/* — оскорбительный, на грани святотатства, акт с подтекстом; считается, что подобный поступок символически переносит грязь былого перерождения в следующую инкарнацию. Применяется лишь в отношении врагов, для которых простой смерти — недостаточно./
— Вернёмся к делам, — сказал я, прихлопнув ладонями по коленям. — Буду диктовать дальше. Ты готова записывать, Ясу?
— Да. Готова.
— Тогда пиши. Обращение к людям готово, теперь займёмся обращением к демонам. Кстати, я полагаюсь на тебя, милая моя: не все бессмертные умеют читать, особенно среди младших; поручаю тебе передать им написанное при помощи Речи.
— Исполню в точности, господин Танака Хачиро.
— Полагаюсь на тебя всецело, Кьёфу-но Ибуки*, — и улыбка.
/* (яп.) — Дыхание Ужаса./
Шутливое прозвище, обычно вызывающее у Ясу настоящую бурю возмущения (тоже не совсем серьёзного), на этот раз заставило демоницу резко отвернуться. Гордая, не хочет плакать на виду у меня... странно: что такого она во мне нашла? Но довольно отвлекаться.
— Пиши. Первый столбец: Вечности врата. Второй столбец: Открыты там, где лежит. Третий столбец: Тень господина. Записала?
— ...да.
— Хорошо. Теперь скорописью...
Послание демонам выглядело попроще — если не вдаваться в детали. Как я только что напомнил — многие из младших даже читать не умеют и научатся хорошо если лет через двадцать-тридцать. Могут не научиться вообще: иное устройство глаз, отличия в мышлении, отсутствие интереса... но для тех, кто сумеет преодолеть свою природу и постигнет культуру людей глубже, в моём прощальном письме откроется второй слой смысла. За призывом повиноваться не раздумывая — совет думать, как лучше исполнить приказ; за призывом набирать силу — совет ограничивать методы этого набора только теми, что разрешены на Шани-Сю; за пожеланием побед над врагами — совет чтить врагов своих, ибо лишь достойный противник красит бойца, а "победы" над беспомощными — унижают.
Я узнал Ясу достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: второй слой смысла в том, что пишет, она не только видит уже сейчас, но и раскроет перед теми, кому для этого потребуется помощь. И, возможно, когда-нибудь она проникнет в третий слой смысла в написанном. Он прост, я зашифровал его на самом виду, и если переписать письмо иероглифами, а не скорописью, — станет очевиден.
Третий слой: где смерть, там и новая жизнь.
Не знаю... точнее, не уверен, последуют ли за мной в следующем перерождении демоны Шани-Сю, которым я помог. Если да, то я использую это. Если нет — тоже использую. Просто по-другому. После избавления от мутного мусора, доставшегося мне от Хоши Джомея и последовавших воплощений, моё сознание... нет. Этого не передать словами. Потому что таких слов не существует. Но это очищение, эта свобода, эта ясность...
Ради этого — можно умереть. Цена изменений просто несопоставима.
Конечно, это можеть оказаться иллюзией. Изощрённым самообманом. Своего рода наркотиком. Но мне почему-то верится в лучшее. Или — хочется верить? Чистка моей Сети Памяти не даёт полной уверенности в существующем, возможном и должном.
Интересно: а что же просветлённые? Как они воспринимают этот мир, эту реальность?
Возможно, когда-нибудь я это узнаю. На собственном, а не заёмном опыте. Когда-нибудь... но не сейчас, нет. Сейчас надо продолжать писать письма.
И следующим моим адресатом стал Удзо Масакару.
