Быстрым и напористым ручейком музыка скрипки лилась по общему залу и, сказать откровенно, была слишком хороша для мелкого трактира, у которого даже вывески не наблюдалось. Немногочисленные клиенты, с вечера отдавшие по паре медяшек за спальное место прямо на скамьях, просыпались от ритмичного мотива и запаха растапливаемых печей, день за окном обещал быть жарким и светлым, как положено летнему дню. Не все спешили во двор к подвесному умывальнику, чтобы привести себя в порядок перед завтраком, один из ночевавших в трактире путников сидел на месте с тревогой в глазах и серовато-белым лицом, словно от великого страха.
— Месье, что будете есть? — вошедший с кухни, потягиваясь, разносчик замер возле стола. — Месье, вы как себя чувствуете?
— Отлично, как будто мне вновь двадцать пять, — хрипло отозвался человек, чьи волосы, усы и борода были седы.
— Шутите? Вы бледны как смерть, месье, может, вам воды?..
— О... да, думаю, вода решила бы все мои проблемы, но лучше все-таки чаю, да покрепче.
Когда разносчик вернулся с большой дымящейся кружкой темного до черноты отвара, клиент уже не выглядел так ужасно. Он причесал усы, собрал воедино растрепанную бороду, зачесал волосы назад, а главное, морщинистому лицу вернулись краски жизни.
— Если доживешь до моих лет, то поймешь, что каждый прожитый день — это еще одна маленькая победа. Но в боях порой так прихватывает сердце, что кажется — все, конец. Однако я еще поживу! Хороший чай! Так что там на завтрак?
Старик сделал заказ и принялся опустошать огромную сковороду с яичницей и беконом, макая хлеб в горячее масло и желтки. Он запивал трапезу крепким чаем и кричал скрипачу, чтобы тот играл свою задорную музыку, раз за разом, обещая щедро наградить после завтрака. Вскоре к трапезе присоединились и другие гости, а когда некоторые из них уже стали покидать трактир, в общий зал ввалился, шатаясь, человек.
По виду то был пейзан, невысокий, очень толстый, в льняной, пропитанной потом сорочке и вязаной жилетке, со старой шляпой, съехавшей на затылок. Тугощекое лицо лоснилось от влаги, волосы слиплись, а в лихорадочно блестящих глазах плескался страх. Пейзан прошел к стойке и, привалившись к ней, заказал большую кружку пива. Завязалась тихая беседа между ним и содержателем трактира, а седобородый старик, шуровавший куском хлеба в опустевшей сковородке, стал делать это медленнее. Прерывая и без того сбивчивую речь прикладыванием к кружке, пейзан поведал хозяину короткую и весьма печальную историю. Когда этот странный посетитель направился к выходу, старик уже накидывал на плечи плащ. Он заплатил хозяину положенное и щедро сыпанул меди с проблесками серебра скрипачу, после чего вышел вон.
Яркое солнце после сравнительно темного помещения безжалостно ударило по глазам, и старик споткнулся, но не упал, а обернулся, ругаясь, и поправил съехавший на глаза капюшон.
— Месье, стойте! — Быстрой походкой он догнал пейзана, который уже залезал на козлы, и ухватил его за плечо.
Простолюдин испуганно отшатнулся и прижался к борту телеги спиной. Седовласый был намного выше и шире в плечах, да и вообще производил впечатление человека, который умеет раздавать тумаки, — это чувствовалось в его движениях, стойке.
— Я невольно подслушал то, что вы рассказали внутри. Хочу помочь.
— П-по-помочь? Вы человек Церкви? — немного восстановив самообладание, спросил тот.
— Скорее я человек околоцерковный, пилигрим, бродящий по королевствам Вестеррайха от одной святыни к другой. Возможности мои ничтожны, но до города, в который вы едете, не менее двух дней пути, а обратная дорога займет еще два дня. Кому будет хуже, если я попытаюсь сделать хоть что-то?
Глаза пейзана бегали из стороны в сторону, он остерегался смотреть долговязому старцу в лицо.
