Серегиной тоске никто не мешал. Да и некому было. А то, что Величев ест, пьет на халяву и живет в банкетном зале, так на то он хозяин кафе, учредитель с долей пятьдесят процентов в уставном капитале. Сам себя объедает и обпивает, кто же возразит?
Тем паче на его месте любой бы загрустил.
После того как Величев не сумел 'подставить' Калининского сынка, все рухнуло. И не сказать, что Серега серьезно облажался, без накладок, конечно, не обошлось, однако 'жмуров' он организовал, 'меченое' перо использовал в соответствии с инструкциями, то есть фактически выполнил поручение Туманова. И не его вина, что так сложилось, и менты Сашу Паровоза крутить не стали. Кто их знает почему, в мусарне свои законы, своя власть. Пусть бы сам Туман и решал вопросы, на то у него и средства есть. Вон сколько бывших ментов на него шакалят, да и из действующих — не один на содержании, с генералами разве что не целуется. Да, Сашу Калинина никто за жабры не взял, и в газетах по поводу высокопоставленного сынка — тишина, но Серега тут при чем? Все, что обговаривалось, сделано. Даже косяки пацанов по мере сил исправлены. По Кривому — кардинально. Один жмур испарился, как в воду канул, тут часть вины Велик с себя не снимает, но кто мог знать? Серега — не господь Бог и не дельфийский оракул, чтобы будущее предвидеть. Да и эту ошибку постарался исправить. А за прочее, в том числе за ментов и газетчиков, Величев не в ответе.
Какие к нему претензии?
Туманов считал иначе. Нет, претензий после памятного 'собеседования' в депутатском кабинете, когда Алексей свет Михалыч орал на Серегу почем зря и заставлял его натюрморты рисовать, никто никому не предъявлял. Вообще после 'урока настольной живописи' Величев с шефом практически не общался. Не считать же общением не слишком продолжительный монолог Туманова на тему: 'Ты не оправдал доверия, и поэтому...'. Даже несмотря на то, что перечень '...и поэтому...' включал в себя довольно много позиций. И все — об отобрании, об экспроприации.
Проще говоря, Туманов забрал у Величева все. Или почти все. Например, заставил переписать акции 'Белэлектростали', которые сам же ранее и презентовал. Отобрал автомастерскую, хотя ее не дарил — этот бизнес Величев осваивал самостоятельно, 'честным трудом'. Более того, договаривался о систематических поставках угнанных 'лошадей' для разборки и лично пристрелил предыдущего владельца мастерской. А Туманов просто взял и приказал подписать дарственную. И еще много чего лишился Серега.
Главное, Туманов забрал у Величева пацанов. Оптом. Оставив в качестве подачки челядь из 'Королевской охоты'. Да только Туманов и не мог их забрать в принципе — бармены и официанты в бригаду не входили. Просто работники по найму, не заберешь их. Лишь вместе с кафе. А на кафе Туман почему-то не позарился, кинул с барского плеча, расщедрился. Добрый самаритянин, ничего не скажешь. Мог ведь и послать рынок охранять, как грозился. Но не послал. И не списал подчистую, за что отдельная благодарность. Гнить в заброшенном карьере или кормить рыб в Белой реке Велику не улыбалось. Конечно, прикажи Туманов его завалить, по понятиям это был бы полный беспредел, но кто за бедного Серегу подпишется?
Правильно, никто. Кто Туманов, и кто Величев.
И ведь ничто не предвещало столь резкой реакции Туманова, даже с учетом 'урока живописи'. Обычно как было: покричал шеф, пошумел, пар выпустил, разобрался с проблемами, назначил крайних, и все. Дальше по накатанной. А если кто серьезно его подставлял, виновника 'увольняли' без выходного пособия, в остальном же схема изменений не претерпевала. Ругань, оскорбления, изредка — мордобой. И совсем редко шеф кого-то на бабки ставил. И то больше для острастки. А чтобы до подштанников (или почти до подштанников) выпотрошить, фактически опустить своего бригадира — подобного Серега не припоминал.
