— И в мыслях не было, — Грант почувствовал, что задел нежелательную тему, — У нас, в РСЛ, тоже есть несколько урожденных аристократов. Главное — сознательность и классовая позиция, как мы считаем…
— Приятно это слышать! Здесь, в Париже, на меня сразу начинают коситься, думая, что я родился с серебряной ложкой во рту. Так оно и было, на самом деле, да вот только жизнь её оттуда очень быстро выбила, вместе с частью зубов.
На трибуне, тем временем, выступал молодой незнакомый Гранту представитель СФИО, Клод Пюнто. Чувствовалось, что кандидатуру для участия в дебатах соцдеки выбрали не из лучших. Парень читал речь по бумажке, путался, трогательно извиняясь перед публикой каждый раз. Публика не оставалась в долгу, выкрикивая остроты, передразнивая соцдека, и вставляя громогласные замечания. Студентов все время приходилось увещевать более авторитетным докладчикам. Вообще, Гранту весьма не нравилось поведение французской публики во время публичных выступлений. Оно было совершенно не похоже на уважительное и внимательное молчание англичан, даже в тех случаях, когда последние слушали политического противника. Французы явно хотели превратить дебаты в потасовку, и многие пришли вовсе не за тем, чтобы слушать скучные доклады. В конечном итоге, соцдек на каком-то абзаце совершенно смешался, и за него вступились уже все — и Жак Дюкло, и Ламбер, и неизвестный Гранту здоровяк с орденом, и даже Пабло, который, казалось, только за тем и пришел, чтобы унижать социал-демократию. В зале, на некоторое время, воцарился сущий бардак: все орали на всех, как минимум на трех языках. Слух Гранта различил, кроме французских, немецкие и английские выкрики, причем последние явно принадлежали Алану и девушкам. Зал, не совсем понятным образом, моментально поделился на «центристов» и «ультралевых», и с обеих сторон полетели мятые бумажки и словесные оскорбления. Тед взирал на все это с удивлением: ему и в голову не приходило, что у респектабельных социал-демократов во Франции такая скандальная репутация. Сосед же просто наслаждался зрелищем, с явным удовольствием подливая масла в огонь древним способом: меняя голос, выкрикивал подначки обеим сторонам конфликта.
В конце концов, Пабло, увещеваниями и угрозами прекратить мероприятие, удалось установить подобие порядка. Красного, как вареный рак, соцдека поблагодарили за выступление жидкими аплодисментами, и слово взял тот самый седой здоровяк справа. В первый момент Тед просто не поверил своим ушам: седой вещал о таких материях, услышать о которых на дебатах левых партий и движений ожидать следовало в последнюю очередь. Он восхвалял Де Голля, его патриотизм и гражданское мужество, прославлял Францию и её величие, восхищался героями прошлого, настоящего и будущего. Из всех, выступавших до него, он произносил речь, пожалуй, наиболее профессионально, сопровождая выразительной и уместной жестикуляцией. В нем чувствовался опыт прожженного буржуазного политикана, умеющего сладкими речами навести такую тень на плетень, что никакого плетня, в итоге, никто не разглядит.
— Жорж Помпиду, — пояснил сосед, видя недоумение Гранта, — Вы там, в Англии, наверняка почти о нем и не слыхали, но он уже весьма знаменит. Знатный голлист, который не бросал Де Голля даже в самые тяжелые времена. Но тут вы не услышите о революциях, нет, мистер Грант: этот старик самый настоящий агент дома Ротшильдов, и гордиться этим!
Помпиду, действительно, без смущения утверждал «французские традиционные ценности частного предпринимательства», беззастенчиво льстил коммунистам, которые поддержали Де Голля, и мягко, чуть ли не по отчески пожурил Пабло за излишний радикализм, не забывая, между тем, похвалить за организацию столь интересного мероприятия. Зал, кажется, был ошарашен почти так же, как и Грант, и взирал на здоровяка, изливающего на всех одинаковую любовь и приязнь, словно собрание кроликов на сытого, и, через это, благодушно настроенного удава. Длилось это довольно долго — не меньше 7 минут Помпиду выступал в почти полной тишине. И только тогда, когда он сделал паузу, чтобы водой из стакана промочить слегка пересохшее горло, кто-то (наверняка, это был анархист) пришел в себя.
