(«Акт о регистрации находящихся под контролем иностранных государств организаций, осуществляющих политическую деятельность в США» или «Акт Вурхиса», принятый 17 октября 1940 года — федеральный законодательный акт Соединённых Штатов Америки, регулирующий деятельность организаций, связанных с международными или иностранными политическими структурами, или, согласно определению правительства США, «организаций, являющихся „субъектами иностранного влияния»).
К слову сказать, название «Воссоединенный Интернационал» большинством голосов было отклонено. Было решено считать, что прежний Интернационал никуда и не «распадался», а МКЧИ и МСЧИ существовали, как бы, в его рамках.
Когда Кэннон, с трибуны объявил о закрытии конгресса и поблагодарил всех товарищей за участие, вызывав шквал аплодисментов, для Теда еще ничего не кончилось. На нем, как на принимающей стороне, стояли проблемы, обратные тем, что встали в марте — теперь необходимо было позаботиться о том, чтобы все участники конгресса благополучно разъехались по домам. В отношении многих это означало необходимость личных проводов, обсуждения самых различных вопросов на ближайшее и удаленное будущее. Кроме того, необходимо было обсудить механизм работы ЦК новорожденной организации, вплоть до мелочей — где собираться, когда ближайшее заседание, кто сможет приехать, кто не сможет и делегирует кого-то из английских товарищей, и так далее… К своей огромной радости, Тед не увидел в ЦК никого из своих давних недругов, вроде Хили, или других одиозных личностей.
Вся эта суматоха продлилась до 5 апреля, когда Тед, наконец, проводил Доббса и Кэннона, которые как прибыли, так и убыли последними. О встрече договорились, из-за напряженного графика Теда, в последний момент, и для этого Гранту пришлось выезжать в Хитроу, чтобы побеседовать с американцами перед самым вылетом.
К немалому удивлению Теда, в буфете зала ожидания Кэннон и Доббс были не одни. С ними сидел незнакомый Теду пожилой джентльмен весьма почтенного облика, покуривающий кривую вересковую трубку, и пускающий пахучие дымные колечки под потолок. Рядом с ним стоял, прислоненный к столику, небольшой, но недешевый складной велосипед, в котором Тед мельком успел узнать модель, выпускаемую кооперативной фабрикой в Бирмингеме. У младшего товарища Алана Вудса, десятилетнего Джереми Корбина, был очень похожий, только с рамой другого цвета. Когда Тед подошел ближе, он с удивлением расслышал часть диалога. Доббс так увлеченно что-то рассказывал незнакомцу, что даже не заметил, как Грант подошел и остановился, дабы послушать:
— …но, сэр, даже не это хуже всего! Мир, который вы изобразили — детерминирован и черно-бел, прост и однозначен, как железнодорожный костыль, уж простите мне такое низменное сравнение! У вас там все предельно упрощено: одни злы уже в силу того, что у них такая природа, другие — по столь же природным причинам добры. Это чересчур даже для сказки!
— Но, господа, — флегматично пожал плечами незнакомец, — Я ведь не писал историческую повесть. Я, уж простите — филолог, и основывал свою сказку на мифологии Северной Европы. А там, хотите вы этого, или нет, именно подобная, черно-белая, сегрегация персонажей и присутствует. Добро борется со злом. Зло сильно, но Добро побеждает. Судьба героев — яркая, но трагичная. Любовь приносит как сладость близости, так и муки расставания, лишений. Да что я вам рассказываю? Судя по всему, вы и сами все неплохо усвоили.
— Однако, сэр, это детская сказка, — заметил Кэннон, — Нехорошо, если детишки, ежели мне позволено будет заметить, сочтут, что и в жизни так бывает, будто кто-то плох уже потому, что он таким уродился. Это противоречит всем нашим знаниям об устройстве общества! Да и просто, прямо скажем, мерзко. Нечто вроде того, что существует у нас, в Америке, применительно к черным, индейцам и чиканос. Да, сознание влияет на бытие, но и наоборот столь же сильно. Разумные существа всегда стремятся улучшать бытие, а не наслаждаются мерзостью и убожеством.
