Каждый выбирает по себе (книга 2)

ГЛАВА 3

    В очаге, выложенном из камней прямо на земляном полу посреди комнаты, бушевало пламя, облизывая изрядно закопченный котелок, висящий на высокой треноге. Бурление кипящей воды постепенно становилось спокойнее. Огонь ярился по-прежнему, но жидкость постепенно остывала, превращаясь в полужидкую кашицу с крошечными вкраплениями льдинок, пока не застыла тончайшим полупрозрачным зеркалом. Ведьма склонилась, пристально всматриваясь в отливающую темными бликами поверхность.

    Не дать чародейке опомниться, вдруг сумеет выскользнуть из ловушки... Уж если она Морене соперница, что уж говорить о ней, Чернаве. Она знала историю о том, как пытались убрать новоявленную Хранительницу старые ведьмы, пока она ещё в силу не вошла, да не получилось у них ничего. Хоть и казалась чародейка неумехой, да сумела как-то избежать гибели.

    И все же Чернава торжествовала — как легко попалась Баба-яга! Вышла за мороком на заветную полянку, подвоха не почуяв. Метнулась назад, да попала под удар. Не нравится? Все, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети...

    Растертая между ладоней солома желто-зеленой трухой припорошила силуэт пленницы, следом в котелок посыпались костяные обломки вперемешку с почерневшей от плесени пшеницей, проломили тонкую преграду и беззвучно канули в воду. Лишь мелкая рябь пошла по поверхности.

    Брошу в лицо солому — безумной станет!

    Кину собачьи зубы — тын высокий поставлю,

    Вовек она из круга не выйдет!

    С окалиной брошу зёрна — отсохнут руки и ноги!

    ...Чародейка наклонилась, растерянно ощупывая ноги... Думает, никто не видит, как она исподтишка озирается...

    Нет, от Чернавы ни одно её движение не укроется.

    Зашиплю лютым змием — сила живот оставит.

    Из Земли следы выну — в жар их, в пекло поставлю,

    Мара кости её изгложет!

    Скажу тайное слово — его она не превозможет,

    Нисколь поперёк не сдюжит!

    Словно подрубленное деревце, упала наземь Баба-яга, скорчилась, словно боль пожирала её изнутри...

    "Ты глянь, какая упорная, доползла все-таки до озерца... Никак увидеть недруга своего норовит? Ну, так это мы всегда готовы — врага надо знать в лицо... — Чернава плюнула в котелок. — На, гляди, все одно ничего сделать мне не сможешь!"

    И скорее угадала, чем услышала, как та едва выдавила из себя "За что?"

    — За что? — нараспев повторила Чернава вслед за ней. — А ни за что, просто так. Из вредности... — и рассмеялась, когда увидела, как наполняются слезами глаза чародейки. Выкрикнула: — А будет по моему слову — во крепи Кощна Потвора! От Кола будет до Кола! Гой! — Усталость навалилась внезапно, словно последнее действие лишило ведьму остатков сил, но не смогла она превозмочь себя и злорадно произнесла: — То-то же...

    Двумя руками перемешала воду в котелке, выплеснула в огонь. Тот зашипел, клубом вонючего дыма поднялся к потолку, жирным слоем осевшим на выступающих балках. По ногам вроде сквозняком потянуло. Чернава подняла голову, прислушиваясь к легкому скрипу входной двери.

    Нет, почудилось... Просто так к ней не зайти, всюду запоры наговоренные. "Дело сделано, теперь можно и к Морене наведаться, отчитаться..." — подумала, убирая треногу.

    — Не надо, — Чернава обмерла от тихого голоса за спиной. — Я в тебе не ошиблась. Навий путь нелегок, но тебе по силам идти по нему.

    САМА пришла... Почему?

    — Что удивилась? — глядя в испуганное лицо девушки, спросила Хозяйка ледяных чертогов и замолчала, прислушиваясь к воплям на улице, склонив голову набок, точно любопытная ворона.

    — Негляда! Негляда... — вслед за криком раздались частые удары по воротам.

    — Иди, раз зовут...

    Чернава, едва удерживаясь, чтобы не выскочить из своего домишки опрометью, медлительно вышла во двор, по пути растрепывая волосы.

    — Чего заперлась? — Славка окинула подозрительным взглядом соседку, отворившую калитку.

    "А рука-то до сих пор тряпицей замотана..." — девушка потянулась, весьма убедительно зевая. — Спала...

    — Самая страда, а она спит. Ты, часом, не заболела?

    — Чего пришла? — нелюбезно перебила её Чернава. Хотелось скорее отвязаться от надоеды.

    — Там... это... — замялась обычно говорливая женщина. — Когда мои сваты с дальнего поля возвращались, то на поляне на коров наткнулись, бесприглядных. Всполошились, пошли смотреть что такое — пастуха нашли... без памяти... Притащили в деревню, а коров мертвых, что рядом с ним лежали, там оставили. Так твоя кормилица тоже пала...

    В тугой узел скрутило нутро Чернаве: — "Зорька, Зоряна... Как же так? Совсем я одна осталась...".

    — Так закопать надо, — деловито продолжила Славка, словно не видя, как изменилась в лице девушка, — ветром мор, видать, принесло. Как бы падеж не начался... Сама справишься или пусть мужики пособят?

    — Сама пойду... Где?

    — А аккурат возле старого дуба, что в позапрошлом годе Перуновы молоньи пожгли... — торопливо объяснила женщина. — Так я побегу? У меня ещё дел полно... У меня куры на насест серёд дня сели, как бы беды какой с ними не было...

    — Пастух умер?

    — Нет пока, — соседка даже не обернулась. — У старой Тисы в избе лежит, лихоманка его трусит.

    Травница Тиса, конечно, знатная, но тут, похоже, одними настоями не поможешь. Пока дед Сила живой, надо попытать его, что там на самом деле стряслось.

    Вышла Чернава за калитку, побрела следом за горевестницей, совсем позабыв про непрошенную гостью, что дожидалась её в дому.

    — Чего пришла? — хмурая травница заступила ей дорогу. — Еле досужих баб выпроводила, думала, кончились ходоки.

    — Мне с Силой поговорить надо.

    — Был Сила, да весь вышел, — травница и не думала пускать её в избу. — Совсем плохой... Чего от него хочешь услышать?

    Чернава молча отодвинула суровую бабку. Её счастье, что не догадывается, кто к ней пришел. Не ведьма Тиса, простая целительница, травами нужда заставила заняться в горестное время. Сама разбиралась, какая от какой напасти помогает, да вершин мастерства не достигла. Толку старику от её умения, здесь иной навык нужен.

    В жарко натопленной горнице царил полумрак — небольшие окошки плотно прикрыты наружными ставнями. Старик, облаченный в одну лишь длинную рубаху, лицом вверх распростерся на широкой скамье, бессильно свесив руки до полу.

    — Видишь, какой... не жилец... — травница стояла позади девушки, наблюдая за ней.

    — А можно я с ним посижу?

    — Ну, сиди, коль такая настырная, — старуха взяла кружку с дымящимся настоем, приподняла голову старика, дышащего со всхлипами. В груди его что-то клокотало, точно пыталось вырваться наружу и никак не могло. Тиса поднесла к губам страдальца снадобье. — Попою вот только. Одно не пойму, с чего такая забота? Ты ведь ни с кем не родычаешься, Негляда... — пытливый взор её несколько мгновений изучал лицо девушки, пытаясь отыскать мелкокорыстный интерес, да не выдержала травница взгляда Чернавы в упор, первой отвела глаза.

    — А чем поишь? — немного погодя, когда кружка опустела, спросила девушка.

    — Кора ивовая, мать-и-мачеха, чуток душицы и спиреи вязолистной, — машинально ответила бабка. — А тебе что за дело? — она обернулась.

    Та неопределенно пожала плечами. Мол, как хочешь, так и понимай... "Скорее бы уже вышла куда-нибудь, а уж я соображу, как привести старика в чувство, хоть на короткое время".

    Наконец, Тиса, повозившись в дальнем от девушки углу горницы, вышла.

    Чернава метнулась к недвижному телу, склонилась над ним, шепча заклинание.

    Судорожная дрожь волной прошла по телу старика. Он приподнял веки, уставившись незряче на девушку, не узнавая её, потом искра разумения блеснула в его глубоко запавших глазах.

    — Негляда, — прошептал он, — откуда ты взялась?

    Похоже, так толком и не сообразил — где он...

    — Что с тобой произошло? — грозно потребовала Чернава. Времени слишком мало, того и гляди, травница вернется, да и таиться больше не было смысла. — Говори!

    — Сомлел я на жаре, что ли? — старик попытался приподняться, но не удержался, опять откинулся на спину. Голова его глухо стукнулась о лавку. — То одно мнится, то другое...

    — Что мерещилось? Сила!

    — Потемнело в глазах будто, а потом сгустился сумрак окрест, клочья туманные повздрогнули, закружились-завертелись, косицами белёсыми заплелись. Вдруг вспыхнули мертвенными огнями Лунные тропы, во тьме ночной очерты чьи-то выткали. Вроде, женщина — только призрачная, холодная, безликая... Идёт — будто в воздухе парит — земли сырой ногою не касаясь... Хочу встать, а не могу, веки — словно свинцом налились, в очи беленою брызнуло, запрокинулась назад головушка, окунулась во сырые мхи, во росные травы... Не понять никак что это — сон, явь... — он облизнул пересохшие губы.

    — Не молчи!

    — Вижу — Она, призрачная... всё ближе, ближе подходит... Уже и лицо видно мне: черты тонкие, бескровные; глаза — словно омуты бездонные — безжизненные, мёртвые... над мной наклоняется, словно горьким дурманом обволакивает, голос её в ночи плывёт, листами осиновыми шелестит, как водою болотною затягивает... Подходит — наклоняется ближе, ближе, будто в губы целует — еле касаясь, а мороз-холод лютой судорогой всё тело пронизывает, и сердце в груди замирает, будто смерть скорую чует... — пастух замолчал и задышал часто-часто. Тоненькая жилка на его шее забилась. Покрытая коричневатыми пятнами кожа над ней затрепетала, словно последний лист осенний, срываемый нетерпеливым осенним ветром.

    Понятно, какой стезей к ней Морена шла... Не могла удержаться, чтобы жизнь чужую по пути не зацепить... Крепок старик оказался, коль до сих пор жив, да недолго ему осталось... Все одно не жилец, надо помочь старику, чего ему зря мучаться, Морена из своих объятий редко кого выпускает.

    Прижала Чернава трепещущую жилку в яремной впадинке, придавила покрепче, подождала чуток, пока биение крови под пальцем не стихло. Тело старика выгнулось дугой, да и затихло тотчас. Морщинистое лицо покойного разгладилось и даже стало как будто моложе. Ведьма взглянула в его безжизненные глаза — рука машинально потянулась закрыть. Нет, не стОит...

    — Иди спокойно, Сила, Калинов мост для тебя открыт... А там встретят... и проводят... — и вполне натурально завопила во весь голос: — Ой, батюшки светы... Тиса, Тиса, кажись, помер... — она вылетела в сени, рывком распахнула дверь и зашлась горькими рыданиями.

    — Что ты воешь! — оборвала её бабка, — будто покойников никогда не видала.

    — Ой, боюсь я их, смалу боюсь... — запричитала девушка.

    — Тогда поняй отседа, не до тебя будет, почившего обрядить надобно, как положено...

    — Ага, ага... — согласилась Чернава и выскочила на улицу.

    "Значит, Навий путь мне по силам? — злость клокотала в ней, грозя вырваться наружу, сметая все на своем пути. — Значит, отобрать все, что дорого и навек к себе привязать? Посулами? Властью? Да разве такая допустит? Баба-яга ей соперницей могла стать, так не дожидалась времени, поспешила убрать".

    Дорога до дома показалась короче прежнего, да и то дело, не терпелось Чернаве вопросы задать своей гостье. Вбежала во двор, даже не закрыв ворот, что на нее никак не похоже было, рванула скрипучую дверь на себя — и враз злость куда-то запропала. Пуста комнатенка... Только мокрая зола из очага на полу выбрана начисто, да котелок ведьмин пропал...

    Не иначе унесла с собой все Морена, знать бы еще — зачем оно ей?

*

    — Ну что, ты готов? — кот выжидательно уставился на Антона.

    Парень рассеянным взглядом обвел кухню. В шкафу сестра хранит мешочки с травками, мукой, крупами, на полках выставлена рядком нарядная посуда, в большой глиняной кружке черпалами вверх торчат деревянные ложки. Где ж у Людмилы ножи? Не видел...

    — Чего застыл столбом, забыл что?

    — Нож хочу взять...

    — Зачем? — удивился Баюн, — все равно тебе он без надобности...

    — Грибочки срезАть, коль попадутся!

    — Аааа, — протянул котофей и вскочил на самый верх печи. Вскоре оттуда послышалось неразборчивое: — Смофри, осторофней...

    — Что? — не понял парень.

    Зажав зубами внушительный сверток, туго обвитый суровой ниткой, кот тяжело спрыгнул вниз, бережно положил его на пол и повторил:

    — Аккуратней, говорю, — он слизнул светлую ниточку, прилипшую к носу, — ведьмины ножи не игрушки.

    — Заколдованы, что ли? И что ж ты первому встречному такое добро отдаешь? Дай гляну... — Антон, разорвав неподатливый узел, потянул за угол кипельно-белой тряпицы. Ножи, звякнув, веером высыпались под ногами. — Ничего в них колдовского нет, обычные... Совсем новые...

    Шесть ножей — пять с короткими деревянными рукоятями, напоминающие обломанные наконечники копий, и большой тесак. Парень промерил длину его широкого лезвия растопыренной кистью (от первой фаланги большого пальца до кончика мизинца у него было ровно двадцать восемь сантиметров, вымерял как-то ради интереса) и чуток не дотянулся до кончика. С сожалением отложил маленькие (такие метать хорошо, а как оружие вряд ли сгодятся). Интересно, зачем они у Людмилы хранятся без дела? Тесак ещё туда-сюда, нож в хозяйстве вещь всегда нужная, но и им, похоже, сестра не пользовалась. Проверяя заточку, Антон провел острием по подушечке большого пальца. Алая капля крови тотчас выступила из почти не заметного пореза. — Ох...

    — Предупредил же... — укоризненно протянул кот. — Ну что, теперь ты готов?

    "Вот этот возьму", — решил парень. По правде говоря, нож Антону был нужен скорее для успокоения души, пускать его в ход он и не намеревался, но лес есть лес, всяко может быть. Пригодится... — Готов... — парень обернул тесак тканью и уложил на дно котомки, куда чуть раньше положил пару лепешек, какие-то незнакомые ему запеченные сладковатые корнеплоды и баклагу с водой. — Пошли...