— Оно верно...
— Подскажите дорогу к... откуда вы едете?
— Шем-ду-Махгритэ, месье.
Вскоре телега уже мчалась прочь, оставляя за собой пылевой шлейф, а Тобиус двигался по обочине дороги в противоположном направлении, ему надо было немного вернуться назад, сойти на побочную дорогу и направиться к деревне. Как и в прежние времена, шаг магистра был широк и скор, он мог так идти весь день, останавливаясь лишь на быструю трапезу в теньке либо на оправление естественных нужд, благо выносливости Тобиусу было не занимать. Волшебник мерил свой неожиданный путь шаг за шагом, вдыхая запах нарождающегося зноя, полевого разнотравья и обдумывая мысли не самые радостные и не самые легкие.
Прошлой ночью, расположившись на оплаченной скамейке, он видел сон, а точнее, кошмар, в котором, как в поганом ведьмовском котле, бурлили его страхи, помешиваемые усердием Шепчущего. Началось, как часто это бывало, с темноты, которую живой кровоточащей раной рассекала красная комета. Тобиус ненавидел эту вестницу бед, взошедшую на небосвод без малого десять лет тому назад в очень памятный для него день. Она напоминала магу о том, что он пережил, чего это ему стоило, и что произошли события, объяснения которым до сих пор не появилось. Тогда Тобиус, как он сам верил, пробился в Астрал. Первым за тысячи лет оказался связанным с величайшим источником магической силы из всех возможных, что и пугало, и воодушевляло одновременно. О том он никому так и не рассказал, отчасти боясь быть принятым за безумца, отчасти потому, что если бы ему поверили, волшебник мог до конца жизни лишиться свободы и стать подопытной крысой для старших магов. Никто из них и не вспомнил бы о ценности свободы воли, если бы на кону стоял Астрал.
Вслед за кометой пришел иной образ: чудовище, не человек и не дракон, а нечто человекоподобное с драконьей головой, укрытое алой чешуей и сверкающее янтарем очей. Оно наполнило мрак черным пламенем, хотя как такое возможно, Тобиус не взялся бы объяснить, — а после огромные челюсти сомкнулись. Волшебник попал в железный мешок, раскаленный докрасна, и там, в озере кипящей ртути, он вновь увидел Ворону. Райла протягивала к нему изрезанные руки, из ее глаз текла ртуть, а изо рта — кровь.
А потом кто-то ударил его в спину с криком: 'Не смей поддаваться! Не позволяй им властвовать в твоих снах!'
Проснувшись в поту, белый от ужаса и с сердцем, рвущимся из груди, он долго не мог прийти в себя, а потом, когда самообладание вернулось, принялся глушить обрывки ночного кошмара едой, питьем и музыкой. Тогда он пошел бы на все, лишь бы не чувствовать и не слышать... чего? Райла не проронила ни звука в этом кошмаре, все заглушал рокот железного мешка, в котором кипело ртутное озеро. Но Тобиус знал, что она молила о помощи.
Шествуя по аккуратной дороге, размеченной колеями от тележных колес, а также местами удобренной овцами и коровами, волшебник невольно думал о том, чем же он тут занимается. Случайно услышав историю, рассказанную тем пейзаном, он поддался импульсу и свернул с большака. При том что посланцы Радована Карапсуа давно должны были встретиться с агентами Тайного кабинета в Парс-де-ре-Нале, при том, что время не терпело, он опрометчиво позволил себе отвлечься от миссии, даже не стараясь ответить на вопрос 'зачем?'. Собственно, ответ и не был нужен, он был нежеланен.
С тех пор как Тобиус лишился Путеводной Нити, он блуждал в потемках своей жизни, будто собака, лишившаяся хозяина и больше не знающая, как ей быть с обрушившимся укладом мироздания. Сначала его поступками руководил страх, он бежал и прятался, раненый и дрожащий, слишком испуганный, чтобы спать, а потому падающий в обмороки от изнеможения то там, то тут. Потом, устроившись в Пьянокамне и зализав раны, он почувствовал, что страх отпускает его... в отличие от боли, которая словно дала клятву верности и осталась рядом. Боль искалеченного тела породила ненависть, которая усиливала жажду мщения. Глупо мотыльку пытаться отомстить дракону, глупо до смерти, но что делать, если злой огонь лижет изнутри грудь и живот, яростно ревет в ушах и не дает покоя? Теперь серый магистр шел по своей странной жизни, ведомый лишь лютой ненавистью и желанием отомстить обидчику. Мысль о том, что лишь это и осталось ему, лишь эта мрачная, горькая и лишенная всякого благородства доля пугала Тобиуса не меньше, чем ночные ужасы, подаренные Шепчущим. Дабы преодолеть страх, волшебник пытался найти что-то еще, что-то, что должно было остаться от прошлой жизни, в которой он считал своим долгом... нет, своим призванием, служение людям.
Нельзя проходить мимо тех, кто взывает о помощи, думал Тобиус, коли можешь попытаться сделать хоть что-то, иначе им останется только отчаяние. А он достаточно распробовал вкус отчаяния, чтобы никому такого не желать.
Справившись о правильности своего направления у пастуха, приглядывавшего за коровьим стадом, Тобиус вскоре уже мог видеть приближающуюся деревню Шем-ду-Махгритэ, чье название в переводе с архаддирского означало Ромашковое Поле. Пасторальная местность вокруг была живописна: изумрудные луга, густой лес, начинавшийся в отдалении, чистое озеро, через которое протекала река, также делившая поселение на две части, обширные пастбища и засеянные поля. Нигде, впрочем, не наблюдалось особого засилья ромашек. Деревня Шем-ду-Махгритэ явно стояла на этом месте не первый век, она была одета в камень и потемневший от времени кирпич, чем напоминала не деревню, а скорее маленький городок без крепостной стены. Вдоль русла реки, взятого в тесные объятья высоких каменных фундаментов, высились фахверковые дома, имелась большая церковь с колокольней, высокие заборы дворов образовывали сложный рисунок улочек, взбирающихся на холмы и спускающихся вниз. На черепичных крышах сверкали флюгеры, а некоторые дома иначе как особняками язык не поворачивался назвать, и все это являлось типичным архаддирским поселением, наверняка не самым большим и богатым. В Ривене такие села встречались в центральных областях, поближе к столице, имели, как правило, не менее одной каменной стены по периметру и считались зажиточными.
Оставив за спиной окраины, где раскинулись фермерские угодья, волшебник двинулся по улочкам, засыпанным мелким гравием, хрустевшим под подошвами. От реки шла прохлада и запах водорослей, но кирпичные стены и заборы успели порядочно накалиться и теперь сами источали жар; в закрытых садах шелестели листвой фруктовые деревья, а к обычным деревенским запахам прибавились и цветочные ароматы. Особенно навязчивым и неприятным был один, приторно сладкий, но не лишенный какой-то особой нотки горького миндаля. Вскоре маг заметил источник этого доминирующего аромата — по стене одного из домов расползался колючей лозой куст монастырской розы, весь в хищно загнутых шипах и маленьких бутончиках темно-красного и лилового цвета. Вблизи этого растения запах становился невыносимо приторным, так что Тобиус решил посторониться. Шагая дальше, он все чаще замечал на заборах, домах и клумбах заросли этого неприветливого плетнистого растения.
Залитые солнцем улочки были преимущественно пусты, что не странно, ибо лето — пора работы, а деревенский быт не терпит лентяев. Местные жители, должно быть, отправились в поля и на выгон скота еще засветло. Все это вдруг напомнило серому магистру тот безумно далекий, но навсегда оставшийся в памяти летний день, когда он появился перед входом в деревню Под-Замок, крохотное аккуратное поселение в самой глуши пограничных лесов Ривена. Лето, солнечный жар и зной.
Выйдя на крохотную площадь, выложенную булыжником, он отер со лба пот, приложился к фляжке с водой и направился к распахнутым дверям церкви. Вытянутое здание храма встретило его спасительной тенистой прохладой молельного зала, пропахшего ладаном и потом. Тобиус ожидал, что святость божьего дома навалится на него удушающей волной и лишит сил, как это бывало с волшебниками в святых местах, но неприятные ощущения оказались незначительными. Он почувствовал давление святости, но не всецело и не так ужасно тяжело, как, например, при визите в кафедральный собор Ордерзее.
Звук шагов гулким эхом раздавался под высоким потолком, пока маг шествовал между рядами пустовавших скамей. Он опустился на колени перед алтарем, на котором неизвестный резчик создал деревянную скульптуру Молотодержца в день его сожжения. Древесина давно потемнела, и по ней местами пролегли заметные трещины, но эти мелочи не мешали восхищаться тем, что мастер вложил душу в свое творение. Обращенные к Небесам глаза мессии полнились скорбью и смирением, пока вырезанные в невероятных изгибах языки огня глодали его ноги. Тобиус сотворил на себе знак Святого Костра и прочитал придуманную им еще в детстве молитву:
— Дай, Господи, крепкого здоровья и долгих лет родным нашим и близким. Не оставь нас, Господи, без помощи Твоей впредь, как не оставлял прежде. Прости нас, Господи, что не всегда идем путями, коими заповедовал Ты нам идти. Укрепи нас, Господи, в вере, и наставь на пути истинные. Позволь нам, Господи, жить в достоинстве и достатке, питаясь от честных трудов наших, отведи от нас взоры лихих людей, одари благословением Твоим в новых начинаниях. Прости, Господи, прегрешения земные и прими в Оружейную Твою души родных наших и близких, кои уже покинули сей бренный мир, и да пребудут они подле Тебя во веки веков. Аминь.
Поднявшись, маг заметил, что приватность его беседы с Господом-Кузнецом была несколько нарушена. У левой стены залы замер, сжимая перед собой метлу, мальчишка в одеяниях храмового служки.
— Мне нужен священник.
Последний нашелся в крохотном садике при храме. С площади это уютное местечко скрывал забор, но после того как служка предупредил святого отца и получил разрешение, Тобиус был проведен внутрь. Все вокруг утопало в аромате цветочных кустов и зелени фруктовых деревьев. Над одной из клумб с лопаткой в руках трудился, сидя на корточках, человек в рабочей одежке, испачканной землей и, судя по запаху, немного удобрениями. Он с кряхтением выпрямился, оказавшись не сильно высоким мужчиной под сорок, худощавым, но с большой головой, обритой в круг, безвольным подбородком и выдающимся горбатым носом истинного архаддирца.
— Отче.
— Отец Эмиль Сарга, — представился священник, — а вы?
— Дидье Фрассон, — представился Тобиус.
— Какой странный едва уловимый акцент. Из какой вы провинции, сын мой?
— Я родился на севере, отче, во Фломани, но мать была из западных дильгийцев, от этого и акцент, сколько ни пытался избавиться, все тщетно, — продолжил лгать Тобиус, радуясь, что фактически не находится под сводами храма. Хотя могло статься, что сад разбит на святой земле.
— Понятно-о-о, — не то чтобы совсем уверенно протянул священник. — И что же привело вас сюда?
— Отче, последние несколько лет я посвятил паломничеству, живу в походах от святыни к святыне, грежу мечтами о том, что когда-нибудь узрю светлый град Йершалаим, и вся моя жизнь течет по давно неизменному руслу, но прошлой ночью случилось чудо! Ангел явился мне во сне и повелел направить стопы сюда, в Шем-ду-Махгритэ, ибо в моих силах справиться с бедой, постигшей ваш прекрасный край.
Услышав об ангеле, отец Эмиль слегка переменился в лице, но явно не в лучшую сторону. Его подозрительность ощущалась едва ли не кожей, одна из бровей скептически приподнялась, а голова склонилась чуть набок, что вкупе с прищуренными глазами кричало: 'Не верю'. Впрочем, будучи божьим человеком, он не мог моментально возопить это вслух.
