Кэннон так опешил, что даже не нашелся что сказать. Он просто смотрел на девушку, как на приведение, поэтому Сэм поспешил ему на помощь.
— Спасибо, Приша. Это — товарищ Кэннон, он коммунист из Америки. Будь добра, принеси ему карри из свинины, по-мадрасски, салат из свежей зелени и пинту IPA, по возможности, не ледяного. А то он старенький, еще простудится, да крякнет… И мне, зеленого чаю с мятой, если не трудно.
— Хорошо, товарищи! Рады вас приветствовать на родине Интернационала! — улыбнулась девушка Кэннону, и быстро исчезла.
К Кэннону только спустя минуту вернулась способность говорить.
— Вы совсем тут с ума посходили, троцкисты ху…вы?! — выдохнул, наконец, он, оглядывая Гранта и Гордона ошарашенным взглядом, — Какой-то форменный коммунизм развели! Прямо посреди хреновой Англии! Ваше тутошнее ФБР, или кто уж тут у вас за них, что, совсем мышей не ловит?!
— Успокойся, Джим, — мирно похлопал его по плечу Гордон, — Тут, просто, очень старомодная страна. Пока тебя не за что вешать, тебя только высмеивают в газетах, правда, очень обидно…
За ужином от мирной болтовни расслабляющихся после трудного дня людей перешли, постепенно, и к более сложным темам. Кэннон спокойно воспринял доклад Гордона. Примерно так он себе все и представлял, исходя из того, что слышал от множества людей. Кроме того, естественно, что он внимательно следил за недавним визитом Хрущева в США, а также за реакцией на этот визит со стороны самых разнообразных персонажей.
— Мне кажется, этот пузан отнюдь не так прост, как пытается себя поставить, — признался Джеймс, — У него внешность простака, речь простака, манеры простака. Но ведь он, на минуточку, Первый Секретарь КПСС. Причем, коммуняка старой сталинской закваски. Среди таких простаков не может быть в принципе, их естественный отбор повывел. Зато полно парней с каменными задницами и железными яйцами. Многие у нас клюют на эту наживку, но, мне кажется, что «простаки» в этой ситуации, как раз, все эти надутые гарвардские и йельские индюки, для которых человек без клубного перстня — существо низшего порядка. Что до меня, то, друзья, признаюсь честно… Ситуация у нас сейчас — полный швах, и это еще мягко сказано. Если бы сейчас ко мне пришел лично Сатана, и пообещал пару подконтрольных профсоюзов и иммунитет от чертового содомита-Гувера, у меня был бы только один вопрос: «Где расписаться?!». Что уж говорить про этого ушастого парня в соломенной шляпе, который строит из себя слесаря? Лично мне очевидно, что он-то точно не Сатана, не даже не Дядя Джо, да и вообще, персонаж из совершенно другой оперы…
— Кстати, про Сатану… — мягко перебил его Грант, — А вот сегодня речь зашла про этих пламенных борцов из «Нации Ислама». В какой форме вы их поддерживаете, и стоит ли оно того? Все что я знаю про этих парней, говорит мне, что там все очень паршиво…
— Слово не то, — с готовностью согласился Кэннон, — Если не читали, что они пишут — гляньте на досуге. Мистика, религиозные бредни, расизм. Коктейль из сортов дерьма высшей пробы. Но тут ведь какое дело… Мы, всегда, с момента основания, стояли против сегрегации и апартеида. Это принцип. И что же, теперь, нам говорить: «Нет, эти черные парни какие-то неправильные, приведите-ка других, одетых почище»? А что еще, интересно знать, могло возникнуть в гетто, где нет ни образования, ни толковой работы, зато есть гангстеры, кокаин и травка? Черных парней на Юге каждый день стреляют, вешают и сжигают живьем, без суда и следствия. Я знаю, о чем говорю, уж поверьте мне. До прессы и десятой части не доходит, так и остается с концами в луизианских болотах. Полиция хватает их без разбору, а в «Анголе» развели такой режим, что выживает, дай-то бог, один из десяти заключенных. Как в хреновом Дахау. А каждое действие рождает противодействие. Да, многие из них нас ненавидят, всех без разбору, это факт. Как факт и то, что у них есть, господь свидетель, для этого очень веские причины. Как мы можем это осуждать? Мы коммунисты, или сквозняком надуло? (Про это «выдающееся» заведение можно почитать вот тут: http://www.zakonia.ru/analytics/73/52580)
— Осуждать открыто и не обязательно, — заметил Сэм, — Иногда, достаточно не поощрять. Эти парни, как ты сам справедливо заметил, народ необразованный, религиозный и, при этом, очень резкий. Неужели ты не понимаешь, во что это выльется?
