Он помотал головой в знак отказа, но я видела, что ему на самом деле очень хочется принять участие в наших играх. Может быть, это не очень подходящий момент для эксперимента, но...

Я поймала его глаза и влилась в них, погружаясь в его сознание... Я хотела только одного, чтобы он не отказывал себе в том, чего у него никогда не было в детстве — в живом общении. Я желала отдать свое тепло ему и помочь ему научиться отдавать его плотный, годами копившийся жар другим, не боясь его растратить и остыть. Ибо чем больше даешь от сердца, тем больше в сердце имеешь, но чем больше берешь от других, не отдавая, тем более беднеешь.

— Рю, это не честно, — с непонятной мне интонацией пришел в меня из него голос. Перетек по каплям-словам... — Ты пользуешься своей силой, и знаешь, что даже я не могу от нее защититься.

Я увидела его внутренним взором, маленького мальчика, который изо всех сил старался выслужить хоть капельку чужой любви, ибо родительской никогда не видел и не помышлял о ней, но чем больше старался, тем сильнее его ненавидели и презирали. Если бы хоть кто-нибудь из этих детей догадался... Если бы не моя мать... Кожа покрылась мурашками, я снова смотрела на него своими глазами, видя взрослого, красивого и сильного мужчину, который так же, как тот мальчик, отчаянно нуждается в чьей-нибудь безусловной, не требующей доказательств, любви.

— Не честно нуждаться в чем-либо и не брать из-за глупости, — прошептала я в ответ, наблюдая, как сливаются капли моих слов с рекой его сознания, растворяясь в ней, отдавая ему частичку меня.

— Я никогда раньше этого не делал, — разволновался шиноби. Его воды окрасились в сиренево-розовый, в глубине парили яркие огоньки. — А вдруг у меня не...

— Как вы узнаете, если не попробуете, Гаара-сама? — Рю, когда ты научишься следить за собой?! Пристыдила я сама себя. Тебе еще никто не разрешал заходить так далеко! — Ой... Прошу проще...

— Не надо извиняться, — поспешно перебил меня он, словно боясь спугнуть эту неожиданную внутреннюю близость, установившуюся между нами.

— Но ведь... Так можно, только когда люди хорошо знают друг друга или... по крайней мере знают давно, — смущенно пролепетала я.

Он хмыкнул, на миг задумался, а потом медленно, с выражением произнес:

— А теперь подумай сама, знаешь ли ты меня хорошо и знаешь ли долго.

Я подавилась собственными возражениями и обмерла. Он не упускает ни одной мелочи...

— Гаара-сама, а можно спросить? — вдруг озарило меня. — Как много вы видите во мне, когда я... погружаюсь?

Он долго не отваживался сказать, краски его сознания то меркли, то наливались силой, менялись, перетекали одна в другую, создавая немыслимые цветовые сочетания. И это было очень красиво. Наконец он вымолвил:

— Чувствую... Только твое присутствие...

Я всем существом ощутила значение недосказанности. Сердце ёкнуло, ухнуло куда-то в бездну, для того, чтобы воспарить в вышине. Слова, дела, все сущее сделалось каким-то несущественным, ненужным... Я тихонько выскользнула из его сознания. Мне требовалось время, чтобы обдумать то, что только что произошло.

Однако покой нам только снится, поскольку Сабаку-сама подошел к нам и со смертельно серьезной миной принялся отдавать распоряжения мальчишкам. Они приняли эти новые правила игры и теперь с радостно сияющими глазенками вытягивались перед ним в струнку, с трудом вспоминая полные вежливости фразы, которые слышали от своих родных. То, что мы настроили, было безжалостно порушено Казекаге-сама, чтобы сделать лучше.

Как-то незаметно для самой себя я отошла от игр. Усевшись на траву в нескольких шагах от них, я щурила глаза от бликов солнца, отраженного в мелкой ряби пруда, по дальнему берегу которого в прошлом году высадили лотосы. Еще немного — и они расцветут. Наверное, лет через десять станет традицией, приходить сюда в дни цветения лотосов. Это в Конохе они цветут дважды, а нам бы хоть разочек посмотреть на это чудо. Может быть, в следующий раз стоит пригласить не только Каге, но и Темари с Канкуро? Старший точно будет рад...

