Вчерашний день был...не сложным, не плохим...кошмарным. После обхода он встретился с мамой, а затем еще общался со следователем. Или участковым. А может и оперативником. Артём не разобрал. Все прошло будто в тумане, в мареве, в дымке.
И запомнилось плохо. Но основное отложилось, хотя именно это Артём выкорчевал бы из памяти в первую очередь.
Как мать плачет, как рассказывает о своих бессонных ночах и том, что нашли тело Насти. Как звенят в ушах слова, которые вроде бы никто и не произносил вслух: 'Насти больше нет!'. Как перехватывает горло от слез, так и не покинувших сухие глаза.
И еще много чего.
Настю убили. Вот что не выкорчевать, не переписать, не изменить. Из головы вылетело, сказала ли мама о том, как Настя погибла, и еще много чего вылетело, но... главное ужасное известие прозвучало. И хотя внутренне Артём готовился к самому плохому развитию событий — ситуация с похищением и последующим покушением предполагала в том числе и трагические последствия, но все же известие о смерти жены и еще не рожденного ребенка ударило очень сильно. Выяснилось, что подготовиться к подобному невозможно.
Стрельцов чудом дождался ухода матери и лишь потом разрыдался. Боль физическая — грудь жутко свербела и едва ли разламывалась, а в живот словно напихали кучу раскаленных углей — оказалась спасительницей, лекарством от боли душевной. Помогала забыться. И не давала выть в полный голос и биться лбом о косяк, размазывая кровавые кляксы по обоям. На подобные подвиги элементарно не хватало сил.
Некоторое успокоение, вернее говоря, опустошение пришло к полуночи, когда Артём сумел наконец заснуть. Или забыться.
Сон лечит. В этой народной мудрости Стрельцов убедился в очередной раз. Сегодня душевная боль не исчезла, не пропала, но поблекла. Не заслоняла собой белый свет и из острой превратилась в ноющую. Артём будто сжился с ней. Так происходит, когда долго болят зубы, и сначала на стену лезешь, а затем привыкаешь, смиряешься.
И то, что было вчера, тоже мнится сном. Кошмарным.
Вчера, кажется, еще следователь заходил, или кто он там. Спрашивал, записывал, а что?..
Сон...
Фантасмагория. И доказательство вчерашнего сюрреализма — слова матери о том, что Чапу тоже убили. Добродушную, безобидную таксу. Это ли не кошмарный бред?
А сейчас явь. Горькая, печальная, серая, как хмарь над промышленным городом, явь. Наяву боль не всепоглощающая, словно во сне, и ужас не вселенский. Но все же боль и ужас, затаившиеся до поры в душе, но готовые в любой момент выползти на свет.
И надо жить дальше... с болью и ужасом.
Насти нет... И нет их долгожданного ребенка, узнать пол которого и придумать имя они не успели. И необходимо привыкать к постоянной тяжести, к ощущению сосущей пустоты внутри и горечи под языком.
Мать вчера, пытаясь неуклюже успокоить (хотя сама каждые пять минут принималась реветь белугой), обмолвилась, что все наладится, Артём еще не старый...
Почему-то это запомнилось хорошо. Из лучших побуждений вроде сказала, но слова матери острым скальпелем резанули по сердцу.
А ведь он любит Настю.
Любил.
Стихотворений в ее честь не сочинял, баллады под балконами не пел, на ветряные мельницы с копьем наперевес не бросался, ратных подвигов во имя ее не совершал, но как жить без нее не представлял. Без ее улыбки, озорного взгляда, ироничных поучений и добродушных насмешек, без ее прикосновений, поцелуев, привычных жестов. Норовистая прядка, вечно стремящаяся упасть на глаза, милая ямочки на щеках, родинка на шее — они настолько родные, что порой Стрельцову казалось, что это не Настины прядка и родинка, а его собственные, и их легко увидеть в зеркале.
