от микрофона:

— Рю-чан, накрывай на стол... И не забудь достать мое печенье, только осторожнее с ним, оно хрупкое...

— Да, да, сейчас сделаю, — с улыбкой ответила я, ныряя в шкафчик за тарелками и кружками.

И тут на меня накатило... Полагаю, это было самопроизвольное проникновение в предмет, а еще точнее — в рацию, что дал мне Гаара-сама. Оказалось, что он довольно долго носил ее при себе, все время забывая мне отдать...

Они сидят за маленьким столиком в его комнате вдвоем с братом. Поздний ужин, приготовленный кухаркой, конечно, вкуснее того, чем их потчует старшая сестра, но все же... Темари, Темари... Зачем же он так с ней поссорился? Надо было уступить, в конце-концов... Но он не мог иначе, ведь она стала оскорблять Рю, а Рю — это... Это Рю.

Громко хлопнув дверью со словами: 'Ухожу подальше от тебя и от твоих проблем!', — Тем удалилась. Теперь сестричка уже вторую неделю торчит в Конохе у 'своего гения'. Бедный Нара... он прячет усмешку за широкой салфеткой, делая вид, что стирает с губ соус. Вчера пришло письмо от Шики с одними восклицательными знаками... Конечно, Тем-чан это хорошо, только недолго... И она теперь не знает, как вернуться, не потеряв лица, так сказать... Что ж, пусть помучается, может быть, тогда поймет, что значит для него 'эта бледная рыжая мартышка'...

Канкуро смотрит на него со странным выражением...В карих глазах брата тонкой дымной лентой опять извивается это. То, чему он так и не подобрал названия. После того как они с сестрой замечали такое, у Канкуро появлялась очередная пассия. Свое родство с Каге старший успешно использовал в качестве золотого крючка, на который иной раз ловилась весьма симпатичная рыбка. У него закрадывается в душу очень нехорошее предчувствие...

— Нам надо поговорить, Гаара, — темноволосый аккуратно складывает салфетку вчетверо и кладет ее на край стола. Он всегда так делает, когда разговор предстоит серьезный. В груди холодеет.

— Да... — отзывается он.

— Как ты относишься к... Фудзиваре-но Рю? — голос брата звучит настораживающе мягко.

— Непосредственно, — несколько грубовато отвечает он, понимая, куда клонит кукольник.

— Точнее... — просит брат.

— Я очень уважаю младшего архиватора и моего стенографиста Фудзивару-но Рю, — сдержанно уточняет он и чувствует, как переворачивается все внутри от одного звука ее имени. — Она великолепно справляется со своими обязанностями, а теперь еще и взяла на себя часть моих. Рю — прекрасный человек...

— И только? — недоверчиво склоняет голову Канкуро.

— Ты прекрасно знаешь сам, — начинает он... — И вообще, что ты хочешь сказать этим 'и только'? — взрывается, вскакивает с места и нависает над братом.

— Она меня... заинтересовала, — откликается кареглазый, в упор глядя на него.

— Ты не посмеешь, — в миг онемевшими губами едва выговаривает он. Жадный зверь ревности терзает сердце окровавленными когтистыми лапами. Он чувствует, как по телу разливается гибельный холод... — Ты не посмеешь, — гораздо менее ультимативно повторяет он, понимая, что если Канкуро попробует...

— Тогда действуй решительнее, братец — бросает старший. Потом встает, легонько кланяется и, насвистывая какой-то несложный мотивчик, исчезает за дверью.

— Гр-р-а-а-ах! — хрупкий столик ломается под ударом тяжелого костистого кулака. Еда вперемешку с осколками посуды и обломками дорогого дерева летит на пол... От рыка дрожат недавно вставленные стекла. С ребра ладони с тихим шорохом осыпается песок. Броня опять треснула. — Убью, — шепчет он, едва сдерживая заливающую сознание багряным потоком ярость. В эту секунду он готов снова перестать считать Канкуро родственником... в эту секунду он с болью признает, что брат прав...