— Не совсем я врубаюсь, о чем вы, товарищи… — Джеймс явственно «закусил узду» и насупился, — Черные борются за свои права, за территорию, на которой живут. И они имеют на неё право, черт возьми, по любым раскладам…
— Не валяй дурака, Джеймс, — отрезал Тед, — Все ты понимаешь, даже побольше нашего. Они устроят бойню, рано или поздно. Причем, будут убивать невинных, тех, кто под руку попадется. Как эти католические фанатики из Ольстера, или из ФНО в Алжире. Нельзя ликвидировать последствия несправедливости другой несправедливостью. Когда террор идет только во вред, причем, для самих черных в первую очередь, не грех его и осудить. Ленин, вот, к примеру, осуждал индивидуальный террор эсеров. Надо думать, он делал это не от жалости к царским чиновникам и полицейским!
— Ага, осуждал, — проворчал Кэннон, — и злорадствовал потом, когда тем доводилось укокошить какую-нибудь особо выдающуюся мразь.
— Так и вы злорадствуйте на здоровье! — воскликнул Гордон, — Если от этих головорезов, действительно, пострадает «мразь», надо открывать рабочим глаза, что белым, что черным, на то, почему мразь получила свое. «Мрази — мразотный конец!» Но ведь не только «мразь» пострадает. Возможно, она, как раз — в последнюю очередь. «Мразь» у нас хорошо охраняют. Она сидит, и считает свои денежки за высоким забором. Именно про это говорит Тед, а не про то, что мразь надо оберегать от заслуженной расплаты.
— Вот именно! — Тед был рад, что получил поддержку, — Понимание чьих-то мотивов еще не означает автоматической солидарности. Нужна внятная позиция. Мы против сегрегации, против расизма. Но мы не подразделяем расизмы по сортам: «белый плохой», а «черный — хороший». «Оба хуже!» — как говорил, сами знаете, кто. Кстати, а что вы там думаете про Мартина Кинга и его движение?
— Размазня, «квакерская пушка» это, а не «движение», — отмахнулся Кэннон, — Хотя, конечно, сам Кинг-то мужик мощный. Великолепный оратор, свято верит в свою правоту и упертый, как баран. Для черных — огромный авторитет, обратная сторона их религиозности и низкого уровня образования. И мы им тоже поддержку, естественно, выражаем. Кое-кто из наших, с восточного побережья, участвует в их акциях и мероприятиях. Но … сами знаете: пацифизм, непротивление, христианское смирение, лютики-цветочки, спиричуэлс и розовые сопли… Мусульмане выглядят, в любом случае, куда бодрее, и уж если они своего не добьются…
(Quaker gun — "квакерская пушка" Бутафорское орудие, макет орудия. Выражение возникло в связи с пацифизмом квакеров, религиозной протестантской секты, распространенной в США) (Спи́ричуэлс, спиричуэл (англ. Spirituals, Spiritual music) — духовные песни афроамериканцев. Как жанр спиричуэлс оформился в последней трети XIX века в США в качестве модифицированных невольнических песен афроамериканцев американского Юга (в те годы употреблялся термин «джубилиз»).
