— Ам... эм... аба... аба... Да! М-м, ходил до беломраморного трона, если ты понимаешь! — выдал он, с кряхтением поднимая полотенце. — Великолепная вещь, дружище! Не знаю, как жил без нее все эти годы! То есть знаю, конечно, но лучше бы не знал! Эти гномы просто гении, ха! Так и на чем мы остановились?
— Ваше величество, — Тобиус отступил на несколько шагов и опустился на одно колено, — Я Тобиус Моль, магистр Академии Ривена, исполняющий миссию, порученную королем Радованом Карапсуа. Это его послание вам лично в руки.
Маэкарн Пятый Зельцбург, носивший официальный титул Щедрый, задумчиво посмотрел на протянутый конверт, беззвучно пошевелил губами, после чего громко охнул и выхватил послание. Он бросился к своему столу расшатанной походкой, порылся в бумагах и нашел другой конверт, уже вскрытый.
— Как же я мог забыть? Да, так и есть! Недавно получил личное письмо от молодого Мерата, да! Ты Тобиус из Ривена! Встань, дружище, дай я взгляну на знаменитого тебя!
Тобиус подчинился и сам позволил себе как следует разглядеть Маэкарна Щедрого.
Пожалуй, именно властитель Архаддира являлся тем единственным элементом, который не вписывался в безудержную роскошь кабинета... да и всего Лерьезаля, раз на то пошло. И его несоответствие заключалось не в старом линялом камзоле синего сукна без единой золотой нитки, не в мятых бриджах и чулках, не в удобных растоптанных башмаках, а в самом человеке. Не имея ни одного врожденного уродства, Маэкарн Щедрый все же состоял из отталкивающих внешних черт, которые, идеально сочетаясь, создавали уникально неприятный образ. У него были пристальные близко посаженные блекло-синие глазки, под которыми пухли тяжелые мешки; нос, длинный и тонкий, нависал над губами невероятно острым крючком, щеки висели брылами; испещренная старческими пятнами и вылезшими венами кожа имела сероватый оттенок, под слабым подбородком она сильно отвисала, напоминая морщинистый ком сырого теста; узкий лоб переходил в сверкающую круглую лысину, в то время как на плечи и спину ниспадала густейшая седая грива; шея отсутствовала как таковая, голова просто кривовато сидела на узеньких плечах, одно из которых немного возвышалось относительно другого, а туловище имело форму груши, со впалой грудью и объемистым мягким брюхом; ноги Маэкарна были длинны и тонки настолько, что казалось, вот-вот сломаются под весом тяжелого тела; длиннопалые ладони напоминали жутковатых бледных пауков. Этот человек казался несуразной карикатурой на свой род, и, встреться он кому-то в лесу нагой, его бы приняли за существо совершенно иного вида, но именно его, Маэкарна Зельцбурга, именовали Золотым Королем, самым богатым и влиятельным светским правителем в Доминионе Человека.
— Ты действительно он? Тобиус Моль?
— Это я, экселлент.
— Тот самый?
— Я единственный Тобиус Моль, который мне известен, экселлент.
— Отличный ответ, ахог подери! — воскликнул Маэкарн, после чего смешно дернулся, шлепнул себя по губам и сотворил символ Святого Костра. — Судя по тому, что я слышал о тебе, ты настоящий герой! Позволь пожать твою руку!
Король навис над столом, протягивая узкую длинную ладонь, и Тобиус поспешил с ответным жестом, но поздно вспомнил, что протягивает вперед обездвиженный кусок бронзы.
— Ух ты! Это что, бронза?
— Да.
— Как ты потерял настоящую?
— Бился с Шивариусом. Попытался атаковать его своим жезлом, но он расплавил артефакт прямо в моей руке.
И без того нездоровый цвет королевского лица изменился на зеленоватый.
— Не так давно ее перековали и придали приемлемый вид.
— Она... шевелится?
— Обычно да, но сейчас...
Острый взгляд королевских глазок метнулся к шее Тобиуса, и восторг в них сменился пламенем ярости.
