Я была пустой оболочкой без него. Моя душа отлетела к нему. Остались только голова, глаза, и руки для работы. Меня позвали на заседание. Я крепче сжала свиток и карандаш. Снова эта бюрократия, эта видимость бурной деятельности... Идя по коридору, увидела, как спешно приводят в порядок свои кабинетики служащие. Мальчишка со шваброй носился по коридору, натирая полы до блеска. Сердце екнуло, я схватила парня за рукав курточки:

— Что случилось?

— Казекаге-сама возвращается! Его уже видели недалеко от ворот в деревню.

Я бегом побежала вниз по лестнице, но, словно врезавшись в каменную стену, остановилась. Что будет, если сейчас ты сбежишь с заседания, Рю? Думаешь, тебе позволят остаться? Я развернулась. И с трудом волоча ноги, поднялась на второй этаж. Будь оно проклято! Кто придумал эти заседания? Чуть не плача, я заняла свое место в нише, приказала себе успокоиться, но это не помогло. Руки тряслись, как у запойного пьянчуги. Сердце бухало паровым молотом, вколачивая острые иглы боли под ребра. В зал заседаний заглянула Шойчи-сан, поманила меня к себе, пока не началось. Я сползла с сиденья...

— Давай сюда это, — с неизменной хитринкой в голосе и глазах, она отобрала у меня свиток и карандаш. — А теперь беги... Встреть его.

— Но... Шойчи-сан... заседание... — я ошеломленно глядела на нее, не смея поверить в те слова, что услышала.

— О, этим ворчунам все равно, кто будет протоколировать их бредни! — махнула рукой старушка. — Много они понимают в том, что важнее этого? — загадочно подмигнула она мне и скрылась в нише.

Я кинулась оттуда, как будто это был мой единственный шанс на побег из тюрьмы, куда меня засадили пожизненно.

До ворот я добежала так быстро, как могла. Еще издали я увидела его фигуру. Он сказал пару слов шиноби, окружившим его, и направился в сторону деревни. Тыква за спиной, подол боевой мантии изорван, ботинки в грязи... Боже, куда они ходили? Позади шли его старшие сестра и брат. Тоже не в лучшем состоянии... И их ненадолго задержали привратники.

Я закрыла глаза на секунду. Нет. Я не стану прятаться на этот раз. И останавливаться не стану. Пусть думает, что хочет... Он увидел меня, на лице мелькнула тень удивления, я рванулась из последних сил... Мое тело впечаталось в его — крепкое, как песчаная статуя. Он даже не попытался уклониться! — махнула хвостиком юркая мысль.

Руки взлетели, как птицы, и опустились на его широкие плечи. Я крепко зажмурилась, не зная, чего ожидать: толчка, окрика, отповеди? Эта идея уже не казалась мне такой прекрасной. Радость пополам с тревогой переполняла меня и выхлестывалась через край... слезами облегчения. Он жив. Он в Суне. Жив! Теплый, остро пахнущий потом, грязный весь, пыльный, израненный, но живой...

— Живой... — всхлипнула я. Получилось глухо, как из бочки... Мое лицо было втиснуто в нагретую кожу нагрудника, а макушка приходилась на уровень его подбородка...

Его руки легли мне на плечи. Широкие ладони, длинные пальцы. Твердые, уверенные... Мир растворился в блаженной тьме. Он не сердится! Сердце было готово разбить тесную клетку ребер и вырваться на свободу. Ладони любимого жгли кожу сквозь тонкую ткань блузки...

— От нашего Гаары так легко не отделаешься, — усталый густой мужской голос. Волна холода окатила меня с ног до головы, когда я поняла, что мы вовсе не одни во всей Вселенной. Что есть еще люди, которые, вероятно, недоумевают, кто это такая и почему она ТАК ведет себя с КАЗЕКАГЕ.

Почувствовав мое смятение, Гаара-сама убрал руки, я сделала шаг назад. Провалиться сквозь землю, вот все, чего мне хотелось в данный момент. Стать песчинкой в тыкве Каге. Но я подняла раскрасневшееся лицо и смущенно заулыбалась. Темари фыркнула и, обогнав нас, пошла вперед. Канкуро расплылся в широчайшей ухмылке и поспешил за сестрой. Казекаге-сама пытался сохранить привычную бесстрастность. Мы шагали рядом. Он, наконец-то, спросил:

— В Совете... как?

