Содержался ли в словах капитана намек на то, что его гостья относилась к ещё более счастливому меньшинству или нет, королева не поняла, да и не захотела ломать над этим голову. Вместо этого она, желая разрядить обстановку, успокоительно, как только она одна отлично умела, спросила:
— В своё время вы рассказывали мне, что начинали своё дело с одним кораблем. Сколько же кораблей у вас сейчас, капитан?
— Да, ваше величество, мой отец действительно оставил мне один-единственный латанный-перелатанный кораблик, старую калошу, и это было всё, с чего я начинал, — с удовольствием сказал Мунтрас. — Сегодня я собираюсь передать сыну флот в двадцать пять прекрасных судов. У меня есть быстроходные шлюпы, фрегаты и пакетботы, отлично приспособленные к хождению и по рекам, и по морям, с вместительными трюмами, чтобы везти большой груз льда для продажи. Только теперь многим становится ясна выгода старинной торговли льдом. Чем жарче делается на нашей грешной земле, тем больший груз отличного лордриардрийского льда готов потребить рынок, и тем больше мы, ледяные капитаны, зарабатываем. Чем хуже живется народам, тем большую выгоду я получаю.
— Но ваш лед тает, капитан, — напомнила королева.
— Конечно, и это стало неистощимым источником моего дохода. Однако лордриардрийский лед, самый холодный, вырубленный из морозного сердца горных ледников, тает медленней, чем лед, который предлагают на продажу другие торговцы, особенно эти жалкие мошенники из Попевина.
Капитан откровенно наслаждался беседой с королевой, хотя от его внимания не ускользнуло, что МирдемИнггала чем-то расстроена и над её обычно безоблачным челом словно собираются тучи. Он без труда догадался, что она явилась просить его о некой услуге. И умудренному жизнью капитану не составляло особого труда понять, что это может быть за услуга.
— Скажу вам вот ещё что, ваше величество, — наконец решился он. — Вы правоверная дочь своей страны и вера ваша чиста, поэтому не мне напоминать вам об искуплении. Так вот: мой лед — это моё искупление. Чем меньше становится льда, тем больше в нем нужды, и чем больше в нем нужды, тем выше на него цена. Мои корабли ходят в ваши края от моего родного Лордиардри, пересекают море Орла, поднимаются по Такиссе и Валворалу до Матрассила и самого Олдорандо, посещают побережье и воды всего Борлиена... и заглядывают даже в Кивассиен!
Королева вздрогнула, явно без особой радости слушая, как капитан мешает религию и торговлю.
— Что ж, отрадно слышать, что хоть кто-то процветает в нынешнюю тяжелую пору, — сухо сказала она.
Она отлично помнила те далекие времена, когда ещё девочкой путешествуя по Олдорандо вместе с матерью, повстречала на базаре юного тогда димариамца. Он был бос и одет в рубище, но на его губах играла улыбка; откуда-то из глубин своего нищенского наряда он тогда выудил кольцо, прекрасней которого королева не видела ни до, ни после. Её мать, Шаннана, дала ей денег, чтобы она купила приглянувшуюся драгоценность. На следующий день королева вернулась на базар специально для того, чтобы купить кольцо и с тех пор носила его не снимая.
— За кольцо я ободрал вас тогда немилосердно, ведь это не более, чем искусная подделка, — с улыбкой признал Криллио Мунтрас, перехватив её взгляд. — Но вернувшись домой я смог купить ледник и открыть своё дело. Так что по сути дела я обязан вам всем.
Капитан рассмеялся и смех королевы вторил его смеху — она давно знала об этом. Но время его было дорого и он решил перейти к делу.
— Итак, государыня, поскольку вы явно пришли сюда не за тем, чтобы купить у меня лед, так как для такой цели вы обычно присылаете дворцового мажордома, осмелюсь спросить — так за чем же? Чем я могу вам служить?
— Капитан Мунтрас, я оказалась в затруднительном положении и мне крайне нужна ваша помощь.
Прогнав веселье, капитан мгновенно посерьёзнел.
— Слушаю вас, ваше величество.
— Я очень ценю вашу готовность служить, Криллио. И уверена в вашей честности и надежности, чем вы, без сомнения, отличаетесь и на что я могу рассчитывать. У меня есть важное письмо и я хочу попросить вас доставить его для меня, тайно. Только что вы сами упомянули Киивассиен, что на границе с Рандонаном. Могу я быть уверена в том, что вы сможете доставить моё письмо некоему генералу, состоящему в командовании Второй армией, и что никто не узнает об этом?
При этих словах лицо капитана затвердело настолько, что его круглые щеки стали казаться высеченными из камня. Он моментально понял, о ком идет речь и что ждет его лично, если письмо попадет в руки короля.
— Там идет война, а на войне всякое может случиться, — хмуро сказал он. — Ни за что нельзя ручаться, ваше величество. Судя по последним новостям, дела борлиенской армии плохи и Киивассиен вот-вот падет. Я не рискну послать туда корабль. Они, знаете ли, обходятся мне совсем недешево.
— Вы торгуете в этой стране льдом моей королевской милостью, — уже другим тоном напомнила МирдемИннгала. — И эта милость далеко не вечна.
— Что ж, это так, — неохотно признал капитан. — И мне совсем не хочется лишиться вашего расположения. Ради вас я готов пойти на риск, ваше величество. Отсюда один мой корабль идет в Пурич в нечестивом Рандонане. Так и быть, я прикажу его капитану подняться вверх по реке Касол, за Киивасиен, в Орделей. Там я постараюсь найти способ отправить ваше письмо со специальным гонцом. Надеюсь, мне удастся найти столь смелого человека. Само собой, ему придется немало заплатить за риск...
— Сколько?
Капитан задумался, перебирая своих людей и подсчитывая неизбежные убытки.
— У меня есть на примете один проворный десятилетний юнга, который охотно возьмется за это. Когда так молод, не боишься смерти... Но, сами понимаете, задержка корабля на маршруте обойдется мне дорого.
— Сколько?.. — уже гневно повторила королева.
— Тысяча рун золотом, — помолчав, ответил капитан.
МирдемИннгала поджала губы. Цена была непомерно велика, но капитан знал, что королева заранее понимала это. Она неохотно протянула ему увесистый кошель с сотней золотых и вручила другой кошелек, с письмом к генералу ТолрамКетинету.
Мунтрас снова поклонился. Риск был велик — но и прибыль обещала быть огромной. К тому же, доставка письма давала ему повод закончить затянувшееся сверх всякой меры пребывание в Матрассиле.
— Я рад и горд, что могу оказать вам услугу, ваше величество. Я лично займусь этим делом. Но сперва я отведу свой корабль в Олдорандо, где должен завершить дела. Переход вверх по реке займет четыре дня, ещё два дня я простою там и за два дня вернусь обратно. На всё уйдет неделя. После короткой остановки в Матрассиле я пойду дальше на юг, в Оттасол. Там я передам ваше письмо младшему капитану — и уж он отправится в путь со всей возможной поспешностью.
— Как долго! — тем не менее возмутилась королева. — Вам обязательно плыть сначала в это Олдорандо?
Мунтрас вздохнул.
— Это будет моё последнее плавание, миледи. Я должен завершить дела и проститься с людьми, что служили мне верой и правдой много лет. У купцов своя честь.
МирдемИннгала смягчилась.
— Хорошо, оставляю это на ваше усмотрение, капитан Мунтрас. Но надеюсь вы поняли, что дело, о котором идет речь в этом письме, крайне срочно и требует совершенной секретности? Всё должно остаться строго между нами. Исполните мою просьбу, и я щедро вас отблагодарю. Очень щедро!
— Не сомневаюсь, ваше величество.
