— А собачку за что замочил?
— Лаяла...
— На дядю фраера. Понятно.
— Готово, — захлопнул багажник Алик.
— Тряпки где?
— Здесь обе. — Пятерня опустилась на крышку багажника. — И темная, и пятнистая.
— Хорошо, — буркнул Серега и бросил Кривому: — Выходи, я сам за баранку сяду.
— А чё так?— удивился Никитин.
— Твое дело телячье — сказали, выполняй! Может, типа, голосование устроим? Вылезай, кому говорю!
— Ладно, ладно, — примирительно зачастил Кривой и, кряхтя будто девяностолетний дед, принялся выбираться из-за руля.
Где-то на полпути, когда ноги Никитина уже находились на земле, голова торчала из дверей, а задница только отрывалась от кожаного сиденья, в процесс вылезания вмешался бригадир. Вмешался весьма грубо и бесцеремонно, выхватив заранее спрятанный за спиной пистолет и приложившись рукояткой к теменной области головы Кривого.
Движение получилось легким и молниеносным; сказывалась обширная практика — не далее как пару часов назад тренировался. Никитин мешком с картошкой осел на траву. Сзади чертыхнулся Алик.
Величев резко развернулся, передернул затвор и навел ствол на чрезмерно эмоционального бойца.
— Проблемы?
— Серега, успокойся, никаких проблем! — Алик отдернулся и выставил руки перед собой ладонями вперед, будто стараясь загородиться от возможного выстрела.— Кривой заработал, я понимаю, никаких проблем... никаких проблем, я разве против, никаких проблем...
Бойца, словно старую граммофонную пластинку, заело на одной фразе, и неизвестно сколько раз она бы повторилась, если бы Величев не прервал сбивчивые увещевания новоявленного миротворца.
— Хоккей. Тогда будь другом, нацеди пару литров бензина, а я сейчас тут закончу.
— Ага, — Алик не замедлил исполнить незамысловатый приказ бригадира и снова полез в багажник.
Тяжелый гад! Серега сначала хотел подтащить Кривого поближе к бабе, но затем, приподняв его за ворот и оценив вес, передумал. Пупок развяжется. Лучше по-другому. Сходил за именным ножом, обмотал ручку тряпкой, прицелился и, широко размахнувшись, воткнул перо Никитину в сердце. Тело вздрогнуло и опало. Возникла ироничная и самокритичная мысль о том, что сегодня слишком часто приходится пером орудовать, навык появился, не дай бог, в привычку перерастет, но Серега отогнал ее прочь.
Нож вошел глубоко — до упора. Все немалое лезвие — добрых двенадцать-тринадцать сантиметров — прочно засело в никитинском мясе. Точно, навык появляется, того мужика пришлось дважды резать, и то...абы как. А тут с одного раза — быстро и аккуратно. А лежит красиво! Даже кровь еле-еле из-под тесака сочится, не то, что у проклятого рукогрыза и мозголома. Хоть на открытку поздравительную фотографируй. Или на рекламный плакат.
Удовлетворенное хмыканье вырвалось из недр Серегиной души. Чистая работа, во всех смыслах. И в прямом, и в переносном. Он и нож решил не выдергивать, так выразительнее и пикантнее смотрится. Мусорам информация к размышлению. Нож не рядом валяется, а из грудины торчит. Волей-неволей проверят. К тому же затычка неплохая. Вытащишь же перо — хлынет струя, и опять заляпаешься с ног до головы.
— Вот. — Алик щелкнул крышкой бензобака и протянул Величеву пластиковую канистру. — Два литра, как сказал.
— Отлично. Поставь пока рядом. И хватай за ласты нашего бывшего героя, тащи его поближе к бабе. Только аккуратно, на спине волоки, а то красоту, типа, испортишь.
— Стоп! Ну-ка пульс пощупай!
— А где?
— В Караганде! На шее или на запястье. Чему тебя в школе учили? Ты что, типа, книжек умных не читал и фильмов нормальных не смотрел?
— Не чувствую ничего.
— Ай, уйди! — Велик преодолел брезгливость, нагнулся и приложил пальцы к шее Кривого. Подождал секунд двадцать и, не ощутив толчков, скомандовал:
— Готов! Волоки!
