— Странно, я несколько по-другому себе представляла обитель богов. Да и вы как-то не соответствуете моим представлениям о праведных богах.— Подозрительно произнесла она, переводя взгляд с одного, то ли человека, то ли бога, на всех остальных, расположившихся вокруг неё. Почти все они были молоды, а точнее за исключением одного, по-видимому, именно он и являлся тем самым Почтеннейшим. Только вот что он мог там себе видеть, Девочка в толк взять не могла, потому, как старик определённо был слеп и, вероятно, уже довольно давно. Но с другой стороны результат его зрячества был на лицо, и она сама была тому живым примером.
Все присутствующие были одеты в вязаные рубахи и штаны, поверх была накинута коричневая жилетка из того же материала, что и простынь укрывающая её.
После этих её слов, губы старика тронула тёплая улыбка.
— Ты права, обитель богов несколько отличается от нашего скромного храма. Да и мы не в коем случае не претендуем на роль богов, вполне довольствуясь ролью их преданных служителей.— Тихо, но твёрдо ответствовал он.
— Храм? Как я здесь оказалась?
— А ты вообще хоть что-нибудь помнишь?
— Хоть что-нибудь помню.
— Так вот, мы выловили тебя в реке близ нашего храма две недели назад. Насколько смогли, мы излечили твои раны, душевные и телесные.
Девочка прислушалась к себе, а ведь мысль о том унижение, что она перенесла, действительно больше не была столь губительна, как прежде. По крайней мере, ей больше не казалось, что жизнь закончилась, и нет смысла продолжать жить дальше.
Она притронулась к припухшей губе и разбитой скуле, но они больше не болели. Боль прошла, вернётся ли она или нет впоследствии, но в любом случае сейчас она её не чувствовала.
— Спа... спасибо.
— Не за что.— Ответил один молодой жрец. И Девочка сразу узнала его голос, ведь именно он посылал кого-то за незрячим стариком.— Как зовут-то тебя, хоть помнишь, бедная?
— Помнить-то помню, а знать не знаю. Мать звала Котёнком, хозяева Девочкой, а разбойники и насильники Маленькой Шлюшкою. Так что выбирай, почтенный, какое имя моё тебе лучше на язык ляжет.— С душевной болью в голосе, проговорила она. При этом Девочка сама поражалась своей наглости и неуважительности. Продолжать полулежать в присутствие свободных людей! Да такая наглость для любой рабыни закончилась бы смертной казнью, а точнее поркой до смерти. Но при этом же она невозмутимо продолжала полулежать, мучимая лишь лёгкими угрызениями совести. Какое-то время назад она обещала самой себе, что если выживет, то не будет более не чьей рабой, и теперь открещиваться от собственного обещания она не собиралась, хотя и чувствовала из-за этого обстоятельства лёгкое душевное неудобство.
— Топаз, её зовут Топаз.— Высоким, даже каким-то торжественным голосом, произнёс слепой старец, выдвинувшись вперёд остальных своих соратников, хотя при этом, он так и так стоял впереди. Но Девочка могла поклясться, что вперёд он всё же необъяснимым образом выдвинулся, при этом, не сдвинувшись с места и ни на шаг, не отодвинувшись от товарищей.— Это имя подходит ей по глазам и по душевным качествам, что в данном случае одно и тоже.
"А ты по чём знаешь, почтенный, со своею-то калечностью, да хотя бы цвет моих глаз?"— Чуть не сорвались с её губ неправедные слова, но она вовремя остановилась. Видно Матерь Земля удержала, не позволила совершить страшного греха против человека, чью милость и гостеприимство она сейчас испытывала.
— Так если исходить из цвета моих глаз, то имён мне можно придумать целую уйму.— Вместо того, что собиралась сказать, только и произнесла Девочка.— Какая-нибудь Фиалочка или Анютины глазки бы подошли лучше.
— А при чём тут Анютины глазки, если глаза у тебя мутно-жёлтые, подёрнутые к тому же лёгкой зеленцой?— Поинтересовался старик.
— Да с чего вы это взяли, Почтеннейший, глаза у меня отродясь были голубые.— Мягко пояснила Девочка.
— Голубые говоришь? А, по-моему, всё-таки не очень. Принесите-ка девочке её зеркало.
Девочка с удивлением рассматривала в зеркало своё лицо, такое знакомое и одновременно такое чужое. Вроде бы всё было как обычно, но глаза очень изменились. Они стали будто более умудрённые опытом что ли, и действительно поменяли свой цвет с голубого... на мутно-жёлтый, с некоторой зеленцой. Как это странно и не объяснимо!
Девочка провела рукой по своему лицу, на котором ещё оставались следы прошлых ударов судьбы, но при этом они были всего лишь остаточными явлениями полузабытого прошлого.
— Ну, чем тебе не Топаз?— Спросил старец после непродолжительного молчания, в течение которого она внимательно изучала своё лицо.
— Топаз.
— Топаз.
— Топаз.— Прошёлся неровный шёпот среди присутствующих.
Девочка отвернулась от созерцания собственного лика и, окинув взглядом собравшихся, безразлично пожала плечами.
— Ну, Топаз, так Топаз, почтенные. Как назовёте, на то и отзываться буду. Вы мои спасители и господа, вам и решать.
— Мы не господа тебе, Топаз. В нашей обители нет рабов и господ, здесь мы все в той или иной степени равны. Так что, с того самого момента, как ты попала к нам, ты свободна, и оттого вольна сама вершить свою судьбу.
— Вольна? Свободна? Вы так прямо говорите об этом, о том, что отпускаете меня? И вы не будете искать моего господина, чтобы вернуть ему беглую рабу? Хотя на самом деле я не беглая, меня отпустили, честное слово. Но вы то об этом не знаете, ведь так?— В благоговейном шёпоте спросила девушка.— Я ведь рождена рабыней, а мне говорили....
— Боги рождают нас свободными, а невольниками нас делают либо такие же, как мы сами люди, либо наши поступки и деяния. Так что твоя дальнейшая жизнь и судьба в твоих руках. Начни заново свою вторую жизнь, дитя, и пусть она будет продолжением первой, но не её повторением.
— Значит, вы прогоните меня?— Тихо спросила Топаз.
Одна в чужой стране, не зная природы, людей и обычаев, что может быть хуже.
— Ты вольна сама, уйти или остаться. Конечно, наша обитель мужская, но мы можем сделать одно маленькое исключение ради тебя. Ведь целью нашей жизни является, прежде всего, служение людям, добру и любви. Но прежде чем ты примешь какое либо решение, я бы хотел предупредить тебя о том, что если ты захочешь остаться, у нас к тебе будет одно условие.
— Какое?— Подозрительно, в страхе спросила Топаз.
— Ты должна быть равной среди нас. Твоя работа, учёба, одежда, твои помыслы, в конце концов, должны полностью совпадать с нашими.
— А где я вообще нахожусь?— Подозрительно спросила бывшая Девочка.
— В храме Отца Сварога.— Был ответ.
— В храме Отца Сварога.— Заворожено повторила она.— Но тогда где же находится этот храм?
— В Марионе.
— В Марионе? Но я ведь была не здесь.— Ещё больше удивилась она.— Как же я сюда попала?
— Я же уже сказал тебе, тебя принесли воды нашей реки, более мы ничего не знаем. И каково твоё решение?— Переспросил старик, утолив её любопытство.
— Тогда, если можно, то я остаюсь.— Твёрдо решила Топаз, так как даже в родной Марионе ей, бывшей рабыне, совсем некуда было податься.
— Тогда, если можно,— улыбнулся старик,— я хотел бы тебя кое с кем познакомить.
Жизнь Топаз протекала медленно, уверенно и спокойно. Она проводила дни в молельных бдениях, которые, однако, ей были не совсем по душе. Она верила в Мать Макошь, Отца Сварога и сыновей их, Сварожичей, и других Богов, что взошли на вершину мира, и с радостью поклонялась им, но проводить долгие часы, то стоя на коленях, то, поднимаясь, чтобы поприветствовать Отца Небесного, было ей в тягость. Она носила ту же одежду, что и благородные жрецы, шерстяные штаны, подпоясанную рубаху, да длинную, почти до земли, жилетку без рукавов, практически полностью скрывающую всё это "великолепие". Две её толстые жёлтые косы, целые и невредимые, были прикреплены сзади друг к другу. Она не в коем случае не претендовала на роль замужней женщины, но с, таким образом, заплетёнными волосами, не состригаемыми не разу в жизни, ей было гораздо удобнее. Слава богам, Топаз не пришлось их обрезать, так как здешние жрецы и сами носили длинные, пусть не настолько как у неё, и густые волосы и столь не потребного зверства от неё никто и не требовал. Новое же имя на редкость быстро и славно легло на язык, ей и самой очень даже нравилось само его звучание.
— Топаз, Топаз, Топаз.— Говаривала она частенько, пробуя новое имя на вкус и смакуя его звучание. Впервые в жизни у неё имелось, самое что ни на есть настоящее имя, которое так и не успела дать ей родная мать.
Топаз всё время казалось, что жрецы в храмах и монахи в монастырях должны непременно быть преклонного древнего возраста и иметь неказистую внешность. Но то, что она видела перед собой последние годы, полностью противоречило и опровергало всё её предыдущее мнение.
Жрецы того храма, который за последние четыре года Топаз привыкла считать своим домом, в основном были молоды, красивы и полны сил, как физических, так и духовных, зачастую они даже были её ровесниками, хотя встречались среди них и редкие старики. Но старики как оказалось тоже понятие относительное. Здешние старики, которые в обычной жизни сошли бы за семидесятилетних старцев, тут имели куда более преклонный возраст, как минимум чуть превышали сто тридцатилетний рубеж. Семидесятилетние же старцы больше смахивали на сорокогодовалых молодцов. И слава богам, что хоть семнадцати — двадцатилетние юноши выглядели как раз на свой возраст, а не в коем случае не на тех крошек, каковыми они были в младенчестве. Так что состав жрецов выглядел молодым, не зависимо от возраста, и поначалу Топаз даже казалось, что из всего огромного количества братьев, только сам Почтеннейший имеет полное право называться на самом деле почтенным старцем. Кстати, сколько лет самому Почтеннейшему не мог точно сказать никто, впрочем, как и примерно, так как когда самый старый из жрецов появился в храме, Почтеннейший уже был того же самого преклонного возраста и был так же беспросветно слеп, но с тех пор уже прошло около ста лет, а Почтеннейший по-прежнему оставался Почтеннейшим, и по-прежнему был до удивительной зрячести слеп, не в какую сторону не изменяясь. Сам же Почтеннейший не имел привычки распространяться о своём почтенном возрасте, и со временем братское любопытство несколько поутихло. Хотя среди молодёжи порой и вспыхивали искорки любопытства, но и они со временем угасали так же неожиданно, как и зарождались. В конце концов, все смирялись с одной единственной мыслью, что Почтеннейший останется Почтеннейшим и в те далёкие времена, когда их пепел оставшийся после погребального костра разнесёт вездесущий ветер.
Так вот к чему это я всё?! Многие молодые люди за эти годы уделяли внимание Топаз, подрастающей молодой девушке раскрасавице. Ведь в их кодексе было как, покуда живёшь в храме, супруги не имеешь, но то ведь была не тюрьма и если в жизни мужчин появлялась стоящая женщина, ради которой стоило круто изменить ход своей жизни, то они уходили, строили свои семьи, оставаясь при этом братьями для жрецов в душе. Такие случаи были отнюдь не редки, поэтому чуть ниже по течению, у правого притока реки, образовалась своеобразная деревня из бывших жрецов и их избранниц. Деревня это не была отшельником для жрецов, и жители её периодически приходили в храм, поклоняться своим неизменным богам. Это ещё одна из причин, по которой Топаз не была обделена мужским вниманием даже в этой обители мужского аскетизма. Но это внимание было для Топаз не то чтобы не в радость, а даже скорее, наоборот, в тягость. Ибо с некоторых пор, мужчины для неё делились на друзей, коими она считала всех братьев храма и только их одних, и врагов, каковыми были для неё все оставшиеся мужчины всего остального безгранично большого мира.
Но жизнь не стояла на одном месте. Все эти жрецы в одинаковых одеждах, с одинаково длинными волосами, с одинаково раскормленными варнами, важно прогуливающимися у левой ноги, очень скоро стали её семьёй. Эти мохнатые полосатые хищники, ростом с крупного телка, чувствовали себя полноправными хозяевами данных угодий. И что самое удивительное, так это то, что они вполне спокойно и даже довольно-таки дружелюбно воспринимали молодую самку парда постоянно встречающуюся им на пути, а ещё более дружелюбно они относились к её подруге и хозяйке, юной деве Топаз, без которой эту самую самку пока ещё никто не разу не встречал. К девушке они относились прямо-таки с родительской, а заодно с братской и сестринской любовью, всячески её охаживали, и выражали свою безграничную преданность. Топаз давно к этому привыкла и перестала задумываться о таком странном поведении кошачьих по отношению к ней самой, пожалуй, с тех самых пор как более четырёх лет назад впервые повстречала своего первого друга, корабельного рыжего кота Кровопийцу. Жрецы тоже давно перестали удивляться сему обстоятельству, привыкнув к странной любви своих верных варнов к молоденькой симпатичной девушке, к тому же не где не появляющейся без гибкой, песочного цвета в частых тёмных пятнышках, молодой самки парда. И лишь только мудрый старец Почтеннейший понимающе улыбался, при созерцании сей картины бельмами своих бесконечно слепых глаз.
Короче говоря, Топаз быстро прижилась и довольно-таки неплохо устроилась в этой мужской обители, ставшей для неё первым в её жизни настоящим домом, все жрецы на самом деле стали для неё чем-то вроде братьев, а сам Почтеннейший своеобразным отцом, которого у неё никогда не было.
Дни сменялись один за другим, так же сменялись недели и месяцы и даже... годы. Топаз между тем набиралась опыта, испытывая себя в разных ипостасях. Ведь в храме не только молились языческим богам, но и обучались воинскому мастерству, истории, чтению, письму, языкам и даже некоторым магическим тонкостям, если у кого-то имелась к тому расположенность. Но что касается самой Топаз, то у неё такой расположенности не было, да и к воинскому делу она не очень-то прикипела. Главным её козырем была быстрота, нечеловеческая гибкость и ловкость. В этом ей во всём храме не было равных. Она сама поражалась, откуда у неё такая способность к быстрому перемещению и к тому же она без труда избавлялась от любых пут, будь то крепкий мужской захват, любые верёвки или цепи. А уж храмовые молодцы, будьте уверены, в регулярных шуточных или учебных сражениях перепробовали связывать несговорчивую молодку разного рода путами и даже магическими, которые, на удивление всех и в первую очередь самой Топаз, на неё тоже не действовали. И лишь Почтеннейший по-прежнему ничему не удивлялся, и умудрялся при этом улыбаться не только уголками губ, но и белесыми глазами. Топаз же давно уже усвоила, что его внутреннее видение было значительно чище и надёжнее её собственного внешнего.
— Начни заново свою вторую жизнь, дитя, и пусть она будет продолжением первой, но не её повторением.— Печально произнёс старик.
Тут старец исчез, и на его месте появилось другое знакомое лицо.
— У кошачьих ведь девять жизней, маленькая шлюха, так что не расстраивайся. Ничего, раны свои ты залечишь. Просто считай, что после сегодняшнего, у тебя их останется ещё как минимум восемь.— Он дохнул на неё гнилостным дыханием.— Надеюсь, мы с тобой встретимся ещё не раз, моя дорогая, ведь твой должок ещё не исчерпан.
