Ничего не ответил Чалдон, только поник плечами. Демонстративно, чтобы бригадир видел неподдельное раскаяние.
— Одно утешает: если меня на куски рвать будут, вас, недоделки, в натуре, на гуляш пустят.
Чалдон покорно вздохнул, конклюдентно выражая согласие с любым наказанием. Величев оглядел его согбенную фигуру и обреченно махнул рукой:
— Вали отсюда, пока я добрый.
Испарение попавшей на раскаленную поверхность утюга капли воды занимает гораздо больше времени, чем потребовалось Чалдону, чтобы исчезнуть из 'Королевской охоты'.
Серега сел за столик, наполнил звенящую пустоту рюмки прозрачной сорокаградусной жидкостью и опрокинул хрустальную тару в рот. Дабы заполнить или хотя бы разбавить ледяную пустоту в душе. Зажевал дозу крепеньким пупырчатым огурчиком. Зажевал механически, без обычного удовольствия, словно выполняя обязательную нудную процедуру, вроде ежедневного бриться или чистки обуви. Оглядел кафе остекленевшим взглядом, пробежав глазами по стенам, увешанным оленьими и волчьими головами, заячьими и глухариными чучелами, по добротным дубовым столам, по тяжелым стульям с затейливой резьбой на спинках, по украшенной бронзовым медведем стойке бара. Прислушался к тому, что происходит внутри, помолчал, и обреченно выдохнул в сторону примостившегося рядом Митяя:
— Заводи мерина.
— Домой?
— Размечтался! На именины.
— Куда?
— К шефу. Сношать меня там будут! — Величев схватил друга за ворот рубахи, притянул к себе и процедил. — Сно-о-шать! Понял! А может, и тебе заодно перепадет. Так что — бери вазелин.
* * *
Бездонное кресло в кабинете Туманова с каждой новой выволочкой все больше приобретало в глазах Величева статус своеобразной скамьи подсудимых. Если усадили в мягкое ложе, значит жестко стелить будут. Хотя сегодня обошлось без ора, угроз и оскорблений. После того как Серега в ответ на вопрос о результатах порученной миссии покаялся в полном провале и вывалил на Туманова кучу оправданий и объяснений, справедливости ради, жалких и неконструктивных, его не по столу мордой не размазали. И не стали плевался в лицо красочными характеристиками, однозначно раскрывающими уровень умственной неполноценности Величева и его торпед. Алексей Михайлович воспринял известие о неудаче в духе своего исторического тезки из правящего дома Романовых, который был известен необычной для царей кротостью и заслуженно получил прозвище Тишайший. Лишь слегка попенял:
— Что же ты, милый мой, облажался? Я на тебя надеялся, серьезное дело поручил, а ты?..
— Алексей Михайлович, виноват! Не уследил, подвели, уроды. Сами знаете, с кем приходится.
— Не скули. Обгадился, так не ищи крайних, — мягко укорил бригадира Туманов.
— Может, поправить дело? Наташу эту из больницы того?..
— Чего того?
— Типа, выкрасть... или там порешить? А перо рядом положить?
— Я тебя самого за такие идеи скоро положу. В отдельную квартиру, — голос Туманова не повысился ни на йоту, но по спине Величева побежали мурашки. Крупные, казалось, размером с таракана. В нижней части живота возникла сосущая пустота, а конечности стали непослушными. Ватными. И все от спокойного невозмутимого тона. Лучше бы Туманов визжал от злости и бригадирское рыло кулаками разравнивал; сбросил бы пар, глядишь, и полегчало. Как Велик на Кривом; сплясал румбу и простил. Почти. А то, не приведи бог, разочаруется окончательно шеф в Сереге и выпишет 'увольнительную'. Синяки, шишки, уязвленное самолюбие и даже сломанные ребра пережить можно, а вот 'увольнение' или прописку 'в отдельной квартире' — едва ли. Знаем мы эти отдельные апартаменты: из натурального дерева, размером метр на два и на изрядной глубине.
— Шеф, я искуплю!
