Книга 3. Наследники легенд

Тем более, не так уж он был и умён, не так много знал. Дар давался не только от рождения, об этом вскользь упоминалось в "Силе мира". Там же приводилось и имя некроманта, создавшего уникальный нож, чем-то похожий на тиз'зар мастера Смерти, но обладавший несколько иными свойствами. И о ноже, и о его свойствах Истман узнал, проведя немало часов в дворцовом книгохранилище, отыскав всеми забытые записки мастера Илоя, того самого некроманта, придумавшего, как отобрать у Велерины то, чем она не желала делиться по доброй воле. Но Илой не смог отыскать чародейку на Саатаре и вернулся в Восточные Земли лишь с этими записками. А глупые люди бросили бесценные знания в пыльный подвал, в тот раздел, где хранились мифы и сказки.

Но эти люди, невзирая на глупость, смогли сохранить изготовленный магом нож. Он лежал в императорской сокровищнице как образец "дремучести" волшебников прошлого, снабженный заключением авторитетных ученых: "В ходе опытов, произведенных над плененными при подавлении Уэбского мятежа и приговоренными к смерти магами, было установлено, что данное оружие не обладает ни одним из предписываемых ему свойств. Кроме того, предмет не является даже магическим, проводимые специальной комиссией измерения в различных условиях, в том числе и при искусственно обогащенном поле, не позволили зафиксировать какого-либо излучении..." Почтенные магистры, невнимательно читали заметки создателя ножа — он и не должен был излучать магию, иначе Велерина почувствовала бы угрозу. А что до свойств: как же вы, тэры экспериментаторы, хотели получить чужую силу без кольца?

Старый костяной нож Истман купил в лавке старьёвщика, когда удалось избавиться от охраны и улизнуть в город. Той же ночью он подменил им нож из сокровищницы. Кольцо он тоже купил — простенькое, серебряное. Оставалось провести ритуал. Нужна была жертва...

Ручей, о котором говорила Ольгери, оказался не так уж и близко. В путь они двинулись на рассвете, а когда Истман открыл глаза, солнце стояло уже высоко. Колдунья сидела неподалёку, опустив в воду руки.

— Тяжелый ты, — заглянул в лицо Сайли. — Бабуля совсем умаялась. И я тоже.

— Пустое, — махнула на внука женщина. — Ты молодой, часок отдохнуть — хватит. Особенно, если вон туда по бережку пройдёшь.

— А что там, ба?

— Лещина. Орех силу даёт. Набери, сколько сможешь — не все ж нам сухари грызть.

Дождавшись, пока мальчишка скроется за кустами, травница подошла и, приподняв за плечи, подтащила раненого к ручью.

— Пусть погуляет пока. А мы тут с тобой управимся.

Истман отвернулся и зажмурился — он делал так всякий раз, когда колдунья стягивала с него штаны. Но в этот раз она взялась и за рубаху, попросту срезала с него грязную, пропитавшуюся потом и кровью ткань вместе с повязками

— Стесняешься? Глупости всё это. А я для глупостей уже старая. Ты на лицо-то не гляди, побольше мне лет, чем сразу видится. Может, кровь отцовская годы сбавляет, может, дар молодит. А ты давай, ежели дела какие... Ну, отойду я, отойду, раз смущаю.

В этот раз удалось повернуться на бок и приподняться на локте, но это стоило ему всех сил — после опять упал на спину, кожей чувствуя каждую веточку или камушек под собой. Снова закрыл глаза, когда вернулась Ольгери, и зябко поежился, чувствуя, как скользит по телу намоченная в ручье тряпка.

— Я за свою жизнь, знаешь, сколько детей перемыла? Что своих, что чужих. Чужие-то, дали боги, живы ещё. А мои... Сайли один остался — дочкин младшенький. Второй год уж со мной. А время-то смутное. Нам бы за Чертой пересидеть — так не сидится. И дети мои такими были — всех, как одного в большой мир потянуло... А тут война эта. Вот и осталось двое нас. Ходим туда-сюда, хоть и боязно. Так надо ведь. Трав насобираем, кореньев каких. Оно-то и на той стороне растёт, да только пустое, как и само место — нет в тамошних травах ни силы, ни пользы, а отсюда принесёшь, еще на полгода сгодятся. А в этот раз тебя вот подобрали, дело доброе сделали — в другой раз зачтется.

Она еще что-то говорила, но утомлённый мозг отказывался воспринимать неиссякаемый поток слов. Только в самом конце, когда колдунья уже натягивала на него "брошенные" вещи, донеслось, и то не с первого раза:

— Звать тебя как, спрашиваю. И не притворяйся, будто всё ещё говорить не можешь, отпустить уже должно было. Ну?

— Аиссс... — вырвалось с шипением. А потом уже хрипло, но чётко: — Лим.

Отчего на ум пришло именно это имя, сам не знал.

Лимом звали щенка, которого подарил ему дядя. Даже не подарил — отдал за ненадобностью.

Император держал псарню, разводил легавых. За породой усиленно следили, были даже специально приставленные к этому маги. Но иногда случался брак. Вот как с Лимом. Все щенки из помета как на подбор, в мать, а у этого и лапы коротки, и хвост не так как-то в бублик закручивается, и уши, что те лопухи. Да и мастью не вышел — все крапчато-серые, а этот с непонятно откуда взявшейся желтизной, словно пух цыплячий к морде прилип.

— Топить его сразу, ваше величество, — предложил брезгливо державший щенка псарь.

Растан кивнул, но тут заметил, как побледнел племянник, которого он взял в тот день с собой.

— Жалко?

— Жалко, — признался Истман. — Маленький такой. Хорошенький.

— Маленькие, они все хорошенькие, а после не знаешь, кто тебе в глотку вцепится, — произнес император, думая явно не о собаках. - Но этого, если хочешь, оставим. Только себе возьмёшь, тут он мне ни к чему.

Щенок не заставил забыть о планах, но давал от них отвлечься. Малыш требовал заботы и внимания, в течение нескольких следующих месяцев не оставляя лишних минут для чтения или изучения старых карт. С ним нужно было подолгу гулять в заброшенной части дворцового парка, там, куда не совались прохаживавшиеся по аллеям придворные, чтобы, не приведите боги, никто из знатных тэров и тэсс не вступил в оставленную псом кучу. Нужно было купать его, чтобы после таких прогулок он не пачкал ковров и простыней, когда по обыкновению вскарабкивался на постель к хозяину и укладывался в ногах.

Благодаря Лиму удалось найти место для проведения ритуала — там, где они гуляли каждый день, была небольшая лужайка, скрытая кустарником и заросшая высокой травой. Траву Истман вырвал с корнем, расчищенную землю тщательно утоптав, приготовив будущий жертвенник. Не без помощи щенка отыскалась и жертва. Была в свите матери одна фрейлина: толстая, уродливая, с противным визгливым голосом. Принца она безмерно нервировала. А Лиму не нравилась её кошка, которой было позволено разгуливать по коридорам отведенных принцессе Исиль апартаментов. Кошка была такая же жирная, как и хозяйка, и так же покачивалась из стороны в сторону при ходьбе. И её было не жалко.

Время ритуала он рассчитал идеально. Пришлось повозиться с астрономическими картами, но удалось вычислить благоприятное расположение светил с точностью до пяти минут.

Кошку он подманил привязанным к нитке куском ветчины, схватил за шкирку и сунул за неимением мешка в наволочку. Выбрался через окно, чтобы не проходить мимо охранявших входы и выходы гвардейцев, и перелез через забор в парк. Там добежал до намеченной лужайки и вынул костяной нож с надетым на рукоять кольцом. Сверяясь со срисованным из старой книги образцом, вычертил этим ножом сложный рисунок на земле, а в положенный час развязал края наволочки и вытащил мерзко орущее и изворачивающееся животное. От истошного "Мяу!" закладывало уши, а потому совсем не страшным казалось ткнуть это пушистое недоразумение ножом в откормленное брюхо — заодно и заткнется. Но когда он уже собирался это сделать, из кустов с громким лаем выскочил Лим и бросился на кошку. От неожиданности Истман ослабил хватку, и жирная тварь, до крови расцарапав ему руку, вырвалась и с внезапной для неё прытью влезла на дерево. Щенок полаял еще немного, пару раз обежал вокруг ствола и вернулся к растерянно сидящему на земле хозяину. Преданно лизнул расцарапанное запястье... Времени уже не оставалось. Истман ждал этого дня полгода, а теперь предстояло прождать ещё год до того, как звёзды и планеты вновь выстроятся в нужном порядке. Целый год, в течение которого придется терпеть пренебрежение придворных и завуалированные насмешки фаворита матери. Лим завилял хвостом и запрыгал вокруг, зовя то ли гулять, то ли возвратиться в дом, ткнулся влажным носом в опущенную ладонь...

Нет, год — это слишком долго. Истман почесал щенка за ухом, не сдержавшись, поднял на руки и прижал к груди так сильно, что Лим жалобно заскулил, но после лизнул лицо хозяина, снимая шершавым языком покатившуюся по щеке слезу...

Нож легко вошел в маленькое тельце и так же легко вышел. Щенок громко взвизгнул, а стоящий на коленях человек тихо завыл. Но всё же довел обряд до конца. Потом стянул с рукоятки и надел на безымянный палец кольцо, затер следы на земле и отнес труп пса к старому колодцу. Кажется еще говорил о чем-то с мертвой собакой, прежде чем сбросить её вниз.

У фонтана он умылся, привел, насколько это было возможно, в порядок одежду, прополоскал рот, чтоб избавиться от гадкого привкуса, и старался не думать о том, что всё это, может быть, зря, что книги врут, а легенда о силе мира — лишь глупая старая сказка.

— Ваше высочество! Где вы были? Ваша матушка места себе не находит!

Судьба давала шанс организовать проверку немедленно — на пустой алее, освещаемой яркой луной, его встречал ненавистный материн маг.

