И как испачкался! Ладонь, предплечье и еще брюки заляпал. Даже замутило слегка, чего с Великом не случалось с памятного подреза в девяносто втором. Благо, что на морду не попало, а то бы мог блевануть, опозорился бы тогда перед пацанами конкретно.
Судорожно вытерев руку сорванной травой, Серега отмотал пленку с рукояти ножа и бросил его поближе кустам. Туда же Химик оттащил и тело. Осмотревшись — не забыли ли чего — бригадир дал команду прыгать в тачку и отчаливать. Митяю, к счастью, запрыгивать не пришлось, он уже давно страдал на заднем сиденье.
Едва разместились, Величев вытряс у запасливого Химика носовой платок и по дороге занялся оттиранием руки и чисткой брюк. Пятна были благополучно ликвидированы, но Сереге казалось, что какие-то микрочастицы въелись в кожу, и он яростно драил платком ладонь и предплечье. С брюками же он, по здравому размышлению, решил расстаться, выбросив их при первой возможности, все равно носить 'замаранные' больше не будет.
Когда выехали с острова на мост, Серега наконец завершил 'чистку перьев', так и оставшись неудовлетворенным ее результатами. Он бы и дальше продолжил оттирать 'неистребимые' пятна, но Химик и Чалдон начали недоуменно поглядывать на своего бригадира, и ему, чтобы не ронять авторитет, пришлось закруглиться.
Измочаленный, смятый носовой платок к хозяину не вернулся, а вылетел в приоткрывшееся окно, скомканным метеоритом перепрыгнул через бетонные перила моста и нырнул в величавые речные воды. Естественно, как тряпичный комок нырнул в воду, Велик не видел — мешали перила и скорость, но куда ему деваться, когда вокруг на сотни метров только река.
Вечером отмоется нормально, примет душ или в сауне душу и тело понежит, а пока не время. Из кармана бригадирских брюк роботом-бабочкой выпорхнула блестящая пластина сотового телефона.
— Алик? Все хоккей, можете сваливать. Не наследили? Что? Плохо слышно... Что-о?! — начав разговор спокойно, даже умиротворенно, Величев внезапно сорвался на крик.— Козлы! И ты причем! Я кого старшим поставил?! Тебя? Вот вместе и ответите. Я вас, уроды... не знаю просто, что сделаю! Короче, вы где? Где?! А лучше ничего не придумали? Надо было сразу в серый дом везти! Номер квартиры напомни! Все, завали пасть, через двадцать минут буду, жди!
'Раскладушка' телефона громко захлопнулась.
— Колян, поворачивай направо, на адрес нашего жмура проскочим ненадолго...
— Это куда?
— Недалеко, в центре...
— А в больницу? — прохрипел сзади Митяй.
— Потерпи, брат. На пять сек заскочим и сразу тобой займемся.
— А что там случилось? — поинтересовался Химик.
— С телкой, типа, проблемы, опять Кривой накосячил. Каламбур, твою мать.
* * *
Сознание вернулось толчком, словно на голову опрокинули ведро с холодной водой. Волна темной пустоты схлынула, оставив после себя полумрак и красные круги перед глазами. Артём хлопнул веками, полумрак не рассеялся, красные круги не исчезли. Сквозь них проглядывали какие-то серые стебли, часть из которых норовила залезть в ноздри. Несмотря на то, что затылок разламывался от боли, мысли были довольно ясными, только ленивыми, тяжелыми, медленными. Стрельцов понял, что лежит на боку, лицом в траве. Последнее, что он запомнил: борьба на заднем сиденье, укус за руку здоровяка в бейсболке и взорвавшийся затылок.
Наверное, приложили чем-то тяжелым, гады. Помимо затылка боль поселилась в груди. Острая, резкая — по ребрам стадо слонов пробежалось, не меньше. Прыгали они на нем что ли?