Алик оттащил тело Никитина от автомобиля и уложил рядом с трупом женщины. Серега взял канистру и как следует полил бензином на ладони и голову Кривого, а также окропил конец длинной и сучковатой то ли палки, то ли ветки.
— Из искры возгорится пламя!— процитировал легендарные слова классика марксизма Величев и поднес зажигалку к окропленной части импровизированного факела. Палка не подвела, занялась ровным пламенем.
Единственный очевидец огненного священнодействия наблюдал за манипуляциями шефа с несколько обалдевшим видом.
— Зажарим барбекю! — промурлыкал Велик и ткнул факелом в голову Кривого. Облитая бензином кожа вспыхнула небольшим костерком, не пионерским, конечно, но как минимум туристическим. Серега отскочил и недовольно сморщил нос. Запахло паленным мясом и волосами.
Торопливо стукнув факелом по ладоням Никитина, Величев зашвырнул ветку в воду. Подождал, пока затухающие язычки пламени на голове и руках опадут окончательно, и осмотрел творение рук своих.
Картина — готовый видеоряд для низкопробного фильма ужасов. От увиденного замутило бы и опытного патологоанатома. Голова трупа обуглилась до черноты, кожа слезла бурыми лохмотьями, местами проглядывали обнаженные кости черепа, губы спеклись в невероятный бифштекс, разобрать, где начинается рот и заканчивается нос, было невозможно. Пальцы на ладонях скрючились и напоминали очищенную от изоляции горелую проволоку. На удивление, зрелище не вызывало у Сереги тошнотворного рефлекса. Чудеса: от вида капель крови на рубашке желудок готов исполнять акробатически этюды и извергать съеденное, а изуродованный огнем труп только морщиться заставляет. Алику, кстати, тоже хоть бы хны, но он менее брезглив и привередлив.
— Вот теперь, он у нас окривел реально. Родная мама не узнает. И не опознает! — удовлетворенно подытожил Величев и скомандовал: — Забирай канистру и сваливаем.
Когда звук мотора затих вдали, из-за тонкой пелены облаков выглянуло круглое лицо луны и посеребрило одежду и кожу валяющихся параллельно друг другу тел — скрюченного женского и частично обугленного мужского. Легкий дымок, поднимающийся над более крупным телом, в холодном лунном свете казался призрачным и зловещим...
* * *
Почти на средине реки, чуть ближе к левому — более пологому и поросшему травой — берегу на мелких волнах колыбелью покачивалась дюралевая моторная лодка. Покачивалась настолько ровно и спокойно, что поневоле слипались глаза. Между тем в лодке не спали, а предавались исконно мужскому занятию — рыбачили. Об этом свидетельствовали: нависающие над водой удочки, покоящиеся на носовой скамье стеклянная банка с дождевыми червями и коробка с прикормкой и, главное, торчащее из кармана 'куртки-энцефалитки' одного из рыбаков горлышко початой поллитровки.
— Степаныч, как ты свою мегеру уломал-то? Она ж тебя отпускать не хотела? — рыбак с початой бутылкой в кармане — мелкий худощавый мужичок лет сорока с растрепанной шевелюрой и лисьими чертами лица — донимал второго. Напарник растрепанного обладателя стеклотары — пожилой пузатый дядька в дождевике — нахмурился. Помимо пуза рыбак в дождевике мог еще похвастать роскошными черными с проседью усами и не менее роскошной лысиной.
— Отстань, окаянный.
— Это почему отстань? — обиделся мелкий.— Поделись, чем жену купил. Опытом, так сказать. Задобрил? Или сбежал? Точно, по роже вижу, сбежал! Теперь она тебе задаст!
— Тьфу на тебя! Что ты, Федька, за помело, всякую ересь собираешь! Ничего я не сбежал, а это... урегулировал конфликт. Понял?!
— Не совсем.
— Тогда наливай, а то уйду.
— Куда ты денешься с подводной... с моторной лодки! — проворчал Федор, но за бутылкой и спрятанными под сиденьем железными кружками, которые на природе перманентно выполняли роль стопок, все же полез.
