Они миновали открытый участок пустыни, пересекли шоссе чуть восточнее Боуи, и по старой дороге, которой уже лет 20 почти никто не пользовался, свернули на юг, через хребет Лос-Кабесос. «Арабы» его спутников шли великолепно, и совершенно не производили впечатление не то, что уставших, а даже просто сколько-нибудь притомленных. Казалось, им, наоборот, не терпится сменить аллюр на свой обычный стремительный бег, похожий на полет… Когда солнце уже стало клониться к закату, Коннор не выдержал, и выехал вперед, ненадолго пустив Бесс, которой тоже надоело монотонное перемещение шагом, в галоп. Предлог он выбрал простой — на берегу пересыхающего каменного русла милях в трех отсюда раньше ему попадались, порой, олени. Ближе к цели Коннор успокоил лошадку, которая явно соскучилась по настоящей скачке, и уже шагом, проехал еще с полмили, а затем спешился, и, привязав Бесс в скудной тени чахлой акации, вынул винтовку из чехла, свой маленький рюкзак с одеждой и табаком, и, стараясь не топать, двинулся к каменной гряде, за которой пролегало русло. Оружие следовало проверить, ведь он стрелял из него всего пару раз до того, еще когда Митчем купил эту винтовку в Фармингтоне, и очень довольный покупкой, дал приятелю пострелять по бутылкам за домом. Кроме того, раз они едут втроем, экономия запасов продовольствия не повредит. Будь Коннор один, он вполне бы удовольствовался зайцем. Ну и просто: этот чертов Майк так много ругал пресловутое «общество потребления», что Коннору захотелось, хотя бы ненадолго, побыть совсем без всякого общества. Тем более, что, исключая лошадей, общество его спутников было проблематично назвать «производительным»…
Русло сейчас, в конце осени, было почти пусто: лишь тоненький ручеек тек посредине ленты укатанных серых камней на дне неглубокой впадины, поросшей по обеим сторонам акацией и кактусами. Летом пересыхал и он, но первые сентябрьские дожди принесли сюда немного воды, которая большей своей частью немедленно впиталась в сухую каменистую почву. Однако, и этот ручеек был центром притяжения жизни. Как ни старался Коннор идти тихо, тем не менее, он вспугнул немало мелких тварей, которые предпочитали держаться поближе к воде. Осторожно выглянув из за камня, Коннор с удовлетворением убедился, что его усилия не пропали даром — ярдах в двухстах выше по течению группа оленей пыталась напиться, шаря узкими изящными мордами между валунов, чтобы поймать языком ускользающую скудную струйку влаги.
Коннор освободил оптический прицел «Юнертл» от кожаного чехла, снял винтовку с предохранителя, не торопясь, чтобы не шуметь, дослал патрон в ствол, и прицелился из положения с колена, положив цевье на рюкзак. Особого выбора целей не было: среднего размера самец, еще молодой, с короткими рожками, перекрывал своим силуэтом все остальное стадо. Для Коннора и его спутников он был, пожалуй, крупноват, но тут уж следовало делать выбор: либо довольствоваться тем, что есть, либо совсем оставить идею. Коннор выбрал первое, и тщательно прицелился оленю под лопатку. Этот патрон имел весьма высокую начальную скорость пули, и на этой дистанции траектория снижалась всего на полдюйма. Никаких поправок почти и не требовалось, но Коннор, скорее машинально, чем сознательно, взял чуть повыше. Убедился, что все сделал правильно, после чего стал быстро, но мягко выбирать свободный ход спуска, вплоть до характерного «перелома стеклянной палочки», после которого ударник сорвался с шептала. Выстрел, как обычно бывает с малознакомым оружием, прозвучал несколько неожиданно для самого стрелка. Цветная и полная ярких деталей картинка в прицеле «поплыла» от отдачи, но стрелок успел увидеть, как над холкой животного на долю мгновения всплеснулось розовое облачко кроваво-воздушной взвеси. Звук был резче и громче, чем Коннор привык со своим старым «Стивенсом» калибра .32-40, и гулко отдавался от каменей в обе стороны русла. Отдача тоже заметнее, хотя в целом, он характеризовал бы её как достаточно мягкую. Олень дернулся, споткнулся и успел машинально