Он словно в зеркало и смотрелся. Волшебное зеркало, отражающее вторую половинку, найти которую мечтают многие жители нашей маленькой планеты. Независимо от пола, расы и национальности. И десятилетние девочки, и восьмидесятилетние старики. Мечтают многие, а находят единицы. Артёму повезло, он нашел... и потерял.
И как жить без нее? Без любви.
А жить надо. Существовать. Ходить по земле, пить, есть, спать, дышать. Пусть не в такт с любимой, но в унисон с памятью о ней.
Жить. Ради матери, ради себя, ради того прекрасного, что было...и ради...мести. Уход — удел слабаков, трусов и несостоявшихся мужчин. И еще, возможно, офицеров, ведь для них лечь виском на дуло — порой вопрос чести. К касте офицеров Артём при всем желании себя причислить не смел, поэтому даже мысли о том, чтобы уйти, не возникало. Слишком много незавершенных дел тут останется. О матери позаботиться, с компаньонами спорные вопросы урегулировать, и еще пару тысяч проблем разрешить. И, самое главное, поквитаться с теми, кто разрушил его жизнь.
Найти и поквитаться.
Найти, конечно, не так легко будет, но он все отдаст, все положит... Увидеть лица большинства похитителей ему не позволили, но голоса он слышал, а толстомордый вообще засветился капитально. Его ряху Артём никогда не забудет. Иногородний он или нет, Стрельцов ничего не пожалеет, ведь терять ему нечего. Почти.
К тому еще ниточки имеются. Например, одному из бандитов он руку прокусил, а другому головой нос помял — они должны за медицинской помощью обратиться. Травмы специфичные, дата получения повреждений известна — вычислить гавриков вполне реально. Если обращались, а не самолечением занимались. А через них выйти на главаря и заказчиков. Остальные исполнители — пешки, и они на закуску пойдут в меню вендетты, но сорвать маски с организаторов этой чудовищной затеи куда важнее. Сорвать и убить. Распять, колесовать, порезать на мелкие кусочки. Вырвать их поганые сердца и заставить сожрать собственные потроха. Это будет основным, королевским блюдом. Которое, по меткому определению одного вымышленного героя преступного мира, нужно подавать холодным.
Пока они только маски, но Артём верил, что сумеет, узнать, кто скрывается под ними. Ключевое слово здесь 'пока'.
От невеселых дум и потуг влезть в шкуру монстра дедукции местного разлива отвлек утренний обход врачей. Точнее, одного врача, бородатого здоровяка Олега Петровича; других докторов, если не считать интерна Анны Павловны, Стрельцов здесь и не видел. Медсестры разные заглядывали, а врачи почему-то толпами не бегали. Что вполне естественно — обычная районная больница широким штатом врачей не располагала, не продвинутая областная клиника все-таки. Впору вообще удивляться, как Олег Петрович сумел его спасти и довольно качественно залатать. Хотя чему удивляться, практика-то наверняка большая. Артём помнил пояснения врача относительно количества хирургов в ЦРБ. Соответственно, не вызывало сомнения, что в связи малочисленностью врачебного корпуса оперировать Олегу Петровичу приходится часто, можно добре насобачится на удалении аппендиксов и гланд. И на штопке разнообразных дыр, коими местные мушкетеры награждали друг друга по пьяной лавочке.
Справедливости ради, в сознательном состоянии в больнице на данный момент Стрельцов провел от силы часов двадцать и объективно судить о количестве врачей не был способен в принципе. В полной отключке или во сне не подсчитаешь, трое тут докторов или сто. Да и не важно, сколько их в больнице, Артём не возражал, чтобы его и впредь осматривал исключительно Олег Петрович, при условии, что вместе с ним будет симпатичная брюнетка в очках. Хоть не душе покой, так для взгляда услада.
Между тем сегодня врач заглянул в палату без интерна. С одной медсестрой.
— Доброе утро.
— Здравствуйте, доктор.
— Что, имя и отчество опять запамятовали? — приподнял брови мастер скальпеля и зажима.
