Чувство времени и направления отказало, Тобиус не знал, сколько просидел так, но казалось, будто прошли не одни сутки, поэтому, когда снаружи скрежетнул засов, он сильно вздрогнул от неожиданности. Железная дверь приоткрылась, но больше ничего не произошло.
— И что, я должен броситься наутек, чтобы меня схватили притаившиеся снаружи?
— Нет, — ответил бесплотный шепот во мраке, — вы должны бежать, чтобы завтра вас не потащили в пыточную камеру, где мадемуазель Беатрис начнет вытягивать из вас правду вместе с жилами. Бегите, пока Мераты не вернулись с большого королевского совета, пока охрана не ждет подвоха.
Тобиус не пошевелился.
— Я обязан в это поверить?
— Не обязаны, но, как молвил Молотодержец: 'Судите их по делам их'.
Волшебник вздрогнул вновь, когда щелкнул замочек и ошейник упал. Тело наполнил поток великой силы, благословенная магия вернулась к нему, выдернув из ничтожества человеческого бытия и вновь сделав могущественным волшебником. Рядом с ошейником на полу уже лежал аккуратно сложенный плащ и сумка Тобиуса.
— Когда на вас надели эту штуку, все ваши двойники, где бы они ни были, мгновенно исчезли, — сообщил шепот. — Я также взял на себя труд заманить внутрь то ушастое существо, которое путешествует с вами. Это было нелегко.
В руках Тобиуса появился его посох, коим серый магистр принялся медленно водить из стороны в сторону.
— Все еще не доверяете. Ваше право. Если бы меня так гнусно обманули, я бы тоже никому не доверял. А теперь уходите, двигайтесь к порталу, припугните тех, кто его обслуживает, они не воины и откроют проход, а у вас достаточно знаний, чтобы проверить координаты и не оказаться в каком-нибудь неприятном месте.
— Сначала несколько вопросов...
— Неподходящее время.
— Шеф архаддирской разведки служит Шивариусу?
Незримый благодетель молчал, словно раздумывая — а не стоит ли просто уйти и бросить упрямого дурака на произвол судьбы?
— Нет, — все же ответил он. — Паскаль Мерат верно служит своему экселленту и исполняет его волю.
Горечь рубанула по и без того истерзанному сознанию.
— Значит, Маэкарн в союзе с Шивариусом. Но почему?
— Если когда-нибудь встретите его, то не забудьте спросить. А теперь уходите, если вас схватят вновь и вернут сюда, я уже ничего не смогу сделать. Королю известно, что вы располагаете и черновиком, и Шкатулкой Откровений, он хочет получить и то, и другое, дабы иметь рычаг воздействия на Второго Учителя, ради чего пойдет на все. Беатрис Мерат умеет развязывать языки...
— У меня нет и никогда не было Шкатулки Откровений!
— Узник седьмой камеры, прежде чем перестать говорить, сообщил, что лично доставил ее вам. Не верить ему резона нет — под такими пытками либо говорят правду, либо умирают и уже ничего не говорят. Всего доброго.
— Постой! Кто ты и кому служишь?
— Я никто, и звать меня никак, а хозяин мой погиб в Мистакоре... хорошо, что напомнили.
На плащ упал словно бы из пустоты еще один предмет — каменное яйцо на каменной ножке.
— Он не успел, не смог воспользоваться этим. Шивариус был слишком силен. Все, что смог сделать Осмольд Дегерок, — это стянуть радиус взрыва Сердцевины до минимума. Чтобы воспользоваться Каменным Облаком, нужно обладать необоримой ненавистью и волей к убийству. Видимо, моему хозяину этого не хватило. Однако, даже погибая, он остался великим, посмотрим — получится ли у вас?
Незримый шептун умолк, и Тобиус совершенно ясно понял, что остался один.