— Вообще, отстань ты от моей личной жизни, давай лучше за политику поговорим.
— Ну ее к лешему эту политику! Я лучше тебе тост скажу. Мы хоть и не грузины, но без тоста... — Федор прервал священный для каждого понимающего процесс разлива сорокоградусной амброзии и воскликнул.— Ба! Погляди, у нас по реке бесхозные лодки плавают.
Повернувшись в направлении вытянутой напарником руки с указателем в виде кружки, Степаныч увидел несомую течением мимо дальнего берега деревянную лодку. Без весел и гребцов.
— Точно. Наверное, веревка отвязалась. Интересно, откуда ее несет, с Березовки что ли?
— Какая разница, хоть с самого Белореченска, не пропадать же добру! Заводи мотор, догоним. Будет ценный приз.
— Уймись, — отогнал суетливого товарища основательный Степаныч и взялся за ручку стартера.
Мотор недовольно взревел и вспенил воду лопастями.
Лодку догнали быстро. Минута, и дюралька стукнулся о борт деревянной сестры. Встреча оказалась не такой радостной, как представлялась рыбакам. На дне деревянного судна, согнувшись вытащенным из бревна гвоздем, лежал полуголый человек.
— Федька, гляди-ка, тут хозяин прикорнул. Пьяный, что ли?
— Может, нехорошо человеку?
— Может. Или поддатый или больной, но скорее, пьяный. Валяется, как убитый. И что больной в лодке будет делать. Больные по домам сидят или по поликлиникам бегают,— высказал суждение опытный Степаныч.
— Эй, товарищ! — Младший из рыбаков, обнаружив в лодке постороннего субъекта, обратился к нему по старинке. И хоть в последние годы ранее повсеместно употребляемое обращение 'товарищ' приобрело привкус ретро-стиля и вышло из... хм, простите, обращения, но на язык выскочило первым. С другой стороны, не господином же его называть — господа, известно, в Париже, и не гражданином, чай, не в суде и не в прокуратуре. Человеком — тоже не с руки. Имелось еще универсальное 'мужик', но о нем Федор почему-то забыл.
— Ты живой или нет?!
Парадоксальность, содержащаяся в вопросе, от рыбаков ускользнула. Шустрой щукой. Словно оба ждали, что человек приподнимется и бодро отрапортует. В духе того, что проходит он по ведомству господина Аида и числится в трупах первой категории. Однако, как и следовало (или не следовало?) ожидать, ответа рыбаки не дождались.
Если Федор растерялся, то Степаныч, ввиду того, что лодка оказалась не бесхозной, испытывал умеренное разочарование и острое желание сбросить отрицательный эмоциональный заряд посредством разбития чьей-либо морды, разводить политесы не стал, а попросту ткнул веслом предположительно пьяного 'товарища'...в область копчика. Легонько ткнул, ласково, практически погладил. Если забыть про то, что весло сделано из того же материала, что и моторка...
Тут любой бы среагировал, будь хоть по самые брови залит самогонкой, выразил бы возмущение. Словом или жестом. А мужик в лодке даже не шелохнулся, что Степанычу совсем не понравилось. В душе заскребли кошки. Численностью не менее взвода.
— Мертвяк это, Федя, как есть, мертвяк.
— Да ну! Что он тогда в лодке делает?
— А что, по-твоему, мертвецы делают? Пироги пекут?
— Давай посмотрим...
— Может, лучше бросим от греха. Пусть плывет лодка дальше. Кому надо, тот ее выловит. А нам лишние хлопоты на кой ляд? Милиция, полиция... Начнут расспрашивать, выпытывать, крутить, что делали, зачем?
— Ты даешь, Степаныч! Это же классно. Столько понарассказываем, все обзавидуются.
— Тьфу на тебя! Лишь бы языком молоть. Сам лезь тогда, я на мертвецов глядеть не собираюсь. Приснятся еще потом... — Степаныч уселся на скамью и демонстративно отвернулся.
Федор перескочил в деревянную лодку и нагнулся над лежащим 'товарищем'.
— О, ексель-моксель, крови-то сколько.
— Крови? Мертвяк?— не сумел соблюсти самим же декларированную отстраненность Степаныч.— А я тебе что говорил!