И было бы за что.
За сущую мелочь.
Тут вроде бы тоже начиналось как обычно. Пошумел, обозвал на разные лады, решил, что дальше делать по теме — на следака нажать — и отпустил Серегу с миром. А через три дня снова вызвал Величева к себе и сообщил 'новости'. Что за муха его укусила?
Ладно, рынок не отправил охранять, хотя, вероятно, это было бы лучшим вариантом. Глядишь, остыл бы Туманов, и закончилась бы Серегина опала. А сейчас...
Одна радость — не списал, слава богу.
Казалось бы, Серега должен испытывать облегчение оттого, что избежал худшей участи, между тем его переполняла ярость. И печаль. Или грусть. Или тоска. Как ни назови, один черт, не веселье.
Пропала Серегина жизнь. Пошла коту под хвост. Рухнул незримый щит, который ограждал его от неприятностей. Теперь в ресторане не покутишь с задором, с битьем посуды и обрюзгших морд. Не покуролесишь от души, не покуражишься, разве что над лохами безобидными, и то вряд ли. От ментов никто не отмажет, случись, что непредвиденное. Да что там, отныне перед последним гаишником придется раскланиваться. Остановит, гад, за превышение скорости или в пьяном виде, или вообще просто так, придраться чтобы, и не пошлешь жезлоносца как раньше по известному адресу. Чревато. Более того, и пресмыкаться станешь, коли не захочешь прав лишиться.
Гаишнику, конечно, на лапу можно дать, но бабла на всех кровопийц не напасешься. А с баблом сегодня туго, и улучшения не предвидится. Источники финансирования вдруг иссякли.
Впору в рестораторы подаваться. Жаль, но для подобного бизнеса у Величева ни денег, ни способностей. И клиентов нет. 'Королевская охота' долгие годы служила штаб-квартирой бригады, и посетителей сюда, особенно вечером, и калачом не заманишь. С медом и орехами. И на содержание кафе средств нет; ранее прибыль от работы на Туманова покрывала расходы, а от 'Королевской охоты' выхлоп нулевой. Какое кафе, на собственное-то содержание денег не хватит. Тонн десять 'бакинских' дома в тайничке припрятано на черный день. И только. Десять тонн — это не деньги, по любым меркам. На черный день, допустим, хватило бы, даже на черную неделю. Но что прикажете делать, если наступила черная полоса длинной не в один месяц?
Вешаться? Сушить сухари? Искать работу?
От подобных мыслей у Величева зубы заболели, не говоря уже о голове. Представить себя работающим — действительно работающим, с зарплатой, с записью в трудовой книжке и прочими прелестями официального трудоустройства, вроде ведомостей, накладных и прочего — он был не в состоянии. Просиживать штаны в офисе за компьютером, а тем более стоять за станком или за прилавком... бр-р. Подобные забавы не для Сереги.
А чем еще заниматься?
Наверное, можно сколотить новую бригаду, подобрать крепких спортивных ребят, не обремененных комплексами и моральными запретами — авторитета пока достанет — и снова зажить весело и свободно, но Туманов едва ли позволит развернуться всерьез. А хвать жалкие крохи, когда другие жрут от пуза, Величев не привык.
Ситуация сказочная: и направо не сунешься, и налево не пройти, куда не кинь — клин, и на месте стоять — ноги устали. Только камня с надписью нет, и дорога исключительно умозрительная. А сама сказка чрезвычайно грустная.
И как тут не впасть в тоску, не поддаться извечной русской болезни — сплину?
Никак. И все из-за прихоти одной сволочи. Будь у него возможность, Серега бы Туману кадык вырвал. И еще бы много чего... вырвал. С корнем. И с такой невыразимой радостью, нет, даже экстатическим наслаждением, что любая нимфоманка от зависти постриглась бы в монахини. Однако нельзя и попробовать. Руки махом укоротят вместе с головой. Если только совсем жить надоест — вариант для самоубийцы.
