В перерыве Тед встретил в буфете Сэма Гордона. Тот не выпускал из рук папку с текстом будущего доклада. Толщина папки вызывала у Теда не меньшее беспокойство, чем её содержимое.
— Уверены, что они смогут выслушать столько? — не удержался и спросил Грант, — Тут не меньше, чем на два часа… Да, я помню про нашу договоренность, но… Сэм, все здорово устали.
— А это ничего, — с загадочным видом покачал головой Гордон, — Устали, — значит взбодрятся!
После перерыва, когда Гордона вызвали на трибуну, его папка, судя по выражению лиц, напугала достаточно многих. До закрытия сегодняшней сессии оставалось еще чуть больше двух часов, и многие надеялись, что освободятся в первый, не самый ответственный день, пораньше, чтобы сходить в Тауэр, галерею мадам Тюссо или просто попить пива в настоящий лондонский паб.
Однако Сэм все эти страхи проигнорировал, начал выступление. Зачитывал он его спокойным голосом, ровным тоном, который мог бы, пожалуй, некоторых усыпить при иных обстоятельствах, однако очень скоро все слушали его не отрывая глаз, как будто он читал захватывающий детектив.
Гордон описал свою поездку в СССР, встречи с партийными деятелями КПСС, в том числе именитыми и многим из присутствующих ненавистными, с вернувшимися из лагерей и тюрем выжившими троцкистами, с простыми рабочими и колхозниками. Гордон был очень внимательным, дотошным и любопытным туристом, поэтому, кроме посещения Третьяковской галереи, Кремля и иных достопримечательностей столицы, он пообщался с жителями новых районов, посидел за кружкой неплохого, на его вкус, пива с рабочими Завода им. Сталина в какой-то пивной в Замоскворечье, покатался на трамваях, автобусах и электричках вместе с простыми москвичами. После этого он плавал на круизном теплоходе по Волге до Казани, и на всех остановках, также, пренебрегал экскурсиями, предпочитая гулять по местам обитания рядовых советских граждан и общаться с ними. Один раз, как раз в Казани, Гордона задержали как шпиона, — он осуществлял свои социологические изыскания слишком близко к авиационному заводу №22(тому, на котором строились бомбардировщики Ту-16). Наконец, он облетел на дирижабле Кавказ, слетал по природным достопримечательностям Средней Азии, и завершил поездку в Ленинграде.
Несмотря на явное недоумение одной части аудитории, и нарастающее возмущение другой, Гордон четко, без каких-либо домыслов и допущений, отметил следующие признаки активного преобразования СССР: ликвидацию системы закрытого номенклатурного распределения товаров и продуктов питания; репрессии против тех членов партии и администрации, которые использовали служебное положение в личных целях; более чем активная, известная всем и каждому в СССР по результатам борьба с коррупцией и черным рынком; заметный рост общественной активности советских граждан; решение ряда важных общественных вопросов на референдумах; возникновение «бригад коммунистического труда»; система перекрестного премирования, хозрасчетные схемы в колхозном хозяйстве; активное движение ДНД, приведшее к высокому уровню низовой самоорганизации и милитаризации профсоюзных, комсомольских и, что особо поразило Гордона, пионерских местных организаций. Отметил он также детские коммуны, ставшие обыденными во всех городах, которые он посещал. Помимо высочайшего уровня социальной защиты трудящихся, в глаза ему также бросилось совершенное отсутствие дискриминации женщин, как при устройстве на работу, так и по уровню заработной платы, большое количество женщин на руководящих должностях, в том числе, в правоохранительных органах. В Казани его задержали, как раз, девушки из патруля ДНД, но он по незнанию, принял их за милиционерок. Студентов и учащихся среднетехнических учебных заведений Гордон увидел больше, чем во всей остальной Европе, вместе взятой.
Разумеется, не мог Гордон обойти стороной и недостатки. Рабочие жаловались ему на бюрократизм, имеющие еще место попытки партийных и государственных чиновников решать личные делишки «по блату», через нужных людей. Ассортимент товаров в торговле, и снабжение в целом, были весьма неплохи в больших городах (не хуже, чем в Англии, по словам Гордона), недурны в районных центрах, но в отдаленных колхозах и небольших поселках оставляли желать лучшего, хотя товары первой необходимости имелись и там. Указывая на слабую обеспеченность советских людей жильем, Гордон, как человек честный, все же отметил, что, во-первых, положение с жильем стремительно улучшается, а во-вторых, бездомные в СССР, кажется, вообще отсутствуют, как прослойка общества. Во всяком случае, когда Гордон задавал вопросы про них, на него все смотрели с недоумением, даже не находя неких стандартных пропагандистских аргументов. При этом, Гордон признавал, что вся европейская часть СССР представляет собой практически сплошную стройку, и власти делают все, чтобы ликвидировать последствия войны, а также заселить в хорошие новые квартиры («вроде тех, которые тут строят мальчики и девочки Теда») новых горожан, постоянно прибывающих из сельской местности.
Когда Гордон завершил выступление, весь зал сконфуженно молчал. Большинство из собравшихся приготовило немало аргументов на будущие прения, которые строились вокруг обличения лояльности к сталинизму, оппортунизму, и пропаганде «третьего пути». Однако, подробный, крайне дотошный и критический доклад Гордона выбил почву из под ног большинства «критиканов». Поскольку опровергнуть Гордона было проблематично, следовало срочно выбрать новую линию поведения. Какую? Этот вопрос терзал зал, и у многих явственно отражался на лицах.
Тед же внутренне торжествовал. Кажется, впервые за многие годы появилась возможность провести конгресс так, что его решения принесут конструктивные плоды…
После того, как первое заседание закрылось, для Теда, как и для других участников, предсказуемо началось самое интересное: время кулуарных переговоров и интриг. Последние, правда, вышли какими-то вялыми: поскольку все были увлечены обдумыванием запланированных на завтра прений, дело ограничилось тайной просьбой Пабло предоставить ему слово уже после выступления Посадаса. Что он там задумал, можно было лишь гадать, и Тед без особых колебаний согласился, при условии, если другие члены президиума поддержат его. Отчего-то очень довольный, Пабло исчез с глаз долой, и уставший, но полный решимости Грант начал искать Гордона.
Последний нашелся быстро: его обступили в буфете со всех сторон, наперебой задавая вопросы, как участники конгресса, так и журналисты, и просто добровольцы РСЛ, случившиеся поблизости и не занятые. Грант, немного поколебавшись, решил спасти Сэма, и, объявив всем о необходимости срочного и важного совещания, вытащил его из здания. Поблизости имелась кофе кооперативной сети «Аджит чикс», где подавали курицу-карри и другие, незатейливые, но вкусные блюда. Гранта и Гордона тут неплохо знали, поскольку оба жили в двух шагах. Когда они вошли, группа молодых рабочих освободила им столик в уголке, чтобы никто не мешал беседе. Симпатичная юная индианка приняла заказ, который был готов, кажется, уже в следующую минуту.
— Думаете, сработало? — с любопытством спросил Гордон, уминая курицу в кляре с пряным соусом, — Мне кажется, я многих сбил с панталыку, верно?
— Не сказать, чтобы это было очень уж неожиданно для меня, — покачал головой Тед, от еды, на ночь глядя, воздержавшийся, и ограничившийся бокалом индийского светлого эля, — Но, боюсь даже предполагать, к чему это приведет. Вы сами-то понимаете, что только что оттолкнули от себя половину делегатов съезда?
— Главное, что не от вас, — покачал головой Гордон, — Мне-то они на кой нужны? Теперь все, кто был категорически нетерпим к любым, даже тактическим, союзам со сталинистами, вынуждены будут направить свой праведный гнев на меня. Вы-то ничем себя в их глазах не запятнали.
— Хм, — задумчиво вздохнул Тед, — Иногда мне кажется, что вы поклонник тактики Нельсона: «Никаких маневров! Просто атакуем!».
— А чего тут маневрировать? — искренне удивился Гордон, — Мы просто должны быть объективны. И последовательны. Да, в СССР живут те же самые люди, которые нас преследовали. Вы ведь сами знаете, Тед, что в 1937-м пропало несколько людей, которых я считал не просто товарищами, а друзьями. Для меня все это, наша борьба — не пустой звук. Но если быть объективным, я повторяюсь — там признают ошибки и пытаются их устранять настолько, насколько позволяет ситуация. Я еще о многом умолчал, собственно. Вообще-то изменения там буквально витают в воздухе. Практически, отсутствует недосказанность, тот самый «заговор молчания и страха», о котором писали в 40-е. Люди свободно ругают правительство и партию, планируют действия, которые побудят чиновников менять ту или иную ситуацию. И, что наиболее важно — у них получается!
— Сэм, но ведь все может измениться. Поверьте, я, скорее, на вашей стороне. Но думали ли вы о том, что они могут просто … передумать, и устроить нам зачистку вроде той, что была во Вьетнаме в 45-м, или просто бросить нас на убой, как было в Греции в 1949? В конце концов, их нынешний курс сильно завязан на нынешнее руководство.
— Возможно все, — отрезал Гордон, — Мы — марксисты, а не гадалки по куриным потрохам. Просто если история повторится — им НИКТО уже не поверит. Никогда. Мне кажется, Тед, так не рискуют даже сумасшедшие. Да, нас они могут и обмануть, посулить будущее в новом мире, где всем найдется место, и предать на каком-то этапе. Но тогда, поверьте мне, тогда получается, что они и себя обманывают! Они там семимильными шагами наверстывают все упущенное из-за войны, разрухи и, с эти трудно поспорить, самодурства. Строят рабочую демократию, практически по ленинскому образцу. Рабочий контроль на предприятиях! Премирование по решению коллективов, а не руководства! Народный контроль, который кошмарит коррупционеров и бюрократов! Черт, да даже если кому-то придет в голову ущемить нынешних советских рабочих в чем угодно, без должных обоснований — ему же не сносить головы, Тед. Они же не только считают себя хозяевами страны, они еще и вооружены, и организованы. Кстати, я такой вежливой полиции, как в СССР, нигде в мире не видел. Милиционеры там не то, что не распускают руки — даже голос не повышают. Их, правда, и так все слушаются, но не потому, что боятся, Тед! Можешь себе представить, что лондонский рабочий, на остановке автобуса или в очереди в лавке, болтает с незнакомым полисменом, о политике или видах на рыболовный сезон? А там это — норма. Это уже нельзя просто взять и отыграть назад. Либо идти вперед, невзирая на трудности, либо упасть и признать полный крах. Я тоже со скепсисом воспринимаю советскую пропаганду, поверьте. Но то, что там происходит, лучше любой пропаганды. Всего-то дел было — собраться, внимательно посмотреть, и пообщаться с людьми.
— То есть, вы за открытый союз?
— Это по обстановке, как мне кажется. Сейчас, наверное, выгоднее будет обойтись без этого. Потом, в будущем, разумеется, взаимные обязательства должны быть закреплены договорами. С нашей стороны тоже должны быть обязательства, причем серьезные. Не вижу сложностей. Многие годы я считал, что договора со сталинистами это пустая трата времени. Возможно, раньше так и было, да вы сами все знаете… Но сейчас я увидел людей, которые твердо намерены отвечать за свои слова. Сложно сказать, что их так переменило. Возможно, они просто поняли то, что пока не осознали и многие наши: что Лев, на самом деле, был прав, причем, не метафорически, а совершенно буквально. Революция никогда не останавливается, у неё есть начало, но конца нет. Остановишься, — и ты, по сути, уже мертв, хотя дышишь, ешь и пьешь, как живой. Этапы на этом пути можно и выделить, но вообще, они не особенно важны, это не более чем абстракция. Для декларации, может, им и вправду полезно было объявить о построении «социализма» еще тогда, до войны. Но сейчас они ведут себя куда как прагматично. Говорят о «необходимости построения материальной базы социализма». Понимаете? Они, по сути, открыто декларируют свою былую неправоту. Сами перед собой, причем — не перед нами же, в самом деле, на кой им черт перед нами оправдываться! Мне кажется, что у них, там, что-то навело их на мысль, что остановка в деле революции подобна смерти. Что-то очень серьезное, что-то, что не оставляет им времени на долгое обдумывание и обычную бюрократическую волынку. Как будто они своими глазами увидали часовой механизм бомбы, который отсчитывает секунды до взрыва… И противоречие снялось само собой. За последние шесть лет они сделали в плане социальных преобразований больше, чем за все годы до того, с 1927-го начиная. Сложно сказать, что их так «взбодрило». Возможно, они опираются на качественную аналитику. А может, их война на серьезные мысли навела. Впрочем, что это я? Разумеется, дело и в том, и в другом…
В этот момент в кафе вошел Джеймс Кэннон. Оглядываясь по сторонам, он быстро обнаружил Сэма и Теда, и решительно проследовал к ним.
— А я думаю, куда вы запропастились оба? — хмыкнул он, присаживаясь рядом с Тедом, — Ничего, если составлю вам компанию?
Поскольку возражений не последовало, он снял шляпу, повесил пальто на вешалку, и устало вздохнув, присел рядом с Грантом.
— Тед… Я понимаю, что ты, наверное, все еще злишься на меня из-за той истории с Хили…
— Джеймс, с чего мне злиться? Вы тогда действовали так, как считали правильным. К тому же, в конечном итоге, вы сами признали свои ошибки, — не удержался от легкой подколки Тед.
— Это когда бы, интересно? — насупился Кэннон.
— Когда сюда приехали, разумеется, — ухмыльнулся Грант, а Гордон не удержался, и засмеялся, отвернувшись от тарелки и закрыл лицо рукой.
— Черт. Вечно вы, молодые, норовите поиздеваться над стариком… Кстати, чертовски хочется есть. Тут, в этой забегаловке, вообще что-нибудь съедобное бывает?
Тед и Сэм невольно и почти синхронно усмехнулись.
— Не стесняйся, Джим, выбирай из меню что угодно, — пальчики оближешь, — махнул рукой Сэм, — Если хочешь в этой стране поесть по-человечески — не сомневайся, иди к индусам или пакистанцам. Ну, или к французам, но это если денег хватает. Англичане тебя угостят подошвой от ботинка с вустерширским соусом, а убедившись, что у тебя не очень с аппетитом — порекомендуют тебе своего врача. Извини, Тед, если тебя это задевает…
— С чего бы? — пожал плечами Грант, — Я не англичанин, а южноафриканский еврей, и привыкал к местной кухне добрых 15 лет, да так и не привык.
— Да, — задумчиво согласился Джеймс, — В гостинице нас кормят черте чем. Карамельный пудинг на завтрак, подумать только! Разве же это завтрак?! А когда я попросил гречневых блинчиков с арахисовым маслом и джемом, меня спросили, не канадец ли я, часом… С чего бы, интересно, мне быть канадцем?!
Официантка, между тем, подошла вновь.
— Товарищ Гордон, товарищ Грант… — на не очень уверенном английском обратилась она, смущенно хлопая длинными черными ресницами, — Желает ли ваш товарищ чего-нибудь на ужин?
