Книга 3. Наследники легенд

— Расскажи ещё, — попросил он целительницу.

— Так нечего уже, — развела она руками. — Всё, что знала, сказала.

— Расскажи... Расскажи, отчего ты такая, — вырвалось само собой. — Такая... добрая?

Последнее слово упорно не желало быть произнесенным, но другого он подобрать не сумел.

— А какой мне быть? — в тусклом свете единственной свечки, стоявшей между ними на грубо сколоченном столе, вдруг видна стала каждая морщинка на ее лице.

— Как все.

— А все что, недобрые?

— Все не тратят силу на первого встречного, не приводят чужаков в свой дом, не делятся с ними последним...

— Значит, хорошо, что меня встретил, а не еще кого, — улыбнулась женщина, так и не ответив на его вопрос.

Ответ, правдивый или нет, Истман узнал спустя два дня от Фаски, плюгавого рябого мужичка, к которому Олья послала его за спиртом для настоек, дав на мену бидон козьего молока и мешочек трав.

— Ты не обижай её, парень, — словно только и ждал удобного случая, чтобы сказать это, Фаска. — Хорошая она, но беззащитная, как дитя малое. Заклятая потому что.

— Как это — заклятая?

Самогонщик плеснул в чарки своего продукта, разбавил на глаз водой и кивнул покупателю на скамью.

— Весел сегодня, — сообщил он. — Сами боги отдохнуть велят. Боги твою Олью и закляли. Семь лет уж прошло по-нашему, когда мужики с той стороны вернулись, да рассказали, что имперцы уже почти до самой Черты дошли. И что хутор спалили, где сын её с семьёй жил. Хороший был парень, дар имел, как и мать, да не захотел его в кармане держать — в большой мир пошел, целителем там, говорили, знатным стал. А от огня дар его не уберёг. Поплакала Олья, да кинулась других своих детей искать, они ж все четверо вслед за братом из кармана ушли. И к кому не кинется, только могилы находит. Одного Сайли вот привела. Утешение, да только слабое. Месяц после сама не своя была, а в конце не выдержала, на кладбище пошла, где молельня стоит, и давай перед богами причитать. Заберите, говорит, меня из этого мира, чтобы я больше зла его не видела. Только сказала, как молния с неба ударила, и прямо в неё. Думали, всё, услыхали пресветлые молитву, к себе прибрали. Но глядим — живая. И по сей день живет, не хворает. А вот зла, как сама просила, с того дня не видит. Совсем. А когда человек зла не видит, его всякий обидеть может. Вот я и говорю... Выпьем, что ли?

На сказку похоже. Но ведь, правда, зла Олья не замечает. Смотрела прямо на него, нож в руках видела, но так и не поняла, что к чему. И боги тут, возможно, ни при чем — тронулась рассудком от горя.

— Не, парень. Полоумных я видал — не сравнить. Еще и Олья тут не жила, как к нам один чудак забрел. Магиком назвался. Говорил, с самого Каэтара приплыл, чтобы усыпальницу Велеринину найти. А магикам в Пустошах делать нечего — ломает их тут нещадно, силу тянет место. Такие, как Олья, — одно дело, а взаправдешные — другое. Вот у него точно крыша съехала, не поправить: всё рассказывал, что он вроде как эту самую усыпальницу за Чертой видел уже, да только пустую. И знак в ней нашел... Еще по одной? Знак в ней нашел, что таких склепов вроде как три штуки имеется. Мол, специально их Велерина понаставила, чтоб народ путать. А настоящая где-то в Пустошах спрятана...

Истман залпом выпил еще не разбавленный спирт и даже не поперхнулся. Хозяин посмотрел с уважением.

— А где та, пустая, стояла, не рассказывал?

— Рассказывал, — мужичок долил горючего. — У болот каких-то. Речушка там еще, Змеюка, кажется. Столько лет минуло, а я запомнил — название забавное.

— Змеюшка.

— А может, и Змеюшка. Еще по одной?

— Нет, пойду уже. Олья ждет.

Между хибаркой травницы и домом Ланы намело большой сугроб. Сайли трамбовал его с утра лопатой, а теперь соседка в маленьких салазках катала с получившейся горки укутанную в одеяло дочку.

— Давно гуляем, — улыбнулась она, заметив мужчину. — Скоро и в дом пора, чайку горячего попить с малинкой, чтоб простуда не пристала. Могу и тебя напоить. Майку спать уложу...

Женщина умолкла, наткнувшись на незнакомую ухмылку.

— Береги малину, — посоветовал Истман. — Муж вернется, чем угощать будешь?

Но к вечеру все же зашел. Занес серебряную булавку с жемчужной головкой, найденную в прихваченных Ольей с места стоянки вещах. Майке. Пусть.

Ольгери давно жаловалась, что трав в последний раз припасла мало, и скоро придется снова идти за Черту. Обычно Истман пропускал её слова мимо ушей, но теперь сам завел разговор на эту тему.

Травница поглядела внимательно, нахмурилась, даже вздохнула чуть слышно.

— Назад, стало быть, хочешь? — спросила прямо.

— Хочу, — не стал юлить он.

Первая мысль была другой: "Усыпальница! Она здесь, в Пустошах! Я найду её!". Но вернувшийся не так давно рассудок задавил этот безумный вопль. Где — здесь? Как найдёшь? Детская мечта. Навязчивая идея, от которой нежданно исцелили Пустоши и стеклянный купол неба. Придворный целитель принцессы Итиль, его первый друг, первый враг и первая жертва костяного ножа был прав: магом нужно родиться, а сила мира — сказка для наивных дураков, убивающих себя в мертвых землях ради призрачной иллюзии абсолютной власти. Истману больше не нужна была эта иллюзия. Он хотел реальной власти. Той, которая у него уже была.

Брунис наверняка дошел до ложной усыпальницы, понял ошибку и, видимо, отыскал указания на месторасположение настоящей гробницы. Теперь продолжит поиски за Чертой. А тут его ждет то же, что и других магов до него — слабость, безумие, смерть. Отчего Истман был так уверен в том, что бородач не повернет назад? Да оттого, что тот не возвратится в Каэр без императора. Без него он никто. А сам император вполне может вернуться. И найти нового мага.

Конечно, это будет нелегко. Его уже списали его со счетов, а может, успели короновать нового правителя — того самого дядюшкиного ублюдка. Но ничего. Ничего. Он пробился однажды, справится и теперь. Найдет верных людей, не ему верных, таких, наверное, вообще нет — верных человеческой крови, тех, кто не рад будет видеть своим сюзереном выродка длинноухой девки. Обратится к тем, кому смена власти грозит потерей титулов и земель, полученных в ходе последней войны. Память уже диктовала нужные имена, а мозг составлял последовательный план действий. Демоны с ней, с усыпальницей! К хорам старые сказки!

Нужно только вернуться на Каэтар. Как? Истман долго думал об этом и к своему сожалению пришел к выводу, что снова придется воспользоваться ножом. Теперь это его пугало. Но если нечасто, если только по мере необходимости... Справлялся же он прежде? Мог обуздать жажду? Значит, справится и сейчас. Только вернется в империю, займет свое место в тронном зале. А потом уничтожит нож... или спрячет. Потом...

— Ну, раз уж хочешь, — снова вздохнула Ольгери. — А говорил, не ждет никто.

"Не ждут, — усмехнулся про себя Истман. — Сюрприз будет"

— Собраться надо, — продолжила, глядя в сторону, травница. — Сухарей насушить, козу к соседям пристроить. Дом заколотить. Выстынет же, пока нас не будет.

Голос женщины жалобно дрожал, отвлекая Истмана от мыслей и планов. А ему-то что до её дома? У него там целая империя "выстыла", пока он бродил по саатарским лесам.

— Прогреешь, когда вернёшься, — бросил он.

— Прогрею, — грустным эхом отозвалась травница.

Засуетилась, зашарила по шкафам и полкам, словно немедленно собиралась в путь. Бормотала что-то себе под нос, загибала пальцы, что-то подсчитывая.

Раздражала.

— Выстынет, — повторила уверенно, в конце концов усевшись за стол напротив него. — А дров совсем мало осталось.

Вот прицепилась, дура!

Истман не стал выслушивать её причитания. Надел душегрейку и вышел за дверь. На холоде и думается легче, и бабы слезливые над ухом не гудят. Да и пройтись, ноги размять, не мешало бы. Топор в сенях взял зачем-то...

Теперь это была настоящая усыпальница — под руинами осталось девять человек, ровно половина отряда. Остальные всё еще молились богам, благодаря за спасение. Как будто это боги подняли над их головами укрывший от обломков щит.

— За святотатство наказаны, — лепетал один из гвардейцев. — Дурное дело — склепы грабить.

Спохватился, придурок. Ну-ну.

— Долю погибших разделим на оставшихся в живых, — громко, чтобы услышали все, сообщил он попавшему в число счастливчиков капитану.

Как и предполагалось, ропот стих.

— Возвращаемся?

— Нет. Идем дальше.

Магу удалось сохранить не только жизни бойцов, но и обломок стены с заметками, и теперь он знал, куда идти.

— В Пустоши.

О Пустошах ходила дурная слава, но Брунис не верил в эти россказни. Говорили, что там нет источников силы, а Черта не позволяет дотянуться к тем, что снаружи. Говорили, что маги там слабеют, отдавая проклятому месту весь свой резерв и собственную жизненную энергию. Много чего говорили. Но бывший императорский чародей считал это все хорошо продуманной ложью длинноухих. Ведь если все так, как бы жила в Пустошах Велерина? А есть документальные свидетельства её длительного пребывания там. И если в землях за Чертой нет магии, как она смогла перетащить туда свою усыпальницу?

Да, он разобрался в формулах и в корявом наброске карты. Понял, каким образом строился этот склеп. И даже сделал предположение о причинах нестабильности сооружения: повышенная влажность от болот и колебания фона из-за близости древнего кладбища. Все знают о поле Сур: когда-то тут полегло не меньше сорока тысяч людей и эльфов, в том числе и от темных чар, а трупы закопали кое-как и место не очистили. Не такой уж умной была легендарная Велерина, раз выбрала заведомо неблагоприятный участок. Но какой сильной! Кто бы еще мог создать такую объемную матрицу?

И скоро эта сила будет принадлежать ему.

Сравнив наброски со стены с картой местности, Брунис нашел приблизительное место прохода, сверил свои расчеты с оставшимися от покойного императора бумагами и сократил погрешность до пол парсо. Оставалось выйти к Кургану, а дальше дар подскажет дорогу.

Первое, что Истман почувствовал, это даже не тепло, не свежее дыхание ветра, не запах трав. Вырвавшись за пределы кармана, он вдруг ощутил, насколько огромен этот мир. Лежал на земле, смотрел в небо, не затянутое мутной пленкой, и щурился, как никогда прежде, радуясь яркому солнцу.

Сайли покрутил у виска пальцем, но мужчине было все равно.

— Дети этого не чувствуют, — присела рядом Олья. — Для них это как игра: Пустоши — не Пустоши, карман — не карман. А взрослому — да, хорошо наружу вырваться. Ты погоди, ещё за Черту выйдешь, землю целовать станешь.

Теплую одежду она припрятала в кустах и забросала ветками. Вряд ли та ей понадобится, когда пойдет назад. Длань тут — почти полгода там, придет уже весной, а то и к лету. Будет тащить свою потрепанную доху и тулупчик внука по блекло-зеленым лугам кармана...

— Почему ты все время возвращаешься? Осталась бы там, в большом мире.

— Спокойнее в кармане. Да и привыкла я уже. Есть в этом своя радость, уходить и возвращаться.

— Как от тесной обуви, — усмехнулся Истман.

— Какая ж радость в тесной обуви? — простодушно удивилась целительница.

— В обуви — никакой. Радость, когда её снимаешь.

Дорога обратно разительно отличалась от пути в карман. Тогда, только попав в Пустоши, он ощущал гнетущую тяжесть и едва переставлял ноги. Сейчас шел легко и быстро. "А за Чертой я, должно быть, смогу летать", — думал он с улыбкой.

Даже на ночь не хотелось останавливаться. Не хотелось есть. Не хотелось спать.

И он не спал. Лежал на разложенном у костра плаще и смотрел на звезды, которых так не хватало на мертвом небе над кособоким домишкой Ольгери.

— Просто за Черту спешишь или торопишься к кому, Лим? — голос женщины был похож на эту ночь, таким же теплым и тихим.

— Просто. Торопиться не к кому.

— А был кто? Жена, дети?

— Нет.

— Успеешь ещё. Молодой. Сорока ведь еще нет, да?

— Да.

Тридцать три. Вся жизнь впереди. Вернет себе трон, наведет порядок в империи, а там можно будет и жениться. Еще в первые годы войны советники намекали, что неплохо бы заключить союз с какой-нибудь соседней державой. Счел глупостью. А нужно было. Жена, наследник — сейчас бы на его стороне был бы еще какой-нибудь королёк или князь, защищающий интересы своего внука. Было бы, к кому обратиться за помощью, попросить армию...

— А родители? Братья, сестры?

— Родители умерли. Давно. Братьев и сестер нет.

Странно, что она решила расспросить его об этом только сейчас. Знала, что раньше не ответил бы? А теперь что уж — можно и поговорить, раз не спится.

— Значит, не к кому тебе идти?

Трещал костер, звенели цикады, на небе серебряным блюдцем висела луна...

— Вот и оставался бы. Ну и что, что карман? И к карману люди привыкают. Дом себе справил бы. Парень ты не ленивый и, что ученый, видно. А коли голова работает, то и рукам дело найдется. Не пропал бы у нас. А потом и девку бы какую за себя взял, много их там, то ты никого, кроме Ланки, не видел, а как выбрался бы в Город...

— Хватит!

Сайли вздрогнул во сне от его окрика.

Словами Олья рисовала картины, живые, яркие. Не лишенные привлекательности. И от этого становилось страшно. Страшно было думать о том, чтобы жить под небом без солнца, в бревенчатом доме с деревенской девкой, похожей на рыжую Ланку, что стала бы рожать ему детей, похожих на Майку, доила бы безрогую козу, делала кислый сыр, а к праздникам покупала бы у Фаски спирт...

— Хватит, — попросил он тише. — Спать пора.

С утра настроение заметно ухудшилось, дорога сделалась тяжелей. Останавливался он теперь чаще, как будто специально оттягивал выход к Черте. Потом спохватывался, ругал себя и опять переходил на быстрый уверенный шаг. Но вскоре снова останавливался, придумывая очередной предлог.

— Не нужно тебе туда, — в лоб заявила Олья на одном из таких привалов. — Не выйдет из этого хорошего.

Он вздрогнул, восприняв эти слова, как пророчество.

— Страшно мне за тебя.

— Вот заладила! Страшно! Скажи, что дрова колоть некому будет.

— Да какие уж там дрова? На тебя ж смотреть жалко, как ты топор берёшь. Небось до кармана и в руках не держал. Молодой ты, неприспособленный, жизни не знаешь.

Жалеет. Ну не дура ли?

— Не пропаду, — буркнул он.

Нужно было идти дальше, но Истман отчего-то не торопился. Порылся в сумке, в которую он бросил более менее целые вещи для дороги, а Олья наложила сухарей, головку козьего сыра и каких-то душистых травок. Вынул маленький узелок. Когда полуэльфка тащила его от брошенного имперского лагеря, не поленилась прихватить кое-что из его одежды. А костюмы императора кое в чем выгодно отличаются от нарядов простолюдинов.

— На вот, — он швырнул целительнице срезанные с бесполезных тряпок пуговицы. Всего две — остальные самому нужны. — Это серебро. Решишь за Чертой остаться, пригодится. А вернешься, дашь тем, кто в Город поедет. Пусть выменяют тебе... чего-нибудь...