В подобном положении остается лишь петь заунывные песни, пить — словно баню топить, с копотью и дымом — по-черному и предаваться хандре. Чем, собственно, Серега и занимался.
Во всех смыслах — упоенно.
Темно-янтарная жидкость плеснулась в пузатом стакане, а затем проследовала по маршруту: рот — пищевод — желудок. Опустевшая бутылка стукнулась донышком о столешницу. Серега с удивлением посмотрел на пустую тару. Казалось, недавно коньяк выше этикетки поднимался, и вдруг... испарился. Летучая жидкость!
Справедливости ради, удивление в величевском взоре сумел бы прочесть разве что очень опытный токсиколог — по мутности он успешно соперничал с болотной водицей. И на порядок опережал залапанное стекло бокала. Осмысленностью взор тоже не отличался — половина предпоследней порции коньяка вместо первой точки обычного маршрута — ротовой полости — оказалась на футболке, однако низложенный бригадир этого и не заметил. Он с упорством, достойным лучшего применения, продолжал сладострастно тискать опустевшую бутыль — записным донжуанам и казановам стоило поучиться — в напрасной надежде выдавить из посудины еще сотню-другую животворных капель. Капли не выдавливались, но Серега не отступал.
На задворках сознания билась полудохлая мыслишка о том, что нужно позвать Олега или официанта, дабы с посторонней помощью произошла замена пустой посуды на полную, но кликнуть полового Велик не мог. Физически. Горло отказывалось подчиняться командам проспиртованного мозга. Членораздельные слова застревали где-то в районе носоглотки, а изо рта вырывались странные звуки. То ли хрюканье, то ли храп.
До стадии полного 'сумления' Серега еще не добрался, но был уже, что называется, 'на подходе'. Для окончательного просветления и выпадения в нирвану требовалось чуток добавить. Грамм эдак триста. Или четыреста. Пара стаканов. Только добыть их трудно. Одна надежда на то, что Олег не забудет собственного шефа и не покинет в беде.
И, кстати, официанты где? За что бездельникам деньги платят?! Вернее, он платит... или платил? Пусть платил — в прошедшем времени, но пока половые на него работают. И точка. Надо им показать кузькину мать, зимующих раков на горе и так далее. А то совсем распустились. Непременно надо показать. Завтра.
Велик попытался оглянуться, авось получится увидеть, где там лоботрясы — официанты шляются, но поворот головы ему удался еще хуже, чем оклик 'подносчика боеприпасов'. То есть никак. Позвонки натужно захрустели, шея застряла на полпути, отказываясь продолжать движение по горизонтали, норовя при этом перевести его вектор в вертикаль и опустить физиономию...нет, не в салат — в блюдце с оливками. При вращении головы в обратную сторону наблюдался аналогичный эффект. Словно невидимыми рычагами ограничили угол разворота. С учетом того, что задействовать в процедуре разворота весь корпус Величев просто боялся — стопроцентная гарантия падения на пол с неизвестными последствиями, — он почувствовал себя устаревшей гаубицей, у которой давно не смазывали... механизмы. Ни дуло повернуть, ни лафет, ни прицелиться. Конечно, если со стула сверзиться, то, вполне возможно, половые набегут, ведь тогда некоторым образом на время Величев сам станет 'половым'. К сожалению, не гигантом. Авось из-за 'корпоративной солидарности' не дадут пропасть, сгинуть под столом. Но могут и не набежать. Народ необязательный, недаром уже целую эпоху, даже эру его бокал пустует. Наряду с бутылкой.
Отчаявшись, Серега принялся приманивать официантов телепатически. Зазывать, посылая ментальные сигналы. Недаром ведь одним из краеугольных постулатов эзотерических произведений является утверждение, что мысль материальна. И если очень надо, то... будет. Да и по 'ящику' — в научно-популярной передаче — тоже говорили, что с мыслями не все так просто.
Однако официанты не зазывались. То ли телевизионными программами брезговали, то ли эзотерику презирали, но на телепатический зов Величева не реагировали. Как он ни морщил лоб и ни раздувал щеки для усиления сигнала, новая бутылка на столе не возникала.