— Искупишь, куда денешься, — согласился Алексей Михайлович. — Ножик-то хоть не потерял?
— Да вы что?!
— И на том спасибо. Последнее китайское тебе, еще раз накосячишь — до свидания! Уразумел?
— Да.
— Молодец! — Шеф снисходительно покачал лысиной. — Исправлять косяк сам будешь. Поскольку пятница на носу, и Паровоз уже на чемоданах, времени мало. Такой шанс больше не появится, надо до пятницы управиться. До отлета... — Туманов замолчал, подошел к окну, оперся кулаками о подоконник и вперился взглядом в застекольное пространство.
'Странный он какой-то сегодня',— удивился Величев и сам же себя одернул,— 'и хорошо, а не то...'.
Нафантазировать кошмарные варианты 'а не то' не успел — Туманов оторвался от красот 'застеколья' и повернулся к бригадиру:
— Тема с Наташей отпадает. Окончательно. Перо придется использовать для другого... хм... объекта. Сейчас я одного человека приглашу, ты его не знаешь, он на меня недавно работает, познакомишься. И поступишь в его распоряжение. Будешь слушаться его как... меня. Понял?
— Чего не понять, понял.
Туманов плюхнулся на собственное кресло во главе необъятного — практически генеральского — стола и ткнул пальцем кнопку телефона.
— Костя, найди Гареева, пусть ко мне поднимется.
Едва Туманов отпустил клавишу, в приемной послышалось невнятное бормотание, и буквально через десяток секунд на пороге нарисовался мрачного вида долговязый худосочный тип в потрепанных джинсах и мятой футболке, из которой руки торчали... штакетинами. Тип был похож на детский рисунок в духе: 'палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек', только вместо огуречка, прообразом его тела, должно быть, являлось нечто менее округлое и более вытянутое — стручок, например.
Из-за острого плеча долговязого высовывалась довольная рожа Кости Масальского.
— Привел.
— Исчезни!
Масальский исполнил приказание, тихонько прикрыв двери.
— Знакомьтесь.
— Александр, можно, просто Саша, — выдвинул правую штакетину вперед долговязый.
— Серега,— стиснул предложенную узкую ладонь Величев, чудом приподнявшись над коварным креслом.
'Просто Саша' с непроницаемым лицом кивнул, разорвал рукопожатие и уселся напротив. В кресло гораздо более жесткое и удобное.
— Саша — спец по слежке и оперативной работе, — пояснил Туманов.— А ты у нас, — шеф воззрился на Величева, — собаку съел на операциях... хм... деликатного характера, правильно? Значит, общий язык найдете, сработаетесь.
И Саша и Величев согласно кивнули. А куда деваться?
— Биографические справки давать не буду, сами перетрете. Учти!.. — Толстый волосатый палец Тумана пистолетным стволом уставился на Велика. — Саша опером в райотделе и в главке десять лет отпахал, поэтому ты без вывертов! Амбиции можешь засунуть... сам знаешь куда. Саша сказал — ты сделал, усек?
Голова Велика вновь мотнулась вниз — вверх. Как у китайского болванчика. 'Вот, сука, под мента меня положил! Дожили, Серега Величев у мусора на побегушках', — в груди закипела обида, но наружу не прорвалась. Только лицо чуть заметно скривилось, приобретя весьма кислое выражение. Ничего, потом сочтемся, если карта выпадет.
— Теперь о деле: работаете по Наташиному дружку. С ним не срастется — тогда подойдет любой лох, лишь бы с Паровозом где-нибудь когда-нибудь пересекался. Главное, чтобы перо до пятницы в ход пошло и всплыло под вспышки фотокамер. Детали разработаете и обсудите самостоятельно, у меня и без того голова болит. Вопросы есть? Нет! Все, валите!
Инструктируемые встали, вернее, Гареев поднялся сразу, а Величев принялся совершать сложные телодвижения, чтобы вывалиться из бездонного кресла. Где-то в конце процесса, когда Серега уже почти принял вертикальное положение, Туманов приголубил его добрым прощальным напутствием:
— Помни, последнее китайское!