Все это всплыло у меня в сознании и тут же погасло, будто свечка под порывом ветра, оставив только нечеткий отпечаток на сетчатке. Но если закрыть глаза, ты увидишь, как под веками распускается ее трепещущий огонек.

Я села на свой табурет и задумчиво посмотрела на проделанную мной работу... Все было аккуратно расставлено и разложено... Хорошо, что рисовые шарики еще не остыли... Значит, Темари в Конохе... Вот уж никогда не желала, чтобы из-за меня ссорились родные люди, хотя, чего греха таить приятно было узнать, что он вступился за меня. А Канкуро... ну, пошутил, наверное... Хотя какие могут быть шутки с Казекаге... С очень неуравновешенным Казекаге в прошлом, который на все отвечал одним способом: 'Сабак Кью!'.

Все ветры пустыни! Надо что-то с этим делать... Матсури, может быть, и первая, кто пригласил его на Праздник Фонарей, но, скорее всего, не последняя... А если ему понравится какая-нибудь... э-э-э... пригласительница? Я же помру на месте...

— Казекаге-сама, вы скоро? — спрашиваю я у рации.

— Уже иду, — отвечает она мне голосом любимого.

'Казекаге-сама, я люблю вас', — я впервые думаю так осмысленно, так четко, так кристально ясно. Простая фраза, но отчего ее так трудно произнести?

Обед прошел в несколько нервозной обстановке. Желания как-то разрядить атмосферу парой игривых замечаний не возникло даже у Шойчи-сан. Я обдумывала предстоящие погружения и порядком волновалась. Гаара-сама ел, не глядя на то, что перед ним. Одно было хорошо — мне удалось впихнуть в него две с половиной обычных порции... Когда я в очередной раз положила ему добавки, он наконец-то поднял глаза и тихо сказал:

— Спасибо, Рю. Мне уже достаточно...

Вот и все.

К залу заседаний мы пришли вместе. Казекаге-сама пропустил нас вперед, немного задержавшись... Когда я уже сидела в своей нише, в ухо проник его свистящий шепот:

— Фудзивара... ты только не перестарайся, ладно? — с порадовавшей меня теплотой посоветовал Казекаге-сама. — Я... считай это приказом, — жестче добавил он.

— Понятно, Казекаге-сама. Все сделаю в лучшем виде... Но... вы же понимаете, что это не сможет послужить доказательством их вины... — прошептала я в ответ.

— Мне не это нужно, — неживой тон его подсказал мне, что Сабаку-сама настроился на совещание. — Мне нужен путь туда, откуда приходили эти твари. Если я не могу дотянуться до кукловода, то хотя бы поломаю весь его мерзкий театр, — с завидной твердостью произнес он.

— Хорошо. Я поищу... — с готовностью отозвалась я, закрывая глаза, чтобы острее чувствовать...

Они входили по одному и группами по двое-трое... Все разные и все одинаковые в своем стремлении к безграничной власти. Им мешает всего лишь один молоденький мальчишка, который некоторым в правнуки годится... Один мальчишка — сын четвертого Каге, который временами упорствовал в своих заблуждениях. Сын четвертого Каге, который безропотно плясал под их дудку перед собственным жалким концом. Пятого не удалось ни запугать, ни отстранить... Рыжий дьяволенок все активнее вмешивается в их политику, перекраивая их планы... Ну да ничего, недолго ему осталось...

Мое сознание разделилось на два потока... Один жадным щупом проникал в людей, второй руководил телом, заставляя записывать то, что слышали уши... Их всего двенадцать... Двенадцать черных душ... Замутненных сознаний... Неуклюжих мастеров интриги... И кто-то из них знает обо мне что-то, чего ему знать не следует... Первый — пусто... Второй — никакого результата... После четвертого я слишком поспешно переключаюсь на пятого и от реки моего рассудка отделяется третий ручеек... Потом четвертый... пятый... Это жутко, когда ты одновременно ты и еще кто-то. Жадно впитываюсь, перебираю, ищу... Нахожу, читаю, отбрасываю... Сливаю в себя чужие мысли, чувства, желания.