оттолкнуться задними копытами с места, но передние копыта уже потеряли силу, и животное по инерции упало вперед и на бок. Остальное стадо сорвалось с места, как пущенные лучниками стрелы — секунду назад были на виду, а уже в следующий момент, казалось, раньше, чем до них донесся звук выстрела, исчезли между камнями по обеим сторонам ручья. Коннор машинально выбросил стрелянную гильзу, поймав её возле самого затвора и спрятав в нагрудный карман, дозарядил магазин новым патроном и закрыл затвор. Он, не торопясь и поглядывая по сторонам, прошел по руслу вниз, пока не подошел к добыче. Олень уже окончательно утих — перестал ворошить гальку копытами, а последний кровавый пузырь на его губах, как раз, успел лопнуть, оставив след на камешках рядом. Пуля весом 130 гран, с отверстием в головной части, попала точно туда, куда Коннор и целился, залетела под лопатку сверху справа, пробив легкое, предсердие, и другое легкое, после чего окончила путь, разбившись о камень. Входное отверстие было небольшим и малозаметным, а вот выходное — куда больше, и напоминало миниатюрный ярко-красный кратер вулкана с россыпью мелких белоснежных осколков кости. Из него, будто магма, обильно текла алая артериальная кровь со множеством пузырьков воздуха.
Убийство не отягчало его совесть (в конце концов, он отобрал жизнь прекрасного животного не для того, чтобы забрать его рога и бросить все остальное стервятникам, как некоторые идиоты-«спортсмены»), но и удовольствия не приносило. Он не был сельским жителем, и, хотя в родном Харлане регулярно охотился в горах вместе с отцом, еще до того, как пошел в школу, так и не приобрел устойчивой привычки к кровопролитию. Обстоятельства его бегства из родных мест сноровки тоже не добавили: ему лишь смутно запомнилось какое-то суматошное мелькание в темноте, разрываемой лишь вспышками выстрелов в сизом пороховом дыму. Грохот вышибаемой входной двери, потом испуганный вскрик Нэнси, прерванный хлопком дробовика, так быстро, будто его отсекли ножом. Запомнил он и то, как бестолково дергал цевье своего ружья, пока в нем не закончились патроны, и остановился лишь тогда, когда понял — больше стрелять уже просто не в кого. И во всем доме, еще час назад казавшимся самым надежным и уютным местом для Коннора, он один остался живым. Тогда он почти полчаса просидел на полу, среди осколков оконных стекол, щепок и стреляных гильз, и голова у него была пуста, как выброшенная жестянка из-под фасоли…
Черт. Лучше не вспоминать. Не начинать заново. Сколько можно. Это пустое.
Олень был, все-таки, слишком крупным, около 120 фунтов, и Коннор с досадой подумал, что часть мяса, все равно, придется бросить. Соли он взял с собой вдоволь, да и Диггом тоже изрядно запасся, но солить мясо было не в чем, кроме пакетов из плотной бумаги, а на то, чтобы закоптить излишки, могло просто не найтись времени. Он достал из рюкзака старый дождевик, и завернул в него переднюю часть туши, чтобы не испачкаться в крови. Затем повесил винтовку на плечо, закинул оленя на плечи, и, чуть сгорбившись, понес его ту сторону, где оставил лошадь.
Когда спутники Коннора показались из-за пологого холма на севере, он уже успел повесить оленя на дерево, сходить с брезентовым ведром к ручью за водой, и, надев резиновые перчатки, начал свежевать добычу.
— О! — одобрительно поднял палец вверх Диггом, — На ужин будут стейки?
— Да, мистер, — кивнул Коннор, — Предлагаю тут и заночевать. Было бы здорово, если мне кто-нибудь поможет, тогда управимся быстрее.
Диггом что-то негромко указал Майку, и тот стал шустро расседлывать лошадей, после чего собрал уздечки в обе руки, и повел их на водопой. Коннор, не переставая орудовать ножом, поглядывал за парнем, отмечая про себя, что тот какой-то странный «умник». Вроде нескладный и слегка нелепый, но с обхождение с лошадями явно знал отлично. Если он, неизвестно откуда, явно получил навыки верховой езды и ухода за животными, то как он позволил Диггому извести столько денег на таких роскошных коней, всего-то и нужных на один переход?!
Диггом, который тоже достал маленький широкий нож откуда-то из седельной сумы, заметил эти взгляды.
— Парень — сын богатых родителей, Робин. Он каждое лето проводил на ранчо у дяди, в Аризоне. Лошадник он получше меня, одна беда, спросить его совета я не мог, мы должны были встретиться уже после аукциона, и я боялся, что после него мы лошадей уже не купим.
— Купить лошадей за такие деньги вы могли в любой момент и на любом ранчо, — хмыкнул Коннор.
— Да, но тогда местные бы меня запомнили, причем накрепко, как приезжего мужика, который не считает деньги. Судачили бы потом про это, как ваш приятель с ранчо. А так — меня видел лишь тот техасец. Он был рад, что выручил ту цену, что и планировал в самом лучшем случае, и уехал, ни с кем не успев пообщаться, и даже никому не показав лошадей, кроме меня. Иногда, Робин, лучше переплатить, чем недоплатить. Я так считаю. Когда мы выйдем к границе?
Коннор покачал головой.
— Завтра ехать весь день. Пройдем через пустыню, потом, не доезжая до перевала Апачей, свернем обратно на север. Там есть тропа, по которой ездят только контрабандисты, бандитос и беглецы. Очень неудобная тропа, но мы пройдем по ней, минуя долину Серных Источников и пару городков, которые лежат за ней. А дальше будет уже Свободный и Суверенный штат Чиуауа.
— Какой будет ближайший приграничный город? Ну, я имею в виду, когда мы спустимся с гор?
— Смотря, с какой стороны.
— С мексиканской.
— С мексиканской ближайшей будет Колония Морелос. Это не совсем город, но и не деревня, несколько домов и церковь. С американской — Дуглас, но это далеко, примерно в 30 милях к югу. Как раз там — пропускной пункт и пограничники, а также ближайшее отделение полиции. И, кстати, меня там неплохо знают. Туда нам точно не надо.
— Далековато нам придется забраться, Коннор. Уйдет дня два, верно?
— Не меньше трех, а скорее, четыре. А разве не этого вы хотели? — удивился Коннор деланно, закончив сдирать шкуру с задней ноги оленя, — Нам и по той стороне далеко ехать. Где вы договорились встретиться в Мексике, с вашим встречающим?
— Мы должны позвонить ему в некий то ли город, то ли поселок, под названием Басерак. С первого встреченного в Мексике телефона.
— Тогда никакой проблемы. Если ехать на машине и по дорогам, там везде не так уж далеко. Отдохнете полдня, может, день — и встретитесь. Деньги у вас, надо думать, есть.
— Есть. Это радует, что все так просто, Робин. Мне казалось, все сложнее. Я тут как раз подумал, насчет денег — кажется, пять сотен будет маловато. Есть подозрение, что вы из-за нас бросили работу. Коней сразу не продашь, а вот содержать их надо. Поэтому, я решил поднять нашу ставку — до тысячи. Как считаете?
— Звучит отлично. Но пока я от вас вообще ни цента не видал, мистер, — нарочито грубо напомнил Коннор, закончив, наконец, сдирать с оленя шкуру и останавливаясь, чтобы передохнуть.
В русле нашлось много сухих сучьев, и, когда возня с оленем и лошадями была закончена, Диггом сноровисто развел костер. Они уселись вокруг него, жарили мясо и молча ели. Коннор достал бутылку из своей седельной сумки, и бросил слегка вороватый взгляд на Диггома. Ему не хотелось показывать спутникам, что он не может заснуть без дозы спиртного, хотя это было сущей правдой. Но Диггом не смотрел на него. Он слушал, как Майк, отяжелевший от еды и тепла, неторопливо рассказывал что-то совершенно непонятное про какие-то «прямоточно-реактивные двигатели» и про то, какая это замечательная, хотя и весьма дорогая штука. Коннор, оставаясь в тени, открыл бутылку и сделал большой глоток, потом еще один. Виски привычно обожгло горло и пищевод, закончив путь приятной вспышкой тепла в животе. На вкус, впрочем, оно как было, так и продолжало оставаться омерзительным, поэтому Коннор зажевал его припасенным кусочком сочной оленины. Затем он подсел к костру, скрутил самокрутку, и прикурил от уголька.
