Тот, кто сидит в пруду

— Ладно, проехали! — отмахнулся Юрка, вновь приобретая уверенность в себе.

— Да что вы, внучата, перестаньте ссориться, — всплесну­ла руками баба Маша, с укором поглядывая на ребят.

Тут Ксюха резко вскрикнула и отшатнулась в сторону, чуть не опрокинувшись набок, но вовремя опёрлась на инстинктивно выставленную руку. Юрка с Витькой с обеих сторон бросились ей на помощь.

— Ксюша, Ксюша! Что случилось? — обеспокоенно зачастили они, наперебой предлагая свои услуги. Привлечённые переполохом, к костру вернулись Пашка с Колюшкой и бестолково засу­етились рядом.

С лицом Ксюхи происходило что-то странное. Румянец в мгновение ока покинул ее щёки, кожа приобрела мертвенно серый оттенок, под ней заходили желваки. В повисшей тишине она заскрипела зубами, и этот звук был самым ужасным. На лбу и висках девочки выступили мелкие капли пота, зрачки расширились и уставились в бесконечность.

— Спокойно, спокойно, внучата! — Голос бабы Маши звучал негромко и умиротворяюще. Она придвинулась к девочке и обня­ла её за плечи. — Сейчас это пройдёт. С ней такое уже быва­ло.

И действительно, через пару тягостных минут Ксюха вышла из транса, несколько раз глубоко вздохнула и негромко проговорила:

— Вашим друзьям грозила опасность... — Постепенно её яс­ная речь сменилась невнятным бормотанием. — Магический по­сох... Переходящее Красное Знамя... агенты КГБ... Комитет спасения... Папа Карло... Папа Карло... Андрей... машина... поехали! — И она забылась тяжёлым сном на заботливых руках бабы Маши.

Витька вскочил на ноги, порываясь куда-то бежать, кого-то спасать, с кем-то драться, но был решительно остановлен Юркой:

— Слон, стой! Куда ты? Ты же слышал, она сказала "грозила". Значит, теперь все в порядке... Тем боле, Пала Карло дал на этот счёт ясные инструкции: до их возвращения оставаться на месте, охранять людей и имущество, — и, упреждая готового протестовать Витьку, добавил: — Пойми, Слон, это не трусость. Взвесь все "за" и "против". Ну, куда мы попрёмся всем табором, с малыми детьми, дурачками, девчонками и старухами? А оставлять их на произвол судьбы мы тоже не имеем права. Так что нам остается только ждать.

Любимчик с Колюшкой тем временем отошли в сторонку и встревоженно объяснялись друг с другом на одном им понятном языке. Дурачок, озабоченно почесывая плешивый затылок, шам­кал беззубым ртом:

— Стьянная девоцька... Подалок... Цюзая... Помозет!.. Помозет!

И Пашка, как собачонка скача вокруг своего скорбного рассудком друга, радостно вторил:

— Помозет! Помозет!

Конечно, Колюшка и в бытность свою колхозным бригадиром владел только двумя языками — русским и русским матерным, а отнюдь не античными. Но на одном из них имя Ксения означало одновременно и "подарок", и "чужая".

43.

— Ба, знакомые всё лица, — сказал Дед, осклабившись и расставив руки будто бы для дружеского объятия. Но только разве что он сам мог почитать свою крокодилью ухмылку не лишённой некоторого обаяния. Одновременно он незаметно кивнул квадратам, и те изобразили полную боевую готовность за спинами плен­ников — почетный караул, без которого вполне можно было бы обойтись. — На ловца и зверь бежит, — добавил он свою люби­мую поговорку. И то верно, был он знатным ловцом, рекордсме­ном среди всех охотников на двуногую дичь, чего добивался редкостной беспринципностью, подлостью и жестокостью. И в продолжение всей своей многолетней службы в органах проникся искренним убеждением в том, что для достижения цели все средства хороши. Что победителей не судят.