— Заколачивают сваи под фундамент нового хранилища, — дрожащим от напряжения голосом сообщила я.

— М-м-м...

Я исподволь любовалась им, и никак не могла пригасить счастливой улыбки. Так мы добрались до госпиталя. Ему нужно пройти медицинское освидетельствование и отдохнуть хотя бы несколько часов, прежде чем появляться в Совете.

— Надеюсь, у вас все будет в порядке, Казекаге-сама, — я учтиво поклонилась. Надо уходить. Однако ноги мои приросли к земле, разогнувшись, я взглянула на него. Гаара-сама смотрел на меня, будто видя впервые. Я не знаю, виновато ли желтое солнце, или желтые отблески песка, или... Но глаза его на миг потеплели. Я поклонилась еще раз и повернулась, чтобы идти... Его пальцы сомкнулись на левом запястье. Почти как тогда. Синяки на правой руке еще не прошли, обнаруживая рисунок жесткой хватки желтовато-зелеными кольцами.

— Погоди... Пойдешь со мной... Отчеты... Вечером будет большое заседание... не успею... сам, — как мог объяснил он и выдохнул, будто эта речь утомила его. Я возликовала! Какое счастье, что Шойчи-сан помогла мне, и я могу провести с ним немного больше времени.

— Мне только нужно бумагу взять... и карандаш. Я постараюсь побыстрее, Сабаку-сама, — пробормотала я, окончательно растерявшись и ощущая, что снова начинаю впитываться в него... Он все еще держал мое запястье, а когда заметил это, сказал: 'О!', — и отпустил. Все тут же прошло. Потом взор его упал на мою правую. Глаза расширились, Гаара-сама, вероятно, вспомнил при каких обстоятельствах и кто наградил меня этим 'браслетом'... Наверное, то, что отразило его лицо, можно было назвать смущением. Если знать Казекаге хорошо...

Я сделала несколько шагов назад и, заставив себя не оглядываться, чуть ли не бегом понеслась в Совет.

— Шойчи-сан! Шойчи-сан! Где мои принадлежности? Казекаге-сама хочет, чтобы я помогла ему составить отчеты о миссии! — я вихрем летала по комнате, вздымая пыль и аккуратно разложенные бумажки. Все это опускалось на пол, но меня не останавливало.

— Ах, молодость, молодость, — качала головой Казуга-сан, кряхтя и собирая то, что я раскидала. — Как он там?

— Слегка ранен, — отозвалась я из недр шкафчика, куда полезла за бумагой и сумкой. — А одежда вообще в негодность пришла. Думаю, им там досталось. Но он живой! Это... просто чудесно...

— Рю-чан...

— А?

— И давно ты к нему так относишься? — осторожно поинтересовалась Козуга-сан.

Ей можно рассказать, решила я:

— Лет с пяти, думаю.

— Надо же, — одобрительно покачала головой старушка, поднимаясь с пола и усаживаясь в кресло. — Ты знаешь, мне кажется, он об этом догадывается, — сообщила она, складывая бумаги по порядку на коленях. Я задохнулась:

— Не может быть! Я...

— Ну... есть люди, которые не замечают очевидного, но я, например, к ним не отношусь. Большинство не видит дальше собственного носа, а стоило бы иногда оглядываться по сторонам, — улыбнулась Шойчи-сан.

— Вы...

— Я буду молчаливее пустыни, — пообещала старший архиватор, заметив мое состояние.

— И пески иной раз поют, — ответила я, буравя пожилую женщину взглядом.

— В конце-концов, Рю-чан, ты же этого сама хочешь! — заворчала она.

— Я боюсь, — призналась и ей, и самой себе я. — Не хочется становиться посмешищем, на которое тыкает пальцем каждый, мол, смотрите, она безнадежно влюблена в нашего Каге...

— Почему же безнадежно, — ласково осведомилась Шойчи-сан. — Выше голову, Рю-чан! Ты знаешь, я тут кое-что нарыла в архивах. Касательно нашего общего интереса. Займешься на досуге? — сменила тему она.