Смотрю на них снаружи и чувствую себя ими изнутри. Намару и Райса. Молодой Сатидовари. Эта троица всем заправляет. Регулярная тайная переписка... список шиноби, завязших в этом деле...

Ах, вот как... Они вышли на людей Пустоты! На тех, кто сотворил Холодильник... И... Все ветры пустыни! На тех, кто знает обо мне то, чего не знаю даже я! Чрезвычайно опасна... Это я-то?

Что за призрачный метемпсихоз? Ах, так называется то, что я сейчас делаю. Как я и думала, от этого нет защиты и его далеко не все чувствуют... А вот еще функциональный метемпсихоз — перемещение души в иное тело.

Фактический эффект бессмертия при наличии любой физической оболочки в пределах действия. Пределы действия — до двухсот метров.

Потенциально может существовать в чужом теле. Имеется вероятность копирования матрицы сознания.

От массы сведений у меня начинает кружиться голова.

Абсолютная запечатанная память. Родимое пятно — это... Невозможно!

Что-то мне нехорошо... С трудом оторвавшись от информации о самой себе я переключаюсь на то, чего хочет Казекаге-сама.

Мои старания увенчались успехом. Две недели пути до... А не там ли было землетрясение, когда отец меня нашел? Не точно, но близко... Я переношу в себя все, что связано с этой местностью. Как попасть, коды доступа к мощным защитным станциям, пароли, схемы распределения охраны... Последнее ухваченное заставляет вздрогнуть ... глубоко под землей, там, куда веками не проникало солнце... Обширные каверны, заполненные питательной жижей...

Я ощущаю себя громадным всемогущим фиолетовым спрутом, зависшим в безжизненной черноте космоса... Щупальца сотнями присосок оплетают чужие мыслесферы и тянут...тянут из них все, что могут. С жадным чавкающим звуком отсоединяются, стоит мне лишь подумать о том, что пора прекратить...

Напев. Знакомый, даже родной и одновременно с тем омерзительно чуждый, нечеловеческий, я перевожу метаречь и облекаю ее в слова:

Я — желто-зеленое чудище

С янтарными щелями глаз.

Я — мудрое в кованом рубище,

Спасавшем меня не раз...

Смиритесь, двуногие глупые,

Нелепые игры смешны...

Я — верное. Дикое. Вечное.

А вам не дожить до весны...

Стило ставит жирную точку в конце последней фразы советника... Переливание из пустого в порожнее, ой, простите, заседание Совета, окончено. Гаара-сама смотрит на меня:

— Все в порядке, — на грани слышимости произношу я, — у меня есть то, о чем вы просили.

— Наконец-то... — напряжение отпускает его, и он растекается по креслу. Последним выходит Намару-сан, беспокойно оглядывается на внезапно расслабившегося Казекаге, меняется в лице. Да, в проницательности ему не откажешь. А Сабаку-сама смотрит советнику прямо в глаза, и левый угол его тонких губ неудержимо ползет вверх, превращая лицо в устрашающую гримасу... И этот внутренний самовлюбленный демон, проступающий сквозь его бледную кожу, насмешливо говорит: 'Я все знаю... все... все... все...'.

— Мы выходим завтра же... — краешком рта информирует меня Гаара-сама.

Через несколько минут Гаара-сама, Шойчи-сан и я тоже покинули зал заседаний. Шойчи-сан решила отнести наши записи вы архив и заодно 'обстряпать кое-какое важное дельце'. Сабаку-сама пригласил меня в свой кабинет, чтобы обсудить заседание...

Как только дверь его кабинета закрылась за нами, он, едва сдерживая жажду немедленных действий, обратился ко мне:

— Ну?

— Меня кое-что насторожило, Казекаге-сама... — мне пришлось охладить его пыл. — Почему они до сих пор не предприняли никаких радикальных мер на мой счет? Если честно, я ожидала покушений одного за другим, но вот уже минул месяц — и ничего. Судя по их информации, я чрезвычайно опасна... — хмуро поделилась я.

