Серебряная маска подняла взгляд.
Ты не был Одним из Них, Кокабиэль.
Григори зарычал, и вместе с безумием в его глазах засияла ярость.
Как Трус Ты Бежал, Не Желая Отведать Моего Гнева. Неспособный Предстать Перед Моей Яростью. И Бежал, и Вместо Тебя Сотня Твоих Союзников Погибли за Твоё Преступление.
Пять пар крыльев цвета воронова крыла расправились до предела. Их владелец уставился вниз на них, его лицо — уродливая маска ненависти.
— Я — Богоубийца! Я сын, убивший своего отца! Я — будущее этого мира!
Ты — Стервятник. Падальщик, Собирающий Свою Славу на Трупах Достойных Героев. Почему, Ты Думаешь, Другие Сдержали Руку? Азазель. Баракиил. Даже Дьяволы Не Тронули Его. Они Знали, что В Его Ослабленном Состоянии, не было Славы в Убийстве. Больше того, Они Знали, Что было Причиной Его Слабости, и Они не Желали Убивать Того, Кто Спас Их Всех.
Кокабиэль обнажил клыки.
— Это было достойное убийство!
В контраст, взгляд Метатрона оставался ровным.
Не более Достойное, чем Тот, Кто Убил Его.
Падший ангел боролся со своей яростью. Его лицо пугающе содрогалось, пока наконец он не вернул свою нормальную маску презрения. Едва сдерживаемая ярость мерцала под поверхностью.
— Так пусть всё решится и за всё придёт рассчёт. Древняя окаменелость против истинных хозяев мира! Скрестим клинки, Метатрон, и посмотрим, кто из нас сильнее!
В ответ Григори получил лёгкий кивок, за которым последовали слова приговора.
Ты Прав, Предатель. Придёт Рассчёт. За все Мерзости, что Ты Свершил. За Все Грехи, что Скопились за Тобой. Они Все Будут Учтены Сегодня. Справедливость Зовёт, Кокабиэль.
То, как мерцающий шлем наклонился в сторону, говорило о веселье.
Но Кто Сказал, что это будет Свершено Моей Рукой?
Багровые глаза расширились. Взгляд Кокабиэля метнулся к тёмной фигуре Танатоса, и призрачной фигуре, всё ещё удерживаемой под защитой его рук. Слишком поздно.
Серебряная длань поднялась, указывая в небеса.
* * *
Сожаление.
Во тьме, окутывавшей всё, одно это слово стало всей её сутью. Она цеплялась за него изо всех сил, укрывалась за ним в страхе, обнимала его, ибо не знала ничего другого. В бесконечной пустоте парила она, одинокая душа в море ничего.
Пришли воспоминания. Одно за другим они являлись перед ней расплывчатыми картинками, преследуя её своим существованием.
Она смотрела на парня, лежащего в луже своей крови, и сожалела, что к этому пришло.
Прости — сказала она, и преклонилась, чтобы закрыть его глаза.
Она смотрела на лицо спящей девушки в брошенной церкви, и сожалела, что не могла сделать большего
Прости — сказала она, и наклонилась, чтобы погладить её лицо.
Она смотрела на усталую фигуру под ней, и на клинок, который, она знала, не использует.
Прости — сказала она. — Прости. Прости.
Явились новые образы. Но она теряла прежние. С каждым новым воспоминанием, являвшимся на свет, одно из прежних увядало, исчезало навсегда, высосанное окружающим её ничем. Каждый раз она словно теряла часть себя, и она ощущала, что сама её суть дезинтегрируется, она становится менее цельной с каждым прпавшим фрагментом.
А затем начали исчезать, увядать, те воспоминания, что она ценила больше всего. Она видела их прежде чем они исчезали, вырванные из её беспомощной хватки. То, чем она наслаждалась, то, что она любила. Она больше не помнила их, как и свой возраст, имя, или даже кто она.
Нет! Не это!
Ещё одна память исчезла. Ещё одно воспоминание пропало в пустоте.
Оставьте мне что-нибудь! Что угодно! Пожалуйста!
Инстинктивно она знала, что произойдёт, если все они будут утеряны. Если исчезнет последнее воспоминание, вместе с ним и последняя её часть. Забвение сремилось окатать её, и её метод борьбы лишь затягивал её глубже.
Дайте мне что-то, за что можно держаться! Что угодно! Пожалуйста!
Последние воспоминания были самыми ценными. В них было одно и то же лицо, одна и та же улыбка, одна и та же личность. Она прижимала их, сжимала их, защищая, как художник — последние чистые фрагменты узуродованного шедевра.
Только не это. Только не это.
Это было бесполезно. Каждое оказывалось вырвано из её хватки. Разорвано у неё на глазах. Исчезало, как всё в ней.
Нет! Нет! Нет!
Последнее, самое последнее. Образ парня, протягивающего ей принимающую руку.
Сожаление. Сожаление. Сожаление.
Оставьте мне это.
Её голос звучал умоляюще, но в этой пустоте не было концепции гордости, и она не чувствовала стыда, упрашивая.
Оставьте мне хотя бы это.
Образ начал увядать. Она потянулась к нему, пытаясь выцарапать его обратно, зная, что это безнадёжно, но пытаясь всё равно. Её последняя мысль была запятнана болезненным принятием, хоть и устлана усталой непокорностью.
Не это. Это не отдам.
И она падала, падала, падала прочь, потеряв всё, всё, что делало её ей было вырвано, и она парила в пустоте, отправленная в этот дрейф...
Она удивлённо вздрогнула, когда рука ухватила её руку. Реальная, материальная и тёплая. Сперва она отдёрнулась, ибо ничто не могло нарушить тьму этого места.
Вместе с рукой было лицо, знакомое лицо, и её страх увял. Она была рада, что по крайней мере получила шанс увидеть его перед концом.
— Прости — сказала она ему.
Лицо улыбнулось. Рука потянула.
Тысяча мелькающих образов пробежало в её разуме. Её словно протянули через зыбучий песок, протащили сквозь саму реальность. Тьма огрызалась по пятам, пыталась утянуть её обратно, на хватка на её руке была сильнее, и она высвободила её во взрыве цвета.
Свет. Свет везде. Он обжигал её своей яркостью. Её ослепили вспышки, когда она пыталась сориентироваться. Она не могла видеть, но слышала, и голос, что упрекал в брошенной церкви, сейчас звучал искренним уважением.
Падшая. Твои Грехи были Отпущены Смертью. Записи Стёрты Начисто.
Понимание провернуло клинок. Воспоминания нахлынули вновь. Они волной обрушились на её сознание, оглушив её. Это продлилось лишь секунду, этот прилив чувств, а затем она начала смеяться, смеяться над невозможностью всего этого.
В Свои Последние Моменты Ты Отвергла Путь Тьмы, и Протянулась к Свету. Твой Плач о Помощи Не Остался Неуслышанным. Небеса Принимают Обратно Свою Часть.
К ней вернулось зрение, и она взглянула на строго хмурящуюся серебряную маску.
С Доспехом, в Который Мы Облачим Тебя.
Она вздрогнула при чувстве, проползшем по её спине. Воскликнула от удивления, когда это чувство проползло по её конечностям и распространилось по всему телу. По бледной плоти текло жидкое серебро, твердея в латы на её груди, укрепляясь в сочленённые щиты на её плечах, покрывая её всю словно второй кожей. Она опустила взгляд на свои ладони, укрытые стальными перчатками, чья поверхность была столь гладка, столь блестяща, что её лицо отражалось в их полированой поверхности.
С Оружим, что Мы Вручим Тебе.
Оно упало, словно молния. Мелькнуло с небес в ослепительной вспышке. Оно врезалось в землю с громовым шумом, ударило в тротуар, как брошеная гневным богом пика.
Копьё. Прямое, длинное и верное. Оно вонзилось в землю перед ней, сияя словно солнце.
Она протянулась к нему дрожащими руками, сомкнула пальцы на мозаичном древке, и вытащила его из земли. Обнажился наконечник, столь болезненно острый, что словно рассекал сам воздух. И на его поверхности было пламенными сигилами выгравировано одно слово.
Инаэрион.
Крылья, что были Сорваны с Твоих Плеч, Вернутся в Славе.
Она выгнула спину. Из просветов в её броне вырвались крылья, протянувшись к небу с новой жизнью. Это не были крылья из перьев или небесной стали. Это были конечности из чистого света, нити сияния, развевающиеся по собственной воле. (пр. переводчика: Diablo...) Они вывели трель, когда она расправила их, звуча как мелодия гармоничного хора.
Поднимись, Райнаре, Архангел Возмездия, и Займи Своё Место Рядом с Нами Вновь.
Она встала. Сочленения её доспеха зашуршали, поддерживая её вес. Она выпрямилась в полный рост и глянула на парившие наверху фигуры. Изящный наклон её головы полностью гармонировал с улыбкой на её лице.
— Кокабиэль — в её голосе больше не было горечи. Не было отчаянья. Он был мягким и уверенным, как был столь давно, и каким должен был быть. — Ты ранил меня. Позволь мне вернуть долг. И для этого...
Она подняла копьё, и Инаэрион запел гневную песнь, оказавшись направлен в направлении ненавистного врага.
— ...я собираюсь вогнать это тебе в задницу.
* * *
Они снова стояли в центре бури, хотя эта буря была более тихой. Буря ошарашенного неверия. Порыв ошарашенного молчания. И в нём, парень моргнул и взглянул на ангела рядом с ним.
— Ей действительно нужно было говорить это так громко?
— Только подумать, что столь святое оружие — пробормотал Метатрон — может быть осквернено таким образом...
Фигура Архангела излучала неодобрение.
— Святотатство... Нам следовало вычистить её Падшие склонности.
Парень улыбнулся звучащему в голосе обвинению.
— Но это стёрло бы её личность. Это изменило бы то, кто она.
— Да — кивнула серебряная маска. — Вы, люди, всегда иррационально привязаны к своей личности. Это глупая вера. Мы могли бы сделать её лучше. Чище. Безупречной, вместо полной изъянов. Но ты предпочёл просто вернуть ей жизнь вместо того, чтобы переделать её.
— Изъяны делают нас теми, кто мы есть — парень покачал головой. — И я готов стирать их не больше, чем определяющие нас достоинства.
Метатрон вздохнул. Даже принимая поражение, Архангел всё равно излучал достоинство.
— Мотивы Нефилима воистину капризны. Я помню, ты хотел, чтобы я сделал нечто подобное с девушкой, что мы нашли в той церкви. И когда я сказал тебе, что Законы Небес не работают с людьми так, как с ангелами, ты нашёл другой метод вернуть её — строгие глаза взглянули на него из-за мерцающего шлема. — И чего это достигло? Она всё равно решила стать дьяволом. Результат остался бы тот же, если бы ты оставил её там. То, что ты для неё сделал, в итоге было бессмысленно.
— Она заслуживала выбора. Способности выбрать собственную судьбу. Это само по себе имеет смысл.
— Выбор — неприязненно произнёс ангел. — Ещё одна человеческая концепция.
Повисла краткая тишина, когда они вдвоём наблюдали, как сияющая фигура прокашивает путь через пытающуюся остановить её чёрную орду. Повернувшись, парень серьёзно глянул на ангела рядом с ним.
— Это изначально было твоим планом, так ведь?
Метатрон наклонил голову.
— Я был очень опечален, когда узнал о смерти Бога. Даже будь всё иначе, меня преследует ощущение отсутствия Его голоса в моём сознании — гримаса ангела соответствовала нахмуренной личине его шлема. — Она была права, когда сказала, что всё больше ангелов Падают. Без Бога созданные Им законы легко обходят. Легко нарушают. Михаэль прекрасно справляется с поддержанием баланса, но он не Бог, и его сил недостаточно. Наша численность сокращается с каждым днём, протекая кровью из открытой раны, а в это время сила наших врагов растёт. Этого нельзя позволить. Я увижу возвращение славы Небес. Я снова увижу Вестибюль Престолов наполненным сияющими фигурами. Я попросил тебя пощадить их жизни, чтобы они получили шанс искупления и возвращения. Но даже так, то, как развернулись события, удивило меня.
Серафим продолжал следить за её прогрессом, наблюдая, как она пробилась и начала преследовать того, кто ранил её больше всех.
— Я не дал ей метку, поскольку не думал, что она достойна. Её деяния были слишком ужасны, её прошлое слишком мрачно. Она потеряла свою цель, и в своём отчаяньи потеряла себя. Я не думал, что Свет когда-либо сможет вернуть её. Но ты это изменил — Архангел повернулся к нему. — Узы, что ты создал. Связи, что ты выковал. Они открывают скрытый во всех нас потенциал. Этого было достаточно, чтобы позволить ей принять, кто она, и чем она стала. И в этом лежит истинное искупление. Принятие своих ошибок и желание их исправить.
Метатрон кивнул.
— Воистину ты обладаешь едино чудесной и пугающей силой. Почему я хотел бы сейчас попросить тебя о небольшой услуге.
Бронированая рука легла на латную грудь. Ангел неожиданно искренним движением склонил голову.
— Призови нас, Нефилим. Всех нас. Как ты сделал в битве с Никс. Воплоти нас во всей нашей славе. Позволь нашей сущности напонить сердца присутствующих, и возжечь огни в тех, кого здесь нет. Воля Небес — лишь эхо того, что было когда-то. Свет, что когда-то сиял в темнейших местах, сейчас немногим больше, чем умирающая искра. Наше существование изменит это. Они узрят нас в нашем величии, и вспомнят времена, когда наше число было легион, и наши знамёна гордо развевались. Призови нас, Нефилим, и позволь Небесам вновь отведать славы.
Парень нерешительно помедлил, взвешивая просьбу.
— Это и не маленькая, и не услуга — наконец, произнёс он.
— Для тебя, и то, и то.
Парень улыбнулся. Он протянулся в свой карман и достал нечто серебристое. Оно имело форму пистолета, и он взглянул на блестящий ствол с чем-то сродни печали.
— Нормальной жизни мне не положено, верно?
— Слабые испытывают отчаянье из-за жизней, которые они не могут прожить — тихо произнёс Метатрон. — Сильные скорбят по этому, и идут дальше. Каков ты, Нефилим?
Ствол оказался у его виска. Палец напряглся на спусковом крючке. Нажал.
— Персона.
Врата поднялись. Волны освободились. Каждое воплощение было прежде приковано к его психике, намеренно сдерживаемое в страхе урона, который они могут причинить. Но не сейчас.
Из его объединённого гестальта они явились, фигуры, разбивающие поверхность, крылья истекают жидкой силой. Такими они были в его разуме; реальность была иной. Освобождённые от цепей, высвобожденные, они воплотились такими, какими были в жизни.
Шесть столбов света врезались в землю. Как копья суда они ударили с небес в землю. Каждый из них — сверкающий столп сияния, и там, где они опустились, где они приземлились, окрестности загорались от чистой, неразбавленной мощи.
Из каждой колонны выдвинулись фигуры, поднялись бронированые кулаки. Единые как один, они сделали шаг и окутали мир небесным светом.
Первым был Сандальфон. Верные бронзовые латы украшены сияющими сигилами, рунами в форме полумесяца. Копьё в его руках было во всём собратом Инаэриона.
Второй — Рафаэль. Он не носил шлема, и его строгое лицо было словно высечено из мрамора. Крылья за его плечами были словно зазубенные мечи. Его твёрдый взгляд, строгий и неуступчивый, прошёлся по всем.
Уриэль шагнул в бытие. Он усмехнулся зрелищу перед ним, а затем весело помахал Асии. Девушка нерешительно помедлила, а затем неуверенно помахала в ответ.
Красота Габриэли была словно сияющее солнце. Там, где она ступала, жизнь расцветала вновь, и раны исцелялись в мерцающей ауре света. Однако ничто из этого не имело значения по сравнению с летальным клинком в руках девы войны.