Забрав свои вещи, а также запихнув в сумку каменное яйцо и ошейник с ключом, он выскользнул в тускло освещенный коридор и двинулся по направлению к порталу. Путь волшебник прекрасно знал, а посох в руке и полностью вернувшиеся силы придавали уверенности в том, что он будет проделан легко. Временно все тяжелые и отравляющие душу мысли умолкли, уступив место единственному свирепому стремлению выжить, но даже оно не заставило мага сделать больше десяти шагов. Он остановился, настигнутый жестоким сомнением, а потом принудил себя вернуться к покинутой камере. На железной двери значилась цифра восемь. Тобиус перешел к седьмой двери, открыл окошко и заглянул внутрь. Ничего видно не было, лишь сильный смрад ударил в нос. Помедлив немного, маг все-таки отодвинул засов и вошел.
Камера под номером семь в точности повторяла восьмую. В дальнем левом углу валялся ком грязной мешковины, источавший сильную вонь, трупную и фекальную. Прежде чем подойти и немного откинуть мешковину пяткой посоха, Тобиус приготовился увидеть нечто очень неприглядное. И увидел. Он не считал себя хорошим человеком, но порой иные люди могли своими делами убедить его, что еще есть куда падать. Беатрис Мерат, судя по тому, что она сделала с этим несчастным, была из более мерзких тварей, чем те, к которым Тобиус относил себя.
У трупа отсутствовали обе ноги ниже колен, а также левая рука ниже локтя. Локоть правой руки был перехвачен тугим жгутом, так что конечность, лишенная доступа крови, уже давно истончилась и начала отмирать. Над остальным телом изрядно поиздевались, кожа будто состояла из одних шрамов, местами отсутствовали целые куски плоти, особенно на груди. Жидкие седые волосы остались на скальпе редкими клочками, в обезображенном лице уж не угадывалось человеческих черт — мучители срезали с него все, что им показалось лишним, а также изъяли правый глаз и даже пошерудили в глазнице чем-то раскаленным. Кроме следов пыток, имелись и следы зубов, как крысиных, так и человеческих. Кем бы ни был этот неизвестный, вроде как служивший не то Октавиану Риденскому, не то Осмольду Дегероку, смерть стала для него избавлением.
Тобиус уже собрался уходить, когда ему показалось, что истерзанная грудь едва-едва приподнялась. Он остановился и пригляделся, хотя сама мысль о том, что в этом куске падали еще теплится жизнь, казалась абсурдом. Пока же всматривался в истерзанную плоть, он замечал, что не все шрамы относительно свежи, что есть на коже и старинные, давно зажившие. Особенно внимание привлек один тонкий и прямой, перечеркнутый множеством относительно новых, но все равно заметный старый шрам, шедший вдоль туловища, деливший грудь пополам и стремившийся дальше, к низу живота. Чем дольше Тобиус всматривался в этот шрам, тем сильнее шевелились волосы у него на голове, тем заметнее начинали дрожать руки, а глаза едва не покидали орбиты. На негнущихся ногах он вернулся к телу и пальцами, отказывавшимися повиноваться, отбросил мешковину прочь, чтобы увидеть низ живота.
Волшебник отшатнулся в диком животном ужасе, упал на спину и, едва не визжа, стал отползать от Райлы Балекас. Что-то с хрустом надломилось в голове, что-то треснуло и сломалось, откуда-то из первобытной части души рвались леденящие кровь стоны, вопли и визги неимоверной боли. Он чувствовал, как его живьем рвут на куски, как сдирают с него кожу, как пытают раскаленными щипцами, кромсают, насилуют, дробят кости, отнимают члены, а потом все повторяется заново, и смех злой женщины сливается с его собственными мольбами. Райла Балекас была жива, она была рядом, почти что переступившая порог, но еще запертая в ошметке прежнего тела, и некая ментальная плотина, прорвавшись, впустила в сознание Тобиуса часть ее сознания, заставляя серого магистра слышать хруст костей, вдыхать запах собственной жарящейся плоти, слышать вопли и мольбы, а еще... призыв о помощи, которого никто так и не услышал. Кто-то злой и жестокий вколачивал в его голову белые от жара гвозди мыслей: 'она была здесь все это время'; 'она приходила ко мне во снах и молила о помощи'; 'я ее не услышал'; 'я ее не понял'; 'я ей не помог'. Содрогаясь от ужаса, боли и страха, серый маг бился затылком об пол и выл безутешно, протяжно, глухо. Он вгрызся в собственную руку и прокусил ее до кости, лишь бы попытаться заглушить настоящей болью то, что бурным потоком врывалось в его мозг.