Учитель молча озирал стол с местами прожженным красным сукном, переполненную окурками пепельницу, ополовиненную бутылку водки "Столичная", четыре заляпанных граненых стака­на, блюдечко с голубой каемочкой с отбитым краем, в которой грустно сохли бутерброды с сыром и колбасой — и в нём медленно, но верно закипала черная ярость. Молчали и ребята, вре­мя от времени бросая робкие взгляды на учителя. Молчали и члены Комитета спасения, изрядно принявшие на грудь, каковое обстоятельство выдавали тронутые нездоровым багровым румян­цем щеки и носы, и масляно блестевшие глаза. Молчал и Лейтенант, рассеянно вертевший в крепких пальцах вымпел Победителя социалистического соревнования, украшавший председательский стол. Только Дед, радостно потирая руки и плотоядно усмехаясь, продолжал свою застольную речь:

— Какие люди к нам пожаловали! Заходите, гости дорогие, присаживайтесь к столу, не побрезгуйте угощением. Как говорится, чем богаты, тем и рады...

— Хватит ваньку валять! — прервал его затянувшийся спич Пала Карло. — Мы к вам в гости не напрашивались...

— Вот мы как заговорили, — зловеще протянул Дед, продол­жая скалить зубы. — Ну что же, не нравится наше угощение — извольте к делу. Дошли до нас слухи, что есть у вас некая тетрадь, содержащая весьма интересующие нас сведения. Желательно было бы эту, хе-хе, тетрадочку заполучить... Что ж вы молчите, Виктор Александрович, будто в рот воды набрали? Вы о детях подумайте, об учениках ваших...

— Или об ученых в Доме культуры, — выдавил из себя Папа Карло и в гневе ударил посохом в паркетный пол. Дед распах­нул пиджак, нашаривая в наплечной кобуре пистолет. И тут на­чалось! Позже участники событий очень по-разному описывали произошедшее вслед за этим.

Как только квадраты с поразительной для их комплекции грацией прыснули в разные стороны, уходя из предполагаемого сектора обстрела, время для Папы Карло и его верных учеников будто остановилось. Горелов почувствовал, как посох в его руках оживает, напитываясь благородной яростью своего хозя­ина. Простой кусок дерева, бывший когда-то древком переходя­щего Красного Знамени, завибрировал, подскочил в воздух, с неимоверной силой увлекая за собой державшую его руку, и начал выписывать в воздухе загадочные движения — петли, спирали, круги, словно наделенный собственной волей. Одновременно с этим посох засиял интенсивным фиолетовым светом, посылая в пространство расходящиеся концентрические волны, сметав­шие все на своем пути. Сидящие за столом были лишены возмож­ности наблюдать за загадочными эволюциями посоха. После уда­ра об пол их просто сбросила с мест и разметала по разным углам кабинета неведомая сила, подобная порыву ураганного ветра. Деда вместе со стулом, с которого он начал грозно подниматься, швырнуло в окно. В облаке стеклянных осколков и древесных щепок он являл собой картину не менее впечатля­ющую, чем ведьма в летающем гробу из гоголевского "Вия". На его счастье, этаж был первым и он пока был жив, чем принципиально отличался от пресловутой панночки. Лейтенант отде­лался легким испугом и легкими же ушибами, приваленный свер­ху дубовым столом с треснувшей по всей длине столешницей. Члены Комитета спасения товарищи С. К. Евдокимов и Д. А. Абросимов, усыпанные, как новогодняя елка серпантином, обрыв­ками почетных грамот, дипломов, наглядной агитации, графиков выполнения и перевыполнения плана, красиво отдыхали в углу у сейфа, причём у одного в руках красовался рухнувший с гвоздика парадный портрет генсека, а второй, как паранджой, был укрыт с головой картой Советского Союза, разорванной по диагонали, от Мурманска до Владивостока. За спиной Горелова и ребят медленно оседали по стеночке квадраты, до этого казавшиеся неуязвимыми, как Брюс Ли и Джеки Чан.

Посох закончил свою разрушительную работу и успокоился, затих в ладони Палы Карло. Из соседней двери выглянула изумлённая секретарша — глазища по полтиннику, пальцы вымазаны красной краской, видимо, переполох оторвал ее от тиражирова­ния очередного воззвания к народу, крашенные под блондинку волосы дыбом, — всплеснула руками и тонко и пронзительно, как раненый заяц, заверещала. Под аккомпанемент ее криков, перемежающихся судорожными всхлипами, наши разведчики благо­получно покинули логово временно недееспособного, но все ещё смертельно опасного врага.

— Ребята, бегом на выход! — скомандовал Папа Карло. Отважная троица поспешно ретировалась из кабинета председате­ля сельсовета, только благодаря счастливой случайности не ставшего для нее роковой ловушкой. Но и отступая, сохраняли четкий боевой порядок: впереди, вобрав голову в плечи и растопырив локти, шел Игорь; за ним, всё более заметно прихрамывая и опираясь на чудодейственный посох, снова используе­мый по прямому назначению, ковылял Виктор Александрович; Андрей прикрывал тылы, то и дело тревожно оглядываясь. Марш­рут был знаком: мимо портретов передовиков производства (свинарка Манькина, пастух Петров, механизатор Левченко), вот сюда, а здесь, пожалуйста, налево и к выходу. Торопливо ссыпались по ступенькам. И уперлись в дверцу кабины колхозного ЗИЛа. На удачу, рядом никого не было. Петька с Васькой, услышав шум-гам-тарарам и звон разбитого стекла, на время отложили разгрузку и бросились за угол, где застали лежащего на спине среди обломков оконной рамы Деда и суетливо и бестолково кину­лись помогать ему подняться на ноги.

Андрей распахнул дверцу машины с водительской стороны. Мотор был заглушен, но ключ торчал в замке зажигания.

— Виктор Александрович, Игорь, садитесь! Я сумею, я смогу!

Грузовичок завелся с третьего раза, и Андрей в три же приема (магическое число!) вырулил с тесного пятачка у сельсовета и с трудом вписался в поворот на подъездную аллею. Сначала ЗИЛ цеплял обочины и двигался рывками — сказывалась неопытность водителя, — но потом выровнял движение и набрал ход. В зеркало заднего вида Андрей заметил три или четыре бегущие фигуры, преследующие беглецов. Раздались резкие щел­чки пистолетных выстрелов.

— Пригнитесь! — прокричал Андрей, а сам навис над баран­кой и утопил педаль газа. Одна из пуль выбила щепки из зад­него борта, вторая вдребезги разнесла левый габарит, третья с визгом отрикошетила от крыши кабины и ушла вверх. То ли расстояние было слишком велико для прицельной стрельбы, то ли преследователи не успели оправиться от магического ужаса, но беглецам удалось уйти без потерь.

Андрей миновал приусадебный парк и вырулил на проселоч­ную дорогу.

— Куда теперь, Виктор Александрович?

— Заедем к военным, — учитель кивнул в сторону куполов радаров, показавшихся из-за холма, — и обратно в церковь.

Правда, оптимизма в его словах значительно поубавилось, и он медленно, но верно приходил к выводу, что в нынешней ситуации приходится рассчитывать только на самого себя. И на своих верных учеников.

— А здорово вы их! — подал голос со своего места восторженный Метис. — Как вам это удалось?

— Сам не знаю, — пожал плечами Горелов, переводя изумлённый взгляд с посоха на свои руки и обратно. — Ещё один феномен, еще одна загадка Сферы...

Машина поднялась и спустилась с холма, преодолела километра полтора по целине и остановилась у металлических ворот с красными звездами на каждой из створок.