— Моя книга — не детская. Я писал её для взрослых людей, зрелых, образованных, и способных понимать аллюзии. Да, соглашусь, будут её читать и подростки. Но, надеюсь, что у детишек найдутся родители, которые смогут объяснить им разницу между сказкой и реальностью, — поджал губу пожилой джентльмен, — А, кроме того, почему вы набрасываетесь именно на меня? В моей сказке нет ничего, чего не было в сказках ранее. Почему вас не смущает, к примеру, Клайв Льюис? Он же ведет открытую религиозную агитацию, подменяя Христа львом? Мы с ним друзья, но потому-то я и знаю, что он человек глубоко верующий.
— А он нас тоже смущает, — поморщился Доббс, — Но мы с вами заговорили о вашем творчестве, а не о его. И мы же не отрицаем, что ваша книга талантлива. Она очень увлекательна. В неё легко погрузиться, отринув окружающий мир, полный несправедливостей и сложностей, хотя бы ненадолго. Это — очень сильное средство воздействие на молодых людей, которые сейчас во всем мире ищут себя, и, зачастую, найти не могут, потому что капитализм не дает им никаких реальных возможностей прожить настоящую жизнь, жизнь, полную ярких переживаний, с настоящей дружбой, настоящей враждой, четкими и понятными идеалами, и тому подобным. И вот, эта ваша книга — очень талантливая, повторюсь! — она несет в себе все признаки языка ненависти, шаблонные и упрощенные образы, вроде тех, которые предстают нам из военной пропаганды, где тоже, как известно, враг всегда выставлен не вполне человеком, а эдаким мерзким, жадным, уродливым, лишенным человеческих качеств существом. Которого не грех убить, обмануть, подвергнуть любыми страданиями: а чего такого, он же рожден ради мерзости?! Потому мы с товарищем и горячимся, что предвидим большой успех вашей книги, сэр.
Судя по всему, комплименты подействовали на незнакомца не очень сильно, однако, кажется, он призадумался.
— Не надо мне рассказывать про войну, джентльмены, — суховато отрезал он, — Я её, к сожалению, видел слишком близко. Но… Вы серьезно считаете, что все то, что я хотел бы принести на алтарь борьбы с войной, которую я всей душой ненавижу, может быть использовано в обратном направлении? — задумчиво спросил незнакомец и глубоко затянулся табачным дымом, глядя куда-то впереди себя.
— Да, сэр, причем, с большим успехом. Вы ведь, сами того не желая, и сделали все для этого. Не спорьте! Носители абстрактного «Добра и Света» у вас, географически, размещены на Западе. Все «зло» — исходит с Востока. Ваши эти «орки» — идеальный собирательный образ противника, вобравший в себя всю возможную мерзость и страсть к разрушению. Ваши «эльфы», напротив, идеализированы до крайности: даже подлые предательства и трусость в их исполнении у вас получились какими-то возвышенными и овеянными дымкой мифологических украшений. Поверьте, вы создали — повторюсь, вероятно, сами того не желая — идеальную агитку для военной пропаганды. Достаточно лишь ей появиться к месту и ко времени: вы же, как я понимаю, летите в Америку договариваться насчет издания большим тиражом? Будьте уверены, эта книга упадет на унавоженную почву.
Пожилой задумался еще сильнее. Тед с интересом смотрел на него, и, хотя по-прежнему не понимал, о чем идет речь, невольно ощущал азарт: удастся ли американцам переспорить этого важного господина, или нет.
— Признаюсь, вы меня несколько озадачили, — наконец, вздохнул последний, — Хотя я ума не приложу, что тут можно исправить. Мне вот только сейчас и пришло в голову: а ведь большая часть мифологии, и не только североевропейской, и есть, по сути дела, самая настоящая военная пропаганда. И хорошо было в те времена, когда она предназначалась для того, чтобы одни герои били других топорами по головам в честных и славных поединках…
— Исправить-то можно, — проворчал Кэннон, — Было бы у вас такое желание, сэр. Я вот, прямо скажу, человек простой, можно сказать, из народа. И лично мне кажется: да сделайте вы этих ваших, как их там, чуть более похожими на настоящих разумных существ! Которые, не из одного дерьма состоят, всегда. На самом-то деле так никогда не бывает, что кто-то сам по себе, без стороннего вмешательства вдруг — раз! — и делается форменный Гуве… ну, в смысле, козел. Усложните немного ваш мир, хотя бы чуть-чуть. Добавьте … эээ… классовой борьбы там, стремления этих, как их — урок? — к лучшей жизни и социальному прогрессу. Ну, или еще как. Ваши-то предки, англичане, отнюдь не эльфы были, скажем прямо: рабами торговали, бошки резали, а потом ими в соккер играли… При этом, без дураков — великая нация, полмира на вашем языке говорит, самая богатая литература, а уж изобретатели — так через одного в англичанина попадешь. Пенициллин там, паровоз, э-э-э, пулемет…
— Пулемет изобрел, как раз, янки. Но, вы, конечно правы. Да, уж — изобрели всего много, сами не рады, — согласился писатель, — Что ж. Как вас зовут, простите, Джеймс, верно? Да, спасибо вам, Джеймс, и вам, Фаррел. Кажется, мне надо крепко подумать, прежде чем публиковать книгу в Америке. Писал я её, писал, больше десяти лет — но долг есть долг, надо переписывать. Да поскорее… Я, пожалуй, пойду, — заключил он, — К тому же, вас, кажется, поджидает этот джентльмен.
— Когда перепишите книгу, мы бы рады были её издать. У нашего издателя, Гарри Браверманна, наверняка будут куда лучшие условия, чем у этой вашей Ballantine Books… Да, а как же самолет? — с удивлением спросил Доббс.
— Верну билет. Никогда не любил эти сатанинские машины, — отмахнулся писатель, — И буду рад избежать этого. Еще раз — благодарю вас, и прощайте. Мне еще долго ехать на велосипеде до вокзала…
Когда незнакомец ушел, Тед занял его место и удивленно оглядел американцев.
— Ну что ты смотришь? — проворчал Кэннон — Сели трое старичков, делать нечего, решили покалякать про литературу. Хороший человек, только смешной, конечно. И сам верующий, но при этом Льюиса критикует за религию, чудак…
— А кто это вообще такой? — Тед не удержался и задал давно вертевшийся на языке вопрос.
— Да оксфордский профессор один, писатель, — проворчал Доббс, — Джон Толкин. Кстати, почти твой земляк, из Блюмфонтейна родом. У вас тут, похоже, все буйные оттуда… Мне тут на глаза попалась книжка издательства Allen & Unwin (тут Тед поморщился: это были заклятые конкуренты), я её и прочитал вечерами. А тут смотрю — никак, сам автор, вот, слово за слово…
— …мы испортили человеку деловую поездку, — засмеялся Кэннон, — Ну так, что скажешь напоследок, Тед? Помогут твои друзья наших коммуняк на Кубу сплавить или нет?
Отсюда недвусмысленно следовало, что Доббс уже успел обсудить самое важное с Кэнноном (и, вероятно, с Хансеном), и добился согласия со своей позицией. Это был хороший знак.
— Помогут, — уверенно ответил Тед, — И мы поможем, чем сможем. Главное, вы там не оплошайте. И передайте от меня личный привет кубинским коммунистам!
— А чем вы тут займетесь дальше, если не секрет? Я имею в виду, первоочередные задачи? — спросил Доббс с интересом, — С работой ЦК-то понятно, что вам тут дел хватит по самое горло.
— Ну, — развел руками Тед, — Честно говоря, у нас тут и без решений конгресса дел хватало. Будем развивать ирландскую секцию, например. В Латинской Америке есть такое, весьма своеобразное религиозное течение в католицизме, «Теология Освобождения». Хуан Пасадос уже дал согласие помочь нашим товарищам, во главе с отцом Мартином, подобрать среди этих «красных попов» достаточно активные и инициативные кадры, чтобы проводить агитацию среди ирландских католиков.
— Какой у вас интересный подход, — засмеялся Кэннон, — Будете лечить религиозность попами!
— Ситуация сложная, сами понимаете, и требует гибких решений, — вздохнул Тед, сам к «Теологии Освобождения» относящийся довольно скептически, — К сожалению, среди англиканских и протестантских священников таких, как отец Мартин, мало. Они бы нам тоже не помешали, сами понимаете. Если найдете таких в Америке — будем рады их принять и дадим им много работы…
— А что касается этого нашего… плана «Исход»? — с интересом спросил Доббс, — Вы-то в нем примите участие?
— Думаю, в августе-сентябре мы пошлем на Кубу и в Венесуэлу по отряду добровольцев, — согласился Тед, — Уже сейчас занимаемся отбором, так, чтобы туда не попали любители валяться на пляже со стаканом коктейля, а специалисты в нужных направлениях. На Кубе, как вы знаете, серьезная продовольственная проблема, из-за монокультурного сельского хозяйства. Поэтому с нашей стороны поедут, преимущественно, ребята знакомые с работой на современных агропромышленных предприятиях. Кстати, товарищи с Цейлона тоже готовятся. По их словам, на Кубе можно выращивать чай, как минимум, не хуже, чем у них, а можно и лучше. Будет хороший экспортный товар, в странах социализма с хорошим чаем по сей день напряженно.
Тед не стал говорить, что помимо представителей вполне мирных специальностей, на Кубу будет отправлена сводная группа бойцов CASA, под командованием Иана Миллера (того самого, который охранял Гранта на первой встрече с Сергеем). Решение об этом, причем, довольно непростое, спорное, было принято после того, как Сергей в весьма аккуратных выражениях намекнул, что на Кубе, довольно скоро, бойцы CASA смогут получить вполне реальный боевой опыт, причем, в условиях, предельно приближенных к боевым. Поэтому группа отборных бойцов сейчас в срочном порядке учила испанский язык, обучалось обращению с наиболее распространенными на Кубе образцами вооружения и учила кубинскую географию, несмотря на размеры острова, довольно разнообразную.
Гл. 5 Илион-Гватемала-Куба.
К оглавлению
… Николаса Фрезера нельзя было назвать идеалистом. Скорее, напротив — он всей своей жизнью, как ему самому казалось, иллюстрировал прагматизм, целостность сознания и рациональность. Кем может стать, к примеру, человек, который родился в городке Илион, штат Нью-Йорк, в семье мастера с оружейного завода «Ремингтон»? Который учился в школе с названием «Начальная Школа Ремингтона»? Который с пяти лет знал, чем отличается модель №1 образца 1865-го года, от модели 1896 года (которые любой нормальный человек счел бы «одинаковыми»)? Который играл в детстве не игрушечными, а настоящими ружьями, винтовками и револьверами, умея разобрать и собрать их обратно даже на ощупь, с закрытыми глазами, а марочник сталей прочел и выучил раньше, чем «Сказки страны Оз»?
Естественно, что после школы Ник выучился в ремесленном колледже в Илионе, затем два года проработал станочником в родном городе, затем — поступил на бакалавриат в Массачусетский Технологический Институт, который и закончил с отличием в 23 года. В процессе обучения на магистратуре Ник поучаствовал в создании и постановке на производство самого знаменитого в мире магазинного ружья — Ремингтона 870 «Вингмастер», представленного публике в 1950-м. Один из конструкторов ружья, Филипп Хаскелл, отмечал заслуги Ника в проектировании затвора, выражал благодарность и рекомендовал руководству перевести новичка на самостоятельную конструкторскую работу. В 1955 Ник, действительно, стал младшим конструктором, и работал над новой винтовкой, в будущем ставшей легендарной «Ремингтон 700». В целом, перспективы были хорошими, если не сказать блестящими.