Оправившись от ментального удара, волшебник подполз к телу Райлы, положил на него кровоточащую руку и начал переливать свою собственную жизненную силу, свою гвехацу, свои минуты, часы и дни. Он больше не стонал, не выл и не рычал бешеным зверем, неистовые муки утихли, склонились перед вступившей в силу яростью. Потоки черной крови поднялись от сердца и превратили белое, словно постаревшее еще на добрый десяток лет лицо мага в уродливую маску с черными глазами и губами, перевитую сетью черных же вен. Через лопнувшие капилляры черная кровь залила его склеры и распалившиеся янтарным огнем зрачки стали похожи на солнца, пылавшие в пустоте.
— Я отплачу злом за зло, верь мне, Райла, они заплатят всем, что у них есть. Клянусь именем Джассара.
Вырваться из подземелий потаенного особняка оказалось нетрудно, и Тобиус легко проделал это с завернутой в плащ Райлой на руках. Он расплавил магическую дверь Драконьим Дыханием, волшебники, обеспечивавшие работу стационарного портала, проявили сговорчивость, когда магистр вырвал одному из их коллег хребет и посулил остальным ту же участь. Убедившись же, что портал провешен в безопасное место, Тобиус сжег их живьем и сбежал.
Он нашел убежище сначала на заброшенном хуторке в неделе пути от Парс-де-ре-Наля, а когда состояние Райлы хоть чуть-чуть стабилизировалось, перенес ее ближе к городу. Приют ему предоставили цитаро, что все еще стояли на холме Силеи. Они не задавали никаких вопросов и клятвенно обещали, что ни единое слово о нем не покинет стоянки аламута. Впоследствии, оставляя свою подопечную на более-менее сведущих знахарок, он отправлялся в столицу, чтобы слушать и искать.
Уничтожение Мистакора было объявлено глашатаями короля актом агрессии, призванным лишить Архаддир магической поддержки. Везде и всюду говорили о том, что войска пришли в движение, рассказывали, что на границах с Марахогом неспокойно, что война, которой все так боялись, близка как никогда. Начались погромы домов, принадлежавших выходцам из Марахога, которым приходилось бежать прочь из страны, чтобы спасти свои жизни и не оказаться заточенными во внезапно открывшиеся тут и там лагеря для неблагонадежных подданных. Сильно ужесточилась цензура и усилилась пропаганда, Архаддир всерьез готовился к большому кровопролитию.
После долгого высматривания и тихой слежки Тобиус наконец решил наведаться в памятное местечко, мерзкое питейное заведение, что располагалось в одной из опор моста через Наль. Его не остановили заколоченные двери и даже замурованная стена на том месте, где был проход к порталу, однако, добравшись до своей цели, он обнаружил, что портал надежно усыплен.
В последовавшие полторы недели серый магистр из кожи вон лез, чтобы пробудить его, заставить работать, чтобы найти и считать сложенные в плетении координаты других порталов, но, несмотря ни на какие старания, не преуспел. Тогда было принято очень тяжелое, но необходимое решение, Тобиус связался с Гневливым, честно поведал о содеянном и попросил помощи. Уже через три дня помощь прибыла.
Артефакт, который она направила в его лицо, напоминал мушкетон, но лишь общими формами. Он был создан не из дерева, бронзы и латуни, а из красивого серебристого металла, длинный, гладкий, блестящий и изящный, с широким дулом и маленьким огненным черепком, парившим над взведенным курком. Этот артефакт, несомненно, был создан для войны и стрелял явно не вульгарными кусками свинца.
— Не вижу ни одной причины, чтобы не прикончить тебя прямо сейчас, — тихо прорычала Шираэн.