— О, конечно! — я взяла протянутые мне папки и уложила в сумку. Туда же отправились письменные принадлежности и бланки отчетов для Казекаге. — Я пойду, он ждет, — улыбнувшись, я прикрыла за собой дверь.

Пока я моталась туда-сюда, погода испортилась. Так всегда... только что светило солнце и вдруг — бац! С востока набежали тучки, уплотнились, скучились, зависли прямо над головой. Протяни руку — коснешься. Верхние этажи зданий скрылись в клубящейся свинцовой тьме. Вдалеке загрохотало... на плотный утоптанный песок под ногами брызнули первые капли. Я побежала быстрее, ворвалась в больницу одновременно с ливнем, ворвавшимся в Суну. У регистратора спросила, куда положили Казекаге, поднялась на четвертый этаж.

Палата его была просто громадной. Ничуть не меньше кабинета, но гораздо комфортнее... Кровать у стены, если лежать на ней, то по правую руку — окно. Напротив — два диванчика и журнальный столик. На нем — хрустальная ваза для цветов и графин с водой. У кровати — тумбочка, на ней — пижама зеленоватой расцветки. Чистенько и без особых изысков. Гаара-сама покоился на постели, укрытый голубой простынкой. Грудь его мерно вздымалась. Подойдя на цыпочках поближе, я поняла, что он спит. Лицо разгладилось, даже упрямая морщинка на лбу меж надбровных дуг ушла... Но синева эта вокруг глаз никак не сойдет, въелась намертво... Какой же он все-таки красивый! Этот упрямый подбородок, этот чуть вздернутый нос, этот необычный разрез глаз...

Я закрыла окно, чтобы шум грозы не помешал ему, а после — тихонько присела на самый краешек кровати. Ресницы Казекаге дрогнули, но и только. Так и не распознав, очнулся он или еще нет, я сидела, не шевелясь. Мучительно хотелось как-нибудь дать ему понять, что я здесь, и в то же время жаль было тревожить. Он привычен к бессоннице, но это подрывает жизненные силы. Порой мне представляется, что Сабаку-сама гораздо старше тех, кто заседает в Совете, столько на его долю выпало испытаний. Пусть хотя бы этот короткий отдых принесет ему некоторое облегчение.

Дверь неслышно распахнулась, в палате появилась Темари:

— Ты уже здесь! — злым шепотом укорила меня она, наливая из графина в вазу воды и осторожно опуская туда стебли ярких астр.

— Казекаге-сама просил меня помочь, ...госпожа, — выдавила я, кровь застыла в венах, когда до меня дошло, что от страха я забыла ее фамилию. Ну не обращаться же к ней по имени? Это невежливо...

— Неужели так трудно оставить его в покое хотя бы на несколько часов? Конечно, тебе, канцелярской крысе, не понять состояния шиноби, вернувшегося с тяжелой миссии... Но нужно же иметь хоть каплю мозгов! — прошипела старшая сестра предмета моего обожания. — Тебе что, заняться больше нечем? И вообще, кто тебя сюда пустил?

Я готова была разрыдаться:

— Простите, но я никуда не уйду, госпожа.

— Идиотка! — выдохнула Темари-сан и пожала плечами, будто не понимая, как можно допустить, чтобы подобные мне вообще появлялись на свет. — Убирайся отсюда, тебе говорят, неужто ты еще и глухая? — девушка стояла прямо передо мной, уперев руки в бока, даже больничная одежда не лишала ее вида внушительности и силы. Ей не составит труда вывести меня силой, я даже пискнуть не успею.

Гаара-сама пошевелился, открыл глаза...

— Ну вот, видишь, ты его разбудила! Безмозглая курица, — выплюнула она мне в лицо, ничуть не стесняясь младшего брата. Я готова была сгореть от позора и обиды, о, каким гневом пылала моя душа! Родимое пятно будто полили какой-то кислотой, так оно жгло кожу.

— Тем, если у тебя еще остались силы ругаться, значит, миссия была недостаточно тяжелой, — не глядя на сестру, словно ее тут и нет, куда-то в потолок сказал Казекаге. А со мной и два слова толком связать не может, — обиженно констатировала я про себя. — Навести лучше Кана, раз в тебе возгорелась сестринская любовь.

