Тот, кто сидит в пруду

Митька, выскочив из машины, сразу потерял из виду своих друзей, сбитый с ног порывом бешеного ветра. Его опрокинуло, завертело, и он на животе сполз по дамбе в песчаный карьер. Мокрая рубашка клочьями висела на его худеньком, исцарапанном, дрожащем от холода тельце. Он перевернулся через голову, больно ударился спиной — так что дух вышибло — и очутился на дне карьера, оглушённый и задыхающийся. Здесь царило затишье, Митька с трудом разлепил забитые песком глаза, и сквозь слезы с удавлением, граничащим с ужасом, увидел над собой чёрное звёздное небо. Звёздное небо! Днём!

Митька сел и огляделся по сторонам. Карьер был хорошо ему знаком: здесь с друзьями, с бывшими друзьями, они проводили "археологические раскопки", собирали различные окаме­нелости, большинство из которых представляли собой камни с отпечатками разнокалиберных ископаемых ракушек. А как-то раз даже разодрались с Андреем из-за особенно понравившихся камешков, в расколе которых блестели кристаллы кварца. Эх, Андрей, эх, ребята! Простите меня! Зря я ввязался во всю эту тёмную историю.

Митька засучил рукава и снял с тонкого запястья подарен­ные лейтенантом электронные часы. Стёклышко треснуло во вре­мя падения, и он без сожаления зашвырнул подарок (или честно заработанный гонорар) вглубь карьера, не заметив, что цифры в прямоугольном окошечке сменились буквами, образовывающими бегущую строку: "Сёдни они не вернуца дамой..." Но послание не дошло до адресата. Да и вряд ли чем-либо ему помогло.

Что-то вкрадчиво коснулось его ноги, тихонько и ненавязчиво. Он отдёрнул ногу и посмотрел на песок. Тут же вскочил и, крутясь на одном место и отряхиваясь, заорал от ужаса и отвращения. Рыжий песок извергал из себя потоки бурых червей полуметровой длины, точнее, не червей, а каких-то доисторических многоножек. Это уточнение промелькнуло в Митькином моз­гу, когда скользкое гибкое тело, перебирая маленькими остренькими ножками, обвило его ногу под штаниной синих джинсов. Твари оказались ядовитыми, понял Митька, когда по все­му телу снизу вверх начали разливаться жар и оцепенение. А назойливые многоножки, шелестя и пощёлкивая, продолжали опу­тывать его ноги и настойчиво карабкаться наверх. Митька, как подкошенный, рухнул на песок и вскоре был погребён под грудой копошащихся тварей. Он ещё успел почувствовать, как одна из многоножек, раздвинув безвольные губы, забралась ему в рот и ужалила в язык. А потом на мир опустилась фи­олетовая тьма.

30.

В первые минуты Папа Карло ослеп и оглох, и карабкался по внезапно ставшему предательски скользким крутому берегу пруда исключительно на ощупь. За спиной жутко завывало и пло­тоядно причмокивало, что невольно заставляло старого учителя ускорять движение. Но руки и ноги отяжелели, насквозь про­мокшая одежда тянула вниз, да еще некстати подвернувшейся камень острой гранью глубоко распорол ладонь левой руки. Из-под порванной штанины серых брюк выглядывал протез, память военных лет, который создавал дополнительные трудности на скользком склоне.

— Бегите к церкви! — успел крикнуть ребятам учитель сквозь шум и грохот, а потом потерял их из виду, и сейчас продолжал упрямо карабкаться вверх, к спасительному убежищу.

Внезапно он будто провалился в какую-то яму. Сердце тя­жело бухнуло в грудную клетку, на миг замерло и снова лихо­радочно заколотилось, назойливыми молоточками отдаваясь в висках.

Вновь приобретя возможность видеть и слышать, Папа Карло обнаружил себя, двадцатилетнего лейтенанта Горелова, на по­ле боя. Кругом бежали и кричали люди, рвались снаряды, вспыхивало пламя, на невысоком холме чадливо догорал немецкий "тигр", а под холмом пара наших "тридцатьчетверок" торопли­во разворачивала башни навстречу появившемуся из-за соседне­го леска неприятелю. Лейтенант метался среди разрывов и воронок, тоже что-то кричал и палил из пистолета в воздух, пока чья-то тяжелая длань бесцеремонно не сгребла ого за воротник новенькой шинели и не стащила в ближайшую воронку,

- Обожди, лейтенант, не торопись, — послышался над ухом хрипловатый бас старшины Помазуна. — Отсидимся... Нечего, как заяц, по полю петлять!

Старшина деловито набил самокрутку крепчайшим самосадом из расшитого бисером кисета и протянул лейтенанту, а потом ещё дал глотнуть трофейного шнапса из закопченной и помятой фляжки, привода в чувство.

— С-спасибо, — с трудом переводя дух, поблагодарил лейтенант.

— Эк тебя... зацепило, — неодобрительно покачивая кудлатой головой, пробормотал старшина, указывая на правую ногу лейтенанта. В горячке боя тот и не заметил, как шальной осколок угодил ему под правое колено. Он опустил глава на окровавлен­ную штанину и потерял сознание...

Он очнулся оттого, что несколько пар заботливых рук тянули его вверх.

— Давайте, давайте, учитель, тут немного осталось, — под­бадривал Папу Карло Юрка. Вместе с Андреем они подставили Го­релову плечи и помогли сделать несколько мучительных, самых трудных шагов до заброшенного здания сельской церквушки, при­мостившейся на высоком берегу.

— Спасибо, ребята, — разлепив запекшиеся губы, проговорил Горелов, тяжело усаживаясь на сложенную в углу кучу деревянных ящиков из-под картофеля. Да, глоток трофейного шнапса сейчас бы не помешал!

А за надежными стенами церкви продолжался разгул стихии: снаружи что-то скребло и ударяло, в открытые оконные проемы швыряло то пригоршни холодной воды, то всякий мусор, ветки, листья, обрывки газет, какого-то тряпья и фонтаны жидкой грязи.

Во внезапно воцарившейся тишине раздался медленный колокольный звон. Как же так, изумился Горелов, перевязывая по­раненную ладонь носовым платком, насколько я помню, в этой церквушке не было колоколов. Видимо, они разделили участь церковкой утвари в безбожные годы революции и гражданской войны, были сняты, разбиты и переплавлены.

— Ребята... Колокола!

Все дружно задрали головы вверх. Под куполом, лишённым позолоты, с фресками, замазанными густым слоем побелки, носилась фиолетовая мгла, озаряемая зловещими всполохами бегу­щего холодного огня. И посреди всего этого ужаса настойчиво звучал тревожный набат, тягучий медный звон, вселяя в серд­ца, скованные страхом, веру и надежду.

— Чудеса, да и только! — гаркнул Витька, толкая локтем в бок притихшего Игоря. — Пойду-ка взгляну, что там снаружи делается. Пошли, Любимчик. — Тот послушно засеменил за сво­им кумиром.

— Только осторожней! — предостерег учитель. — Игорь, ес­ли тебе не сложно, проводи их.

Через минуту от входа раздался удавленный возглас Витьки:

— Вы только посмотрите!

Все поспешили к выходу. Улицы села были завалены груда­ми мусора, некоторые дома разметало по брёвнышку, у повален­ного плетня под нелепым углом торчал кузов трактора, задрав ноги, рядом прикорнула коровья туша без головы. И надо всем этим хаосом недобрым блеском мерцая гигантский фиолетовый купол, как колпаком накрывший деревню и окрестности.

— Виктор Александрович, что это? — прошептал Андрей.

— Похоже, наш малыш вышел погулять. Мы все угодили в мы­шеловку... Конечно, быть игрушками у неведомого монстра — невелика потеха...

Учитель был растерян и подавлен. Кто-то жалобно затянул за спиной, из глубины церкви:

— Сёдни они не вернуца дамо-о-ой...

31. Вне Сферы. "Лётчики".

Фиолетовый купол грузно навис над Рыжовым и окрестностя­ми. Жизнь в городке изменилась. Заглохла. Потухла. "Летчи­ков" почти не осталось, офицеров перевели в другие однотип­ные части на необъятных просторах Союза. Солдат на охрану складов, хранилищ, гаражей и штаба требовалось немного. А штаб, естественно, трудился в поте лица. Переписка с всяки­ми входящими-исходящими увеличилась многократно. Планирование мероприятий в связи с изменившимися условиями становилось важнейшим направлением в работе штаба. Многочисленные проверяющие из различных комиссий вплоть до Генштаба, слюнявя па­льцы, перелистывала многотомные "Планы мероприятий", с умным видом спрашивали: "А почему?.." — и оставаясь обычно недовольными работой штаба, давали ценнейшие указания, определяли сроки устранения, из-за чего Планы расшнуровывались, офицеры штаба что-то лихорадочно переделывали, вызывались машинистки секретной части, которые круглосуточно печатали многократно перечеркнутые и обязательно дополненные докумен­ты, тихо, сквозь зубы, но зло, матерясь.

Но особенно трудно было с комиссиями "политрабочих", как по старой памяти называли "тружеников идеологического фрон­та". Вот эти проверяющие давали указания, не скрывая чувства своего превосходства, но конкретно, вроде: "А почему нет ме­роприятий по искоренению недостатков, указанных Министерст­вом обороны на встрече с выпускниками Академии 25 мая?", "А почему не учтены выводы Научно-практической конференции в Москве по вопросам усиления идеологического влияния на подчиненных со стороны командиров, прошедшей 21-29 июля про­шлого года?", "А почему не отражены положения Директивы Генштаба N 00849/675031 в части, касающейся усиления воспитательной работы с подчиненными в условиях особой ситуации"? и т. д., и т. п.

Все, и проверяющие, и местные командиры, конечно, понимали, что вся эта работа — туфта, видимость, показуха, а на основное намекалось уже часам к двенадцати, вполголоса, со скромно опущенными долу очами: "Где бы нам пообедать?.." В положенное время, иногда и чуть раньше, и начинались эти обеды, плавно переходящие в ужины. А вот до завтрака следующего утра не выдерживал почти никто, несмотря на всю тренирован­ность в бесчисленных командировках. Гудели по-черному везде. И в солдатской, и в офицерской столовых, в кафе, расположенном на первом этаже гостиницы, в кабинетах командиров и во множестве прочих укромных и уютных уголков. И, конечно, в номерах гостиницы.

Генералов потчевали коньячком, полковников и подполков­ников — водочкой, а остальная шушера от майора и ниже довольствовалась спиртяжкой. И закусывали тоже по-разному, в строгом соответствии с табелью о рангах: генералы в так называемых номерах "люкс" разными разностями из молодых телят, ба­рашков, цыплят (все это в изобилии водилось на хоздворе как раз для такого случая, а также для прокорма многочисленных прапоров из тыловых служб и очень немногочисленного, установленного личным устным приказом командира списка ближайшего его окружения). А готовил всё это только повар Гога-грузин, призванный по личному распоряжению какого-то высокого нача­льника и направленный целевым указанием именно в эту часть, а до того бывший шеф-поваром ресторана в Сухуми. Прислуживали в номерах "люкс" разбитные быстроглазые, белозубые и крутобедрые уборщицы-подавальщицы. Остальные довольствовалась жареной картошкой и тушеным мясом в бачках, квашеной капустой, солёными огурцами в банках. И начиналось "подведение итогов".

Наутро же, часам к десяти, прямо в кабинет командира вваливалась группа "клерков", так называли особо доверенных лиц-организаторов. Они тыкали немытыми пальцами в смердящие рты, где еле-еле ворочались обмётанные белым и жёлтым налё­том языки, и заявляли, что "в роте пло-охо!"

Командир вызывал автобус, все эти проверяющие отвозились на природу, на полянку в лесу с видом на Сферу, где на грубо сколоченных столах в стиле модных военно-партизанских мероприятий горками лежали фляжки с водкой, а рядом — открытые банки тушенки, горячая отварная картошка в огромных мисках, кружки с капустным рассолом, крупно нарезанные буханки хлеба. Что ещё для окончания работы комиссии требовалось?! Ничего! Всё путём!

После "подведения итогов" все, группами и в одиночку, фотографировались на фоне Сферы, и это тоже входило обязатель­ным пунктом в программу проверки. Фотографии были отличного качества, но слишком откровенные, и поэтому почти все прове­ряющие по дороге домой, глядя на свои помятые и рожи, рвали снимки на клочки и выбрасывали их в окно автобуса.

32. Сфера

Когда стихия утихомирилась и в церкви был наведен относительный порядок, на колокольне решили устроить круглосуточный пункт наблюдения. Ребята дежурили по два часа, сменяя друг друга. Остальные в это время совершали вылазки в окрестные дома, искали оставшихся в живых селян, пополняя скудные запасы продовольствия. Странно, но ни в одном из домов не было обнаружено ни души, с продуктами дело обстояло чуть лучше: Витька с Юркой притащили после одной из очередных вы­лазок два полных рюкзака с картофелем и зимними заготовками — вареньями, соленьями и маринадами. Так что первое время можно было худо-бедно перекантоваться. Тушу обезглавленной коровы отнесла поближе к церковным стенам, под навес, и поначалу объедались шашлыками, готовить которые большим ма­стером оказался Метис.

Андрей, поднявшись по винтовой лестнице на колокольню, обнаружил Витьку, облюбовавшего деревянный ящик и прильнув­шего к окулярам бинокля, захваченного в поход на пруды предусмотрительным Папой Карло.

— Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время! — гаркнул он над ухом Слона, так что тот от неожиданности даже подскочил на ящике.

— Толстый, дурак ты и не лечишься! Зачем же так людей пугать? Так и заикой недолго сделаться!

— Ладно, ладно, - примиряюще откликнулся Андрей, про­тягивая другу самодельный шампур с шашлыками. Шампуры делали из сварочных электродов, в изобилии обнаружившихся в сосед­ней колхозной мастерской. — Как обстановка?

— Всё спокойно, посторонних поблизости не видать. Правда, в конце улицы я видел двоих мужиков, так они шли в противоположную сторону, к сельсовету. Далеко было, подробностей я не разглядел.