— Не, кажись, дышит... живой. И сердце бьется.
— А кровь откуда?
— Порезал его кто-то, Степаныч. Весь живот в крови.
— Етить твою мать! И что нам с ним теперь делать?
— В больницу везти, что еще.
— Вот и порыбачили!
— Ладно тебе. Зато будет, о чем вспомнить. И мужика, глядишь, спасем. Вдруг нам медаль дадут за спасение... утопающего.
— Пинка тебе дадут. А потом догонят и еще раз дадут. Или тюрьмы годика два.
— Ну не медаль, но все же... мужик, глядишь, поправится и деньжат подкинет. Материально, так сказать, поспособствует. Помоги перетащить его.
— Кто бы ему самому поспособствовал. Дурак ты, Федька. Посмотри, на нем одни штаны, даже рубашки нет. Ни шиша он тебе не подкинет. Кроме проблем. Помянешь еще мое слово, когда по милициям затаскают. — Лысый рыбак ворчал, но переместить тело в моторку помог.
— Значит, выполним гражданский долг,— обратился к высоким материям Федор и повторил запавший в душу аргумент: — И будет, о чем вспомнить.
Степаныч лишь тяжело вздохнул и смиренным голосом поинтересовался:
— К нам или в Березовку?
— К нам поближе.
— Ага, а потом переть на горбу. Бегу и тапочки теряю! В Березовку, как ни крути, по воде быстрее. И больница рядом с рекой. А наша где? Во-во...
— Да, далековато, ексель-моксель. Ты на когда с Витькой договорился?
— На десять. А в пять утра — попробуй, поймай попутку. Хочешь тащить его два километра? Нет? Тогда — в Березовку.
ГЛАВА 4
Огненный мяч солнца еще не выкатился на постоянный маршрут, но редкие облака уже окрасились оранжево-алыми сполохами, а на горизонте наливался силой рассвет. Рождался новый день.
И все в нем было прекрасно. Начиная от насмешливо-радостного пересвиста птиц и заканчивая пронизывающей воздух утренней свежестью, которая обещала прохладу и отдохновение от обычного летнего пекла. Только настроение старшего следователя прокуратуры Центрального района города Белореченка Игоря Юрьевича Данильца кардинально отличалось от прекрасного. То ли потому что пересвист воробьев и синиц ему не был слышен из-за гула автомобильного мотора, то ли ввиду невозможности вдыхать утреннюю свежесть в прокуренном до 'топорной' стадии старом уазике — когда топор внутрь бросаешь, а он повисает в субстанции, некогда именовавшейся воздухом. Или, возможно, из-за того, что ему предстояло заниматься весьма неприятным делом — осматривать место происшествия. Вместо того чтобы наслаждаться положенным по закону выходным, отдыхать и нежиться в постели.
Данилец вообще работать не очень любил, а спозаранку в уик-энд просто ненавидел. Да и какой нормальный человек, переваливший тридцатилетний возрастной рубеж, не склонный к извращениям в стиле садо-мазо и не являющийся отпетым трудоголиком обрадуется, когда его ни свет, ни заря вырвут из объятий сна телефонным звонком вкупе с сообщением о необходимости заняться исполнением трудовых обязанностей? Особенно сильное впечатление производит подобное известие, сваливаясь на похмельную голову. А та часть тела Игоря Юрьевича, на котором отдельные куртуазные джентльмены носят шляпы, отвечала необходимым требованиям, чтобы называться похмельной. И трещала, и раскалывалась, и кружилась.
Немудрено, после вчерашнего, плавно перетекшего в сегодняшнее. Дернул же лукавый, согласиться на замену дежурства. Не поддайся Данилец на уговоры Коваленко, посапывал бы себе под одеялом, седьмой сон досматривал. Крайний вариант — сосал пиво или рассол перед телевизором.
И осмотр не сулил ничего хорошего. Со слов дежурного: два трупа, один наполовину сожжен, второй в крови. Явный криминал, осматривать придется тщательно, следы искать, личности пострадавших устанавливать. Коротеньким — на пол-листа — опусом, как по 'парашютистам' или 'висельникам', не отделаешься. Придется попотеть.