— О, боги! — картинно заломил руки пригретый доверчивой принцессой лжец. — Вас кто-то обидел? Вы плакали? А это у вас на рукаве — кровь?

— Я убил Лима.

— Что? — решил, что ослышался, чародей.

— Я. Убил. Своего. Пса. И всё из-за тебя, урод! Из-за тебя!

Непростой это был нож. Не потребовалось усилий, чтобы вогнать его по рукоять в грудь целителя. А кольцо вдруг впилось в палец раскаленными иглами, и по телу прошел жар.

Истман готовился к этому дню, читал магические трактаты, запоминал рисунки плетений, заклинания и жесты, чтобы знать, что делать, когда получит желанную силу. Одна из книжных формул пришлась кстати, и, воссоздав её с третьего раза, он распылил труп мага. Его никогда не найдут.

— Истман, милый, где ты был так поздно?

— В парке, матушка. Мой щенок убежал, и я пытался его найти. Но...

— Не расстраивайся, дорогой, это же собака. Погуляет и придет. Кошка тэсс Алис сегодня тоже сбежала. Два часа не могли её отыскать, а недавно она, как ни в чём не бывало, появилась в малой гостиной. И Лим вернется, вот увидишь.

Через три дня кошка фрейлины снова пропала. Навсегда...

Ночью он смог подняться. Встал на четвереньки и, сжимая в руке Убийцу магов, пополз к тому месту, где спали колдунья с внуком. Хватит, пора. Надоело терпеть её трескотню, и унизительные процедуры, сдерживать дрожь в теле и бороться с выжигающим нутро желанием. Время пришло. Сейчас. Пусть на несколько часов, пусть даже на несколько минут, но силы, которую он отберет у ведьмы, хватит на то, чтобы унять эту жажду. А потом он пойдёт дальше, найдёт еще кого-нибудь. А потом ещё. И ещё...

Жизнь давно уже разделена напополам: либо он слаб и беспомощен, мучимый иссушающими тело и мозг желаниями, либо могуществен и пьян от разлившегося в крови чужого дара. И второе куда приятнее первого, а третьего не дано.

Ольгери лежала на боку, положив под голову сумку и прижимая к себе свернувшегося продрогшим котенком внука. Отшвырнуть мальчишку и вогнать нож её в сердце... Но Истман подумал, что мальчик тоже может нести в себе частичку дара. Небольшую, но сейчас каждая капелька пригодится, даже самая маленькая. Не было сил для замаха, но нож легко скользнул между ребер, а вторая рука мужчины зажала ребенку рот — лишняя мера предосторожности, Сайли не издал ни звука, только дернулся, всего раз, и затих. Но Истман не почувствовал ничего. Мальчишка был пустышкой. Он оттолкнул его, Ольгери заворочалась и, наверное, уже готова была открыть глаза, когда Убийца Магов вошел в её грудь. Женщина всхлипнула, затряслось в предсмертной судороге тело... Истман вздрогнул. Ничего. Ни жара чужой силы, ни знакомого чувства всевластия и вседозволенности — совсем ничего.

— Что-то не так, ваше величество? — возник рядом Брунис. — Ножечек не помогает? Силы не даёт? И не даст. Потому что вся сила теперь моя! Моя!

Маг расхохотался, и от этого смеха взорвались болью виски и поплыли радужные круги перед глазами, прежде чем на Истмана рухнула тьма.

— И что тебе не лежалось? — мокрая тряпка шмякнулась на лоб. — Позвал бы, если что нужно было, у меня сон чуткий.

Колдунья. Живая и невредимая. Снова бубнит что-то себе под нос, снова поит горькими травами... Как же хорошо! А ночью... Ночью был просто кошмарный сон. И Брунис, и его слова о силе. Не может она вся принадлежать ему, даже если он добрался до костей Велерины. У Ольгери есть. А значит и у него, у Истмана, будет. Немного попозже будет, когда окрепнет и не станет терять сознание, проползши каких-то три гиара.

— Квелый совсем, — вздохнула травница. — Эдак до самой Черты тащить тебя придётся. Давай-ка мы вот что... Да брось ты дрянь эту!

Цепкие пальцы вырвали из руки заветный нож и отбросили в сторону.

— Зря я тебе его дала, — перебила Ольгери возмущенное мычание. — На недобрую память. От такой памяти злоба одна, сны тревожные. Забывать нужно. Забвение — вот лучшая месть.

— Чем лучшая? — прохрипел Истман, не сводя глаз с упавшего в траву оружия.

— Для тебя лучше, для души твоей, для спокойствия.

Спокойней было бы видеть Бруниса с ножом в груди.

— Лежи, не дёргайся. Поглядим, что еще смогу.

От её ладоней пошло тепло. Глаза закрылись сами собой, а сознание приготовилось провалиться в светлый сон. Но сиплый кашель женщины вернул в реальность. Она побледнела, как-то разом осунулась, постарела будто на десять лет, отдав ему силу. Отдав. Сама.