— Буржуазная свинья!
— Подпевала лавочников!
— Лакей Де Голля!
— Врун!
— Недобитый фашист!
Помпиду разом подобрался, как старый боевой конь, услышавший звук горна, со стуком поставил стакан на трибуну, и громогласно выкрикнул в зал:
— Ой ля-ля! Я — «недобитый фашист», извольте видеть! Я — сражался в рядах Сопротивления, когда вы пешком под стол ходили, молодые люди! Сосунки! Бездельники! Пустозвоны!
— Я тоже сражался в рядах Сопротивления! — выкрикнул кто-то в ответ, — И тебя там, что-то, не припомню, толстый буржуазный гусь!
— Предатель трудового народа!!! Как и твой хваленный генерал!
— Соглашатель!
— Сопляки, — неожиданно поддержал Помпиду коммунист Робер Антельм, человек с худым усталым лицом, сидящий в первом ряду, — Обзывать героя борьбы с фашизмом — фашистом, это же надо додуматься! И какие вы после этого «левые»?!
— Как раз мы левые, а не вы, коминтерновские подстилки!
— Пойди, пожалуйся своему дружку Хрущеву!
— Он нас всех распугает! Своей большой ракетой!
— И ушами, ушами!
— Хрущеву бы не понадобилась ракета, чтобы разогнать вас, анархических наркоманов! Ему хватило бы пары кукурузных початков и крепкого словца! — рявкнул со своего места Дюкло.
— Крепкие слова и мы знаем! Pshel na hui, svou babushka pugay!
— Друзья! — не выдержал спокойный обычно Ламбер, — Когда мы ругаемся тут, буржуи радуются!
— Так и радуйся вместе со своими, глупый торгаш! Троцкий бы тебя пристрелил!
— Друг всем — ничей друг!
Через некоторое время кричали уже все, не давая Помпиду пробиться сквозь шум, даже несмотря на весьма выдающиеся голосовые данные последнего. Конструктив, кажется, иссяк окончательно. Никакого равного разделения в зале не было и рядом — все орали на всех, снова полетели бумажки, а где-то ближе к сцене со звоном разбилось стекло, вероятно, брошенная кем-то бутылка. В воздухе остро запахло полынью и спиртом — видно, бутылка была не совсем пустой. Словом, и на этот раз французы все превратили в дурдом. Некоторое время Тед лишь тщетно пытался расслышать в какофонии шума что-то интересное, а его сосед — как и раньше, с видимым наслаждением ругался на всех участников дискуссии, впрочем, как был вынужден признать Грант — не без остроумия.
Неожиданно, откуда-то сбоку появился Мишель Пабло, и жестом попросил Теда пройти за ним.
— Прошу меня извинить, мне пора, — обратился Тед к своему соседу, — Было приятно познакомиться. Будете в Лондоне — заходите, мы познакомим вас с товарищами. Да и вообще, должен вам сказать — нам, коммунистам, остро не хватает врачей, особенно с правильными взглядами. Для таких всегда найдется работа, я вас уверяю.
— Непременно, — пообещал студент, отвечая на рукопожатие, — Кстати, я действительно собираюсь в Англию в скором времени. Хочу повидать кое-кого из знакомых, и, если вы найдете время, охотно загляну к вам.
— Как, простите, вы себя назвали, я, кажется, запамятовал? — Тед достал записную книжку. Хоть какая-то польза от этих дурацких дебатов — парень производил впечатление неглупого и перспективного.
— Лектер, Ганнибал Лектер, — улыбнулся молодой человек, — Жаль, что вы уходите. Было бы интересно узнать ваше мнение о Помпиду. Редкостный проходимец, на мой взгляд. Как буржуазный политик, он выглядит очень аппетит ... я хотел сказать, перспективным, вы не находите?
— Вы правы, — согласился Тед, — Не удивлюсь, если он станет следующим президентом… Но, в любом случае, мне пора!
— До скорой встречи, мистер Грант!
Пабло отвел Теда в какую-то подсобку, в маленькую комнату со сводчатым потолком, в которой имелась конторка, большой старинный стол, и стулья, наверняка вышедшие из рук краснодеревщика еще до Первой Мировой войны. Когда Тед уселся на жесткое сиденье, стул страдальчески застонал под ним, но ломаться, вроде, не планировал.
— Простите, Тед, — наконец вздохнул Пабло, и вынул из портфеля бутылку, — Я вовсе не хотел, чтобы из дебатов получалось такое подобие рыбного базара, но что делать? Я вообще не приглашал анархистов. Просто с ними работает Ламбер — и, надо признать, довольно успешно. Поэтому он, в свою очередь, их и позвал. Анархистам из Нантера понравились кооперативные принципы, и те из них, кто вообще на что-то годен, проявили себя хорошо. Беда в том, что как раз самые толковые из них заняты, даже по воскресеньям, а сюда притащились сплошь пустозвоны и хулиганье. Желаете вина?
— Благодарю, но воздержусь. Мы сможем поговорить с вами сейчас, или вам потребуется вернуться в зал?
— Нет, меня там согласился заместить товарищ Булеро… Все равно, толку уже из этого не будет. Вообще, ситуация у меня достаточно простая. И очень сложная, при этом. Вот, взгляните на это письмо, мой друг, — Пабло извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги.
Тед принял у него листок, и, с трудом продираясь через французские обороты (почерк, к счастью, был аккуратным, «лицейским»), не торопясь, прочитал письмо. Пабло, тем временем, налил себе полный стакан дешевого красного вина, и мелкими, но быстрыми глотками, успел его почти осушить.
Если вкратце: Пабло писал никто иной, как Ахмед Бен Белла, один из наиболее известных деятелей ФНО, лишь месяц назад выпущенный из французской тюрьмы вместе с ближайшими сподвижниками. Бен Белла открытым текстом, не особо скрываясь, заявлял о своих претензиях на лидерство в стране, и к Пабло обращался … за помощью. Будучи еще в заключении, алжирский лидер много читал, и особенное впечатление на него произвела программа национального переустройства Алжира после независимости, написанное левым радикалом Францем Фаноном.
(Ахмед бен Белла (Мухаммад Ахмад бин Балла, араб. أحمد بن بلّة, 25 декабря 1918, Магния — 11 апреля 2012, Алжир) — первый президент Алжира, часто рассматриваемый как «отец алжирской нации»)
(Франц Омар Фанон (фр. Frantz Omar Fanon; 20 июля 1925, Фор-де-Франс, Мартиника — 6 декабря 1961, США) — франкоязычный вест-индский революционер, социальный философ и психоаналитик. Один из теоретиков и идейных вдохновителей движения новых левых и революционной борьбы за деколонизацию в странах Третьего мира.)
Бен Белла предлагал паблоистам, по существу вопроса, занять ряд важнейших государственных должностей в Алжире. По его мнению, экономика и социально-политическая картина Алжира не оставляла иного пути, кроме пути радикальных социалистических преобразований. Он считал, что национализации требуется подвергнуть не только бывшую французскую собственность, но и большую часть всей остальной собственности в стране. Аграрная реформа, которую он запланировал, сильно напоминала смесь советской коллективизации и принятой в Китае при Мао программы «малых хозяйств». Она включала, в частности полную национализацию всех земельных угодий, с последующим распределением их среди автономных крестьянских общин. Кроме того, Бен Белла собирался развивать добычу полезных ископаемых, газа, нефти, а также текстильную промышленность, крупно-хозяйственное государственное земледелие (в СССР бы такое назвали агрокомбинатами), а также рыболовный флот. Забавно, что дотошный Бен Белла упомянул даже такие перспективные, на его взгляд, направления, как развитие киноиндустрии (в тюрьме он посмотрел советский фильм «Страна Багровых Туч», и считал, что в Алжире полно чудесных мест для организации натурных съемок фантастических боевиков, вестернов и массы фильмов иной тематики). Кроме того, будучи неплохим футболистом, он не забыл про развитие спорта, производство спортивного инвентаря, и различных видов туризма, в том числе, экстремального. В Алжире имелись и живописные горы, и исторические памятники, и уникальные природные ландшафты, которые могли привлечь очень многих.
Все это требовало больших капитальных вложений, но Бен Белла ничуть не переживал по этому поводу, считая, что при грамотной политике лавирования между интересами ВЭС и Запада, он сможет привлечь инвестиции и с той, и с другой стороны. Помощь троцкистов Бен Белла видел, прежде всего, в создании системы администрирования, образования и обучения кадров, организации вооруженных сил (почему-то Бен Белла, сам опытный военный, считал, что большинство троцкистов в таких делах не менее талантливы, чем Троцкий), и, что особенно важно, в деле создания целостной и непротиворечивой государственной идеологии. Бен Белла отмечал, что сейчас, после номинальной победы, которую Париж вскоре должен был признать официально, в Алжире нарастает недовольство радикальным исламским элементом в ФНО, а также сторонниками панарабизма. Большинство алжирцев были светскими людьми, и, если в годы ожесточенных боев с колонизаторами признавали ценность исламистов как военной силы, способной мобилизовать радикальный элемент со всего региона, то теперь эти люди выглядели просто фанатиками, неспособными вписаться в мирную жизнь. Исламисты не оставались в долгу, пытаясь учить жить всех, кого можно, и кого нельзя. Поскольку за годы войны за Независимость алжирцы начисто отучились лезть за словом (и, что печальнее всего, за револьвером) в карман, это уже приводило к достаточно массовым столкновениям. Что до панарабизма, то, признавая его полезным и прогрессивным в целом явлением, Бен Белла, сам — изрядный поклонник Насера, считал, что с этим делом многие в Алжире перегибают палку. Это, в свою очередь, приводит к напряженности с берберами, составляющими в Алжире меньшинство, но меньшинство в общей массе населения значимое. Федерализация, ставшая следствием референдума, отчасти её снимала, но лишь отчасти: народы страны, хотя формально и получили культурные и административные автономии, по-прежнему тесно контактировали. Словом, по мнению первого вице-премьера еще не признанной страны, коммунисты могли сыграть на противоречиях всех остальных группировок, и, достаточно быстро, стать доминирующей в Алжире силой.
Поскольку СССР не поддерживал ФНО напрямую в войне за независимость, отношение к нему, как и к странам Варшавского Договора в целом, было достаточно прохладное. Все знали, как тесно налажены связи СССР и Франции, особенно в вопросах экономики. Поэтому-то Бен Белла и не считал правильным обращаться к СЭВ напрямую, предпочитая вести дела через посредничество ОАР, с одной стороны, и европейских компартий Интернационала, с другой. Пабло он считал человеком, принципиально выступающим за независимость Алжира без всяких оговорок, не ангажированным и честным, а поэтому — способным организовать большой «десант» европейских добровольцев, способных модернизировать Алжир и привести его к процветанию. Проблем на пути он видел немало. Так, около половины алжирцев были неграмотны, после начала бегства французов и лояльных им алжирцев остро не хватало технических специалистов всех профилей: от врачей, до сантехников. В армии тоже было полно проблем. В Алжире было сколько угодно обстрелянных и опытных солдат, способных заткнуть за пояс большинство европейцев в отношении боевых качеств, но острая беда была с командным составом, умеющим руководить хотя бы батальоном.