Отстраненно, словно думая о чужом человеке, Артём удивился, что еще жив. Ощущения не оставляли иных толкований — вряд ли в посмертии, если таковое и существует, боль будет иметь четко выраженную локализацию. По всем раскладам бандиты должны были избавиться от лишнего свидетеля, чтобы ими не задумывалось относительно парня в кафе 'Венеция'. Иначе, зачем его привозить на безлюдный остров.
Ан нет, жив вроде. Не добили? Артём напрягся, приподнял голову, а затем, оттолкнувшись от земли, встал на четвереньки. В грудь воткнулся раскаленный железный штырь, глаза застила красная пелена, в которую разрослись круги, руки ослабли, и Стрельцов едва не рухнул обратно мордой в траву.
Больно-то как!
Пелена нехотя рассеялась, и взору открылся тот же пейзаж, которым посчастливилось любоваться ранее. Остров, нависшие над берегом кусты, руины деревянного строения. Машина, к счастью, отсутствовала. То ли пелена перед глазами исчезла не до конца, то ли просто смеркалось, но на остров опустилась полутьма, детали пейзажа выглядели размытыми, нечеткими. Видимость оставляла желать лучшего — притаись в кустах один из злоумышленников, обнаружить его Стрельцов бы не сумел. Поэтому сквозь боль и гнев, пробивалось опасение, что похитители не уехали, а если и удалились, то ненадолго и в любой момент могут вернуться. И продолжить превращение Артёма в отбивную котлету. Тем более, урон он им тоже нанес. Ощутимый.
Отсюда желательно убраться...
А грудь-то отчего так разламывается? Стрельцов привстал на левое колено (сторонний наблюдатель не преминул бы отметить — в позу благородного дворянина, принимающего рыцарское посвящение) и потрогал пальцами левый бок и верхнюю часть живота. Сохранять равновесие было очень трудно, поскольку голова кружилась сорвавшейся с орбиты и тормозов планетой, багровый туман периодически укутывал сознание, а почва под ногами тряслась и подпрыгивала, будто припадочная, но Артёму это удалось.
Пальцы наткнулись на теплую влажную субстанцию, а затем коснулись краев резаной раны. Опустил глаза и увидел два кровоточащих узких отверстия на теле: одно под правым соском, а второе на три пальца ниже. И без того чудовищная слабость трансформировалась во всеобъемлющую. Ноги подогнулись. Как Стрельцов удержался в вертикальном состоянии, он сам не понял. На одной силе воли.
Порезали, подонки! Все пузо в крови. То-то у него багровый прилив в зрачках, и конечности ватные, словно у мягкой игрушки, не слушаются. И холодно! Настолько, что кажется: внутри скоро сосульки вырастут, а ресницы покроются серебристой краской инея. А ведь не ноябрь на дворе, а середина июня. Может его морозит оттого, что торс ничем не прикрыт. Только сейчас Артём уразумел, что он по пояс голый, кровь струится по коже, а не впитывается в ткань рубашки. Поскольку рубашки на нем нет.
Кто-то его раздел. Бандиты? Но зачем? Одежду жертв коллекционируют что ли?.. Фетишисты проклятые! А рубашка бы пригодилась. И для обогрева, и в качестве перевязочного средства. Очень много из него вытекло. Дырки в груди и животе пугают, но есть надежда, что жизненно важные органы не задеты, в противном случае душа уже бы осваивала незримые просторы обещанного проповедниками иномирья или как минимум находилась на полпути к блистающим чертогам. Или к адовым котлам. И дикая боль — существенный аргумент в пользу этого робкого предположения. Артём где-то читал, что мертвые и смертельно раненые боли почти не чувствуют. Никто не поручится, что прочитанное — правда, но обнадеживает изрядно. Опасность же фатальной кровопотери реальна, как никогда, пальцы мокрые, словно Стрельцов вытащил руку из-под раструба открытого на полную катушку водопроводного крана, а не отнял от раны.