Пока они спускались с Гареевым по лестнице, расплавленные от злости мозги Величева посетила одна интересная идея. Как совместить полезное с приятным. Он преодолел острый сиюминутный позыв перебросить долговязого Сашу через перила, чтобы тот рухнул вниз головой, расплескав ошметки окровавленной плоти по стенам, попутно задавил желание отвесить худосочной костлявой заднице полновесный пинок и довольно миролюбиво спросил:
— Слышь, если хахаля не отыщем, кого, типа, на перо поставим? Шеф, что-нибудь приказывал?
— Нет. А что?
— Да так, есть пара кандидатур на примете...
* * *
Сквознячок свободно гулял по салону, струился по лицу, взъерошивал волосы, шелестел документами и изредка — когда автомобиль увеличивал скорость на поворотах — хулиганил, разбрасывая по заднему сиденью разнообразные бумажки и даже кидая их на пол. Такое вопиющие безобразие Стрельцов сносил терпеливо — на стоянке смиренно поднимал и раскладывал документы по файловым папкам, вытаскивал из-под сидений бумажный мусор. И едва садился за руль и трогался с места, снова опускал стекло в автомобиле. Ради того, чтобы чувствовать кожей прохладное дыхание ветра.
Окружающие считали это глупой прихотью, заскоком, но услугами автомобильного климат-контроля Артём практически не пользовался. Несмотря ни на какую жару. Считая дыхание кондиционера мертвым, Стрельцов позволял дуть в лицо только ветру. Хотя назвать животворным поток городского воздуха, пропитанный 'чудными' индустриальными ароматами и вредными веществами, не рискнул бы и самый завзятый фанат урбанизации. Однако Артёма бесчисленные пугала нарушенной экологии не впечатляли, и кондиционеру он предпочитал ветерок, пусть с химическими добавками из заводских труб, пусть с примесями выхлопных газов, лишь бы гарью сильно не пах. Все бы ничего, но вкупе с дурацкой привычкой складировать документы на заднем сиденье, а не аккуратно складывать их в портфель, как рекомендовал Райхман, опускание стекла приводило к вышеописанным безобразиям.
Сегодня посторонние ароматы обонятельные рецепторы не перегружали (наверное, норму выбросов металлургический завод и химкомбинат не выполнили), ветерок был почти по-настоящему свежим. И это невзирая на то, что осадков — наперекор народному фольклору про четверговые дождики и прогнозу Гидрометцентра — не предвиделось. Ясное безоблачное небо просто кричало, что метеорологам верить нельзя. А о том, что неделя доползла до отметки 'четверг', Артём старался не думать. Четверг. Ну и что? Рыбный день в советских столовых. Не вспоминать же про завтрашнюю пятницу, на которую назначен час икс, время принятия решения.
Завтра будет... завтра. И если есть возможность отложить переживания по поводу несостоявшейся сделки и изменения отношений с друзьями-компаньонами на сутки, почему бы так и не поступить. Конечно, периодически внутренний голос будет грызть печень и капать на мозги, но мытарить себя в полный рост Артём начнет только завтра. Попытается. А сейчас он заберет Настю из дома, и они поедут отмечать... хороший день. Или по городу погуляют. Есть еще варианты: в кино заглянуть или в клуб. Хотя летом в клуб — неактуально. Утром, по крайней мере, договаривались просто прогуляться, шашлыка поесть.
Узкий стояночный карман перед подъездом, где Стрельцов обычно парковал свой экипаж, заняли два здоровенных тонированных джипа, один серебристый, второй черный. Создавалось впечатление, что джипы не парковали, а специально расставили так, чтобы больше рядом никто не поместился. Поэтому Артёму пришлось заезжать на поросший чахлой травой газон и оставлять машину там. Предварительно высказавшись по поводу скудоумных хозяев жизни и их крупногабаритных сараев.
Через полчаса супруги Стрельцовы вышли из дома, сели в автомобиль и поехали в кафе. Ни Настя, ни Артём не обратили внимания, что оба джипа синхронно ожили, и их громадные туши двинулись вслед за их машиной...