Странные сложились у нас отношения. С одной стороны, Клинок Небес был кем-то вроде моего куратора или даже непосредственного начальника. С другой, я практически сразу, ещё при нашей первой встрече, постарался создать впечатление человека равноправного и независимого. Младшего, да, — но в силу телесного возраста, а не меньших способностей, ума и опыта. Кроме того, позже я стал его заместителем, союзником в политическом противостоянии старым аякаси и, возможно, другом... в последнем пункте не уверен. Очень уж непростой человек Удзо Масакару. Судьба не была к нему ласкова. Открытость, доверчивость, душевная теплота — эти качества маг растерял не по своей воле и задолго до нашего знакомства. Даже моё первое хирватшу, с которым понимание чужих сердец вроде бы не должно вызывать у меня сложности, мало помогало в чтении потаённых чувств Клинка Небес.
Возможно, он очерствел настолько, что никого уже не смог бы назвать другом.
Но это не важно. Потому что я-то назвать его другом могу. Пусть его верность принадлежит Хикару без остатка, а всё же я могу положиться на своего сэмпая в любой сложной ситуации. И сейчас я собираюсь взвалить на него дополнительный груз:
— Первый столбец: Если стропило. Второй столбец: Подломилось одно, то. Третий столбец: Крыша не рухнет*, — вот как я начал третье письмо.
/* — ради размера пришлось пожертвовать частью смысла хокку. Более полный, но менее художественный вариант перевода: крепко сработанная крыша устоит, даже если одно из стропил сломается. Намёк ГГ, как и в остальных посланиях, вполне прозрачен./
Далее я кратко охарактеризовал двух моих возможных преемников: одного, что послабее, но с более высоким контролем и приемлемым чувством сеф, я порекомендовал как наставника Форм Земли; второй, обладающий разом внушительным резервом, хорошим терпением и открытым характером, по моей мысли мог бы заменить меня в качестве "няньки" при начинающих магах: принятых и учениках.
Как я ни старался, а подобрать йобидаши, который сумел бы меня заменить, я не смог. Ни один маг Шани-Сю не подходил под строгие требования этой "профессии". Кто-то по слабости, кто-то из-за вполне обоснованной, увы, неприязни к демонам, кто-то от излишней амбициозности... однако я всё же выделил четверых — одного паренька и трёх девочек — которые могли бы в будущем потянуть эту роль по своим душевным качествам. Если, конечно, сумеют стать сильнее, не ожесточившись. Но решение о том, кто станет следующим йобидаши Дикой гавани, я оставил на откуп Хикару. В письме Клинку Небес я лишь рекомендовал присматриваться к четвёрке "избранных" попристальнее... и попробовать мягко подтолкнуть упомянутого паренька к романтическим отношениям с одной из трёх девочек — ну, когда они подрастут, конечно. Идея о том, что супружеская пара может оказаться более эффективным йобидаши, чем один человек, мелькала у меня уже давно. И не заслуживала забвения только из-за моей прискорбной, слишком поздно обнаруженной глухоты.
В конце письма я попросил Удзо Масакару простить недалёкого и неосторожного кохая, из-за которого у Клинка Небес ощутимо прибавится хлопот. А также витиевато, но вполне недвусмысленно посоветовал не винить Ловца в решении, которое он вынужден принять в отношении меня, и намекнул, что если сэмпаю всё же захочется отомстить кому-то, то лучше всего ему смотреть в сторону Дзорто. Не называя, разумеется, никаких имён либо прозвищ. В отличие от прямых обвинений, мои советы никого и ни к чему не обязывают... и вообще-то меня вполне устроило бы, если бы Удзо Масакару не стал связываться с Дзорто вовсе. Пусть с ним Хикару бодается, ему это не впервой.
Кстати, про четвёртое письмо, самое важное из всех, тоже нельзя забывать.
Но моего ничтожного поэтического дара для извинений маловато, так что...
— Ясу. Уступи ненадолго кисть, пожалуйста.
Вдох. Выдох. Вдох. Вы-ы-ыдох. Вдох. Обмакнуть, стряхнуть лишнюю тушь. И:
Бабочкой никогда
Он уж не станет... Напрасно дрожит
Червяк на осеннем ветру.*
/* — да, это снова Басё. Межмировая классика, хех./
Выдохнуть. Отложить кисть.
А неплохо вышло. Не шедевр, отнюдь нет; но мой давно покойный вислоусый учитель, полагаю, не стал бы лупить по пальцам за "отсутствие искренности". Вот уж чего в трёх этих столбцах с избытком!
...хотя, конечно, граничит с той же самой наглостью, которую я проявил во время аудиенции. Ведь под некоторым углом старый поэтический шедевр с лёгкостью можно отнести и к моему адресату: разве запретишь видеть в вечном наследнике, который не стал и уже никогда не станет князем Орья, "дрожащего червяка"? Но Хикару сам задал рамки, именно он, мой несостоявшийся сюзерен — небо, погода и природа, а я — не взлетевшая бабочка. Которая ничего уже не изменит и может лишь взывать к снисхождению... которого, само собой, не получит.
С другой стороны... я — человек. И вскоре дрожь этого вот червяка оборвётся. На время. Чтобы получить новую попытку. Ловец же заперт своим телесным бессмертием в нынешнем перерождении. Пойман ловушкой ветров вечной осени.
Так кто из нас двоих более достоин снисхождения?
...да. В трёх коротких строках можно увидеть оскорбление. И довольно-таки легко. Но можно шагнуть в понимании глубже. Вспомнить, что бессмертны не только человеческие души. И если будет на то воля, если свершится выбор — Хикару может отбросить свои силы и статус ради обновления. И моё письмо может обернуться из насмешливой философской издёвки — напоминанием. Советом.
А увидит ли он его, захочет ли увидеть... это решать не мне.
Лёгкая ладонь Ясу легла на моё плечо, напоминая о беге времени, заставляя прервать раздумья. Я взглянул на пальцы, дрожащие как бы не сильнее прежнего (концентрация для собственноручного начертания вводного обращения далась мне тяжелее, чем могло показаться). С тихим вздохом уступил место возле свитка.
— Высокое начертание* осилишь? — спросил я с оттенком надежды.
/* — комплексное понятие: иероглифическое письмо мало знать, писец должен ещё и выдержать достойный уровень того самого начертания. Если уровень каллиграфии не соответствует норме, то даже более-менее официальное послание лучше оформить слоговой скорописью. Иначе получится что-то вроде безвкусного одеяния нувориша: дорого, претенциозно... и нелепо. Как седло на корове. При этом особенно глупо выглядит иероглифика, в которой писец заменяет неизвестные ему знаки высокого начертания скорописными. В таких случаях даже изящнейшее начертание не спасает от урона чести./
— Приложу все старания, — ответила Ясу сухо.
А я в очередной раз мысленно застонал. Неужели не до конца вычистил Сеть Памяти от мусора? Или это незавершённая перестройка сказывается? Потому как я только что размазал тот же навоз, в который ступил, когда говорил с Ловцом. Только масштаб не тот: Хикару я "деликатно намекнул", что он не держит в узде вассалов, тогда как Ясу — что она или недостаточно образована, или обладает дырявой памятью... или не умеет красиво писать.
Да, напрямую мы с ней о её прошлом не говорили. Да, раньше я не видел, чтобы она брала в руки кисть. Но мог ведь попросить оформить письмо сюзерену так же, как попросил вести записи вместо меня — мимоходом, не сомневаясь в её способностях? Хм. А если бы ей пришлось отказаться, Ясу потеряла бы лицо. И получила весомую причину для настоящей, а не надуманной обиды.
— Прости.
— Так и начинать?
Поддела, демоница. Что ж, попробую подольститься:
— Это самая суть. Я знаю, что должен попросить прощения официально. Знаю, что господин не сможет даровать мне его. Не при сложившихся обстоятельствах. Но просить надо, и просить, не теряя достоинства... и не оскорбляя ещё сильнее. Подбери нужные слова, Ясу.
— А осилю?
— Это тебе решать. Помни только, что я вряд ли смогу переписать вводное хокку.
Она обернулась. И поклонилась:
— Прошу простить недостойную, но у меня нет вины перед моим господином. Слова мои не будут иметь должной глубины. Диктуйте.
Вот ведь!
Ну ладно. Этот канат можно потянуть и за второй конец.
После чего я принялся выдавать послание, переполненное архаизмами времён юности Ловца, да ещё для пущей красоты уснащённое цитатами из классиков Цао... на языке оригинала. Количество подтекстов соответствовало: цитировал-то я опальных вельмож, причём сплошь искренних патриотов своей родины. Бессребренников, наделённых государственным мышлением... но ещё при своей жизни прославленных избытком прямоты, за которую они зачастую и страдали. Полагаю, Хикару оценит: вспоминаю-то я свитки из его личной библиотеки, к части коей выпросил доступ.
На второй цитате Ясу сдалась и в первый раз уточнила правильность начертания. Я, разумеется, помог ей. А потом снова помог. И снова. Хотя должен признать: она меня впечатлила. Потому что использовала не современный вариант высокого начертания, а тот, что как раз соответствовал стилю и был в ходу при дворе князей Орья как раз лет четыреста-пятьсот назад.
Это кем же всё-таки была Ясу и какое получила воспитание, коль скоро к неполным семнадцати годам, когда её привезли на Шани-Сю, приобрела такие интригующие познания? И, что даже важнее, не растеряла их за последующие годы?
Интересно. Очень. Но ответа я уже не узнаю.
Некогда мне утолять праздное любопытство. Письма написаны, но у меня ещё остались срочные дела. Как минимум одно... а вечер-то уже на пороге.
Грозовая мгла, что с самого утра грозила пожрать дворец, город и гавань, обернулась пеленой пасмурной печали. Полная сила тайфуна прошла стороной, нас зацепило краем. Но и того хватило, чтобы украсть ясность дня, подменив её серым шелестом топчущегося на пороге дождя. Неуклюжий малец, он то придвигался поближе, маясь любопытством, слизывая широкими языками быстрых ливней пудинг духоты. А то, смутившись внезапно, отступал на пару тысяч шагов — два своих, великанских шага — и топтался там, не решаясь продолжить тесное знакомство с Дикой гаванью. Но потом любопытство одолевало, дождь надвигался бочком... и вот уже снова под его робкими ласками шелестит листва, снова медленный пульс влаги, капающей с крыши, сменяется игривым плеском тонких струй.
Я, впрочем, почти не обращал внимания на эти перемены. Разве что, диктуя, повышал голос, чтобы его не могло заглушить бормотание непогоды. Зато Ясу светилась направленным недовольством, когда света дня не хватало особенно сильно, а пропитавшая воздух стихия не давала туши сохнуть как положено, заставляла расплываться, несмотря на работу подогревающего бумагу валика. Вон, сидит, сутулясь слегка, незаметно для себя самой, и так же незаметно теребя край томоэри*.
/* — внешний воротник. Часть традиционного женского кимоно./
Славная Ясу, странная Ясу. Прощай.
А мне пора.
Погружение во внутренний мир. Не полное — я продолжаю ощущать происходящее вокруг моего физического тела при помощи обычных чувств и обоих хирватшу. Но и такого погружения достаточно, чтобы отчасти я осознал себя на одной из дорожек сливового сада: помоложе Оониси Акено, постарше Танаки Хачиро, внешность в основном от первого, но фигура скорее как у второго. И танто за поясом слева — скорее символ, чем оружие, поскольку здесь нет врагов, против которых можно обратить его.
Медленный вздох. Сосредоточение. Один-единственный шаг... и вот уже я стою в пещере с проломом наверху, в частице своего мира, отданной в залог Пискле. То есть Супаку-отото*, или братцу-Искорке. Мой варубатто решил, что не солидно побратиму мага и обладателю полноценной личности носить старое прозвище. Я не упирался особо, признав его правоту.