Если отверстия не зажать, то... о подобном исходе, вообще, не стоит вспоминать. Еще накаркаешь. А вот соответствующие нехитрые меры принять не помешает. Борясь с приливами багрового тумана, Артём сунул окровавленную пятерню в карман джинсов — вдруг там завалялся нужный предмет, например носовой платок или, еще лучше, бинт. Несмотря на то, что названных вещей в кармане не могло оказаться в принципе; носовыми платками Стрельцов с младых ногтей откровенно пренебрегал, и лишь изредка Настя подбрасывала их в пиджаки, плащ и пальто, агитируя супруга заботиться об имидже и соблюдать хотя бы видимость приличий. Надеяться отыскать в джинсах носовой платок именно сейчас, было бы верхом идеализма. И еще более абсурдным казалось желание найти в карманах столь неординарное содержимое, как медикаменты и бинты. Однако некое пятое или десятое чувство подсказывало Стрельцову, что он терпит боль и роется в карманах не напрасно.
Он осторожно покопался, старясь не делать резких движений, в одном отделении, затем в другом и,— о чудо!— достал пачку салфеток. Пачку — громко сказано, но три или четыре бумажных прямоугольника перепало. Артём их машинально прихватил в кафе, когда покупал пиво. Словно предвидел, что пригодятся. Не бинты, конечно, но не в его положении выбирать.
Из одной салфетки соорудил импровизированную затычку и, шипя сквозь зубы от боли, запихнул ее в верхнюю рану, поскольку она кровоточила сильнее. Оставшиеся бумажные 'перевязочные средства' приложил к нижней ране на животе. И прижал салфеточные тампоны-затычки ладонью, слава богу, раны рядом расположены, задействовать вторую руку у Артёма бы не получилось — она ему требовалась для опоры.
Мозг подкидывал странные идеи, то ли из некогда просмотренных кинофильмов, то ли из книг, то ли из армейских легенд и баек. Например, прижечь раны огнем или присыпать порохом, извлеченным из раскуроченного патрона. Идеи откровенно бредовые; даже если отбросить сомнения в полезности и эффективности указанных мер, то откуда возьмутся на пустыре боеприпасы...Зажигалки дешевой и той нет.
Против подобных идей протестовал и армейский опыт. Отцы-командиры учили, что бороться с ранами нужно медикаментозно, а не разводить антисанитарию. Для того и предусмотрены инд. пакеты.
К несчастью, ни индивидуальным пакетом, ни аптечкой здесь не разживешься. Деревянные руины — не аптека, остров Гладышева — не проспект Гагарина. До людей надо добраться, а потом в больницу. Шкуру заштопать, и все прочее, что по прейскуранту положено.
Люди, ау!
Артём бы крикнул, если бы не опасался, что перенапряжется и спровоцирует новый приступ обильного кровотечения или, упаси всевышний, потерю сознания. А еще крик могут услышать и бандиты. Кто знает, где сейчас мордоворот-курортник с товарищами, вдруг, неподалеку. Услышат, вернутся, добьют. Как пить дать. С радостью и воодушевлением доделают то, что не завершили. Две дырки в животе и груди — тому порукой.
Потеря сознания сулила аналогичные результаты. Что бандиты вернутся и прикончат, что он вырубится и тихо отойдет...в мир иной. В обоих случаях в итоге — летальный исход. Разве что расставание с земной юдолью с друзьями-бандитами пройдет веселее.
Да и удастся ли извлечь из глотки полноценный крик — еще вопрос. А сиплым шепотом тишину разгонять... занятие пустое и неблагодарное. К тому же остров Гладышева, если не принимать во внимание дни проведения массовых мероприятий и народных гуляний, явно не принадлежал к числу часто посещаемых мест. Даже в дневное время, не говоря уже о темном времени суток. Сегодня календарь никаких праздников не предусматривал, соответственно, людей на острове наверняка нет. По крайней мере, добропорядочных граждан, не бандитов, не маньяков, не злодеев. Что им тут делать? По кустам трупы прятать или романтические прогулки вокруг разрушенных сараев устраивать. Если только завсегдатаи курсов вождения на автодроме задержались, разучивая хитрости проезда между вешками и особенности выполнения поворота задним ходом. Однако, учитывая сгущающуюся темноту, вероятность этого ничтожна.