44. Старлей Нестеров

Старший лейтенант Иван Нестеров окончил Варнавское сред­нее училище войск ПВО еще до начала перестройки. Потом было распределение в Подмосковье, в войсковую часть, выполняющую боевую задачу по поддержанию "ядерного щита" столицы и базирующуюся в окрестностях Серпейска-13. Это обстоятельство весьма порадовало и самого Ивана, и его мать, воспитавшую его в одиночестве. Распределение в Серпейск-13 означало по­стоянное место службы без нескончаемых переездов по стране, гарантировало от попадания в Афган и другие "горячие" точки. А причина была одна: подобная система противоракетной оборо­ны являлась единственной в Союзе, и именно для работы на ней и готовили выпускников Варнавского училища.

Конечно, Иван совсем иначе представлял свое жизненное поприще, он мечтал о поступлении на философский факультет университета, в школе был способным учеником и помимо этого усиленно занимался самообразованием: той же философией, историей, литературой, иностранными языками. Но судьба распорядилась иначе, чему в немалой степени способствовало сложное материальное положение в семье, а военная служба давала определенные льготы и преимущества. Таким образом, Нестеров был, как и многие его сослуживцы, человеком в армии довольно случайным, но, тем не менее, зарекомендовал себя офицером ста­рательным, хорошо знающим технику, и находился на добром счету у начальства.

Что еще добавить к портрету этого героя нашего времени? Со своей женой Ириной он познакомился на свадьбе сослуживца в Серпейске, воспитывал двоих сыновей трех и шести лет, помыкался по финским домикам, коммуналкам, наконец, получил собственную двухкомнатную квартиру в пятиэтажке на улице Гагарина, словом, полной ложкой хлебнул прелестей офицерской службы. Но ни самообразования, ни мечты юности не оставил, хотя с каждым годом она становилась все менее осуществимой.

Служба шла ни шатко, ни валко, вот уже несколько лет Иван работал оперативным дежурным станции слежения в районе Рыжова, оснащенной современными локаторами и вычислительной аппаратурой, позволяющей засечь появление ракет потенциаль­ного противника еще на подлете к рубежам страны.

Последние несколько месяцев их войсковую часть лихорадило. Темой пересудов среди молодых офицеров стала череда гро­мких отставок среди командования, последовавшая за чрезвычайным происшествием на Рыжовских прудах. Разумеется, в по­дробности их не посвящали, тут чувствовалась чугунная длань особого отдела, так что вполне понятное любопытство служивых питалось неясными слухами, туманными намеками и собственными умозаключениями. Район прудов оцепили, и теперь Ивану приходилось добираться до места службы кружным путем, тратя на это лишние полчаса. Зато он получил возможность, забравшись на внутреннюю галерею купола и вооружившись биноклем, наблюдать за суе­той вокруг места происшествия. Ходили по периметру и сменя­лись часовые, то и дело подъезжали и отъезжали военные маши­ны с московскими номерами, среди пассажиров которых часто встречались весьма высокие чины. На станции тоже были предприняты повышенные меры безопасности. К обычному наряду, включающему в себя шесть солдат-техников, был придан круглосуточный караул — три смены по два человека во главе с пра­порщиком. В тот злосчастный день, когда на Рыжово опустилась фиолетовая Сфера, дежурить на станции довелось именно Ивану Нестерову.

За воротами станции разразилась настоящая буря, доселе невиданная в средних широтах. Тяжелые черные тучи нависли траурным пологом. Сверкали фиолетовые зарницы и, как грешники в аду, завывал пронзительный ветер. Хлопнула дверь кара­улки, и два до смерти перепуганных солдатика с побледневши­ми и искаженными лицами ввалились в помещение.

Начальник караула прапорщик Черноусов на мгновение поте­рял дар речи, только шлепал толстыми губами, словно выброшенная на берег рыба, и смотрел рыбьими же выпученными глазами на злостных нарушителей Устава гарнизонной и караульной слу­жбы.