Распив с капитаном ещё по бокалу охлажденного вина, королева распрощалась с ним, и, приободрившись, почти весело двинулась обратно во дворец в сопровождении фрейлины, сестры генерала, письмо к которому, наконец, начало свой путь. Какое бы решение ни принял король, её выбор был уже сделан...
* * *
Ветер гулял по всему дворцу, хлопал дверями и взметал занавеси. Король ЯндолАнганол, без кровинки в лице, вел разговор со своим личным духовником, мрачным, совершенно лысым АбстрогАзенатом. После нескольких минут бессмысленных рассуждений на тему укрепления веры АбстрогАзенат всё же сказал:
— Ваше величество, дело, о котором вы толкуете, свято по своей сути и я верю, что в сердце вы уже сделали правильный выбор. Ради нашей святой веры вы сумеете скрепить новый союз и мы, святые отцы Церкви, благословляем вас на это.
В ответном слове короля звенела сталью яростная одержимость:
— Если я пойду на союз, о котором ты говоришь, святоша, это будет означать, что я во власти Вутры и впущу его в святую обитель!
— Не стоит так сгущать краски, мой повелитель, — скорбно сказал духовник. — Теперь нет сомнений, что ваша королева и её брат плели сети заговора против Сиборнала, желая втянуть вас в войну, и теперь, хотя сам ЯфералОборал и погиб, королеву следует наказать.
Духовник уже уверовал в ложь, которой дал ход сам король; наверняка уверовал лишь внешне, но всё же вслух не ставил слова короля под сомнение. Идея пустить такой слушок принадлежала старику отцу короля, — и, раз сорвавшись с нужных уст, клевета стала всеобщим достоянием, а затем и законным свидетельством против преступной королевы.
Панновальские послы в своих покоях ожидали ответа короля, не переставая сетовать на неудобства маленького и жалкого матрассильского дворца, на его нищету и плохое гостеприимство. Королевские придворные без устали вели с ними споры, ревностно отстаивая друг перед другом только им самим выгодные преимущества нового союза. Сходились же придворные только в одном: как только король Орел разведется с королевой и женится на Симоде Тал, вопрос о недопустимо выросшем за последние годы поголовье фагоров в Борлиене снова будет поднят со всей строгостью.
По утверждению старых летописей в незапамятные времена Весны огромные полчища фагоров захватили Олдорандо, сожгли и сровняли с землей его столицу. С тех пор лютая ненависть к двурогим передавалась в Олдорандо из поколения в поколение. Год от года популяция фагоров на его территории неуклонно уменьшалась. Панновальский престол считал обязательным, чтобы Борлиен так же неукоснительно следовал общепринятой в Империи политике. Как только Симода Тал станет женой короля Борлиена и министры её двора получат должности при матрассильском дворе, требование гонений на анципиталов будет выдвинуто самым решительным и недвусмысленным образом. Едва нечестивая МирдемИнггала сойдет со сцены и король Орел окажется в полной их власти, величайшего в истории святого похода против двурогих не миновать.
Но что же король, каким будет его решение?..
В четырнадцать часов с несколькими минутами король стоял нагишом в одном из верхних покоев дворца. На стене, с мрачной торжественностью отсчитывая секунды, раскачивался золотой маятник огромных напольных часов. Напротив, на другой стене, висело большое серебряное зеркало. По углам гардеробной молча ожидали знака от короля молодые прислужницы, готовые сию же минуту начать одевать монарха и готовить его к встрече с иноземными послами.
Между маятником и зеркалом ходил быстрыми шагами от стены к стене сам король ЯндолАнганол. Мучаясь в нерешительности, он раз за разом проводил пальцами по ещё свежему шраму на бедре, потирал бледный плоский живот или заглядывал себе за спину, чтобы увидеть там вспухшие кровавые полосы, спускавшиеся от плеч до литых ягодиц. Видя в зеркале отражение мускулистого, жестоко исхлестанного бичом мужчины, он рычал от бессильной ярости.
