Небесный Дракон

Исследуя сантиметр за сантиметром, я добралась до самой вершины, источающей прозрачные капли... Пальцы Казекаге перебирали мои волосы, то сжимаясь, то расслабляясь... Он оказался солоноватым на вкус, заполнил мой рот целиком, не оставив места даже для дыхания. Тело горело, будто вокруг был не прохладный воздух чужой квартиры, где по осени еще принято оставлять окрытыми на ночь форточки, а раскаленное марево знойного полдня в центре пустыни... Сухой белый жар путал остатки мыслей, заполняя голову прозрачной звонко-стеклянной пустотой...

Я чувствовала, как вторым сердцем он пульсирует в моих ладонях, заставляя в унисон биться и мое... Неожиданно Гаара прервал собственное блаженство, чуть потянув меня за волосы, заставив выпустить его изо рта...

— Позволь... теперь... мне...

Простые слова, но как они на меня подействовали... Казалось, все волоски на теле стали дыбом, электрический разряд и тот не вызвал бы такого пронзающего и острого чувства... предощущения сводящей с ума сладости. Рыжеволосый шиноби помог мне подняться, лечь на кровать и удобнее устроиться... Он сел рядом, повернувшись ко мне лицом и некоторое время просто разглядывал меня, не осмеливаясь ничего сделать. На мне все еще были трусики и майка.

— Мне раздеться? — спросила я, привставая, сердце нервным комом билось где-то в горле.

— Я... сам... — твердо ответил он. От замороженных голубых озер его глаз остались мраморные ободки вокруг заполонившей почти всю радужку черной пропасти зрачков... Тонкий прозрачный лед стремительно таял, взламывался трещинами, опадал колючими клочьями... Сначала он избавил меня от майки... Чуть грубоватые, мозолистые ладони (и почему я замечаю это только сейчас?) накрывают мою грудь, он прислушивается к ощущениям, опустив темные от привычной бессонницы веки. Потом инстинктивно тянется ко мне, сжимая ладонями оба полушария, вдыхает запах моей кожи... Я целую его в пламенную макушку, он прерывисто вздыхает... Я окаменеваю, под его еще не проявленной лаской твердеют соски, становясь чувствительными к любому, даже самому мимолетному прикосновению...

Суховатые, еще неумелые, но такие сладкие поцелуи любимого заставляют меня сжиматься и трепетать... Когда он добирается до соска, я протяжно ахаю, вцепляясь в шевелюру Казекаге так же, как и он недавно — в мою.

— Га-а-ара... О, боги...

Жесткие пальцы стискивают второй сосок, судорожно выгибаюсь хорошо натянутым луком, нервы — тетивой, вот-вот лопнут...

— Га...-а...ра... М-м-м-м....

Я не узнаю свой голос... под закрытыми веками пляшут сполохи бездымного пламени... Он усаживается на меня сверху так же, как тогда, на онсене... Но здесь... Заведя ладони под спину, он приподнимает меня, прижимает к себе, поцелуй сплетает наши языки, мы исследуем неизведанные доселе глубины друг друга... Потом он снова опускает меня на кровать, одновременно снимая с меня трусики. Жар облизывает мне щеки, я зажмуриваюсь так же, как он... Потом приоткрываю глаза... Мое чудо завороженно смотрит на меня, сидя меж бесстыдно раскинутых ног, его ладони застыли на моих бедрах, и в этом взгляде — ни тени льда... Мне чудится, что в глубине его зрачков вспыхивают и гаснут оранжевые искры... Будто очнувшись, он шумно сглатывает и... гладит меня, нежно-нежно, словно успокаивая ребенка... Каждое его движение — отдается там, в глубине, содроганием, я извиваюсь под его руками, схожу с ума... Я так хочу, чтобы это никогда-никогда не кончалось... За поглаживаниями следуют поцелуи... В них что-то неуловимо изменилось, может быть, исчезла неуверенность? Он прокладывает тропинку из прикосновений и поцелуев от коленей по внутренней стороне бедер до лона. Меня затапливает какой-то необычный и страшный стыд, безотчетно я пытаюсь сдвинуть ноги, но он не допускает этого. В голову бьет наотмашь пугающее, невесть откуда взявшее знание... И я не могу ему этого не сказать...

— Гаара... я... мое тело не... будет кровоточить... когда... Я хочу, чтобы ты знал, что... ты у меня — первый и... единственный... Прости, — лепечу я. Он поднимает на меня взгляд:

— Это хорошо...

— Почему? — глупый вопрос, но мне нужно знать, почему ему не важно, что у меня нет... этого...

— Я... не причиню тебе... ненужной боли... — тихо шепчет он, лаская кожу на... границе... заступи он за которую... и уже ничего не повернешь вспять... Его дыхание, показавшееся мне открытым пламенем, опаляет тонкую чувствительную кожу между ног, я становлюсь мокрой в мгновение ока... Одним прикосновением пальцев он раздвигает мягкие влажные складки, словно осторожно открывает дверь, ведущую в небеса... Болезненно-страстный вскрик срывается с моих губ...

— О... еще... пожалуйста... Га-а-ара....

Мои руки немеют, все осязание сосредотачивается в одном участке тела, требуя большего... Его ласки становятся более смелыми, чуть-чуть, совсем ненадолго он погружает кончики пальцев в разгоряченную плоть... Я чувствую, как до боли сжимается лоно, жаждая принять его в себя...

— Еще... внутрь... пожалуйста.... — хрипло... жадно...

Он медленно вводит в меня палец. Я задыхаюсь, кричу... Из глаз брызгают слезы наслаждения... А ведь это всего лишь слабый отголосок того, что...

— Тугая... — его голос вибрирует. — Мягкая... такая нежная... ты... такая нежная... Рю... — второй палец присоединяется к первому, я изгибаюсь, подаюсь вперед, чтобы глубже... и больше...

— О... Гаара... Я... не выдержу... Пожалуйста... Возьми меня... Пожалуйста! Га-а-ара-а-а! — в груди разверзается жерло вулкана, толчками, вместо крови плещет лава... я смотрю ему прямо в глаза, впитываясь в него... Он приоткрывает рот, но слова не идут... его губы дрожат. Он осторожно вынимает мокрые пальцы, мягко приподнимает мои бедра, вершина его "древа жизни" обманчиво-медленным тараном неторопливо соприкасается с чуть приоткрытыми в горячечном зове створками. Я замираю, трепещут только веки, неуверенные, закрыться им или позволить глазам смотреть на...

Гаара подается вперед, проскальзывает внутрь, раскрывая, растягивая, заполняя... до конца, до предела... до мучительной и невероятно восхитительной боли. Я вскидываюсь, словно взведенная и вдруг отпущенная пружина, охватываю его тело, прижимаюсь к нему, желая слиться, впитаться, раствориться в нем...

— Га-а-а-а-ара-а-а! — его имя... только его имя... это смысл всего... мои глаза распахиваются, но я ничего не вижу, кроме бешеной карусели звезд... я чувствую себя... в нем.... и его — в себе. Он роняет меня на спину, тяжелый, горячий... родной... и начинает движение вспять...

— Нет... не надо... не выходи... еще чуть-чуть.... еще... Любимый... — я почти в истерике от губительного предчувствия потери, если только...

— М-м-м... Рю... ѓ— он снова погружается до конца... и потом чуть назад... Плотный, сильный, мерный ритм охватывает вселенную... В этом ритме мерцают звезды, бьется сердце, волнуется прибой... Это ритм той первой песни творения, с которой началась сама жизнь. Бессвязные слова, путаясь и переплетаясь, текут с моих губ, они ткут золотой кокон вокруг единого тела двоих людей...

— Гаара... Гаара... любимый, родной... мое чудо, мое солнце... Я люблю тебя... люблю... тебя... И всегда... буду... О, Гаара! Миленький... О, боги! Да... еще, пожалуйста!...

Быстрее, еще глубже, хотя, казалось, глубже уже некуда... Сильнее... Жестче...

