А меж тем мне уже давно идёт второе столетие сознательной жизни.
За такой срок даже бессмертные меняются.
Да что там. Иногда бессмертные меняются в единый миг — как люди. В потоке времени ничто и никто не остаётся прежним, даже если кажется иначе. Для мотылька-однодневки люди, должно быть, кажутся чем-то медлительным, чуть ли не вечным. Для самих людей образец неизменности — звёзды в ночных небесах. Но не удивлюсь, если есть наблюдатель, для которого жизнь "вечных" огней в небе — лишь короткая вспышка во мраке вечности...
Хм. Что-то меня потянуло на философию. Хотя — угроза жизни отошла в прошлое, насущные нужды удовлетворены; почему бы на волне расслабления не предаться отвлечённым умствованиям?
Ненадолго.
Мне пора тренироваться в важнейшем из навыков: устной речи. Благо, Казуо я этим после наших "объяснений" уже не удивлю. Да и рисовать иероглифы каждый раз, как захочется пообщаться — слишком... утомительно. Мягко говоря. Хотя навык тоже нужный, развития требующий.
И надо бы намекнуть моим тэнгу, что подкинутое к нашему столу мясо (или птица, или рыба...) будет совсем не лишним. Надо бы начинать помаленьку возвращать долг моему спасителю.
Да и я от наваристого бульона не откажусь. С рисовой мукой. И протёртыми орехами.
Не вечно же хлебать молоко!
* * *
Довольно быстро выяснилось: когда твёрдая воля и зрелый разум могут в открытую взнуздать непослушное тело, возвращение элементарных навыков — таких, как речь и ходьба — ускоряется. Очень сильно притом. Конечно, выговор мне портило отсутствие зубов, а по-настоящему долгих бесед не выдерживал мозг, быстро утомлявшийся от непривычных (пока) усилий. Зато сказанное мной вслух становилось всё понятнее не по дням, а по большим чертам — притом буквально. Да и тэнгу, несмотря на невнятность моих мысленных посланий, поняли меня правильно (хотя чего там не понять, в голодных-то мечтаниях! чай, выкармливание птенцов — знакомое дело...), что не сняло полностью, но изрядно облегчило нам труды по обеспечению пропитания.
В общем, жизнь стремительно налаживалась.
Во время одного из первых нормальных разговоров с Казуо всплыл вполне ожидаемый вопрос, на который я заранее подготовил ответ. Выдавать себя за реинкарнацию Оониси Акено я поостерёгся — мало ли, услышит ещё потом кто-то, донесёт, куда не следует... и пусть шансов на такое развитие событий ничтожно мало, привлекать внимание Мефано и прочих магов мне совершенно не с руки. А кто хочет хранить нечто в тайне, болтать не должен.
В результате в ход пошло самое первое, уже изрядно подзабытое имя:
— В одной из прежних жизней меня звали Джомей*.
/* (яп.) — Несущий Свет. Кстати, это реальное, а не выдуманное автором японское имя... думаю, теперь народу стало чуть понятнее, почему я держал его за небольшой спойлер... но самое интересное, как водится, далеко впереди :) /
— А к какому роду вы принадлежали, Джомей-сама?
— Во-первых, Казуо, не зови меня былым именем. В этой жизни мне выпало родиться под именем Танаки Хачиро, а спорить с предначертаниями судьбы не следует...
— Я понял вас, Танака-сама!
— ...что же до имени моего рода, то княжеским достоинством в той жизни я не был облечён. Дальнее родство с князьями Раго не в счёт. Имя моего рода... бывшего моим... Хоши*. Закончилась же жизнь Хоши Джомея вдали от шума двора, в монашеском отшельничестве. И довольно об этом.
/* (яп.) — Звезда. Тоже вполне реальное имя, правда, женское. Но в этом мире благородный род порой основывают женщины, и не обязательно ведьмы. Так, Хоши пошли от фаворитки одного из князей. Так что про дальнее родство с князьями ГГ не врёт. Просто умалчивает часть подробностей — не столько из умысла, сколько по старой привычке./
А далее, чтобы прекратить поток вопросов, я взялся за серьёзное дело: образование Кобаяси Казуо. Изначально мне всего лишь хотелось, чтобы он говорил побольше, а я — поменьше, но... в конце концов, от его познаний и вытекающей из них репутации зависит наше благосостояние и положение. Не навечно, но на ближайшие лет пять-шесть, пока я не начну входить в настоящую силу и не доберусь до уровня ученика мага хотя бы по объёму резерва — точно.
Поэтому, проинспектировав знания моего спасителя и найдя их совершенно недостаточными, я довольно быстро услышал традиционную ритуальную фразу:
— Ученик просит учителя, развеяв тьму незнания, указать путь.
На что ответил не менее ритуально и ожидаемо:
— Учитель укажет путь, но лишь от ученика зависят пределы развития.
— Я приложу максимум стараний, сенсей!
— Меньшего не жду. И для начала заучи не привычные, а правильные формулы мантр... хотя постой. Сначала нам потребуются свитки или просто бумага для записей. Мне сейчас трудно говорить подолгу...
— Ни слова более! Я позабочусь об этом, Танака-сенсей!
После чего поспешно извлёк из своих вещей порядком потрёпанный свиток, принадлежности для письма и приготовился запечатлевать нетленные перлы младенческой мудрости на обороте оного. Я не стал заострять своё внимание на содержании лицевой стороны свитка, а Казуо не стал его афишировать. Но... он — одинокий взрослый мужчина... подчеркну: одинокий... с соответствующими возрасту потребностями ума и тела... в общем, свиток явно происходил из мидзу сёбай*.
/* — мидзу сёбай, досл. "торговля водой": квартал увеселительных заведений, примерный аналог квартала красных фонарей./
* * *
Учёба — дело, несомненно, достойное и весьма важное. Но одной учёбой, даже при подкормке от тэнгу, сыт не будешь. Пришлось в некий момент нам сниматься с места, чтобы продолжить (или начать — это уж для кого как) странствия по дорогам и тропам многострадального княжества Орья.
Скорость, с какой мы плелись... бродячего каннуси ноги кормят, но дополнительное отягощение в моём лице (да плюс корзина-колыбель, да плюс одежда и особенно еда) участь Казуо не облегчало, а совсем даже наоборот. Сделать тут было нельзя ничего. Разве что купить тележку для меня и вещей... да вот незадача: с деньгами у Казуо дела обстояли плохо. Поэтому о тележке, равно как о паланкине с парой прекрасных наложниц внутри и мускулистыми носильщиками снаружи, оставалось лишь мечтательно вздыхать. Будь я постарше, мог бы рискнуть с одиннадцатой мудрой и подкреплять силы моего спасителя-носильщика переливанием сеф. Но после приключения, которое мне устроил Танака Кишо, да ещё в возрасте, в котором каждая капля сеф уходит на развитие тела... нет уж.
Всё, что оставалось — терпеть и всё-таки брести в направлении... куда-то. Определённых планов и выверенного маршрута у Казуо не имелось, шёл, что называется, куда судьба поведёт. А я не спорил, так как на ближайшие пять лет у меня имелась одна задача: расти побыстрее. И не важно, где именно. Хоть у демонов в гнезде, если кормить станут сытно.
Правда, у моих тэнгу своего гнезда не было тоже. Сплошь нищеброды, бездомная команда...
Эх.
Однако даже медленное продвижение рано или поздно куда-то да приведёт. И мне как старшему следовало позаботиться о правильном впечатлении.
— Казуо, — сказал я, когда впереди показался хлипкий частокол, окружающий деревню.
— Танака-сенсей?
— Иди как идёшь и говори потише. Я хотел спросить: ты придумал, что сказать людям обо мне?
— А-а...
— Значит, хорошо, что я об этом уже подумал. Слухи о том, что ты таскаешь с собой зримое свидетельство своего греха неизвестно с кем, нам ни к чему...
— Танака-сенсей!
— Сколько возмущения. Но молва зла, тебе ли не знать? Поэтому говори правду... просто не всю. Мол, нашёл меня у горного алтаря, счёл сие знаком судьбы и взвалил на себя заботы о ребёнке. Чужом. Добровольно. Пусть крестьяне сочувствуют странствующему каннуси, подкидывая побольше еды, в расчёте более чем на одного едока.
— Но...
— Никаких но. Или ты хочешь великой славы за свою самоотверженность и грезишь о титуле личного ученика триждырождённого? Со временем — может быть, но не сейчас. Ты просто не готов предстать... да хотя бы гостем на пиру провинциального сэмё. Признай, смирись, следуй своим путём. А лёгким он не будет. Настоящие пути лёгкими не бывают!
— Простите, сенсей. Разум мой помрачился, не ведал, что желаю и что говорю.
— То не беда. Была бы беда, если бы не удалось тебя вразумить. А теперь я умолкаю.
Для верности я ещё глаза закрыл и всё время пребывания в деревне изображал спящего. Даже когда некая сердобольная бабёнка взялась меня обмыть-обстирать, я продолжал "спать".
В целом, визит прошёл... гладко. Рассказ Казуо особого всплеска чувств не породил, ритуалы в его исполнении повышенного спроса не вызвали, денег за них не перепало. Да и продуктами нас с ним одарили без лишней щедрости. Весна всё-таки. Был бы прошлой осенью неурожай, могли вовсе без пропитания оставить: когда на своих риса не хватает, чужих не кормят.
Как бы то ни было, поутру мы двинулись дальше. То есть Казуо двинулся, а я так... живая ноша, захребетник — что с младенца взять?
В следующей деревне всё более-менее повторилось. И в третьей по счёту.
А на дороге к четвёртой нас подстерегли разбойники.
Бандитствующие люди, как всегда и везде, тоже делятся на ранги и виды. Бывают разбойники морские — пираты. Бывают, конечно же, и сухопутные. Бывают промышляющие в городах, а бывают — придорожные. Бывают действующие сами по себе — и блюдущие, помимо собственной, выгоду кого-то из персон высокопоставленных, ни в чём (формально) не замешанных. Те, кто режет и грабит лично — и главари с ближайшими помощниками, снисходящие до личного пролития крови редко, всё больше для поддержания статуса. Бывают шайки разбойников такого числа и силы, что команда посвящённых магов и то рискует с ними не совладать...
Но к "нашим" разбойникам это, к счастью, не относилось.
Вылезшая из придорожных кустов навстречу Казуо парочка принадлежала к людям почти что самого жалкого сорта. Почти — потому что просящие подаяние нищие калеки ещё хуже. Ненамного, но всё же. Да и насчёт калек... у правого разбойника отсутствовал глаз. Тоже правый. И указательный палец с половиной среднего на правой руке, отчего корявую короткую дубинку ему приходилось держать в другой руке. А левый разбойник сильно припадал на ногу... левую. Так сильно, что окованный ржавым железом посох казался не столько его оружием, сколько костылём. Ещё он постоянно покашливал, снедаемый обычной весенней хворью... а может, и чем посерьёзнее — как знать? Хм. Такие вот разбойнички. Кривой и Хромой, оба в сущих обносках. Ещё и вонючих, а не только лишь грязных.
Глядя на истощённые лица парочки, становилось ясно — яснее, чем когда смотришь на огонь: это не ронины, не опустившиеся наёмники и не маги-отступники. Просто вчерашние крестьяне, коих несчастья вытолкнули на кривую дорогу грабежа. И которым лишь голод не позволяет отступить в те же кусты, из которых они появились.
Голод, что сильнее стыда.
Но именно такие разбойники бывают самыми опасными. Особенно если за их спинами — семьи. Потому что когда крестьянин с отчаяния выходит на разбойный промысел, то более его не остановит уже ничто. Ничто.
Кроме смерти, конечно.
— Казуо, — сказал я, оценив через хирватшу всколыхнувшиеся в троих взрослых чувства. — Попроси уважаемых приютить странников около их костра.
— Т... Танака-сенсей?!
— И пищу, ками ниспосланную, с ними раздели. Их нужда поболее твоей будет.
"Делиться так или иначе придётся, поэтому лучше делать это по доброй воле и — хотя бы отчасти — на своих условиях".
— Повинуюсь, сенсей.
— Кого это ты сенсеем кличешь? Кха, кха...
С гордостью обречённого Казуо выпрямился во весь невеликий рост, отвечая:
— Проводите нас к костру, там и поговорим.
— Ишь... лады, топай за мной. Братец, проследи... кха. Кха. Кха.
Хромой похромал куда-то через подлесок, каннуси с видом обречённого пошёл следом, а в хвост скорбной процессии пристроился Кривой.
И Урр незримо парила над нами, следя, чтобы разбойнички не позволили себе лишнего.
Лагерь свой пара Хромого с Кривым устроила не совсем уж бестолково. Ну, для вчерашних крестьян. Например, костерок они развели не просто в ложбине, а в яме, нарочно выкопанной меж корней эноки* — одного из немногих деревьев, которые даже я легко опознаю по гладкой коре и листьям характерной формы. Крона его, весьма густая, успешно рассеивала дымок, тем самым маскируя стоянку. Вдобавок не так далеко я слышал тихое журчание ручья. Удачное место.
/* — оно же "железное дерево", оно же Каркас китайский (Celtis sinensis). Дерево действительно весьма приметное, опознаваемое и дворянами, и горожанами, и прочим "не лесным" людом — в том числе из-за того, что именно в рощицах эноки часто располагаются синтоистские святилища./
Хотя летом я бы в такой близости от воды останавливаться не стал. Потому что комары. Правда вот, прохлада, конечно... у всего на свете есть светлая и тёмная стороны.
— Казуо, — вновь вмешался я, — пошарь под теми кустами слева. Нет, ещё левее.
— Это что? — изумился Хромой.
— Зайцы, — констатировал очевидное каннуси, распрямляясь. — Три штуки.
— Это я вижу, кха. Откуда? Кха!
— Ками ниспослали, — внешне кротко, но не без вызова ответил он.
Разбойнички переглянулись.
— Вы бы поменьше удивлялись, а поскорее принялись за свежевание и готовку, — посоветовал я. — Или вы не так голодны, как мне показалось?
Новые переглядки... после которых Хромой послушно достал нож и протянул руку за зайцами. Двух из которых Казуо спокойно отдал.
Впрочем, долго тишина не продлилась.
— Что-то, кха-кха, не пойму: чем их убило?
Шкурки зайцев действительно пребывали в неприкосновенности: иллюзия смертельного ужаса, что останавливает сердце, не оставляет зримого следа. Поскольку Казуо в своё время задавал мне такой же вопрос, то и ответил без моего участия, но почти моими словами:
— Какая разница, если мясо свежее?
— А там точно никакой отравы нет?
— Точно.
Кривой склонился к уху товарища, нашёптывая; Хромой покивал, после чего изъявил желание варить еду сразу на всех, в одном котелке. Каннуси не возражал. Более того: изъявил желание добавить к мясу рис, соль и специи. Кривой поплёлся за водой, благо, недалеко; Хромой подбросил в угли дров и вернулся к потрошению первой из "своих" тушек...
Прямо мир и благодать. Если не обращать внимания на эмоции, витающие вокруг стоянки. А спокойным без наигрыша из присутствующих оставался только я. Даже бдительная, хоть и незаметная, Урр не ведала покоя, волевым усилием подавляя насмешливое карканье. Раа, как менее сдержанному, вовсе пришлось улететь подальше, а то оглушительный грай здоровенного тэнгу поблизости — совсем не тот звук, что позволит людям расслабиться и успокоиться.
Скоро льётся речь, да нескоро выпекаются лепёшки. Как бы то ни было, спустя положенный срок еда была приготовлена, заправлена и даже съедена. От сытости, которой разбойнички явно давно не ощущали, их развезло почти как от саке. Ни о каких расспросах они уже явно не думали. Тем неожиданнее прозвучал в лесной тиши голос Казуо:
