Тот, кто сидит в пруду

— Ну, как дела? Додежурим? — Тот кивнул головой. — Тогда проверь оповещение.

Планшетист пощелкал переключателями, послушал наушники.

— Нет связи по всем каналам...

— Я выйду к связистам, посмотрю, как у них дела, — ска­зал Воронин и вышел в линейный зал.

Аппаратура связи тоже была выведена из строя: пол усы­пан осколками радиоламп, жгуты на стойках ещё дымились. На рабочем месте был только дежурный по связи.

— А телефонист где?

— Бегаем наверх по очереди — блевать...

По пути на командный пункт Воронин заглянул во все залы. Пострадавших уже вынесли наверх, в дымной полумгле виднелось только несколько фигур. Видимо, это командиры групп и техни­ки после паники спустились повторно вниз посмотреть, что же случилось с их аппаратурой.

Сев на свое рабочее место, Воронин привычно приложил к уху чёрную эбонитовую трубку телефонного аппарата времён Великой Отечественной войны ТАИ-43. Это была времянка, протянутая на командный пункт "лётчиков" для оповещения и вза­имодействия, а сейчас она являлась ниточкой, ведущей под Сферу, где бесследно сгинул его сын с приятелями. После катастрофы Воронин, наверное, половину не заня­того работой времени слушал эту трубку. Правда, кроме шума, шипения и щелчков почти ничего не было слышно. Но несколько раз вроде бы можно было разобрать какие-то стуки, крики и, может быть, выстрелы. И сейчас поначалу слышался привычный шум и щелчки, но затем на другом конце провода кто-то вне­запно взял трубку, послышалось шумное, всхлипывающее дыха­ние, потом гаденькое хихиканье:

— Ну, сто, бля, капитан, слусаес? Ну, слусай-слусай! Но если кому-нито блямкнес, то всех замоцу, а твово-то в пер­вую оцередь. Понял? Твово — в первую оцередь. Хи-хи-хи! А здорово мы вас сегодня трахнули?! Хи-хи-хи! Ну, ладно, бля, капитан, не цихай и не касляй. Бывай!

Больше ничего Воронин уже не слышал. Внезапно голову как бы пробило молнией, уши заложило от мощного удара колокола, а потом раздалось противное кваканье. Он потерял сознание и, не выпуская из сведенных намертво пальцев телефонную тру­бку, тяжело рухнул грудью на стол.

Сколько времени он так лежал, неизвестно, но, видимо, не очень долго. Очнулся Воронин от назойливого сигнала телефона. Он приложил трубку, зажатую в руке, к уху, но там было тихо. А звякал телефон дальней связи, и над ним вспыхивала лампоч­ка вызова. Еле-еле разжав пальцами правой руки застывшие, скрюченные пальцы левой, Воронин осторожно вытащил телефонную трубку и так же осторожно положил её на стол. Затем, по­медлив мгновение, включил телефон дальней связи. Прохрипел через силу:

— Алло... — И тут на него обрушился водопад криков, матюгов. Это был подполковник Андреев, вышестоящий оперативный дежурный, голос которого за несколько лет совместной работы опротивел до тошноты:

— Ты, бля, чем там занимаешься? Почему от тебя больше двух часов нет ни звука?

— Произошло ЧП. Всё вышло из строя... Не мог связаться.

— Но я ведь связался! Ты что, не знаешь обходные линии? Я ведь связался через направленца справа. У меня тут телефон до самой Москвы и выше раскалились, а я ничего сказать не могу. А ты молчишь, как партизан... Так что пока я тебя снимаю с дежурства, ставлю "двойку", укажу в рапорте. Потом прибудешь в оперативный отдел сдавать зачеты на повторный допуск. Там тебе матку на место поставят! Понял, бля?

— Плохо слышу. Вы пропадаете...

— Я тебе пропаду, пропаду. Я тебя из-под земли достану! Что у вас случилось?

— Часть полностью выведена из строя, восстановлению не подлежит.

— Ишь ты! Определил! Шибко грамотный, да? Срочно подай кодограмму, чтобы я мог доложить по форме. Не приклею же я к рапорту твой детский лепет! Понял, бля?

36. Сфера

Через пару дней встал вопрос о небольшой разведыватель­ной экспедиции по окрестностям. Зловещий купол, отрезавший их от остального мира, никуда не исчез и все так же перели­вался причудливой игрой всех оттенков от синего до фиолето­вого, рождал на своей поверхности невообразимые фантомы. На­блюдать на ним было всё равно что следить за метаморфозами кучевых облаков — каждый, в меру своей фантазии, видел в них что-то своё. Но тревожны были эти видения.