Серега и сам был уже готов разочароваться в эзотерике вкупе с прочими науками, когда ощутил некую тяжесть на собственном плече. Неслабо ощутил, его даже слегка повело влево. Велик попытался сфокусировать взгляд на том месте собственного тела, из которого у бравых военных обычно погоны растут — благо голову и так вниз и вбок тянуло, — но не преуспел. Взгляд метался вправо-влево, скакал ретивым норовистым жеребцом, скользил масляным куском по...пространству кафе и концентрироваться на определенной точке не желал. Несмотря на указанные трудности, Серега успел рассмотреть покоящуюся на его плече ладонь, что характерно, широкую и волосатую.
Переварив данный факт, что заняло не так и мало времени, Велик восхитился. Вот она, сила науки! Не врут знающие люди, мысль материальна. Непреложный факт! Поманил Олега, послал ментальный зов, тот и явился пред ясны очи.
Очевидное — невероятное.
Серега радостно боднул воздух и поспешил поделиться радостным открытием с барменом:
— А-а-лег!
Любой москвич, услышав такую плотность аканья на единицу слова, утопился бы от безысходности и лютой зависти в Москве-реке. Или, на худой конец, в Клязьме.
— О-о, брат як тебя покорежило.
Волосатая ладонь исчезла с плеча, и перед Величевым возникла упитанная ряшка Кости Масальского. И не просто возникла, а материализовалась в сопровождении интересных визуальных эффектов. Нет, к счастью, Костина физиономия не вспыхивала разноцветьем огней, не троилась и не двоилась, не растворялась улыбкой Чеширского кота из знаменитой сказки Льюиса Кэрролла, но как-то подергивалась, вспенивалась зыбью, подрагивала подобно полуденному мареву над каменистым пляжем под яростным летним солнцем.
— А-алег? — удивился Серега.
— Сам ты лег, — возмутился Масальский. — А не лег, так скоро ляжешь. Однозначно.
— Чё?— не понял Величев
— Шутка, но тебе, братан, кажется, до балды, вообще все до балды...
Главный 'папин' цербер нахмурил брови и спросил:
— Ты себя-то хоть помнишь, Сережа? Или уже нет?
Риторический вопрос повис туманным облачком в прокуренном воздухе кафе и в нем же растворился. Бесследно и безответно. Тот же, кому был задан вопрос, смотрел на Масальского чистым незамутненным взором младенца. Справедливости ради, исподлобья, но то — от усталости.
— Рыжий, скажи, что с ним делать, с красавцем?
Где-то над левым ухом раздалось неопределенное хмыканье, и в зоне Серегиной видимости рядом с Костей образовался второй персонаж, приземистый, плечистый молодчик, притом не рыжий, а вполне темноволосый. По гамбургскому счету — брюнет. Образовался в мгновение ока, только что им и не пахло, и вдруг взмах ресниц, и он здесь. Чародейство прямо-таки, впору заподозрить происки нечистой силы. Правда, образовался молодчик без огненных сполохов и дыма, признаков хвоста, рогов и копыт не наблюдалось, да и серой вроде бы не пахло, но кто их этих бесов знает. Может, у них мода такая, без атрибутов бесовщины являться, рога и копыта морально устарели. А запахи и вовсе — отдельная тема, о них за столом лучше не вспоминать, тем более — о подобных ароматах. К тому же морда плечистого ухаря мало чем отличалась от физиономии Масальского, то бишь подрагивала довольно ощутимо.
Чертовщина. И перекрестился бы, да мочи нет.
В просветленные мозги Величева по-пластунски заползла, нет, не мысль даже, а некое ощущение, смутное подозрение, что одного из мельтешащих перед ним ребят с подрагивающими мордами он где-то видел. Осенила тень узнавания. А вот второй, бесовское отродье, не припоминался. Категорически. В связи с чем Серега высказал свое высочайшее неудовольствие. Вернее, хотел. А хватило его лишь на протяжное:
