— Это... это тюрьма? — Нимве не узнала собственного голоса, осевшего и глухого.
— А то чего ж? — насмешливо отозвались из глубины камеры. — Неужто постоялый двор?
К ним, виляя бедрами, приблизилась одна из заключенных. Выглядела она не в пример опрятнее первой, и одета была неплохо. Волосы, хоть и растрепанные, казались чистыми. Она бесцеремонно разглядывала Нимве, покачиваясь на каблуках, потом произнесла:
— И угораздило же вас попасться! Тоже мне, разбойнички, — голос прозвучал насмешливо. — Тьфу!
Нимве глядела, не понимая.
— Чего выпялилась-то? — бросила арестантка. — Погоди, вот потащат тебя на виселицу, поглядим, как запоешь!
— Да разве ж их повесят? — к ним подошла еще одна, постарше. — Их быстрей сожгут, я думаю.
Пока товарки по камере предсказывали ей казни одна страшней другой, вплоть до четвертования, Нимве снова начало трясти. Стиснув зубы, она встала и пошла прочь, а те, увлеченные разговором, даже не заметили, что предмет спора исчез.
Пол в камере устилала солома, гнилая и вонючая. В углу, под окном, Нимве увидела деревянную кадушку с водой. С боку висел помятый жестяной ковшик, привязанный на цепочке. Из окошка падал столб света, освещая коричневую прелую солому, облупившиеся грязно-серые стены, и в луче толклись крохотные пылинки, сделанные из чистого золота. Опустив взгляд, Нимве зачерпнула ковшом, принялась пить холодную, немного затхлую воду. Потом умылась, как смогла.
Соседки тем временем прекратили обсуждать, какой смертью умрет новенькая, и занялись обычными делами. Кто-то расчесывался, рассматривая гребень на свет, несколько женщин вяло переругивались у окна, а другие просто слонялись по камере, шурша соломой и косясь на Нимве, как на новый, но не особо интересный предмет. А та сидела у стены, обхватив руками колени. В камере было сыро и холодно, и она, в одном платье, без плаща, замерзла так, что не чувствовала пальцев — но совсем не думала об этом.
Минули, как почудилось, часы. Заскрежетало железо, дверь отворилась. На пороге возник пожилой бородатый человек в серой форменной одежде, с керосиновым фонарем в руке. Одна из арестанток резко бросила:
— Где вас нечистый носит? Жрать пора!
— Обождешь! — огрызнулся пришелец. Вошел в камеру, и Нимве, замирая, поймала его взгляд.
— Эй, ты, — промолвил он. — А ну, поди-ка сюда.
Нимве глядела на него, не уверенная, что он обращается именно к ней.
— Оглохла, что ль? Поди сюда, кому сказано!
— Кто? Я?
— Да ты, ты, хто ж еще!
Нимве встала, и сокамерницы сразу оживились. Со всех сторон посыпалось:
— Ну, щас тебя на дыбу вздернут!
— Эх, и отведаешь кнута!
— Железом прижгут, не иначе!
Нагнув голову и закусив губы, Нимве пошла к двери.
Заперев камеру, служитель повел пленницу по коридору. Когда подошли к решетке, та оказалась не заперта, и служитель, ворча под нос, подтолкнул Нимве вперед:
— Заходи уже... Чему быть, того не миновать.
Сердце колотилось в горле, в ушах шумела кровь, и паника мертвой хваткой вцепилась в сердце, но Нимве двинулась вперед, будто сомнамбула.
Они остановились у обитой железом двери. Отворив, служитель затолкал Нимве внутрь.
В большой комнате было светло. У высокого, забранного решеткой окна помещался стол, и возле него сидел человек в темной одежде, с серым, худым, незапоминающимся лицом без возраста. Он повернул голову, проткнул Нимве взглядом маленьких и острых, совсем крысиных глазок.
— Сюда, — приказал он, ткнув пальцем в табурет перед столом. С трудом переставляя ватные ноги, Нимве подошла.
— Садись!
Она послушно села.
Человек, шурша, долго рылся в ящике. Нимве оглядела комнату. От того, что увидела, ее так затрясло, что она едва удержалась на табурете, вцепившись ногтями в сидение.
Первым, что приковало взгляд, была дыба в глубине и рядом — столб с перекладиной, с концов которой свисали ременные петли. У противоположной стены стояла скамья с рычагами. На обшарпанных стенах висели какие-то инструменты, от одного вида которых Нимве захотелось закрыть глаза и сделаться невидимой.
— Имя? — услышала она. Попыталась ответить, но во рту пересохло, и из горла не вырвалось ни звука.
— Будем молчать? — прозвучал монотонный голос дознавателя. — Не советую. Вряд ли тебе понравятся все те штуки.
— Нимве...
— Очень хорошо, — дознаватель обмакнул перо в чернильницу. — Местная?
— Не... нет...
— Откуда?
— Я... я возле столицы живу... на ферме...
— Очень хорошо, — повторил дознаватель. Перо порхало по бумаге. Внезапно он кончил писать, поднял голову и впился в Нимве пронизывающим взглядом.
— Давно ты в шайке? — спросил он. Нимве молчала, не в силах поверить ушам. Дознаватель ждал.
— Как? — она запнулась. — Я не...
— Да не прикидывайся, любезная. Ни к чему это тебе, поверь. Сообщники твои уже во всем сознались.
Нимве почувствовала, как медленно расширились глаза. Перегнувшись через стол, дознаватель сказал задушевным тоном:
— Я тебе добра желаю, девочка, лишь потому и разговариваю с тобой сейчас. Чтобы дать тебе возможность самой во всем сознаться, облегчить свою участь. Повторяю, твои сообщники признались, так что тебе нет нужды никого покрывать.
Нимве не ответила.
— Расскажи мне все, — подбодрил дознаватель, — и тогда я смогу похлопотать, чтобы тебе смертную казнь заменили каторгой, да и то не пожизненной, а лет, скажем, на пять. Ты еще молодая, а пять лет быстро пролетят. Вернешься, даже замуж сможешь выйти. Хотя, может, ты уже замужем?
Дознаватель откинулся на стуле, глядя Нимве в глаза, а она, будто зачарованная, не могла отвести взгляда.
— А знаешь, — молвил дознаватель, — какая казнь ждет у нас разбойников и конокрадов? Думаешь, я тут шучу с тобой? — его тон изменился, в голосе появились угрожающие нотки. — Думаешь, о вас тут хоть кто-то пожалеет? Лошадьми на площади разорвут, и все только радоваться будут! Замучили всю округу! У-у, пропасти на вас нет!
Вскочив, он занес руку для удара, и Нимве заслонила ладонями лицо. Однако дознаватель не ударил. Послышался шорох, а когда Нимве выглянула сквозь пальцы, то увидала, что он опять уселся на место, а лицо сделалось спокойным, будто ни в чем не бывало.
— Может, ты мне не веришь? — спросил дознаватель. — Так не бойся, я от своих слов не откажусь, даже подпишусь под обещаниями. Это законно. Ну? Что ты надумала?
Оглушенная, растерянная, не зная, что ответить, Нимве облизала губы. Сердце колотилось где-то в горле, и предметы плавали перед глазами. Дознаватель произнес:
— Советую не играть в молчанку. Иначе... — он махнул рукой вглубь комнаты. — У меня много способов, чтобы тебя заставить, поверь.
Нимве судорожно глотнула.
— Мы не разбойники, — прошептала она. — Это мельник вам сказал... такое? Мы же ему ничего не сделали... как же он... за что...
Дознаватель скрестил руки на груди и сухо усмехнулся.
— Мельник тут ни при чем. У меня и без него полно доказательств. Ты просто должна мне сказать, где скрывается главарь шайки. Только тогда я смогу тебе помочь.
— Но... но я не знаю... Я ничего не знаю ни про какого главаря. Мы не разбойники! Поверьте! Нас самих ограбили... и... и... мы паломники...
— Ах, ограбили! — от крика дознавателя Нимве едва не рухнула вместе со стулом. — Ну, сейчас мы поглядим, какие вы паломники! Пеняй на себя, идиотка! Эй, там! Дежурный! Дежурный!
Заскрипела дверь, появился давешний служитель.
— Позови остальных, — приказал дознаватель, — ведите сюда тех двоих, и арестанта, который в одиночке сидит!
Ждать пришлось недолго. В коридоре загремели шаги, дверь снова распахнулась, и в камеру ввалились несколько мужчин. Они вытолкнули вперед двоих, и Нимве мгновенно узнала Ларру и Чика. Окаменев, она смотрела, как парней подтащили к столу. Потом ввели какого-то бородатого, темноволосого, избитого до крови человека, который едва держался на ногах. Нимве глядела на него — и вдруг услышала, как сдавленно охнул Чик. Дознаватель победно усмехнулся.
— Узнал его, а? — едва успел сказать он юноше, и тут Нимве тоже его узнала.
Это был Шиа. Шиа, которого они оставили в лесу присматривать за лошадьми — и за все эти дни даже не вспомнили о его существовании, ни разу не навестили. Нимве едва удержалась, чтобы не зажать ладонью рот. Один лишь Ларра ухитрился сохранить на лице каменное выражение.
Дознаватель приблизился к Шиа, которого страж держал за шиворот, и спросил:
— Это, что ли, твои дружки?
Шиа молчал. Глаза, заплывшие синяками, сделались как щелки, а губы превратились в кровавые оладьи. Дознаватель ударил его по щеке, и он, дернувшись, сдавленно застонал.
— Это они?! — рявкнул дознаватель. Шиа кивнул.
— Отпираться бесполезно, как видите, — обернулся дознаватель к арестантам. — Ну, кто будет говорить?
— А чего тут говорить, — отозвался Ларра. — Уж и не знаю, чего вам в голову взбрело, а только не разбойники мы.
— Ну, да, — дознаватель кивнул. — Как же. Я знаю, кто вы. Вот этот ваш приятель нам уже порассказал. Вы в свите наследных принцев. В лесу на вас напал их дядюшка, разумеется, дядюшка принцев, герцог Окдейн, с тем, чтобы похитить наследников... Видимо, чтобы захватить престол, я полагаю, — дознаватель усмехнулся, и стражи тоже принялись ухмыляться. — Спаси нас Творец, какая буйная фантазия, почище ваших паломников будет. Только вот не пойму, зачем нужно было выдумывать подобную историю? Неужто ты надеялся, что я в нее поверю?
— Да вы б, ваша милость, по башке его поменьше били, — выговорил Ларра. — Глядишь, он бы и не городил всякое.
Дознаватель обернулся.
— Ладно. Тогда ты мне расскажи, как все было на самом деле!
— Так я и говорю! Мы паломники, — ответил Ларра. — На нас в лесу разбойники напали, донага раздели, все как есть отняли.
— Все как есть? — перебил дознаватель, щурясь. — Да неужто? Ну, а лошадки те, что в лесу вас дожидались, они тогда откуда, а? Лошадки-то породистые, и упряжь дорогая! Так что — хватит ерунду городить, любезные! Я точно знаю, что еще четверо ваших сообщников в городе, ну, или где-то в округе. Быстренько скажите, где они, и где ваш главарь, да и покончим на том.
Ларра вытаращил глаза и произнес:
— Да вы чего, ваша милость? Какие такие сообщники? И какой еще главарь? Ну, да, верно, лошади эти наши, дак мы ж и не говорили, будто нищие...
— А утверждали, будто вас разбойники ограбили, не так ли? — снова перебил дознаватель.
— Ну, а я чего вам говорю?
Дознаватель некоторое время молча разглядывал Ларру, а потом, побагровев, заорал:
— А чего же эти самые разбойники, после того, как до нитки вас раздели, лошадей с упряжью вам выдали? Так, что ли?!
Молчание. Обернувшись к стражникам, дознаватель приказал:
— Так, берите щенка и девчонку, а этого, — он указал на Ларру, — к стене!
Пленников потащили в глубину камеры. Ларру за запястья приковали наручниками к стене, а Чика и Нимве подвели к дыбе.
Через минуту появился дознаватель. Оглядев пленников, осведомился:
— Ну, не одумались еще? Может, будем говорить? Очень вам советую.
— Но мы... — задыхаясь, прошептала Нимве, — мы ничего не сделали... Мы не...
— Это я уже слышал, — сказал дознаватель — и, ткнув пальцем в Чика, велел своим:
— Этого на дыбу!
Сорвав рубаху, юношу за запястья подвесили к перекладине. Дознаватель снял со стены длинную ременную плеть, примерился, размахнулся... Короткий и резкий свист. Чик дернулся, запрокинул голову, а на его груди мгновенно вспух багровый рубец. Опять удар, и еще, и еще. Брызнула кровь, и юноша закричал, мучительно изгибаясь телом. А дознаватель и не думал прекращать. Плеть свистела, полосуя Чику грудь и живот, и Нимве, позабыв себя, с воплями рвалась из рук державшего ее человека. Смутно слышала, как отчаянно матерится Ларра... Как стонет и вскрикивает Чик... Как сквозь зубы резко выдыхает дознаватель.
Прошла, казалось, вечность, пока Чик не затих, потеряв сознание. Лишь тогда палач остановился и сказал:
— Видно, вам этого не достаточно. Что ж, ладно. Ну, а ты? — подавшись к Нимве, он крепко ухватил ее за подбородок. — Мельник говорил, будто это твой брат, — он кивнул на Чика, который висел на перекладине, окровавленный. — Или это тоже брехня? Или тебе наплевать? Или, может, ты шлюха главаря вашего? Так, да? А?!
Дознаватель наотмашь ударил Нимве по лицу, а она даже не смогла поднять руки: стражник держал крепко, прижимая локти к телу.
— Так, что ли? — дознаватель снова ударил — и принялся бить кулаками по лицу, по груди и животу. Нимве задохнулась от боли, все поплыло вокруг, и свет исчез.
Она пришла в себя от того, что на лицо лилось что-то холодное. Открыв глаза, увидала над собой желтый свет, в котором маячили серые пятна. Она долго смотрела, пока не догадалась: это лица, человеческие лица. Нимве пошевелилась. Чьи-то руки, грубо дернув, заставили ее сесть. На нее смотрел дознаватель. Неподалеку, на полу, лежал Чик. Он не двигался, волосы в беспорядке падали на лицо. Нимве тихо застонала. Горло будто стиснула жесткая рука, да так, что не продохнуть. Дознаватель произнес:
— А я предупреждал, что заставлю вас сознаться. Ну, будем говорить?
Нимве смотрела, чувствуя, как прыгают губы. Наклонившись, дознаватель спросил:
— Где ваш главарь? Где он? Скажи, где он, и все прекратится, я тебе обещаю!
— У нас нет... — шепнула Нимве. — Нет никакого главаря... клянусь...
— Дура! — дознаватель сделал знак стражу, и тот поставил жертву на ноги. — Ну, сама напросилась. Эй! Грейте угли в жаровне!
Пока подчиненные исполняли приказание, дознаватель подошел к Нимве вплотную и принялся развязывать шнуровку на лифе ее платья. Но очень скоро ему надоело, и, махнув рукой, он вынул кинжал из ножен, вспорол ткань и, обнажив Нимве до пояса, велел привязать к столбу.
Через несколько мгновений в руках у него появился раскаленный прут. Дрожа и задыхаясь, Нимве смотрела, как дознаватель поднес железку к самому ее лицу. Ощутила жар и запах железа... Мучитель что-то сказал, но она не поняла ни слова.
Дикая боль разрезала плечо. Шипение... Вонь горелого мяса... Мир потемнел, и стены закачались, грозя обрушиться на голову. Боль рвала и грызла мозг, но, сколько ни пыталась, Нимве не сумела освободиться. Услыхала свой дрожащий стон, а потом — холодный голос:
— Где ваш вожак? Говори!
Но говорить она не могла, только стонать. Даже слез не было, потому что страх, словно каленое железо, выжег и слезы. Раскаленный прут светился перед глазами, опускался все ниже и ниже, к груди... Из горла Нимве вырвался полувздох-полувсхлип, но новой боли не последовало. Дознаватель отвел руку и что-то сердито сказал. Глядя сквозь туман, Нимве увидала, как к ним кто-то подошел. Страж, стоявший около, внезапно повернулся и побрел к выходу. Загремело железо, брошенное на пол.