— Эти розаны1 недоделанные совсем ума лишились! Я сейчас!
# # 1 В странах восточного Вестеррайха оскорбительное слово, означающее мужчину-гомосексуалиста (часто торгующего телом). Публичное применение может расцениваться как оскорбление и служит поводом для дуэли.
Маэкарн двигался вразвалочку, с кряхтением, будто все его суставы были разболтаны и присыпаны песком. Именно так он протопал к картине своей супруги, отворил ее, словно дверь, и на некоторое время скрылся. Вернувшись, король Архаддира сильно пыхтел и вытирал лоб замызганной манжетой, в его пальцах блестел маленький ключик.
— Наемники, дружище, они такие! По крайней мере, риденские маги. Тяжелые времена настали, я не могу больше доверять нашим, родным архаддирским волшебникам, и приходится нанимать выкормышей Гильдхолла! Знал бы ты, каких денег они стоят! Правда, и дело делают исправно, но надо же знать меру!
Скрипнул в замке ключ, и керберит отстал от плоти, оставив на шее Тобиуса заметный красный след. Чувство возвращающейся силы затопило сущность серого волшебника блаженством, он сжал и разжал бронзовые пальцы.
— Благодарю вас, экселлент.
— Ну, другое дело! А то ты был такой бледный!
Бронзовая рука осторожно сжала ладонь короля, отчего тот заулыбался, показывая желтые, кривые, но все еще крепкие зубы.
— Ну, за встречу и выпить не грех!
Маэкарн поспешил к одному из многочисленных портретов и, отворив его на спрятанных петельках, полез в стенную нишу, где зазвенело стекло.
— Экселлент, мы сильно опоздали, но доставили послание. Вы не хотите его прочесть?— спросил Тобиус, косясь на нетронутый конверт, что лежал на столе.
— Я знаю, что там написано, — отозвался король, разворачиваясь с бутылкой прозрачной жидкости и парой хрустальных рюмашек. — Несколько лишних минут погоды не сделают.
Бутыль и рюмки устроились прямо на документах государственной важности, а следом появились тарелочки с разнообразной закуской. Не пролив ни капли, Маэкарн опытной рукой разлил жидкость и передал сосуд Тобиусу.
— За встречу!
Отставать от Золотого Короля маг не стал и опрокинул в себя жидкий огонь. Шехверская водка пятиступенчатой очистки, прозрачная как слеза младенца и крепкая как удар лошадиным копытом в челюсть. В определенных концентрациях эта алхимическая дрянь могла выжигать внутренности.
— Закусывай, закусывай, дружище, — прокряхтел Маэкарн гнусаво, при этом крепко зажимая нос, — о-о-о! Садись.
Король сел сам, разлил по второй — и только тогда начал ломать печати на послании из Ридена. Одно за другим рассыпались защитные заклинания. Некоторое время Маэкарн был погружен в чтение, для чего нацепил на нос золотое пенсне с хрустальными линзами.
— Ну что ж, союзу быть. Поздравляю, ты со своей задачей справился отлично.
— Я бы не сказал. Мы сильно...
— Вы задержались, а не опоздали. В конце концов, вы ведь успели, верно? Союзу между Архаддиром и Риденом быть, и в случае агрессии со стороны Марахога мы сможем защитить наши границы.
— Да... я наблюдал немало военных лагерей, пока двигался к Парс-де-ре-Налю. То же в Ридене.
— Играем мускулами. Я уже вложил в это десятки тысяч полновесных золотых арханов, которые не вернутся в казну, но я потеряю еще больше, если начнется война, а она может начаться в любой момент. Жизни моих людей — вот что я потеряю.
— Все это очень странно, экселлент. Я не политик, могу не понимать того, что понимают светские властители, но действия Марахога кажутся безумием.
— Правда? А мне они представляются закономерностью. Ты действительно не политик, дружище, и я счастлив за тебя. Опытным же политиканам понятно, что война есть ход банкрота. Если завел свою страну в тупик, если казна ушла сквозь пальцы, а поправить дело невозможно, точи меч и иди грабить соседей. Иначе — скорый голод, бунт и твоя голова на длинном шесте. Я говорил тебе, что за король Делькен Хавораш?