— Здравствуйте, Олег Петрович, — послушно исправился Стрельцов.
— Не забыли. Хороший признак, значит, обильная кровопотеря и травма на функциях головного мозга не сказались.
— Вам виднее.
— Еще бы,— фыркнул доктор.
— Скажите, а ваш интерн подойдет?
— Аня? Нет, она сегодня в городе. А что, понравилась? Вы, батенька, ходок, однако.— Олег Петрович погрозил пальцем. — Давайте лучше поглядим, как Ваши ранения поживают. Так, нагноения нет. Температура и давление в пределах нормы. Замечательно... Прозвучит банально, но на Вас все как на собаке заживает. Даже завидно немножко.
Губы Артёма слегка раздвинулись в подобии виноватой улыбки. Подобии, поскольку на настоящую широкую улыбку не хватало... запала, наверное. Накопившаяся в душе горечь мешала.
— И вообще, везучий вы человек.
После этого заявления напрашивался очевидный вопрос, и Стрельцов его выдавил:
— Почему?
— Потому что получили два тяжелых ранения, а спустя четверо суток — уже огурчик. Можно в книгу рекордов заявку посылать. Динамика просто удивительная! А ведь были на грани. Раневые каналы глубокие, два сантиметра в сторону, и мы бы с вами сейчас не общались. Жизненно важные органы не повреждены. Ни сердце, ни легкие не задеты. А как артерию миновало, я до сих пор понять не в силах. Удивительно!
— Два сантиметра?..
— Даже меньше. Еще помогла комплекция, выручила.
— В смысле?
— Мышцы, жир... плотность массы большая, удар немного направление изменил.
Мысль о том, что ему сопутствовало катастрофическое везение, и жизнь от смерти отделили считанные миллиметры, насмешила, заставила приторную горечь отступить, забиться до поры в угол.
Повезло так повезло. Словно утопленнику. Выжившему утопленнику.
Закончив осмотр, врач порадовал слух десятком дежурных непонятных терминов, которые медсестра записала в блокнот.
— Отдыхайте пока, после обеда к Вам следователь приехать должен. Звонил с утра, спрашивал.
— Какой следователь?
— Из прокуратуры, по-моему...
— Что вчера приходил? Он меня уже допрашивал, протокол составил...
— Нет, вчера наш, местный, приходил, а этот из города. Он дело об убийстве вашей жены расследует. — Врач почесал бороду и легонько похлопал Стрельцова по предплечью. — Соболезную. Крепитесь.
Несмотря на то, что слова были сухими, официальными, благодаря интонациям, Артём услышал в них поддержку и участие. И еще прочитал в глазах доктора, что он действительно сочувствует его горю. И не великий вроде физиономист, и еле живой к тому же, но прочитал, а как, сам не понял. Застрявший в горле со вчерашнего дня ком вырос до размеров арктического айсберга и стал мешать свободному прохождению кислорода в легкие, а в уголках век защипало.
'Только бы не расплакаться!'.
Громадным усилием воли Стрельцов сохранил на роже подобие улыбки и выдавил:
— Как тут не держаться, когда от успокоительных уколов подташнивать начинает. И зад свербит.
— А что делать? Без уколов никуда, вам и Лариса подтвердит. — Врач кивнул на медсестру.— Будет свербеть.
* * *
Следователь приехал ближе к вечеру.
Зашел в палату, поздоровался, назвал должность и фамилию и уселся на стул рядом с кроватью Стрельцова. По-хозяйски развалился и закинул ногу на ногу. Эдакий типичный 'пиджак': чуть старше тридцати, сухощавый, с помятой рожей, залысинами и характерным взглядом человека облеченного полномочиями. Корректный, но несколько развязный, вальяжный, преисполненный по отношению к окружающим превосходства, которое зиждется не на количестве денег или подчиненных, а на осознании того, что любой гражданин, каким бы высокопоставленным и крутым он не считался, может оказаться в его власти. Допустит промашку и станет клиентом, его или другого неприметного 'пиджака', и только следователь решит — с учетом пожеланий начальства — сидеть крутому господину на нарах или гулять на свободе. Именно так, словно на червяка, раздумывая раздавить его, растереть в порошок или просто выбросить, смотрел на Артёма лет восемь назад следователь налоговой полиции. Тогда уголовное дело благополучно прекратили, Валерка кого-то удачно подмазал, но ощущение беспомощной букашки под лупой любопытного экспериментатора не забылось.