— Может быть, их сдерживает мое присутствие? — чуть насмешливо произнес он, скрещивая на груди руки. Это прозвучало как: 'А не забыла ли ты, кто здесь Казекаге?'.

— В парке ваше присутствие их не сдерживало... — ляпнула я вслух. Казекаге-сама помрачнел. А я пожалела, что напомнила ему об этом, да еще в такой невежливой форме, вот уж в точку — язык мой враг мой.

— Я сомневаюсь, что они знали о... Я не часто бываю на... таких мероприятиях... — выдвинул предположение он.

— Здесь что-то не так... Мы о чем-то не знаем... — я отчаянно пыталась получше сформулировать ускользающую от меня мысль, но ничего в голову не приходило.

— В любом случае, ждать мы не можем, — отрезал Казекаге-сама. — Сейчас ты сядешь вот сюда, — он отошел к столу и решительным жестом сбросил бумаги и папки на пол, очистив место, — и нарисуешь подробный план... Всю информацию запишешь вот здесь, — он положил на стол пустой свиток. — Я пока сообщу Канкуро, чтобы собирался...

— Вы что, вдвоем собрались идти? — сказать, что я жутко удивилась — значит, сильно приуменьшить. — Это... очень опасная затея, Сабаку-сама... — покачала головой я, но не посмела ему возражать... — Это... смертельно опасно... — все ветры пустыни, я же с ума сойду от разлуки и страха за его жизнь! И... и за свою... что же делать?

— Ты думаешь, я этого не знаю? — очень тихо и спокойно откликнулся он, обойдя меня. — Я... не могу сейчас доверять ни одному шиноби Суны, кроме своего брата и...— он недоговорил. — Те, в ком я был уверен на все сто, погибли, когда пришла пустая тварь. Не очень походит на случайность... — с горечью завершил Гаара-сама, занимая свое рабочее место.

— Может быть, обратиться в 'Астро'? — неуверенно предложила я.

— К людям, которые пытались меня устранить несколько лет тому назад? — уточнил Казекаге-сама, морща безбровый лоб. — А если они перейдут на сторону Совета? Уверен, что бы эти старые хрычи ни затеяли — добром это не кончится.

— Да что я вмешиваюсь! — в сердцах я скомкала листок, на котором вычерчивала контуры будущей карты. — Вы уже все решили, так? А мне... Не важно, — оборвала я сама себя, почувствовав, как тяжелеет его взгляд. Работать, Рю... Тебе нужно закончить это сегодня...

Вечер подкрался незаметно... За окнами плескалась тьма... Сильнейший шиноби Суны разогнулся, отрываясь от работы. В его кабинет так больше никто и не зашел, зато он сам успел побегать... Интересно, не висит ли на двери табличка: 'Не влезай — убьет'?

— Я все, Казекаге-сама, — я потерла онемевшую шею, похрустела скрюченными от усердия пальцами, спрятала карту и данные в футляр и подала ему.

— Прекрасная работа, Рю, — рыжеволосый коснулся моих пальцев, не спеша забирать его. Открыл рот, закрыл... Облизал губы, избегая смотреть мне в глаза, на щеки его снова вползал румянец...Я смотрела на то, как трепещут его длинные загнутые ресницы и меня саму охватила приятная дрожь...— Не возражаешь, если я... гкхм-м... провожу тебя? — наконец-таки осмелился он.

— Почту за честь... Гаара-сама, — улыбнулась я, чувствуя, как внутри зарождается робкое тепло.

Он прерывисто вздохнул, взял-таки тубус, упрятал его в какой-то карман в складках мантии и, обойдя стол, подал мне руку. Я обмерла... Сейчас ... взять его за руку... Сердце заколотилось, меня бросило в жар. Завтра они уходят... Затаив дыхание я протягиваю ладонь, он перехватывает ее и сжимает, несильно, будто напоминая мне, что я — под его защитой. Я вновь чувствую его запах — кружащий голову белый жар пустыни...