Я сомкнула веки, сгустилась красная тьма. Солнышко. До чего же хорошо! До меня доносились строгие приказы Казекаге, деланно недовольный гомон его юных подчиненных, которым только в этом году предстояло начать посещать Академию Суны.

— Гаара?! — я слегка приоткрыла один глаз, услышав изумленный голос старшего брата моего любимого. Рядом с Канкуро, таращившим глаза на странное зрелище (жуть какая, Казекаге играет с детьми!), стояла Матсури. Щеки ее зарделись, а в глазах... Чего бы я только не отдала, чтобы стереть эти неприкрытые нежность, восхищение и умиление! Подавив внутренний рык, я стала наблюдать за ними из-под ресниц.

— Гаара-сама... — только и смогла прошептать его бывшая ученица.

— У вас есть какие-то конкретные предложения для нашего города? — сурово поинтересовался младший брат. Глаза его смеялись.

— Э-э-э... — старший почесал затылок, мгновенно перестраиваясь, — сдается мне, расстояние между домами маловато, большегрузный транспорт не пройдет, — он огляделся, выудил из травы несколько сухих веточек и чакрой соединил их в некое подобие очень странной повозки...

Я вздрогнула, почувствовав, насколько сильно не хочу, чтобы эта девушка даже находилась рядом с ним. Если она сейчас пристанет к ребятам... Я стиснула кулаки, закрыла глаза, чтобы не дай пустынный ветер, не проникнуть в нее и не наделать там дел. Черт тебя подери, Рю, если это настолько мучительно, давай, не тушуйся!

— Добрый день, Матсури-сан, — приветствовала я, удивляясь тому, как дружелюбно звучит мой голос.

— О, и вы здесь, Фудзивара-сан? — как-то неловко отозвалась она.

Я кивнула:

— Сабаку-сан, вы выбрали прекрасный день для прогулки, — я легко склонила голову, глядя в широкую спину Канкуро. Солнце заставляло жмуриться.

— Почему-то оказалось, что нам нечего делать, — обернулся он, улыбаясь. — Новую древесину для своих кукол я заказал прямо из госпиталя, но ее привезут только завтра. Тем отправилась за шмотками, а Мацу-тян я встретил уже по дороге сюда...

— А-а-а, вот как! Матсури-сан, не желаете присесть, — я похлопала по траве рядом со мной. — У нас найдется, чем угостить!

— Только не съедай все, Мацу-тян! — тут же встрял, уловив слово 'угостить', Канкуро-сан.

Бывшая ученица Каге вежливо поздоровалась с лениво растекшимися по газону взрослыми, и отказываться от угощения не стала. Как-то незаметно у нас завязалась ни к чему не обязывающая беседа. Я расспрашивала ее о повседневной жизни куноичи, а она поражалась тому, что меня не отдали в Академию. Мне уже начинало казаться, что это вопиющий случай, и я одна такая на всю деревню, скрытую в Песке.

По прошествии некоторого времени великие архитекторы и иже с ними проголодались и совершили набег на плед. Гаара-сама пристроился точно между нами двумя. Канкуро-сан сел напротив. Мальчишки облепили его со всех сторон, но он был не против. А раньше, насколько я помню, кукольник всегда сторонился детей.

Острая ревность, охватившая меня, то отпускала, то вновь накатывала, стоило Матсури как бы по неосторожности задеть руку Казекаге-сама, когда они одновременно тянулись за едой. И она улыбалась ему, все ветры пустыни! Как она улыбалась ему! Я мрачнела с каждой секундой... В итоге, не выдержав такого издевательства собственных чувств над собой же, я поднялась:

— Прошу прощения, я немного пройдусь. Тут становится жарковато...

— Куда? — не поднимая головы, спросил Сабаку-сама.