Он мечтал отправить панновальцев прочь, несолоно хлебавши; охватившая его черная ярость и кхмир затмевали разум и он колебался на грани такого решения. После этого он мог стиснуть в объятиях самое дорогое, что было у него на свете, — королеву — и усеять её рот горячими поцелуями, перемежая их с клятвами не расставаться никогда, с обетами вечной любви и верности. Он мог также и публично обвинить её в измене, став в глазах её негодяем, а в глазах народа святым, готовым бросить всё к ногам своей страны.
Те немногие, кто следил сейчас за ним со стороны, издалека, а именно семейство Пин с Аверна, многие часы проводившее за изучением глубинных психологических связей и духовных противоречий королевского мозга, считали себя вправе с уверенностью заявить, что решение, сию минуту сводящее с ума короля, на самом деле принято им уже очень давно. Хранящаяся в банках памяти Пин информация восходила к той далекой поре, когда, около шестнадцати поколений назад, большую часть Кампаннлата укрывали непроходимые снега, а в далекой глухой деревне, зовущейся Олдорандо, правил лорд АозроОнден, далекий предок Анганолов. Нанизанной на эту неразрывную нить, висела бусина-история роковой размолвки между отцом и дочерью, скрывшаяся в тени четырех долгих веков, но до сей поры не забытая.
Семя разлуки с самым дорогим лежало в короле ЯндолАнганоле, зароненное в его разум много поколений назад, погрязшее так глубоко, что сам он и понятия о нем не имел. Плодородной почвой для этого семени было презрение к самому себе, имеющее ещё более древнее происхождение. Именно это презрение к себе заставило короля отвернуться от ближайших друзей и связаться с фагорами; чувство это было взращено и отточено несчастьями и отверженностью детства и юности короля. Эти подспудные движущие силы были глубоко захоронены, но тем не менее голоса их доносились до поверхности сознания короля, и звучали хоть и слабо, но весьма отчетливо.
Резко отвернувшись от зеркала, от бледной фигуры, мелькавшей в серебряной глубине, король жестом велел служанкам приблизиться. Он протянул им руки, и его принялись одевать.
— Корону, — велел он, когда служанки закончили причесывать его темные волнистые волосы. Он сумеет наказать ожидающих его дигнитариев, он накажет их, поднявшись над ними на недосягаемую высоту.
Через несколько минут дигнитарии, прервав скучное ожидание, с тревогой бросились к окнам Зала Совета, заслышав за ними строевой шаг. За окном они увидели огромное число покрытых длинной белой шерстью голов с острейшими блестящими на солнце рогами — голов, посаженных на широкие плечи, подпираемые мощными спинами, услышали грохот сапог и — эхом — скрип кожаного боевого доспеха. Под окнами зала прошел Первый полк Фагорской гвардии при полном параде — такое зрелище способно было внушить беспокойство даже самым стойким из людей. Вид марширующих двурогих, чьи руки и ноги гнулись в локтях и коленях в обе стороны, был совершенно нечеловеческим. Марширующие существа казались выходцами с того света, настолько поразительным и сверхъестественным было чувство, вызываемое видом коленей, с одинаковой легкостью сгибающихся вперед и назад.
Король выкрикнул команду. Фагоры остановились, так же не по-человечески, но очень по-фагорски, мгновенно перейдя от ходьбы к полной неподвижности.
Раскаленный ветер шевелил шерсть на плечах воинов сплоченного отряда. Покинув своё место во главе строя, король четким солдатским шагом вошел во дворец. Почетные гости и полномочные послы в панике переглянулись, почему-то думая о возможности своей немедленной насильственной смерти.
Войдя в зал, король остановился и молча обвел взглядом послов. Один за другим присутствующие поднимались с мест. Наслаждаясь их ужасом, король длил паузу. Наконец он заговорил:
