Однажды Урр при мне убила сумасшедшего, плясавшего в гирляндах из чужих кишок на опустелой рыночной площади. Что обидно, телесно этот танцор был совершенно здоров.
В другой раз (и уже на пару с Раа) она прикончила семейку йома, нагло пировавшую прямо под сакурами городского сада — "папу", "маму" и "малолетнего сына". После чего йома сами оказались съедены. Ну да убийц мне не жаль (а те йома жрали не трупы погибших, нет — убитую ими же женщину без зримых признаков болезни).
Четырежды мы с Казуо были вынуждены прятаться от шаек мародёров. Причём на третий раз один из членов шайки прямо у нас на глазах упал, сражённый "серой пляской"... после чего один из его подельников, став белее отжатого творога, побежал прочь в слепом ужасе.
Остальные преспокойно обобрали ещё дышащее тело.
Но роль рока для нас сыграла не зараза, не бандиты и не демоны. Эту роль сыграл полностью седой, начавший сутулиться под грузом прожитого каннуси, с которым Казуо разговорился при встрече во дворе одного из посещённых нами домов. Приветствие-поклон, знакомство-любопытство, слово за слово — и вот уже Казуо даёт чуть ли не полноценный отчёт седому патриарху, оказавшемуся ни много, ни мало, просветлённым Осаму из храма Двух Холмов, что в получасе ходьбы к востоку от Дорью.
Давно наученный мной, что должно отвечать в том случае, если кто-то заинтересуется столь странным для каннуси спутником, как маленький ребёнок, мой единый в трёх лицах спаситель-ученик-опекун не отверз врат откровенности и перед Осаму. Вот только просветлённый на то и просветлённый, чтобы зреть в самую глубину. Кто-то другой упустил бы из виду недомолвки Казуо, замешанные на хорошо скрытом смущении и опаске перед разоблачением. Седой каннуси — заметил. Вот только выводы сделал, увы, неправильные.
Приятно впечатлённый манерами и познаниями своего молодого собеседника, Осаму (как я узнал позже) решил, что Танака Хачиро — плод ошибки Казуо, дитя, случайно зачатое им и потому взятое на воспитание. По своему великодушию просветлённый пожелал помочь юному каннуси твёрдо встать на путь служителя богов (ведь храм Двух Холмов только лишь выиграет от присоединения к братии столь многообещающего неофита!). Также Осаму пожелал помочь и Танаке Хачиро — ведь не гоже, что малыш бродит вместе с отцом по городу, поражённому заразой, вынужденный созерцать картины боли, порока и зла, что тяжелы даже для сильного духом взрослого. Рискуя и сам заразиться, в конце-то концов!
А то, что для должной помощи этим двоим надо их разлучить... право, так будет лучше. Для всех. Даже если прямо сейчас они не понимают своего блага.
На третий день от той встречи торговец, чью дочь мы исцелили и что приютил нас, открыл двери дома для довольно странной пары. Невысокий живчик с лицом столь округлым и глазами столь узкими, что в нём всякий признал бы полукровку, чья родня происходит с материка. И здоровенный громила четырёх локтей росту, вооружённый шипастой булавой, крепкой дубиной из железной берёзы и длинным ножом, в безрукавке буйволиной кожи на голое тело. Передняя часть скальпа громилы была тщательно выбрита, а оставшиеся волосы, нарочито отращённые, заплетены в длинную косу. Хозяину дома живчик передал какое-то запечатанное послание, после чего торговец попросил Казуо непременно присоединиться к семейному ужину. Тот обещал быть и обещание сдержал. Но вот сюрприз: помимо семьи, за стол были посажены и оба гостя. Громила изображал немого (хотя даже при таком условии забыть о присутствии подобного человечища поблизости сложно). Живчик же тарахтел не за двоих — за пятерых самое малое. Меня после еды как-то очень уж быстро и сильно потянуло ко сну...
А когда я проснулся, — обнаружил в окружающем целый ряд внезапных изменений.
В самом деле. Оказаться в незнакомой, маленькой, запертой снаружи комнатушке с одним лишь оконцем под самым потолком, причём забранным даже с виду прочной решёткой — явно не к добру. То, какой тяжёлой спросонья была моя голова и как вяло шевелились в голове мысли, тоже ничего доброго не возвещало. Полное отсутствие одежды — последний яркий штрих.
Чудесно. Просто блеск.
Однако суетиться я не стал (ибо всё равно бесполезно), а сел в позу для медитаций. Именно в таком виде спустя где-то три больших черты меня и застал живчик, принёсший кувшин с водой, плошку с плохо проваренной сероватой кашей и пару палочек для еды.
— О, малыш, а ты не теряешь времени зря. И присутствия духа тоже. Молодец.
Я молчал, глядя сквозь него. Ждал, что ещё он скажет.
А он и не думал умолкать.
Вскоре я узнал, что "твой папаша Казуо совершенно не умеет ни пить, ни играть — раздеть его в тринадцать фишек оказалось легче, чем котёнка утопить". И что теперь "я, Санго Минору по прозванию Угорь, буду понарошку твоим папашей, новым, ху-ху-ху".
То, что мне следует слушаться "папашу понарошку", не озвучивалось, но подразумевалось: "Ты же у меня умный-разумный парень, верно я говорю? Хух!".
Постепенно неиссякаемый энтузиазм Угря поутих, а на лбу проступила испарина. Полноценно давить направленной вовне суго, как раньше, я пока не мог, но создать сложности в общении с не-магом — запросто. И когда Санго Минору взял паузу, вклинился со своей репликой:
— Не будет ли дерзостью с моей стороны поинтересоваться, кто натолкнул тебя на мысль, как ты выразился, "раздеть" Кобаяси Казуо в тринадцать? А заодно — кто насвистел, будто он мой отец?
— Э-э...
— И не вздумай соврать. Я умею различать ложь... и многое другое умею тоже.
— Если ты не сын того журавля*, — Угорь как-то резко переменился, сделавшись опасным даже с виду, — то кто ты? Или... что ты?
/* — т.е. каннуси; неформально священников за преимущественно белый цвет церемониальных одежд часто сравнивают с этими птицами./
— Ответ за ответ. Сначала ты. Понарошку папашка, ха.
— Ладно. Нас попросил об услуге... другой журавль.
— А подробнее?
— Тебе зачем, малец?
— Просто интересно.
— Ишь. Интересно ему. Ху. Ху. Так кто ты такой?
— Человек. Танака Хачиро, сын Танаки Кишо, если тебя волнуют подробности.
— Издеваешься?
— Ответ за ответ, Санго Минору по прозванию Угорь.
Оскалившись недобро, "понарошку папашка" рывком приблизился и уцепил меня за ухо.
— А не слишком ли ты нагл, че-ло-век? — выдохнул он мне прямо в лицо, обдавая дурным запахом изо рта.
Я махнул рукой, словно случайно задев локоть схватившей конечности. И Минору, переменяясь в лице, отскочил прочь, непроизвольно хватаясь за отсушенную длань.
— Не протягивай ко мне то, чего не хочешь лишиться, — посоветовал я. Встал. Неожиданно резко хлопнул в ладоши — и с удовольствием заметил, как дрогнул на мгновение "понарошку папашка".
— Ладно же, щенок, — процедил он. — Раз хорошего отношения ты не ценишь... посмотрим.
И выкатился прочь, не забыв запереть дверь.
Хорошо хоть, что воду и кашу не забрал.
"Урр, проследишь за ним?"
"Насмешка/тревога/согласие".
"Вот и славно..."
Я отхлебнул из кувшина, скривился — вот дрянь же, а? Хорошее отношение, да уж... — и снова уселся в позу для медитаций.
Плыть по течению я не желал. Жизнь с Казуо — относительно свободная, с самым минимумом ограничений и весьма полезная в плане саморазвития — устраивала меня куда больше, чем любой из вариантов, какие мог бы предложить мне этот... Угорь. Не то, чтобы я питал некие предубеждения и не хотел заниматься воровством, жульничеством или, скажем, шпионажем из соображений моральных. Я и перед убийством не остановлюсь, если оно потребуется для блага меня и моей семьи. Просто такие, как Санго Минору, во всём ищут прибыль... притом как правило сиюминутную прибыль. Именно про таких говорится: "Выпив яйцо, лишился несушки". Я же успел составить план на годы вперёд и совсем не хотел от него отклоняться.
А что Казуо играл на меня и проиграл... во-первых, оступиться может каждый. Во-вторых, от обмана никто не застрахован — такие, как Угорь, могут развести любого или почти любого. Ну и в-третьих, о самом факте моей продажи я знаю только со слов того же Угря и в его формулировках. Всё это совершенно ничего не говорит о том, что Казуо хотел от меня избавиться. А что Санго Минору играл честно... ой, в такие сказки и настоящий-то трёхлетка не всякий поверит.
В общем, пока я медитировал в ожидании появления похитителя или похитителей, я не только восстановил связь с моими тэнгу, но и решил, что предприму все усилия для возвращения к Казуо.
* * *
Верно, когда я составлял планы, черти хохотали особенно заливисто. Поскольку, по новой придя в себя (с трудом, надо признать: голова буквально раскалывалась, ныл как бы от перегрузки Очаг, жгло хребёт...), я обнаружил, что новое моё вместилище куда теснее и темнее комнатушки, куда меня законопатил Санго Минору.
А ещё это вместилище едва терпимо воняло: рвотой, экскрементами, гнилой рыбой и гнилым деревом. Имело характерную неправильную форму. И плавно покачивалось, поскрипывая.
Корабль.
Причём, так как законопослушные моряки встали на карантин, Дорью я оставил не только не по собственной воле, но и явно против всяких разумных правил. Кто меня увёз из заражённого города — контрабандисты? Пираты? Работорговцы? Ками знают.
Да и неважно это сейчас.
Со стариковским кряхтеньем и стонами приняв более-менее удобную позу, я вновь ушёл в медитацию. С целью приглушить болезненные ощущения, а заодно подлечиться... и, если получится, восстановить явно неполные воспоминания о происшедшем.
Взять под контроль воли боль у меня получилось. С лечением дела обстояли похуже. Мои повреждения явно имели магическую природу, а не чисто телесную, поэтому выправить их могло только время. Я был способен ускорить восстановление при помощи медитации, преобразующей нейтральную сеф в древесную, но не более того. Что поделать, недоучка.
С памятью же вообще ничего не вышло.
Наблюдением и рассуждениями я пришёл к выводу, что в той комнатушке, где я медитировал, меня накрыли какой-то Формой, воздействующей на сеф или, возможно, суго. Может, парализующей, может, усыпляющей, а может, ещё какой-то того же рода. Обнаружив воздействие, я попытался противодействовать ему, но не преуспел. Не буси даймё прекословить, не трёхлетке противостоять взрослым магам. Скорее всего, болезненные повреждения стали результатом не воздействия чужой Формы, а именно моих трепыханий.
Интересно, где и что поделывают Урр и Раа?
Хорошо бы, чтобы с ними не случилось ничего страшного. Хорошо бы, чтобы они снова нашли меня. Хорошо бы...
Но повлиять на это — не в моей власти. Значит, и думать об этом нечего.
Моё дело сейчас — восстанавливающая медитация. Ею и займусь.
* * *
Восприятие течения времени в медитации искажается. И чем глубже медитация, тем сильнее это искажение. Поэтому я бы затруднился определить, как долго я гонял по телу преобразованную сеф. Но уж никак не меньше большой черты, потому что головная боль уменьшилась в разы, жжение и прочие неприятные ощущения в системе круговорота также ослабли заметно. Хотя о полном выздоровлении, конечно, оставалось лишь мечтать. Взамен знакомым болезненным ощущениям меня настигла жажда. Пока ещё терпимая, но уже совершенно не радующая.
Почему я вообще вышел из медитации? А потому, что на фоне монотонного плеска волн, скрипа корпуса корабля, отдалённых малоразборчивых криков и топота до моих ушей донёсся более тихий, но и куда более близкий звук.
Стон.
Человеческий, причём не то детский, не то женский. Слабый... но достаточный, чтобы я даже из воронки самоуглубления обратил на него внимание.
Значит, у меня имеется сосед по узилищу? Как... интересно. Сперва, за что следует благодарить царящее вокруг амбре, я брезговал изучать ближайшее окружение. Так как сделать это мог только и исключительно ощупью, а щупать чужую или даже собственную блевоту... ну, понятно. Но раз я тут не один, придётся задавить-таки неуместные порывы чистоплюйства. Добраться до коллеги по несчастью. И расспросить. Вдруг да моему невидимому соседу известно больше о том, где мы, как мы и даже почему? Это если удастся привести его (или её) в чувство, если он вообще станет (или сможет) со мной говорить, если он и впрямь более осведомлён, если...
К демонам. Пора действовать.
Перед тем, как ползти на звук, я не поленился по мере возможностей размять задубевшие мышцы и связки. Отчасти при помощи простейших движений, отчасти движением сеф, направляемым второй мудрой. К тому моменту, когда я ощутил в себе достаточно сил, чтобы встать из положения полулёжа, а то и отбиться от какой-нибудь трюмной крысы (но вряд ли от чего-нибудь более опасного), монотонные стоны начали перемежаться невнятным бормотанием. Среди этого бреда, да и то лишь при толике фантазии, можно было разобрать только два слова: "мама!" и "нет!".
Поднимался на ноги я медленно. И всё равно меня с неожиданной силой повело в сторону, притом вовсе не из-за качки. Да-а-а... слабость — не радость. Ну да лёгкий разгон сеф мне в помощь. А теперь — на звук. Шаг, второй, третий, вот уже я почти на месте. Присесть, протянуть руку...
Спустя ещё мгновение мне пришлось уклоняться со всей возможной резвостью. Стонущее существо впятеро громче и вдвое разборчивей заорало "нет!", пытаясь драться.
— Утихни уже, — посоветовал я. Голос поневоле хрипел, пить сразу захотелось вдвое против прежнего. — Хватит! Слышишь, ты? Да успокойся, кому сказано!
— А-а-а?!
— Хватит буянить. Я тебе не враг.
— А кто? — неожиданно разумно. Да и рукомашествовать сосед прекратил. Впрочем, я успел определить (по голосу, а отчасти на ощупь, пока отбивался от неумелых ударов), что в одном трюме со мной находится примерно мой ровесник. Или ровесница. Там не щупал.
— Меня зовут Танака Хачиро. А тебя?
— ...
Через хирватшу по мне шибануло волной чужих эмоций. Горе, подозрительность, замкнутость, тоска, неприятие... ничего приятного. Ответа я так и не дождался. А настаивать не стал.
Подожду. Не впервой.
Однако спустя менее чем малую черту (я успел вернуться в "свой" угол трюма, но снова уйти в медитацию — нет) рисунок звуков изменился. Сверху раздались скрип и грохочущий стук. Мотнулись тени, оживлённые слабым светом масляной плошки. И через открытый люк в трюм беззвучно — куда там коту! — втекло нечто вроде ожившей тени. Обернувшейся чем-то человекоподобным.
Сказать "человеком" я не мог. Поскольку люди в моём хирватшу не ощущаются колышущимися сгустками полыхающего голода с лёгкой примесью надменного презрения. Да и глаза со слишком большой, сияющей собственным сине-голубым огнём радужкой и вертикальным зрачком для обычных людей не характерны. Объём сеф этого огнеглазого я определить не мог, видимо, развитое шиватшу препятствовало. Но даже ослабленные намёки, тени его внутренней силы не давали усомниться: передо мной — демон.
Причём неизвестной доселе разновидности, что лишь увеличивало возможную угрозу.
Если я при виде огнеглазого замер, то сосед по трюмному сидению отреагировал куда глупее. Воплем и истерикой. Впрочем, длились они недолго. Сеф демона на мгновение полыхнула выплеском силы, недостаточно структурированным для полноценной Формы, но и обычным выбросом уже не являющимся. И мой сосед отправился в страну видений, усыплённый грубо, но надёжно. Огнеглазый ещё постоял, потом резко приблизился как бы с расчётом напугать. Я невольно вздрогнул, но остался сидеть на месте.