— Кажется, нет.
— Из него король — как из меня кузнец. А я старый, больной и никогда не отличавшийся силой человек. Ты знал, что у меня хребет искривлен в двух местах? Если поднимаю что-то тяжелее подушки — сразу все болит! Уж сколько целители мне его выправляли, сколько старались, а он все равно принимает прежнюю форму! — Этим Маэкарн поделился таким тоном, будто упрямство кривого позвоночника являлось его гордостью. — Говорят, что-то там с формич... мариц... фаломорфич...
— Морфическим полем?
— Вот-вот, дружище, ты понимаешь! В общем, Хавораш — ужасный правитель, руки не так прикручены, и я поражен, что он еще не смещен. Поверь, я разбираюсь в этом, сам вытаскивал страну из долгов, которые оставил мой почтенный батюшка вкупе с дворянской вольницей. Взять Бейерона Карторена — достойнейший монарх, хитрый, умный, терпеливый, милосердный, народ его обожает. Радован Карапсуа — молодой, еще недостаточно опытный, но сильный, умный, терпеливый, народ его не очень любит, но если кто со стороны оскорбит молодого шакалота, то живьем от риденцев не уйдет. С годами, если его жесткость ослабнет, станет великим королем. Делькен Хавораш — жадный, спесивый, немыслимо горделивый индюш, погрязший в пороках. Недавно мне стало известно кое-что относительно его долговых обязательств перед Копилкой Добрых Киркарей, и поверь мне, дружище, под Хаворашем трон уже горит. Единственный способ выжить для него состоит в грабеже соседей. Также война сократит поголовье голодных ртов в самом Марахоге. Отвратительно звучит, да? Знаю, что отвратительно, самому тошно, но обязанность возиться в этом дерьме есть долг правителя.
Лицо волшебника на миг затвердело, в глазах поселилась тьма, а пальцы сжались в кулаки.
— Значит, войны не миновать? Даже... несмотря на то что мы вроде как не опоздали?
Король, потянувшийся было к стопке, замер и пристально взглянул Тобиусу в глаза.
— Ты хороший человек.
— Не сказал бы, экселлент.
— Нет-нет, хороший. Я в людях разбираюсь, уж поверь. Вижу, что жизнь тебя побила, вижу по этим складкам на лице, по седине, по протезу. Вижу, что с болью ты знаком. Вижу, что силен, достаточно храбр, вижу, что стараешься быть честным, хотя не представляю, как при твоей жизни этого можно достичь. Я вижу достойного человека, а то, что он еще и маг, делает его двойне достойным. Вижу, что ты очень ответственен.
— Я еще и очень коварен, экселлент.
— Коварен? — несколько удивился король. — Правда?
— А еще я бываю мстительным, жестоким...
— Не наговаривай на себя. Я все это перечислил не пустой лести ради, просто вижу, что ты готов взвалить вину за неблагоприятную политическую обстановку на себя, и пытаюсь не дать тебе этого сделать. Настоящий виновник... ты знаешь его имя? Ты знаешь, кто виноват в том, что мир сходит с ума? Ведь тут не просто война, тут все к ахогам драным летит. Мой город наводняет какая-то новая алхимическая дрянь, сводящая людей с ума, обнаглевшие преступники, эту дрянь толкающие, собираются в целую организацию и успешно отбиваются от королевской стражи. Эта мерзкая комета, поселившаяся на нашем небе, дурманит умы тех, кто избежал знакомства с красным песком, и в темных подвалах плодятся, как крысы, культисты, поклоняющиеся не то ей, не то какой-то дрянной девке, визжащей что-то о драконах. Стихийные бедствия, вспышки мора, массовые миграции нечисти тут и там, мертвецы, пропадающие из своих могил, какие-то темные твари, стерегущие путников на лестных дорогах. От докладов, которые поступают из разных концов страны, да и из самой моей столицы, у меня голова кругом идет. Мир сходит с ума. Ты знаешь, кто виноват?
— Шивариус.
Король будто сморщился весь, услышав имя мятежного архимага, смахнул со стола рюмку и залпом проглотил ее содержимое.
— Я так и думал, — сказал он, отдышавшись, и закинув в рот пару соломейских олив с ломтиком лимона. — Законы магии, не так ли? Мне кое-как объясняли это твои собратья по Дару, но я не всегда улавливал суть.
— Если представить, что мир — это мельница, то магия — это ветер, который вращает ее лопасти. От силы ветра работают все внутренние механизмы мельницы, стоит ему прекратить дуть — и она замрет.
— Ну, всегда можно впрячь мула, или там вола какого-нибудь...
— Метафора не всеобъемлюща, — качнул головой Тобиус, — я лишь хочу сказать, что весь этот мир живет и развивается благодаря тому, что магические потоки продолжают пронизывать его на всех прослойках бытия, а глубоко под землей бьется сердце Валемара. Говоря еще проще, если представить, что мир — это живое существо, то магия есть кровь, несущая жизнь по его венам. Только она наделена своими законами и, в отличие от крови, достаточно разумна, чтобы придерживаться их и следить за их исполнением. Законы были сформулированы... а точнее, дополнены Джассаром Ансафарусом, Магом Магов, и с тех пор никому не удавалось безнаказанно их нарушить. Главный закон магии звучит в изречении, приписываемом самому Джассару: 'Iro simpre servitoris estituire'.
— 'Мы — всего лишь слуги'. Да, слышал.
— Именно так. Джассар завещал нам быть слугами правителей мирских, или хотя бы не пытаться властвовать над смертными, дабы те смогли жить своей волей и своим умом при скромной нашей поддержке. За все прошедшие с того времени века нарушавшие сей закон неизменно погибали. Самые яркие примеры — Огремон Серебряный и император-чародей Чин. Оба были великими волшебниками, и оба пали, когда попытались распространить свою власть над смертными, как было принято в Эпоху Великих Чаров. Шивариус идет тем же путем, но, в отличие от магов древности, у него есть какой-то секрет. Что-то помогает ему длительное время избегать кары свыше, будто он находит лазейки в законах магии, отчего те не могут его уничтожить. Тут следует понимать, что Джассар был равен богу в своем могуществе... Надеюсь, вы не донесете о моем богохульстве добрым слугам Инвестигации?
— Можешь положиться на мое молчание, дружище, я и сам не очень люблю общаться с ними, — прошептал король и пальцем начертил на сомкнутых губах крестик.
— Благодарю, экселлент. Как я уже говорил, Джассар обладал практически божественным всевластием, а значит, его воля так плотно переплеталась с магией, пропитывавшей мироздание, что могла формировать реальность. Его слово становилось законом... природы, если угодно. По крайней мере, магического аспекта сущности бытия в Валемаре. Таким образом, успешно идя против воли Джассара...
— Шивариус идет против самой сущности природы бытия, и от этого все наше мироздание начинает потряхивать, — закончил король. — Да, примерно к этому и вели те доморощенные объясняльщики. Тобиус, наш мир что, действительно двигается к... Концу?
Серый магистр медленно поднял стопку и резко залил в себя крепчайшую водку.
— Это, — хрипло ответил он, с благодарностью принимая блюдо маринованных огурцов и перченого сала, — вопрос не на мои титулы и не на мои полномочия. Я всего лишь рядовой маг, один из тысяч и тысяч.
— И все-таки, свое мнение ты иметь можешь. Шивариус хочет уничтожить Мир Павшего Дракона?
— Зачем, если можно им владеть?
— Как... как в Эпоху Великих Чаров?
— Именно. Вот только чтобы построить дивный новый мир великой магии, нужно сначала разломать старый мир, где Церковь и какие-то там короли. Это только мои мысли, но, возможно, он желает увидеть Валемар в руинах, дабы явиться его спасителем, как это сделал Маг Магов, а после и Сарос Гроган. Оба некогда владели Валемаром без остатка, один более успешно, другой — менее, но разве же кто-то посмеет отрицать их величие?