— Куда глаза глядят, — отпечатала я, и зашагала в сторону центральной аллеи. Она закольцована, поэтому через полчаса я неминуемо окажусь на прежнем месте. Может, пустыня услышит мои молитвы, и когда я вернусь, этой противной девчонки там уже не будет?

Ну почему, почему, почему все так складывается? Я, пожалуй, становлюсь ужасной эгоисткой и собственницей. Мой и больше ничей... Как вам такое нравится? Я горько ухмыльнулась про себя. Он принадлежит Суне. Разве может он принадлежать безраздельно тебе и только тебе одной? Нет. И как я забыла, что на тренировочной площадке всегда полно хорошеньких куноичи в не сковывающей движения одежде, которые то и дело, хлопая во-от такими ресницами, просят объяснить принцип действия какой-нибудь техники... Воображение живо нарисовало мне эту соблазнительную картину. Гр-р-р-р! Почему вы не отдали меня в Академию? Сейчас бы я тоже щеголяла протектором на шее и 'заменяла бы Тем-чан на миссиях А-ранга', — с чувством вслух передразнила я Матсури. На меня оглянулись, я нервно улыбнулась, и, уставившись в землю, рванула вперед, будто за мной кто-то гнался.

Остановилась я где-то после третьего круга. Наверное. Меньше всего это походило на прогулку. Ноги гудели, я поймала себя на мысли, что почти пробегала по аллее... Как это глупо выглядело, можете себе представить... Зато принесло свои плоды. На бережке уже не было видно ни этой... ни старшего брата Казекаге. Мальчишек тоже почему-то не оказалось на месте, взрослые разбрелись. Только Гаара-сама отдыхал, закинув руки за голову и вытянувшись всем телом. Сердце закололо. Как же он все-таки прекрасен!

Изобразив беспечность, я направилась к желтому пятну пледа на яркой траве. Пустынный, заслышав мое приближение, повернулся и приподнялся на локте. Его сузившиеся глаза не предвещали ничего иного, кроме хорошей выволочки за недостойное поведение.

— Успокоилась? — взбесившим меня с первых звуков, будничным тоном осведомился он.

— Можно подумать, мне есть о чем волноваться, — вздернула подбородок я.

— Полагаю, что не о чем, — он сделал паузу. — И все-таки... ты...

Я не ответила. Обошла его и стала собирать мусор в большой пакет.

— С тобой... трудно, Рю, — Гаара-сама снова лежал на спине.

— Мне с вами тоже. Многое из того, что я хотела бы вам сказать, остается невысказанным, — это выплеснулось само собой. Я поджала губы и с еще большим усердием занялась уборкой.

— Хм-м-м... — он не проронил больше ни звука.

Когда все было собрано, я сообщила:

— Отнесу на площадку для мусора... — Казекаге-сама кивнул с закрытыми глазами. Вроде бы ничего не случилось, но меня наполнило нехорошее, зябкое чувство. Оглядевшись, я не заметила ничего подозрительного, стряхнула с себя оцепенение и побрела к мусорке.

Я так и не поняла, в какой момент... это произошло. Не сделав и пяти шагов, краем глаза я заметила, как расцветает на поверхности пруда всплеск воды под чьим-то легким телом. Воздух свистит, разрезаемый черными шершнями кунаев, что летят, направив на меня свои черные жала, любой 'укус' которых смертелен... От осознания неминуемой гибели я даже не способна закрыть глаза... Жуть заливает уши, залепляет рот потной склизкой ладонью, и я не могу... Внезапно передо мной вырастает плотная стена еще не совсем просохшего песка, ножи застревают в ней, пробив насквозь, и звякают оземь, когда она опадает.

Я поворачиваю голову. Гаара-сама стоит в до боли знакомой стойке. Лик, высеченный из гладкого камня, вымороженная гневом, обжигающе ледяная голубизна его глаз исторгает жестокость. На берегу пока еще шевелится в чудовищном коконе из песка тело того несчастного нападающего. Все ветры пустыни, он ведь сделает это! Раскрытая ладонь Казекаге-сама закрывается, словно цветок на закате, но я знаю, что в это же время мириады песчинок приходят в движение, впиваясь в еще живое человеческое тело...