Меня охватывает ощущение двойственности, я становлюсь им, испытывая то же, что и он... и одновременно остаюсь собой, чувствуя каждой клеточкой тела то, что он дарит мне... Наслаждение становится просто непереносимым... На какое-то мгновение, а быть может на вечность? я постигаю его суть, запечатлевая его — в себе и себя — в нем.

Время и пространство исчезают, я вишу в оглушающе тихой черноте и исторгаю из нас последние капли нечистот, оставленных Однохвостым. Я вижу, как смешиваются и текут по слившимся в одно невидимым венам энергии тонкого тела. Прорастают друг в друга души... И нет страха. И больше никогда не будет. Есть только одна бесконечная постоянная — Любовь. Я возвращаюсь в свое физическое тело... Звуки теснятся в груди, превращаясь в переполненные соком плоды, их кожица настолько тонка и прозрачна, что... Один за другим вытекают слова:

— Гаара, пожалуйста.... назови меня своей!

Он хрипло стонет, стискивая меня раскаленными добела клещами стальных рук...

— Ты моя, Рю... Ты — моя!

По щекам ползут слезы...

— Еще!...

— Ты — моя... Рю, о, боги... Ты — только моя... Никому... никогда... — он сжимает меня, едва не ломая мне кости, вскрикивает, из его широкой груди исторгается длинный, животно-протяжный полустон-полувопль.

Вулкан внутри меня взрывается, осколки рассеиваются, впиваясь всюду, где только можно, кипящая лава накрывает меня с головой, сжигая, расплавляя, не оставляя даже пепла...

Я слышу свой собственный стон-крик.

Достигшее предела напряжение срывается серией мощных толчков, он выплескивает в меня свое семя, я чувствую, как лоно, будто отдельное от меня существо, жадно всасывает все до последней капли... Еще секунду он держится, а после — расслабленно опускается на меня, вдавливая в мягкую перину. Ощутив его вес, я тоже обмякаю... Нет сил ни на что...

— Она хочет его выплюнуть... — в голосе любимого неподдельная радость от неожиданного открытия. Мне становится смешно, ведь это и в самом деле так. Он устало выскальзывает, меж ног течет горячая жидкость, пачкая и меня, и его. Терпкий запах, похожий на усиленный в несколько раз аромат зеленого яблока, ударяет в ноздри...

— Пахнет... — я слышу улыбку. — Рю, скажи, так всегда будет? — его рот возле моего уха, губы щекочутся...

— Как — так? — мне удается закинуть ему на спину и скрестить там лодыжки, вздохнув, ерошу и без того растрепанные волосы... перебираю пряди на затылке...

ѓ — Я ничего не вижу... и тела не чувствую... вокруг будто жемчужный туман... и так... хорошо и спокойно, — сообщает он.

— Откуда мне знать, родной? У меня все было впервые, — собравшись с силами, я переворачиваю его на спину, распластываясь сверху... Он жесткий, костистый и мокрый... Потому что вспотел... И я — тоже.

— Пить хочется... — жалуется он, однако когда я пытаюсь сползти с него, чтобы принести воды, захлестывает меня обеими руками и никуда не пускает. — И есть тоже... Но я совсем не могу двигаться... разве что самую малость... — я приподнимаюсь, упираясь ладонями ему в грудь... — его руки бессильно соскальзывают с моей спины на бедра. И все-таки он невообразимо прекрасен. Гаара моргает несколько раз, улыбается. — О, наконец-то... — его глаза принимают осмысленное выражение. — Ты... очень красивая, Рю... — я смущенно улыбаюсь, и не думая спорить. — Иди сюда, — мы оба потихоньку приходим в себя. Я слезаю с него, ложусь рядом, закинув на него ногу и обнимая одной рукой. Он целует меня в лоб, потом в глаза, потом в нос...

— Гаара... — я тереблю тонкие волоски на его груди.

— М? — голос все еще ниже, чем обычно...

ѓ— Ты сильно обидишься, если я сейчас усну? — я не могла разлепить веки, тело, заполненное текучим золотом, было тяжелым и теплым.

— Нет... — он помолчал. — И кто придумал, что мужчины после этого отворачиваются к стене и храпят?

— Прости... спокойной ночи, — прошептала я, проваливаясь в пламенеющую бездну.

— Спокойной ночи... котёнок... — шелестом ветра меж тонких веток молодых деревьев с набухшими почками, слабым посвистом в прибрежных камышах, отбликом солнца на водной глади... Все ветры пустыни, он назвал меня котёнком... Небо на землю упадет, а я не проснусь, потому что это слишком огромное счастье для того, чтобы быть реальностью.

Любимый растолкал меня, когда за окнами спальни было еще темнее темного. Одежда, которую мы побросали в прихожей, аккуратно сложенная, лежала на прикроватной тумбочке, как и обе ганитуры. Гаара был в одних плавках, несмотря на то что в комнате было довольно зябко.

— Не можешь уснуть? — выбравшись из-под одеяла, я поежилась, натянула майку и трусики, потянулась, чтобы поцеловать его, он не отстранился.

— Я все думаю, — Казекаге присел на краешек нашего ложа, лихорадочный блеск в его глазах встревожил меня, — о завтрашнем дне. Что-то изменилось... мне кажется, в план Нары следует внести коррективы.

— Ты изменился. И я. Разве этого достаточно, чтобы оказать сильное влияние на окружающий мир? — попробовала возразить ему я. — Навряд ли остальных устроят внезапные перемены.

— Может быть, ты права, и это всего лишь отголосок... — говорил и не верил в свои слова. Во вновь заледеневших радужках мела прозрачно-голубым крылом невидимая метель. — У меня дурное предчувствие, Рю, — укол в сердце, острые льдинки царапают... холодная белая крупа в тепле его голоса не тает... — И оно куда сильнее, чем... было раньше. Проклятие! — он схватил меня за плечи, сдавил, не чувствуя собственной силы, я скрипнула зубами, но сидела тихо, как мышка, понимая — тронь его сейчас и взорвется. Невидяще уставился в пространство: — Если бы ничего между нами не было... Если бы... Это все так тяжело, Рю!

— У меня не получится разлюбить, даже если ты мне прикажешь, — я понимала его сомнения так же, как если бы они были моими. Но где мне найти верные слова, чтобы успокоить тебя, родной? — Даже если ты меня погонишь прочь, в надежде, что станет легче, и будет не так мучительно ощущаться страх потери... Я стану твоей тенью, Сабаку-но Гаара. Тень еще никто не терял... — горько усмехнулась я.

Шиноби вскочил с кровати, метнулся к окну, ладони грохнули о подоконник, слепой взгляд зашарил по темноте за стеклом в поисках ответа, которого там не было. Спина — знак вопроса, сгорбленный, напряженный до звона. Острые лопатки едва не прорывают кожу.

Я встала, сложила одеяло, испачканное нами, надо будет его закинуть в стиральную машину, если она, конечно, имеется в этом доме:

— Я в ванную... Ты со мной? — и сама удивилась тому, как буднично это прозвучало. Словно я каждый день это говорила как минимум в течение лет пяти... И это просто еще одна бессонная ночь влюбленной пары...

— Да... я... сейчас, — Казекаге сник, будто придавленный тяжкой ношей. Побарабанил длинными пальцами по подоконнику, вздохнул, отгоняя навязчивые мысли, повернулся ко мне, смущенный своей внезапной вспышкой раздражения. Я дернула плечами, мол, привычное дело.

Пока белье крутилось в машинке, мы успели не только вымыться... На этот раз голод игнорировать было просто нельзя, поэтому холодильник подвергся опустошительному набегу. Гаара предпочел побольше мяса, пожирнее соус и еще чего-нибудь... калорийного.

— На редкость обессиливающее занятие, — прокомментировал он, отставив манеры и жадно запихивая в рот надцатый кусочек. — В таком состоянии я могу составить неплохую конкуренцию Чоджи.

— Ты в любом состоянии можешь составить ему конкуренцию, — улыбнулась я, стараясь не отстать от любимого, иначе мне грозило остаться голодной.

— Грубая лесть, — подметил он. — Но мне нравится это слышать... от тебя, — лицо Пустынного осветила короткая, как проблеск молнии, улыбка.