— Проснулся, родимый? — доброжелательно поинтересовался мордоворот.— А то, думаю, кто шумит?
— Ты кто такой? — в противовес не слишком вежливо ответил 'родимый'.
— Я твоя сиделка.
— Кто?!
— Глухой что ли?— заботливо осведомился 'курортник'.
Выслушивать ласковые речи типичного бандита под аккомпанемент головной боли, попутно стараясь сохранить равновесие — подобное испытание оказалось Стрельцову не по зубам. Нервы его не выдержали, и он заорал:
— Сам ты глухой! Что это за долбанная дача и какого хрена мне руки связали?! И где моя жена?! Что тут, вообще, к чертовой матери, происходит?!
— О, базлает... — удивился мордоворот.
— Что тут происходит?!! — видя, что его крики пропадают втуне, снова возопил Артём.
На сей раз дошло. Шкаф раздвинул пасть в оскале еще шире и радостно сообщил:
— Не волнуйся, родимый, все в ажуре. Жена твоя в надежном месте. И если ты косорезить не будешь, а паинькой сделаешь то, что просят, то вернется домой в целости, ха-ха, и сохранности. В полной комплектации. Так же, как и ты. А что происходит, тебе чуть позже растолкуют.
— Чего?!
— Про жену, говорю, правильно спрашиваешь.
Стрельцов воззрился на 'братка' с таким видом, словно тот только что в общественном привокзальном туалете провозгласил начало второй части Марлезонского балета. Мордоворот уразумел, что имеется некоторое недопонимание, и заверил:
— Ща догонишь.
-Я... -начал Артём, но собеседник с удивительным для его комплекции проворством выскочил за дверь.
И почти сразу — через полминуты — вернулся.
— На, слушай! — 'браток' приставил к уху пленника трубку сотового телефона.
-...Артём, алло... Артём, меня какие-то люди держат! — зазвенел в трубке встревоженный голос супруги.
— Алло, Настя! Не волнуйся, алло!..— заблажил Стрельцов, но из телефона уже раздавались тревожные короткие гудки.
— Хватит, хорошего помаленьку. Будешь правильно себя вести, родимый, еще дам позвонить.
Словно ушат ледяной колодезной воды вылился на Артёма. Он взъярился.
— Твари!! Ублюдки! Если с Настей что-нибудь случится, хоть волосок упадет с ее... хоть пальцем... то я не знаю, что с тобой сделаю! Я тебя...
Мордоворот поморщился, шагнул поближе и резко ударил Стрельцова под дых.
— Не ори!
Удар взбодрил и встряхнул. Артём согнулся дугой — насколько позволяли веревки — и рухнул мордой в пол. А заодно в ошметки вчерашнего ужина, стекшие с занавески. Такого испытания впечатлительная натура Стрельцова не выдержала, и его вторично стошнило.
— Как тебя разобрало-то,— сочувственно покачал головой 'браток'. Он наткнулся взглядом на окончательно испорченный кусок ситца на окне и удивился:— Родимый, ты что, уже все тут заблевал?
— Козел! Ублюдок! — оклемавшийся после подлого удара Артём приподнялся и в приступе неконтролируемой ярости высказал все, что думает о мордовороте, его родственниках, близких и дальних, и о сексуальной предпочтениях. Высказывания носили сплошь непарламентский характер, а описываемые сексуальные изыски касались взаимоотношений с мужским полом и представителями животного мира. По большей части, хвостатыми и рогатыми.
Выслушав красочную и насыщенную эпитетами гневную тираду, 'браток' восхищенно поцокал языком, наклонился к корчащемуся на полу Артёму, примерился и хлопнул похожими на лопаты ладонями по ушам пленника. В голове у Стрельцова как будто разорвали тротиловую шашку. Или даже фугас. Вроде тех, что пресловутые чеченские боевики используют при проведении террористических актов. Уши налились огненной болью и закупорились свинцово-ватными затычками. Тяжелыми и плотными. Звуки не исчезли, но истончились до неразборчивых шорохов и шелестов, с трудом пробивающихся сквозь свинец и вату. Глаза заволокло багрово-серой пеленой. Однако через пару секунд слух восстановился, зрение нормализовалось. Только голова заболела еще сильнее.