И хотя сейчас Стрельцов имел совершено иное процессуальное положение, к следователю невольно испытывал легкую неприязнь. Вчера подобных эмоций по отношению к сотруднику органов он за собой не заметил, но это и немудрено — показания давал, находясь еще в шоковом состоянии. А сегодня боль чуть притупилась, и... обнаружилось, что 'пиджак' ему категорически не нравится. Нет, ожидать, что он будет испытывать симпатию и желание обнять-поцеловать следака, конечно, не стоило; настоящему русскому любая власть претит, а уж связанная с охраной правопорядка и уголовным преследованием — тем более, но настолько негативная реакция стала для самого Артёма неожиданной. Разозлился он на прокурорского чинушу. Явился не запылился, прилизанный, приглаженный, в белой рубашечке, стильном галстуке, так и сочится довольством, разве что уже упомянутая помятая рожа выбивалась из общего ряда. Пользуясь сленгом телевизионщиков, видеоряда.
А еще говорят, что сотрудники органов плохо живут. Затюканные, мол, задолбанные текучкой дел и начальством. У этого все в порядке. И часы на запястье явно не из дешевых. Кстати, деятель из налоговой полиции — к счастью, давно упраздненной — тоже вальяжной улыбкой и дорогими часами щеголял. Общий пунктик, что ли?
Впрочем, со следователями в своей жизни Артём сталкивался не столь часто — третий раз, если считать вчерашний допрос, когда он находился в состоянии прострации. С прокурорскими же вообще не доводилось — и сравнивать было не с чем. Возможно, этот индивидуум отличался чем-то особенным, неповторимым, но кто его разберет.
Допрос продолжался долго. Стрельцов уже намозолил язык, устал, а вопросы сыпались и сыпались. Песчинками с пустынного бархана. Следователя интересовало буквально все: кто во что был одет, стилистика речи преступников, их требования, дословное содержание разговоров, интерьер дачи, марка и цвет использованного для проезда на остров автомобиля, коли номер его неизвестен, приметы человека, которого пришлось обивать пивом. И еще: имели ли место ссоры с кем-либо в обозримом прошлом, угрожал ли кто Стрельцову либо его супруге, есть ли враги и недоброжелатели, а также должники и кредиторы. И прочая, и прочая. Даже отношения с супругой и ее родней без внимания не оставил, змей канцелярский.
Дотошный следователь попался, въедливый.
На четвертом часу процедуры Артём не выдержал и взмолился:
— Извините... как вас?..
— Игорь Юрьевич.
-...Игорь Юрьевич, я уже ничего не соображаю. Грудь болит, устал и хочу спать. Давайте перенесем на другой день?
— Конечно, конечно, понимаю... Да я почти все выяснил. Разрешите последний вопрос. Опознать кого-либо из похитителей сможете?
— Мордатого смогу. Сто процентов, без вариантов. Я его хорошо разглядел, запомнил. А остальных вряд ли. Я же их не видел толком. У двоих — только затылки, а здоровяк в бейсболке был в солнцезащитных очках. И особых примет нет... Рожи как рожи, стандартные братки. Пацаны с городских окраин. Сейчас, конечно, подобных типов поменьше, чем лет десять назад, но все равно хватает. Да и не до изучения особых примет тогда было...
— А по голосу?
— По голосу...— Стрельцов закрыл глаза. — По голосу, наверное, главаря узнаю. Другие молчали больше, а этот разговорчивый... Он все время, к месту и не к месту, 'типа' вставлял.