Экспедицию возглавил, разумеется, Папа Карло, взяв с со­бой Андрея и Игоря. Юрка, Витька, Любимчик Пашка, Колюшка-дурачок, баба Маша и Ксения, взятые на попечение, остались в церкви для охраны нехитрого скарба, собранного по окрест­ным домам, который стараниями разведчиков было решено по возможности преумножить.

Пока шли недолгой дорогой к Дому культуры, всезнайка Ан­дрей решил предпринять небольшой экскурс в историю.

— Церковь в усадьбе князя Волконского была построена в 1815 году, по возвращении князя из зарубежного военного похода. Для постройки была выписана артель итальянских мастеров из Вероны во главе с Джузеппе Риони. После революции внук князя еле унёс ноги от разъяренной толпы крестьян, подстре­каемой заезжими активистам. Усадьба и церковь были разоре­ны. Затем в усадьбе расположился сельсовет, а церковь исполь­зовалась как продовольственный склад... до недавнего времени, когда её было решено возвратить верующим, — рассказывал Воронин и, вдохновленный вниманием слушателей, незаметно сби­вался на тон провинциального экскурсовода.

— Говорят, с этой церковью связана какая-то таинственная история, — вставил Игорь.

— Действительно, после Великой Отечественной войны наследник князя возвращался на родину, что-то здесь искал и вынюхивал, но потом и сам бесследно исчез...

Так за разговорами подошли к обветшалому Дому культуры, который по своей заброшенности немногим отличался от церкви.

— Какая культура, такой и Дом, — скептически прокомментировал Андрей. — Вы не находите, учитель, что между состо­янием религии и культуры есть прямая связь?

— Это тема для отдельной дискуссии, Андрюша, — заметил Папа Карло. — Сейчас для этого не время и не место. Но, несомненно, доля правды в твоих словах есть. Хотя не все так просто и однозначно...

— Итак, добро пожаловать в храм культуры, — Андрей театрально раскланялся перед входом, приглашая внутрь Мусаева и Горелова.

Разразившийся катаклизм не прошел для здания клуба бесследно, стер с его лица остатки былой красоты. Под ногами скрипело битое стекло, перекошенная парадная дверь висела на одной петле.

— Эй, есть кто живой? — окликнул Папа Карло, и его крик эхом отозвался от стен вымершего здания. — Товарищи учёные? Нам, кажется, сюда, — указал он ребятам на дверь директорс­кого кабинета.

Внутри стояли две развороченные раскладушки, бумаги со стола были сметены на пол, измяты и порваны, шкафы настежь раскрыты, аппаратура в беспорядке сброшена в углу.

— Да, что-то не похоже это на пресловутый рабочий беспорядок, — хмыкнул Папа Карло. — Видимо, до нас тут кто-то уже успел побывать. Эх, ребята, недобрые здесь дела творят­ся, чует мое сердце...

Дальнейшее обследование клуба только подтвердило слова учителя. И подтвердило самым ужасным образом. В небольшом зрительном зале явственно наблюдались следы отчаянной борь­бы, передний ряд кресел был перевернут, на полу засохла лу­жица крови, рядом валялся скомканный пиджак с надорванным по шву рукавом, а на сцене наших следопытов ожидало еще более жуткое зрелище: два трупа, завернутые в бордовый бархатный занавес. Оба ученых были убиты выстрелами в затылок.

— Надо бы их... ну, предать земле, что ли, — неуверенно начал Игорь.

— Да-да, ребята, поищите в подсобном помещении лопату, — тяжело вздохнул учитель.

Когда тела учёных выносили во двор, глазастый Игорь заметил в судорожно сжатой руке одного из них, лысоватого ста­ричка лет пятидесяти пяти, клочок бумаги и, преодолевал страх и отвращение, разжал стиснутые в смертельной хватке холодные пальцы. Он протянул клочок бумаги учителю.

— "... проведенные иссле... положить... логический организм... дающий зачатками... в результа...", — прочёл он вслух и надолго задумался, сведя седые брови к переносице.

— Похоже, это страница из научного отчета. Вот только ко­му он здесь мог потребоваться, тем более добытый столь жестоким способом? На обычный грабеж это явно не похоже... Странно!

Ребята помолчали, хотя у каждого из них были свои пред­положения на этот счет. Только предположения, не подкреплен­ные конкретными фактами. Так, интуиция, и не более того. Но и не менее.

Вскоре на заднем дворе клуба выросло два свежих холмика земли.