В кафе Стрельцовы посидели нормально. Вкусно, комфортно, душевно. Глава семейства даже слишком душевно.
Внутренний голос, вопреки ожиданиям, вопил чрезмерно громко и чересчур усердно терзал печень, поэтому Артёму приходилось вопли заглушать, а печень, соответственно, лечить. И то и другое — посредством водочки. Услышал стенания внутреннего голоса — хлоп рюмашку. Почувствовал 'угрызения' печени — залил ее стопариком. В неравной борьбе с внутренним голосом Стрельцов одержал победу, но заплатил за нее прилично. Счет потянул на пять тысяч.
Настя, по понятным причинам воздерживающаяся от употребления алкоголя, несколько раз полушутя требовала прекратить чрезмерно частое опрокидывание тары, но поскольку Артём вел себя в целом адекватно — веселился, иронизировал, признаков депрессии не выказывал — отстала. Ну, хочет муж выпить, не выворачивать же ему руки. Меру знает, набраться не должен.
И все же Артём набрался. Долечился и доглушился. Не до поросячьего визга, конечно, и не до мартышкиных ужимок, но изрядно. Земля уже покачивалась, словно опущенный на морскую гладь надувной матрац, и 'соображалка' работала со скрипом. Ощутимо слышным. Даже подсчет чаевых официанту вызвал определенные затруднения. Чтобы их устранить Стрельцов встряхнул мозги еще одной рюмашкой. В результате возлияний из-за столика Артём выбирался подчеркнуто осторожно, подражая действиям обколотого успокоительным слона в посудной лавке, при этом, опираясь на супругу и стараясь не мотать головой.
Любой кивок мог вызвать сотрясение. И не той части тела, в которую, по меткому заявлению одного маститого боксера, едят, а матушки-земли. Слишком активно она покачивалась. В проветриваемом 'чертовыми' кондиционерами помещении кафе еще терпимо, но 'на воздухе', куда Артём еле выбрался при помощи супруги, почва распоясалась окончательно. Она то лихорадочно тряслась, то подпрыгивала, то плясала, слава богу, что не гопака и не камаринского, а нечто более интеллигентное.
Вечерняя прохлада не освежила. И не протрезвила. Затуманенного алкоголем сознания Стрельцова данное нехитрое умозаключение достигло. Он еще высказался насчет подлых рестораторов, которые добавляют в водку честным гражданам, разную дрянь, не иначе химию, от чего означенные честные граждане плохо держатся на ногах. Брякнул, и тут же понял, что спорол чушь. Откуда-то издалека, словно из-за перегородки донесся переливчатый смех Насти.
— Ох, ты и набрался!
— Ничего я не наб-р-рался! — попробовал возразить Артём и сам ужаснулся. Тому насколько он пьян. И чем дальше, тем сильнее его разбирает. Уже и взгляд удавалось с превеликим трудом сосредоточить на каком-либо предмете.
Что за водку черти подают?!
По итогам короткого импровизированного совещания семейный совет определил, что за руль сядет Настя, а Артёма транспортируют в качестве ценного груза. Иначе они до дома вряд ли доберутся, а если и доберутся, то очень не скоро. И тогда не выгулянная на ночь Чапа им такой привет в прихожей оставит, что впору лопатой разбрасывать. Большой и теплый привет...
Дальнейшее Стрельцов помнил обрывочно. Куски калейдоскопа: он садится на пассажирское сиденье, подталкиваемый в спину супругой и настаивающий на том, чтобы его 'не кантовали, поскольку он груз действительно ценный, хрупкий и бьющийся'; по бокам мелькают всполохи неоновой рекламы и огоньки окон; вот они тормозят у какого-то магазина, куда ни кинь взор, тянутся ряды бутылок, банок, разноцветных пакетов и жестянок; подъезжают к родному дому, выходят из машины, а кое-кто вываливается мешком с картошкой, и навстречу прет незнакомый мордастый мужик. И все.