— Гаара-сама! Не надо! — я бросаюсь к нему...

— Я... уничтожу... каждого... кто посмеет... причинить... тебе... вред, — в его голосе бурлит, затуманивая разум ядовитыми парами, жажда чужой крови.

— Гаара-сама! Мы так не узнаем, кто и зачем его подослал! — с этим последним аргументом, я вцепляюсь в его руку... — Пожалуйста... Освободите ему хотя бы голову, чтобы он мог дышать...

Он на секунду отвлекается, непонимающе смотрит на меня:

— Рю... ты...

А я замечаю, как истаивает кокон, облекающий несостоявшуюся жертву гнева Казекаге. В тот же миг в мозгу проносятся видения черной склизкой твари, едва не угробившей всю семью Пустынных. Видимо, он думает о том же самом, с коротким хакающим выдохом отшвыривая меня, как надоедливую шавку, вцепившуюся в штанину. Я взлетаю в воздух пухом с одуванчика, и со стоном врезаюсь в неожиданно твердую землю. Трава, перемолотая проехавшейся по ней спиной, зеленой кровью пачкает мою белую кофту... Я задыхаюсь от боли, но превозмогая себя, встаю...

Вывалившуюся из растворенного кокона мерзость едва ли можно назвать человеком... Да, у него всего четыре конечности, и вроде бы, еще есть голова, но все это покрыто мертвящей слизью, разлагающей, пожалуй, все, кроме своего хозяина. Наш городок разваливается, отдавая уже просохший песок во власть Казекаге. Туго свивающиеся песочные ленты хлещут атакующее существо наотмашь, и рассыпаются. Существо надвигается, тесня Гаару-сама в моем направлении. Там, где оно ступает, обозначиваются неглубокие ямки с оплавленными, как от высокой температуры, краями... Значит, его цель все же я, а не... Почему я?

В мерзкую тварь со всех сторон летят сюрикены и кунаи. Впиваются в нее и оплывают как горячий воск по свече. Порезы и раны исходят какой-то зеленовато-голубой жижей, но его это не останавливает. Нужно, чтобы что-то хоть на миг затормозило его, тогда Сабаку-сама сможет... как тогда... Рю, соберись... Соберись, потому что если не удастся сейчас...

Я бросаюсь в эту сущность, как в заросшее тиной болото, выходя на контакт с поразившей меня саму легкостью. И с ужасом обнаруживаю, что внутри его нет ничего. Нет сознания. Лишь пустота инстинкта убийцы, направляемая чужой волей... Эта тонкая, еле уловимая связь дрожит в воздухе, невидимая, но тем не менее ощутимая. Небольшое усилие — и я нащупываю ее... Как жаль, что у меня нет времени отследить, увидеть того, кто на том конце, кто управляет этим... Со злорадством, показавшимся отвратительным мне самой, я обрываю эту связь. Она лопается, как туго натянутая струна, звук до ужаса неприятный, я чувствую, как в моей сути возникает резонанс... и ухожу во тьму.

Едва очнувшись, я слышу его усталый голос:

— Ты чрезвычайно нестабильна, Рю.

И как он узнал, что я уже пришла в себя?

— Это потому что мной никто еще толком не занимался, — хриплю я.

— Я буду... — его пальцы нервно касаются моего лба, отбрасывая с лица волосы. Он сидит на краю моего ложа. Совсем как я... вчера? Неужели он только вчера вернулся?

Разлепив веки, я поняла, что лежу в больничной палате. Спину саднило немилосердно, но даже сейчас я понимала, что он правильно сделал. Не было времени рассуждать или предпринять что-то иное. Мало ли как могло повести себя это...

— Вы что, так серьезно меня приложили, что пришлось госпитализировать? — без зазрения совести я, закусив от боли губу, накрываю его руку своей узкой ладонью, прижимая к раскалывающейся голове.

— У тебя... вся спина... стесана, — недовольный тем, что приходится это признавать, ответил он. — Я... — замер на миг, в глазах — сочувствие. — Очень болит?