А до людей добраться надо. Кровь из носа. И из живота. Живое человеческое участие ему зело потребно. Глядишь, и помогут, и до больницы подбросят. Стрельцов пробежал мутным взглядом по окрестностям. Река, берег, кусты, кусты, деревья, опять кусты, пустырь, сарай, метрах в пятнадцати от него какой-то продолговатый предмет, наполовину вытащенный из воды и прикрытый вездесущими зарослями. Лодка что ли? Опять кусты.
Замечательно! Дороги нет, тропинки да колея между деревьями, проторенная автомобилем. Куда тропинки заведут неизвестно, выбирай любую, словно богатырь из пресловутого сказочного сюжета о камне у развилки. Том камне, на котором надпись была выбита: направо пойдешь — коня потеряешь, налево... и так далее. Только Стрельцов — не богатырь былинный, на его придорожном камне все надписи сливаются в одну: куда бы не пошел, если заблудишься — погибель найдешь. Сил на блуждания— плутания у него однозначно не хватит, упадет носом в пыль где-нибудь на полпути и поминай, как звали.
И пешеходная прогулка по автомобильной колее отпадает. Страх перед тем, что бандиты могут вернуться, не покидал Артёмову душу ни на миг. Вот был бы номер, навстречу им приковылять. В дружеские, простите, объятия. Повторную встречу с похитителями он точно не переживет.
Ломиться сквозь заросли на свет тоже не улыбается. Много ли он наломится с продырявленным пузом, продираясь сквозь переплетение ветвей и кропя кровью траву? Шагов пятьдесят — максимум.
Что остается? Сложить руки, лечь на землю и ждать, по меткому выражению одного советского фантаста, приобщения к большинству? Не пойдет, ему еще ублюдкам отомстить надо. И узнать, что с Настей приключилось. Не дай бог! Нет! Мысли, прочь!
Еще темный предмет в кустах имеется. Если это в самом деле лодка, то можно в нее забраться, и течение с большой долей вероятности прибьет ее к берегу в той части острова, где расположен въезд на мост. А там уже: машины нескончаемым потоком, трамваи, автобусы, людей полно, освещение. Цивилизация. Там спасут. Есть даже шанс на проезжающую карету 'скорой помощи' нарваться, они часто через мост курсируют. Надо лишь оттолкнуться правильно и причалить верно. А вот грести у него не получится — на ноги бы встать да удержаться.
Уголки распухших губ шевельнулись в едва уловимой кривой улыбке. Почти по Чернышевскому: что делать? Лезть в лодку, если темный продолговатый предмет действительно является плавсредством, а не ящиком каким-нибудь или выброшенным за ненадобностью старым диваном, и отдаться на волю течению или топать по автомобильной колее в сторону асфальтовой дороги? Только два указанных варианты исполнимы физически. Артём заколебался, не зная, какое решение принять. Хоть монетку кидай. Наверное, для начала стоит проверить, лодка ли притулилась к берегу. Оттуда и плясать. Совершив маленький подвиг и поднявшись в позу, приличествующую достойному представителю вида Homo Sapiens, он доковылял до прибрежных кустов. Почти доковылял. Около дюжины шагов не одолел — влезть в заросли не сумел. Новая волна боли накрыла с головой, все силы ушли на то, чтобы на ногах удержаться. Впрочем, подходить ближе не требовалось; Стрельцов выяснил, что хотел.
Чаяния не оказались обманутыми. Темный предмет в кустах, к счастью, оказался не роялем, а самой натуральной лодкой. Деревянной, просмоленной, покрашенной — ввиду сгущающейся темноты цвет разобрать было трудно, похоже, зеленый, С лавками и уключинами. Не хватало одной существенной детали оснастки, вернее, двух — весел. Данное обстоятельство Артёма нисколько не тронуло: во-первых, он находился не в том состоянии, чтобы его волновала такая ерунда, как отсутствие чего-либо, весла это или мешок с золотыми дукатами, а во-вторых, он находился в том, состоянии, когда гребля представлялась делом малоперспективным.