— А вот я бы не поручился, — улыбнулся Сэм, — Ставлю двадцатку против твоей старой шляпы, что как раз эти «соплежуи» смогут добиться отмены законов Джима Кроу. Еще на нашей с тобой памяти.
— Двадцатку чего, фунтов? Поверь, моя шляпа тебе будет не к лицу. Как они чего-то добьются? Полиция поломает дубинки об их головы и устанет их бить? У Ку-клукс-клана кончатся патроны, бензин, веревки и мыло? Тюрьмы так набьют черными баптистами, что дешевле станет их послушаться, чем строить новые? Не смешите меня, ребята. Я слишком старый для такого дерьма.
— Не раскатывай губу, Джим, долларов, конечно. Но ты сам увидишь, так и будет.
Гл. 3 Лондон, конгресс.
К оглавлению
Вопреки популярному, впоследствии, расхожему мнению, неоднородность взглядов и связанные с этим склоки вовсе не являлись некой «родовой чертой» троцкизма. В кризисные и переходные периоды они были свойственны всем массовым партиям, в том числе и буржуазным. Когда троцкистов обвиняли в некой повышенной конфликтности и склонности к расколам, обычно забывали о том, какие этапы прошла мировая социал-демократия на пути своего становления. С одной стороны, всегда имелись тенденции к уклонам, — что вправо, что влево. Особенно ярко это проявилось во времена Первой Мировой войны, когда практически закончил свое существование 2-й Интернационал, расколовшись на интернационалистов (которые провели в Циммервальде свою конференцию, с журналом «Vorbote» и Анжеликой Балабановой, заложив основы будущего Коминтерна) и «оборонцев» (которые «временно» вообще отказались от классовой борьбы в пользу «классового примирения» и «защиты отечества»). С другой стороны, аналогичные процессы существовали и в РСДРП(б), часть членов которого вполне открыто тяготела к меньшевикам или левым эсерам, вплоть до момента полного политического размежевания с последними, и даже некоторое время позже. Это, в свою очередь, заложило основы для будущей «партийной дискуссии», для многих коммунистов окончившейся в лагерях, а то и на Бутовском полигоне. В послевоенный период, когда мир стремительно делился на два враждебных полюса, обстановка для любых политических течении, не желающих или не имеющих возможности прямо примкнуть к одной из сторон «Холодной войны» была еще более сложной, чем перед Первой Мировой, когда пролетариат, по крайней мере, находился в пике классового самосознания, и политическая роль его (а значит, и всех политических групп, стоящих на пролетарских позициях) только росла. Могучий послевоенный подъем экономики в развитых странах, объективно, усиливал позиции национальной буржуазии. Промышленность и торговля, после кризисного 1947-го, демонстрировали практически, непрерывную положительную динамику. Связанно это было, в первую очередь, с базисными явлениями: необходимостью модернизации оборудования и организационных структур экономики, большими вложениями американского капитала, накопившего колоссальные свободные средства, как в виде денег, так и в виде производственных мощностей, созданных во время войны. Однако, не меньшую роль играли и явления надстроечные: стремительный рост военно-политического могущества СССР заставлял национальную буржуазию большинства стран мира озаботиться вопросом пресечения вспышек классовой борьбы со стороны своих рабочих. Там, где пролетариат был организационно или численно ослаблен и разобщен, например, в Испании, Португалии, Греции, отчасти, в Италии и в странах Латинской Америки, достаточно было установления жесткого военно-полицейского режима, граничащего с фашистским, или просто беззастенчиво фашистского. В богатых и больших странах пролетарские массы были организованы в профсоюзные и политические структуры и имели слишком сильное политическое представительство, чтобы на их подавление можно было, в случае чего, легко бросить призывную армию (набираемую, напомним, из тех же самых масс). С другой стороны — уровень прибавочной стоимости и разного характера ренты, получаемой буржуазией, был достаточно велик, чтобы чем-то поступиться в интересах выживания. В таких случаях политика была построена на фактическом «подкупе» пролетариата, путем создания достаточно благоприятного климата на рынке труда, предоставления определенных, весьма усеченных по меркам социалистических стран, но для капитализма беспрецедентных, социальных гарантий, установления благоприятного для экономической борьбы трудового законодательства.
Сила буржуазных режимов, с одной стороны, и достаточная степень удовлетворенности рабочих, с другой, эффективно выбивали почву из под ног радикальных партий. Рабочий видел, что путем продвижения по карьерной лестнице и лояльности, в самом крайнем случае — путем забастовки, он мог получить больше выгод, причем, наверняка, чем если бы пошел на поводу неких радикалов, призывающих к социальной революции. Даже соглашаясь на словах с коммунистической агитацией — это было отнюдь не редкость, и даже имело характер своеобразной моды — рабочий становился в такие периоды инертен и, реально, неспособным рисковать здоровьем и перспективами ради идеалов, которые, к тому же, зачастую не понимал.
Коммунисты в таких условиях были вынуждены пытаться самыми разными способами заработать доверие своей целевой группы: работали в профсоюзах освобожденными работниками, осуществляли агитацию наиболее радикальной, молодой части рабочих и студентов, не имеющих пока ничего такого, чего не жалко было бы потерять. Нередко европейские и американские коммунисты вообще разочаровывались в перспективах социальной революции в развитых странах, и обращали взор на Третий Мир. Там, в жарких бедных странах, у буржуазии не было средств на массовый подкуп трудящихся, и борьба там выглядела, во всяком случае, «настоящей» — яростной, безжалостной и кровопролитной
(Дух тогдашнего «Третьего Мира» хорошо передает цитата: "Все цены определяются рынком, кроме цены рабочей силы, которую устанавливают пулеметами". Слова эти принадлежат одному из лидеров христианско-демократической партии Чили (которая противостояла правительству Альенде) Радомиро Томичу).
Сражение там шло в открытую, без сложных политических фокусов, не за страх, а за выживание, с обеих сторон классового фронта. Именно из-за этого, а вовсе не из-за какой-то особой «дикости» бедных и повышенной «кровожадности» богатых, социальные конфликты выливались в этих странах в затяжные гражданские войны. Конфликты эти были мало похожи на войны, привычные европейцу второй половины 20-го века (хотя были абсолютно понятны жителю СССР, особенно тому, кто не понаслышке знал о реалиях гитлеровской оккупации). Линия фронта в них проходила, зачастую, по границам городских трущоб и оградам плантаций. Повстанцы часто формировали многочисленные партизанские армии, удерживающие большие районы этих стран десятилетиями. Правительства нередко прибегали к чрезвычайным мерам: «эскадронам смерти», действующим без всякой оглядки на законность, карательным акциям против поддерживающего повстанцев мирного населения, помощи незаконных формирований, создаваемых в частном порядке отдельными олигархами и, даже, наркобаронами. И все это сопровождалось исключительной жестокостью с обеих сторон фронта.
Причем, зачастую, ведущей силой классовой борьбы были не промышленные рабочие (коих в «развивающихся странах» могло и вовсе не иметься, или иметься в мизерном количестве), а рабочие сельскохозяйственные, батраки и беднейшее крестьянство. Необходимость ориентировать политику на такой контингент, нередко, уводила взгляды левых радикалов в «странную», казалось бы, для левых радикалов, сторону. Например, к необходимости признания интересов мелкой буржуазии (к ней относились крестьяне и ею мечтало стать большая часть батраков), порой, даже в ущерб городскому населению всех классов и прослоек общества. Кстати, подобное «преломление сознания» нередко формировало специфическое негативное отношение к «сталинской» коллективизации в СССР, несмотря даже на то, что сам Троцкий считал её явлением прогрессивным, хотя и неидеальным по исполнению и срокам.