— Виктор Александрович, а как же письмо вашего друга? — поделился Андрей своими опасениями, переводя дыхание и ути­рая пот со лба тыльной стороной ладони. — Ведь там тоже со­держатся сведения, непосредственно касающиеся секретных раз­работок, приведших к возникновению Существа. И, понимаете... люди, охотящиеся за этими секретами...

— Да, я понимаю, Андрюша, они не остановятся ни перед чем. Письмо спрятано в надежном месте, и вам не следует знать, где именно.

— Но учитель... — прерывающимся от волнения голосом заметил Игорь, — они ведь будут искать вас. Что мы можем противопоставить им? У нас даже никакого оружия нет, как же мы будем защищаться?

— А вот на этот счёт у меня есть кое-какие предположения. Игорь, не мог бы ты подобрать мне что-то вроде посоха?.. Но­ют старые раны, — Папа Карло виновато улыбнулся, указывая на правую ногу.

— Конечно, Виктор Александрович, я мигом, — откликнулся Метис и снова вернулся в клуб. Через пять минут, не позже, он триумфально вышел во двор, хитро ухмыляясь и неся в руках полиро­ванное древко.

— Знаете, что это за посох? — интригующе начал он, с трудом сдерживая смех. — Вы только никому не говорите, а то ме­ня из школы исключат, — и он разразился истерическим, каким-то лающим и захлебывающимся хохотом.

— Смех-то хреновый, — одернул его Андрей. — Ну, говори, Метис, что ты натворил?

— Это... это... понимаете ли, — произнес Игорь, отсмеявшись, — древко от переходящего Красного знамени. — И в его бездонных карих глазах заплясали веселые чертенята.

— Так, Мусаев, завтра придете в кабинет директора с родителями! Я повторяю, с родителями! — подхватил абсурдную шутку Андрей. — А, зная горячий нрав вашего достославного па­паши, я предполагаю, вам долго потом не придется спокойно сидеть.

— Ребята, ребята, успокойтесь, — проговорил старый учитель, сдерживая невольную улыбку. — Я тоже не особо жалую коммунистов, и добрую шутку способен оценить. Но... — тут он посерьезнел лицом, — хочу вас предостеречь. Нужно всегда оставаться людьми. Ведь экстремальные ситуации невольно подталкивают к вседозволенности, а вседозволенность и безнаказанность развращают душу. Запомните это хорошенько. Но, впро­чем, за вас я спокоен, с вами я бы пошел в разведку, — закон­чил он нравоучительную тираду, снова улыбнувшись.

— Чем, собственно, мы сейчас и занимаемся, — уточнил Андрей.

Но Игорь решил доиграть спектакль до конца. Он бухнулся перед Папой Карло на колени и, почтительно склонив голову, на вытянутых руках преподнес древко.

— О учитель! Позвольте недостойному вашему ученику преподнести вам скромный подарок, вот этот волшебный посох, из­готовленный бессонными ночами в тайных мастерских по чертежам и наставлениям древних мастеров магии. И да послужит он добру и справедливости!

Учитель милостиво принял драгоценный дар, и Андрею на миг показалось, что древко переходящего Красного знамени в мо­мент передачи озарилось голубоватым мерцающим сиянием.

— А все же, Виктор Александрович, — разрядил торжественность момента Андрей, — что вы имели в виду, когда говорили о способах нашей защиты? Ведь не посох же!

— По моим прикидкам выходит, что внутрь Сферы попали некоторые военные объекты. Так что нам остается уповать только на помощь нашей доблестной армии. И это предположение мы сегодня проверим. — Он махнул рукой в направлении куполов-радаров.

— А неподалеку есть еще и ракетный дивизион, — вспомнил Андрей. — За двумя рядами колючей проволоки. Мы туда с ребятами прошлой осенью за грибами лазали. Ну и грибов там! Видимо-невидимо!..

— По возможности побываем и там, — заверил его Горелов.

37. Вне Сферы. Капитан Воронин

Капитан Воронин получил подтверждение, правда, косвенное, тому, что его сын Андрей жив. Конечно, он до сих пор не верил, что Андрюшенька погиб, но чёрная боль и невероятное от­чаяние всё сильнее захлёстывали его. Свободного времени, вре­мени для отдыха и сна у него почти не было, потому что офи­церы из части все уезжали, переводились в другие места, а новых на должности взамен выбывших не присылали. Допущенных к де­журству на КП осталось всего несколько человек, среди них заместители командира части, которые считали, что дежурить в условиях наступившей вольницы и бесконтрольности им западло, так что Воронину, оставшемуся к этому времени единствен­ным штатным, приходилось запрягаться через каждые сутки обя­зательно, а то и на два дежурства подряд. Это была невероят­ная нагрузка, но объясняли её необходимость "особыми обстоя­тельствами".