— Ты какую угодно любовь погасишь, братец... Даже если какая-нибудь дура, вроде этой,— (кивок в мою сторону) при этих словах я покрылась гусиной кожей, а потом просто глупейшим образом покраснела, — приложит все усилия, чтобы ее возжечь, — оставила последнее слово за собой блондинка и, выйдя, нарочито аккуратно закрыла дверь.

Казекаге со вздохом сел. Простынка сползла, обнажая торс. Редкие рыжеватые волоски завивались вокруг небольших пуговок коричневато-розовых сосков и спускались тоненькой линией от пупка вниз... Я зажмурилась, отвернулась и вскочила с кровати, чувствуя, как удушливой волной накрывает мой разум неуместное здесь вожделение. Все ветры пустыни, Рю! Это уж слишком...

— Почему... не разбудила меня... сразу, — привычно медленно звучит его речь. Он тщательно подбирает слова в разговоре со мной. Как я раньше не додумалась?

— Простите, Казекаге-сама, вы уснули, и я не... Вы и так почти не спите, — ощущая себя виноватой во всех его бедах, ответила я.

— Откуда ты знаешь? — было слышно, как он спускает ноги с кровати, берет с тумбочки одежду, натягивает ее на себя, после этого нашаривает тапочки на полу, встает. Не знаю от чего, но я стала рассказывать:

— Наш старый дом стоял как раз напротив вашей резиденции. Когда была маленькой, я видела, как по ночам вы забирались на крышу или подолгу сидели один на качелях. Размышляли о чем-то...

— Ты видела? — его голос звучал недоверчиво и напряженно.

— Простите, — я закрыла лицо ладонями, полагая, что он сейчас возьмет меня за шкирку и выставит отсюда со всеми моими россказнями, и никогда-никогда больше не подпустит к себе на выстрел из баллисты.

— Значит, и в самом деле... — очень тихо произнес он. И громче добавил: — Ты так и будешь говорить с дверью, или, наконец, повернешься? — еле уловимая насмешка. Наверное, у них это семейное...

Избегая поднимать на него взгляд, я проскользнула к столику, вынула бланки и разложила их по порядку заполнения:

— Вот, — рядом легли стило, химический карандаш и закупоренная чернильница.

— Прекрасно, — Казекаге занял один из диванчиков, взял стило, повертел в руках, будто не был уверен в том, что собирается делать. Я стояла в стороне, ожидая, пока он даст мне знак. Внутри все еще бурлила злость на его сестру. Если бы мы были в более определенных отношениях, пусть даже рабочих, я высказала бы ему все, что о ней думаю. А так... мне и пожаловаться на такое не кому, разве что Шойчи-сан или своим ребятишкам... Нет, они не поймут.

— Не маячь там, сядь где-нибудь, — ворчливо велел он, заметив, как я переминаюсь с ноги на ногу.

Я села на второй диванчик и сделала вид, что разбираюсь в своих папках. Стило стучало по бумаге, нещадно царапая ее и оставляя жирные чернильные кляксы. Руки Сабаку-сама била дрожь, и тут я со стыдом и огорчением осознала, как чудовищно на самом деле он устал. Темари-сан была права, надо было выметаться, несмотря на его просьбу. Я уже жалела, что она не вышвырнула меня отсюда... Так было бы лучше. Рю, ты чертова эгоистка. Но он ведь... Конечно, он ведь мужчина и не может отказаться от своих слов...

Гаара-сама раздраженно хмыкнул, испортив очередной листок, скомкал его и запустил в стену. Наверное, его разозлило то, что я стала невольной свидетельницей его бессилия. Пусть временного, но все же... Столик протестующее вякнул, когда Казекаге двинул его бедром, поднимаясь с сиденья. Гаара-сама не обратил на это внимания, упал обратно на кровать и затих, сложив руки на груди.

— Иди сюда, Фудзивара, — распорядился Казекаге таким противным тоном, о котором я еще не имела понятия. Оставив папки на диване, я подошла. — Отныне назначаю тебя моим личным стенографистом, — сделав вялый жест в мою сторону, твердо сказал он. — А теперь садись и начинай записывать, — я огляделась в поисках стульчика, но ничего похожего в комнате не было.