— Нам стоит хотя бы его выслушать, — робко подал голос одноглазый мечник.
— Завались, Кельвин!
— Все-таки нас попросили об услуге, Шира...
— Я пришла не для того, чтобы помогать этому уроду, а чтобы убить его!
— Ну так убей, — тихо попросил Тобиус.
— Думаешь, не смогу?!
— Надеюсь, сможешь. Этим ты окажешь услугу всем, даже мне. Жизнь превратилась в сплошное мучение в последнее время, знаешь ли.
Серый магистр неспеша откинул на плечи капюшон и показал свое лицо, состаренное, с натянутой кожей, ввалившимися щеками и, будто того было мало, изуродованное черными венами.
— Ахог подери! — Шираэн несколько неуклюже отскочила, увидев, что он находится под действием приступа дурной крови. Она понимала, что волшебник в таком состоянии способен на всякое.
Кельвин присвистнул и чуть заметно напрягся.
— Пожалуйста, дай мне сказать либо застрели, — попросил Тобиус.
— Как долго это продолжается?
— Полмесяца примерно.
— Полмесяца?! — закричала Шираэн. — Это ненормально! Что с тобой не так?!
— Я очень, очень, очень зол, и мне очень плохо, — флегматично поведал волшебник. — Оно не отпускает меня, знаешь, как будто проглотил уголь из очага, а он все печет, печет и печет изнутри, боль постоянна, но терпима. Я могу с ней жить.
— Шира, перестань целиться. Разве ты не видишь, как этому бедолаге плохо?
— Из-за него, — прорычала волшебница, — из-за него столько моих друзей погибло...
— Я знаю, тебе больно, но ему тоже больно. Давай хотя бы выслушаем. — Кельвин очень мягко и медленно заставил ее руку опуститься. В глазах Шираэн стояли слезы.
— Благодарю. Идите за мной.
Не дожидаясь возмущенных возгласов, Тобиус накинул капюшон и поспешил от берега реки, где была назначена встреча, к подножью холма Силеи. Он провел их внутрь аламута мимо настороженных цитаро и раскрыл дверь одного из домов-фургонов.
— Прошу, госпожа Шираэн, загляни внутрь. Это будет красноречивее любых моих слов.
— Я тоже пойду. — Кельвин, несмотря на кажущуюся благосклонность, был явно не намерен оставлять Шираэн без присмотра.
— Как угодно.
Спустя минуту магесса вылетела из фургона белая как призрак, упала на четвереньки и опорожнила желудок. Одноглазый, сохранивший больше хладнокровия, последовал за ней и помог подняться, когда рвать стало уже нечем.
— Когда-то она была прекрасной и сильной женщиной, — голосом, словно доносящимся из могилы, поведал Тобиус, — а теперь она заперта в полумертвом теле, и я даже не знаю, сохранился ли ее разум там, внутри, ведь то, что пережила она... Вы понимаете, о чем я говорю. Так вот, люди, которые это сделали, искусно обманули меня, воспользовались моим желанием помочь, чтобы уничтожить Осмольда Дегерока и его вотчину. Я не снимаю с себя вины, ибо не являюсь бездумным орудием. Я виноват в глупости, в доверчивости и наивности, которые стоили жизни многим волшебникам, и если ты хочешь, Шираэн, убей меня и соверши крохотное возмездие. Либо помоги мне добраться до тех, кто направил меня по ложному пути, а об остальном не волнуйся, рано или поздно я за все отвечу перед высшими силами. Помоги мне — и я буду перед тобой в неоплатном долгу. Умоляю.
Когда волшебница закончила вытирать рот дрожащей рукой, она пристально взглянула в пару углей, что горели под капюшоном, и спросила:
— Что ты с ними сделаешь?
— Я воздам им злом за зло. Я воздам им таким образом, что даже то, что они сотворили с этой несчастной, покажется шалостью. Они будут страдать очень долго и очень сильно, они будут страдать до тех пор, пока не забудут, кто они такие и что когда-то в мире существовало что-то, кроме боли.