Жена его Нина, мать Андрея и Гришки, от горя почернела и как-то согнулась. В те редкие часы, когда она не была на работе и Воронин был дома, она старалась уйти к соседкам, к подругам, так что они почти не виделись. Зато Гриша в это нелёгкое время не отходил от отца ни на минуту. Даже после бессонного суточного дежурства капитан Воронин не мог сразу уснуть. Он садился на диван, откинувшись на подушки, а сын просил:

— Почитай, пожалуйста, мне книжку, хоть немного... — И подавал уже много раз читанные "Скандинавские сказания". Отец читал минут десять-пятнадцать, а потом умолкал, потому что глаза закрывались, язык заплетался, — и засыпал.

Ночами он спал очень плохо, часто просыпаясь как будто от какого-то толчка. Чтобы унять тяжелое сердцебиение, он вставал и подходил к окну, благо, что из него не была видна ненавистная Сфера. Часто к нему в эти минуты подходил Гриша и, прижавшись к отцу, успокаивал его. Вот и в этот раз он шептал, дрожа:

— Не переживай так сильно, папа. Я верю, что Андрюшка жив. Вот только сейчас я его во сне видел. Он говорил, что скоро вернётся и чтобы я вас с мамой берег. А потом ты так сильно застонал, и я проснулся. Смотрю, а ты у окна стоишь. Иди спать, а я рядом с тобой посижу...

Воронин укладывался в постель, а сын, сидя рядом, поглаживал его лоб горячей и влажной ладошкой, тихонько надевая: "Спи, дитя мое, усни, сладкий сон к себе мани..."

Потом следовало неизменное "Скажи-ка, дядя...", но отец уже засыпал. Через несколько часов надо снова собираться на дежурство.

Командира части взамен "временно выбывшего на полигон" так и не прислали, а обязанности его выполнял майор Семён Семёнович Скотниченко, бывший до этого временно на должности начальника штаба. Временно, потому что он "не волок" не только в штабной работе, но и вообще ни в чём, то есть абсо­лютно ни в какой сфере воинской службы. Наиболее подходящим местом для него была бы должность старшины роты, тем более что и ряха и банка соответствовали плюс к тому же и полное отсутствие извилин. А попал он на должность начальника шта­ба части совершенно случайно, перескочив несколько промежу­точных должностных ступеней и получив звания и капитана, и майора досрочно "за особые успехи в освоении новой техники и особые отличия при выполнении специальных заданий" (хотя он на несколько лет застрял на должности командира взвода системы, уже тогда снимаемой с вооружения из-за устарелос­ти, и за это время так и не получил допуск на самостоятель­ное дежурство), но именно так было указано в представлениях, сочиняемых в части и, конечно же, согласованных до послед­ней запятой с вышестоящими начальниками и кадровыми инстан­циями. А объяснялся этот невероятно сверкающий взлет очень просто: его "волокла волосатая рука" (как говорили раньше) или "пинала мохнатая нога" (как говорят сейчас) в образе дяди жены, полковника, заместителя начальника особого отдела округа. В ожидании перевода на уже очищенную для него полковничью должность (говорят, когда об этом назначении узнал его будущий непосредственный начальник, того чуть было "не при­звал к себе Кондратий") майор Скотниченко мотался по округе на КамАЗе, после того как запорол командирский "газик", про­пивая последние запасы с химического и инженерного складов, а также бетонные плиты, завезенные для строительства дороги на новый объект, но отлично подходившие для перекрытий на погреба или на стены гаражей, сараев и хлевов многочислен­ным дачникам Подмосковья. Но не только дачникам, но и любо­му хозяину, строителю-любителю. Хорошо расходились и бетон­ные кольца, так и просившиеся стать обсадкой колодцу, необ­ходимому каждому хозяину, "потому что без воды и ни туды и ни сюды", пояснял майор Скотниченко при сделке, отчаянно тор­гуясь при этом, "ведь айн унд цванцихь совсем не то, что фир унд фирцихь, как говорили древние греки". Появлялся он на горизонте своей части редко, еще реже заходил домой, весь грязный и провонявший неизвестно чем, с мутными гноящимися запавшими красными глазами. Жена его по нескольку раз на дню названивала своему дяде, надоедая ему просьбами ускорить перевод мужа, ибо всерьез опасалась, что такой напряженный режим труда и отдыха не выдержит даже буйволоподобная натура её благоверного.