— Я же тебе говорил, не шуми.
Артём с ненавистью посмотрел на своего мучителя. Его бесили деланное спокойствие мордоворота, тон, манера поведения. Он и так во власти этого пляжного дяди, зачем еще и изгаляться? Да еще с гадостной улыбочкой в тридцать два познавших инструментарий опытного стоматолога зуба. Стереть бы ее! Дай ему волю, вместе с половиной лица бы вырвал! На мгновение Стрельцов забыл и про Настю, и про собственное бедственное положение, и про то, что хотел узнать причины похищения, и даже про многочисленные очаги боли.
— Ты, Джеки Чан недоделанный, решил, что самый крутой?! Развяжи, я тебе кишки на ребра намотаю, тогда посмотрим, какой ты крутой!
На провокацию 'курортник' не поддался и освобождать от веревок пленника не кинулся. Он присел на корточки рядом со Стрельцовым, деликатно почесал за ухом, вздохнул и занудно затянул:
— Брателла, ты чего такой непонятливый? Я тебе русским языком сказал, не суетись, не брыкайся.
Из горла Артёма вырвался яростное шипение:
— Руки развяжи, козел!
'Курортник' искренне огорчился оттого, что его столь бесцеремонно прервали, по его лицу... простите, морде пробежала тень, брови поползли к переносице, выражая неудовольствие, а кулаки сжались, словно выбирая точку приложения на распростертом теле. Стрельцов догадался, что его опять ждет знатное угощение в виде удара по ушам или оплеухи и, затрясшись от бессильной ярости и унижения, попытался укусить мордоворота за ногу. Но не достал. И не придумав ничего лучшего, судорожно извернулся и плюнул 'братку' в морду. Смачно. Харкнул, простите за тавтологию, в ненавистную харю так и не представившегося гражданина.
— Ах, ты сучара!— взревел подстреленным во время случки бизоном 'браток', подскочил и мазнул ладонью по щеке, проверяя, как много слюны попало в цель. Убедившись, что плевок удался, разозлился еще больше. Маска мнимого спокойствия слетела с физиономии 'благодушного хозяина жизни' легче, чем иголка — с высохшей новогодней елки.
— Падаль, убью!
Курортник от души приложился ногой к стрельцовскому боку, затем отошел и засадил еще раз. С разбега.
Удар отозвался глухим эхом в ушах. Неприятно, но терпимо. И без того все тело ломит, одним очагом боли больше, и только. Зато харкнул подонку в зенки его ненавистные. Артём испытал некоторое злорадное удовлетворение и даже мысленно подбодрил неприятеля: 'Лупи, гад, пальцы отбивай. На ногах-то сланцы, а не ботинки или сапоги кирзовые. Не забьешь, а там, глядишь, поквитаемся'. Подбадривал настолько искренне и эмоционально, что высказал пожелание вслух:
— Убивай, гад!
— Н-на!! — Могучий лапоть 'братка' соприкоснулся с грудной клеткой Стрельцова, угодив в район в солнечного сплетения.
Артём задохнулся, но не отключился. Поэтому он услышал, как скрипнула дверь, и из-за нее донесся короткий приказ:
— Кончай разминку!
Занесенная для очередного удара нога мордоворота замерла в воздухе, а затем опустилась. Сам хозяин ноги угрем снова выскользнул за дверь. В соседнем помещении шел разговор, но очень тихий, потому что Артём слышал лишь глухое: 'бу-бу-бу'. О чем беседовали в 'предбаннике' и что это за деятель, перед которым вальяжный и самоуверенный мордоворот в пляжном одеянии бегает на цырлах, оставалось только догадываться. Впрочем, на догадки времени пленнику почти не дали. На пороге вновь возник любимый мордоворот и процедил:
— Повезло тебе, родимый, живи.
— Пошел ты! — не остался в долгу Стрельцов.
— Ладно-ладно,— примирительно поднял свои ласты-ладони до уровня плеч 'браток', что не вязалось с его предыдущим поведением. И уже совсем вразрез шло с имиджем крутого парня.— Ты это?.. Бухой еще или уже просох?
— Чего?!
— Соображаешь?
-???
— Как там?.. Вменяемый?
Изумлению Стрельцова не было предела. Челюсть отвалилась, и если бы Артём на миг стал героем диснеевского мультфильма, непременно отбила бы ему пальцы ног. С каких пор бандиты, похищающие людей ради... пока неизвестного чего, интересуются душевным здоровьем своих жертв. О подобном что-то в газетах не писали и по телевидению не сообщали. Или в местном преступном сообществе запланирован месячник по улучшению культуры обслуживания клиентов? Нет, только что прерванные футбольные экзерсисы мордатого братка убеждали в обратном — далеко еще нашему криминалитету до лучших европейских и североамериканских образцов. Или мордастый — не бандит? А кто тогда? Доктор? Тайный доброжелатель, решивший помочь страждущему излечиться от начинающегося алкоголизма и связавший беднягу? Или Артём в алкогольном беспамятстве буйствовал, и его обездвижили в целях безопасности? Чепуха! Доброжелатели не намекают на возможные неприятности с близкими в случае отказа выполнить их требования и, тем паче, не лишают свободы, надо заметить, незаконно. Так ведут себя именно вымогатели, бандиты. Да и короткий телефонный разговор с Настей не оставлял сомнений.
Есть еще вариант: и дача, и 'браток' в курортно-пляжном наряде, и веревки на руках — ему снятся, но это уже точно — белая горячка.
Размякшие похмельные мозги ничего толкового по поводу странного вопроса придумать не смогли. Поэтому с языка сорвалось нелепое:
— Я что, в психушке?
Теперь челюсть отпала у мордоворота.
— Чё?!
Однако Стрельцов уже сам сообразил, что сморозил глупость и выдохнул.
— Вижу, что нет...
Несколько секунд мордоворот приходил в себя после Стрельцовского заявления, а затем засмеялся.
— Родимый, даешь! Психушка, ха-ха! Шутишь? Это хорошо. Значит, соображаешь. Короче, сейчас с тобой один человек тему перетрет и все растолкует, зачем ты тут и почему. — Мордоворот подхватил Артёма подмышки и усадил на кровать. На ту, которая красовалась лысой панцирной сеткой. Из кучи на второй кровати выдернул выцветшую тряпку, отдаленно смахивающую на женскую косынку, и ловко накинул ее на глаза пленнику.
— Какого черта? — Стрельцов попытался отдернуться, но безуспешно. 'Браток', удержал его голову и соорудил из косынки повязку.
— Не балуй! Это в твоих же интересах, родимый. Меньше увидишь, дольше проживешь. А то, что грязная малость — не переживай. Умоешься потом, марафет наведешь.
— Да что от меня, в конце концов, нужно?!
— Ща тебе все объяснят.
Утратив возможность пользоваться визуальными рецепторами, Артём окончательно впал в уныние. Вляпался он куда-то очень серьезно. Просто так глаза не завязывают, мера предосторожности, чтобы не узнал, не опознал. А вкупе с опутанными руками и ногами вообще — полный алес капут. Хоть волком вой.
Мордоворот удалился. Протопал слоновьим маршем по пятнистому в дырочках линолеуму и хлопнул дверью. В соседнем помещении раздалось знакомое 'бу-бу-бу', и почти сразу же истошно заверещала скрипучая дверь. Соседняя кровать лязгнула сеткой под опустившейся на нее тушей. Надо полагать, в гости пожаловал тот самый деятель, перед которым на задних лапах бегал мордастый 'браток'. Артём напрягся в томительном ожидании, готовясь выслушать обещанные объяснения и требования и получить ответы на многие вопросы. Его терпение долгому испытанию не подверглось.
— Расклад, значит, такой...
ГЛАВА 3
Волнующий душу и плоть шашлычный аромат витал над столиками, возбуждал аппетит, будоражил воображение и вызывал повышенное слюноотделение во рту тех страждущих, которые не успели еще забросить в глотку парочку румяных поджаристых ломтиков, усыпанных зеленью и пропитанных острым соусом. Справедливости ради, подобных, то бишь не утоливших голод граждан (и гражданок), здесь почти не было. Большинство посетителей летнего кафе давно находились в состоянии близком к нирване. Они уже успели и вкусить шашлыка, и залить его изрядной порцией вина, и выкурить такое количество сигарет, что табачный дым не только повис над палубой и зонтиками, но и стелился сизым облаком по реке, подражая настоящему туману. А запах табака перебивал лишь неизбывный шашлычный аромат.
Шашлык жарили в мангале на берегу, где находилась также и часть столиков, но посетители стремились оказаться именно на борту пришвартованного к 'вечной' бетонной пристани теплохода. Кафе — то же самое, даром название 'Венеция' красовалось и на стойках бара, и на борту корабля, кухня — та же, а вид не сравнить. Человеку, расположившемуся внизу — за столиком на берегу — наиболее впечатляющие куски пейзажа загораживали стоящая рядом девятиэтажка, высокий парапет и массивный силуэт самого кафе-теплохода. Хочешь — антрекот грызи, хочешь — любуйся бетонным парапетом. А вот с борта давно списанного и превращенного в популярный пункт общественного питания корабля открывался изумительный вид на реку.
И народ валом пер по трапу в надежде не только ублажить желудок, но и порадовать глаз. Почти все места на борту были заняты, ведь время — вечер пятницы — и погода — теплая, ласковая, словно домашняя кошка, но не жаркая — благоприятствовали наплыву посетителей. Вновь прибывающих — в основном, компаниями и парами — любителей совмещения радостей тела и духа нередко поджидало разочарование, поскольку свободных столиков на борту для них не находилось. Бедолагам приходилось довольствоваться столиками у подножия застывшего монументом корабля. Некоторые вместе с тем умудрялись выкроить себе места под солнцем и вливались в пеструю, галдящую и курящую толпу 'корабельных сидельцев'. И тут же принимались бурно отмечать это событие возлияниями: кто демократичным пивом, кто благородным красным вином, кто дорогим коньяком, а кто и воистину по пролетарским канонам — водкой. Закусывая различные напитки однообразно — конечно, шашлыком. Правильно один наблюдательный и умный человек заметил, что державный усатый горец приучил русский народ повсеместно употреблять в пищу это незатейливое блюдо кавказкой кухни. Особенно, в летний период.
Где вы, вальяжные пузатые пельмени, облитые сметаной и лоснящиеся от осознания собственной значимости? Где сочащиеся маслом блины, фаршированные икрой? Где пироги с капустой и мясом, соленые грузди и рыжики, крепкие хрустящие огурчики? Где, наконец, неведомые, загадочные, но оттого не менее аппетитные кулебяки?
Увы...
Шашлык исконно русскую снедь уничтожил под корень, вытеснил, если не из меню, то из умов и желудков обывателей — несомненно. Пусть в кабаке, пусть на даче, пусть 'на природе' едоки всегда и всюду прочим изыскам предпочитали жаренное на мангале мясо. Не взятым оставался последний бастион — неистребимая сорокоградусная.
Истинному ценителю славянского духа подобное повальное отречение от корней отравляло живот. Сиречь жизнь. Впрочем, размышления о судьбах русской кухни Стрельцова в настоящий момент волновали менее всего. Несмотря на то, что во рту со вчерашнего вечера не было и маковой росинки, и от голода челюсть сводило судорогой, о пище он и не думал. На повестке дня стоял другой насущный вопрос: надо выбраться из крайне поганой ситуации, в которой он неизвестно за какие прегрешения оказался? Выпутаться, во что бы то ни стало. А то, что сейчас руки-ноги свободны, от этого не легче. Он опутан такими канатами, что тошно становится. Ведь на кону безопасность Насти и еще одного маленького, но уже существующего человечка...