— Мистер Коннор, — неожиданно обратился к нему Майк, — Так вы, все-таки, как я понимаю, коммунист?
— Раньше я был членом Социалистической Рабочей Партии, — сухо ответил Коннор, — Но это было уже довольно давно. Сейчас я беспартийный.
— Но убеждения-то у вас остались?
— Убеждения — они как дырка пониже спины, — пожал плечами Коннор, — У каждого есть, с гарантией. А коммунист — это только тот, кто является членом коммунистической партии и что-то там реально делает, как меня учили.
— О! — понимающе улыбнулся Майк, — Нечасто сейчас можно столкнуться с такими устаревшими понятиями об убеждениях. Ведь освобождение, как и угнетение — это вопрос, в первую очередь, индивидуальный. Если вы согласны с отчуждением, готовы предоставить кому-то еще диктат над вашей волей — будь то партия, государство или корпорация, то естественно, что вы никогда не освободитесь. Но, ведь это, получается, что вы идете на сознательный отказ от собственной природы, ведь рождены-то вы свободным, природа вам дала полную свободу, как от догматов ваших предков, так и от общества, которое является средой для развития этих догматов. Как партия или какая-то иная структура может первично определять для вас ваши собственные воззрения?!
«Какая х..ита», — обреченно подумал Коннор. Зря он вообще открыл рот. Держал бы язык на замке — все бы было хорошо. Надо было выпить, и идти спать. И, да. Надо бы еще выпить, того, что он проглотил в темноте, явно было недостаточно.
— Свобода дается вам природой, Майк? Полагаю, это какой-то паршивый сорт свободы, — ответил он, казалось, против собственной воли, — Чтобы узнать, чего именно стоит человек без общества, и его «догматов», достаточно провести несложный эксперимент. Например, отбросить все атрибуты общества — одежду, обувь, спички, оружие — и выйти погулять в лес. В одиночку. Лучше, зимой. Не у вас, в Калифорнии, а где-нибудь в Миннесоте, например. Думаю, природа не останется равнодушной: очень быстро вы поймете, что она предоставляет вам свободу богатого выбора: просто мирно сдохнуть где-нибудь под елкой от переохлаждения организма, или слегка помучиться перед этим, пытаясь согреться.
Майк молча обдумывал услышанное. С темноте, на гребне справа от лагеря, звонко тявкали койоты, явно почуявшие запах жаренного мяса, крови и внутренностей оленя. Казалось, что они громко выражают несогласие со словами Коннора. Ну, положим, то, что койоты были приверженцами «новых левых», ничуть не удивляло.
— Вы сами-то понимаете, какую несете пургу?! — продолжал, между тем, Коннор, уже не желая останавливаться, раз начал, — Общество — это единственное, что делает нас людьми. Общество дает нам права, и уже за это требует с нас исполнения обязанностей. К кому апеллировать новорожденному, которого мать выбрасывает в мусорный бак, на то, что его права нарушаются? К «природе»? Он же рожден свободным, верно? Какой еще «диктат», парень? Это все — дерьмо бычье. «Индивидуальное освобождение» — это, как раз, и есть, самое что ни на есть настоящее заточение себя в тюрьму одиночества! Мы почти ни черта не стоим вне общества. Без него мы просто ходящие говорящие куски мяса. И, если и существует в мире способ полностью освободиться — а видит бог, я в этом не уверен, — то он возможен только в обществе, в интересах общества и с учетом устоявшихся в обществе воззрений. Да, нельзя потакать всем традициям и суевериям общества, но глупо делать вид, что их просто нет в природе! Поэтому не надо вот тут мне затирать про то, что я могу избавиться от угнетения внутри своей головы! Пока угнетатели крепко держат меня за задницу, им абсолютно насрать на то, что твориться у меня в голове, в пищеводе, в легких, и в других органах. И нечего тут фантазировать. Хочешь результата — надо работать с людьми, с товарищами, парень. А, поскольку я этого не делаю — коммунист из меня не выйдет. И не из кого не выйдет, если он будет думать, что достаточно «начитаться марксизма» и жить обычной жизнью, с фигой в кармане, свысока поглядывая на всякое «неотесанное быдло»!
