Отличная позиция и боевое искусство воинов КолобЭктофера, взявших штурмом столовую гору, не спасло их — дриаты превосходили их числом в десятки раз. Очень скоро все отважные воины во главе с самим фельдмаршалом были убиты во время второго, завершающего штурма форта. В своей последней битве они дорого продали свои жизни, заставив дриатов платить три за одну. Но это лишь ещё больше озлобило воинственных дикарей. Тела павших борлиенцев и их фельдмаршала были изрублены на куски и сброшены в промоину на съедение диким зверям.
Обезумевший от радости победы, которую не смогли омрачить даже огромные потери при штурме собственного форта, Дарвлиш, разбив своё воинство на небольшие отряды, устроил охоту на спасающихся бегством борлиенцев, истребляя их без жалости и без пощады. Как раз к такому роду боя дриаты были отлично приспособлены. Пленных не брали, раненым тут же перерезали горло. К ночи на поле битвы всё стихло — там возились только стервятники и прочие пожиратели мертвечины. Так печально для борлиенцев закончился первый случай применения в их стране огнестрельного оружия.
* * *
В доме терпимости на окраине Матрассила проснулся пожилой торговец льдом. Шлюха, с которой он делил этой ночью ложе, уже поднялась, и, позевывая, бродила по комнате. Приподнявшись на локте, торговец льдом почесал волосатую грудь и кашлянул, чувствуя, что недоспал. Фреир ещё даже не успел взойти.
— Мэтти, пелламонтейн ещё остался? — хрипло спросил он шлюху. Эта шлюха, которую он знал уже давно, всегда пила по утрам пелламонтейновый чай.
— В чайнике ещё должен быть, — равнодушно ответила женщина. — Сейчас вскипячу.
Сев на краю кровати и спустив ноги на пол, он пригляделся к ней в застоявшихся в комнате сумерках. Потом быстро натянул через голову длинную нижнюю рубаху. Теперь, когда желание ушло, он стеснялся своего старого тела. Вслед за шлюхой он прошел из спальни в маленькую и тесную кухоньку, служившую одновременно и местом омовения. В очаг на угли были брошены несколько поленьев и вскоре под закипающим и весело посвистывающим чайником уже бушевал огонь. Свет пламени разогнал сумерки, которые прежде рассеивались только сочащейся в щели ставень серой предрассветной мглой. В потемках торговец смотрел, как Мэтти готовит ему чай, и думал, что это удается ей ничуть не хуже, чем его собственной жене. Да, думал он, глядя на её обрюзгшее и прорезанное морщинами лицо, она тоже постарела... сколько ей? Уже двадцать девять, а вскоре и все тридцать. Она всего-то на пять лет его младше. Красавицей её давно не назовешь, но в постели она по-прежнему на диво хороша. А кроме того, она уже не шлюха. Шлюха на покое, так точнее. Уже несколько лет она принимала только старых друзей, и то в виде большого одолжения.
Мэтти собиралась в церковь — она оделась в скромное, но дорогое платье, что-то пробормотав ему.
— Что ты сказала? — сонно переспросил он.
— Я хотела, чтобы ты ещё поспал, Криллио.
— Ничего, я привык вставать рано, — солгал он. Потом, чувствуя, как сильна в нем привязанность к этой женщине, неохотно добавил: — Мне не хотелось бы уходить, не попрощавшись с тобой и не поблагодарив.
— Тебе пора возвращаться к жене и семье.
Не поднимая на него глаз, она кивнула своим словам, насыпая в чашки точно отмеренные порции сушеного пелламонтейна для заварки. Занятая делом, она сосредоточенно поджала губы. Её движения были очень точны и деловиты — впрочем, такой она была во всём.
Накануне вечером ледовозный корабль торговца встал под разгрузку у матрассильского причала. Корабль со своим обычным грузом из Лордриардри пересек море Орла, добрался до Оттасола и поднялся по спокойной Такиссе до самого Матрассила. На этот раз, кроме льда, торговец доставил в столицу ещё и своего сына, которому собирался передать дело и познакомить с деловыми партнерами. Кроме того, торговец представил своего сына в доме Мэтти, с которой сам водил знакомство с тех самых славных пор, когда впервые привез в Матрассил лед для королевского дворца. В свои уже не столь юные пятнадцать его парень ещё ничего толком не знал о жизни и торговле, и это огорчало его.
Старая подруга Мэтти приберегла для Дива девушку — сироту Западной войны. Торговец осмотрел её со всем тщанием, проверив при помощи медной монеты даже её влагалище на предмет дурной болезни. Монета не позеленела, но он не вполне был доволен увиденным.
— Мэтти, ты хотела отдать свою дочку, Абази, в невесты Диву, — напомнил он тогда. — Почему не она?
Его сын, к несчастью отца, был глуп и недалек, но капитан всё равно хотел для него только лучшего — и, по возможности, самого лучшего. Абази же была стройна и миловидна, с прекрасными чувственными губами и роскошными густыми волосами. Увидев Абази впервые, капитан едва поверил, что её опыт в обращении с мужчинами, да и в жизни вообще во много раз превосходил всё, что знал об окружающем мире Див. Девушка же, которую Мэтти вчера привела показать им, с виду была такой же наивной и неискушенной, как Див.
— А чем плоха эта девушка? — удивилась она. При этом мрачный взгляд старой шлюхи молча говорил торговцу: 'Занимайся своим сыном, а мне позволь заниматься моей дочерью'. Своё Мэтти всегда старалась держать при себе. Но уже через мгновение, должно быть подумав о том, что торговец, прежде очень щедрый к ней, теперь мог запросто хлопнуть дверью и больше не вернуться, Мэтти неохотно добавила:
— Моя дочь своенравная и самостоятельная девушка, у неё большие планы. Недавно она сказала, что хочет перебраться в Оттасол. Я ответила, что в Оттасоле она не найдет ничего, чего не было бы здесь, на что она ответила: 'хочу увидеть море'. Не море ты увидишь там, а бесчисленных моряков, вот что я ей сказала.
— И где же Абази теперь? — сухо спросил капитан.
— Она теперь живет одна, потому что зарабатывает, лежа в кровати. Снимает комнату, в ней есть неплохая обстановка, а я дала ей немного хорошей одежды. Она копит деньги на поездку на юг. Она молодая и хорошенькая, и уже завела себе важного любовника.
Заметив тщательно скрываемую ревность в глазах Мэтти, торговец льдом молча кивнул. При всем своем любопытстве он решил не спрашивать, кто этот важный господин, чтобы не злить её ещё больше.
Но пожилая шлюха окинула неуклюжего Дива подозрительным взглядом с головы до пят, потом оглянулась на девушку. Молодые чувствовали себя очень неуютно и явно не могли дождаться, когда старшие оставят их наедине. Потом, подвинувшись вплотную к ледяному торговцу — желание поделиться сжигающей язык новостью пересилило всё, даже страх, — Мэтти едва слышно шепнула имя любовника дочери на ухо капитану. Тот удивленно хмыкнул.
— Вот как! Твоя дочурка очень далеко пойдет. Или глубоко ляжет, — меланхолически добавил он. Хотя особого потрясения от услышанного он не испытал — и он, и Мэтти слишком хорошо знали, что никто из мужчин не устоит перед предложенной им кууни.
— Ты уже идешь, папа? — напомнил отцу Див.
Торговец ушел вместе с Мэтти, предоставив сыну возможность разбираться во всём самому. До чего же глупы бывают женщины, тогда подумал он, и в каких сладострастных болванов превращаются порой мужчины!..
Сейчас Див наверняка ещё спит где-то в клетушке этажом ниже, довольно сопя и уткнувшись носом в плечо своей новой знакомой. Вчера, выполняя отцовский долг, торговец был доволен собой, но теперь это приятное чувство ушло, сменившись грустью. Он был голоден, но просить о завтраке Мэтти не хотел — таково было их неписаное правило. Со сна у него затекли ноги — постели шлюх не предназначались для удобного сна.
Вспоминая прошлый вечер, он вдруг сообразил, что всё это выглядело чрезвычайно символично, по сути дела, как настоящая церемония. Передавая сына в руки молоденькой шлюхи, он тем самым словно бы объявлял, что с этих пор отказывается от прежней разгульной жизни, начиная жизнь новую, более спокойную, степенную. Сегодня он ощутил, что даже мысли о соитии мало привлекают его. Из-за женщин он в юности потерял всё, опустился до нищенства, но снова сумел подняться, наладить процветающее дело, хотя его похоть, страстное увлечение женскими прелестями не угасли. И вот теперь этот главный, центральный в его жизни интерес начал затухать... а когда он угаснет окончательно, внутри останется только гулкая пустота...
Он невольно принялся размышлять о своей безбожной родине, Геспагорате. Да, Геспагорат без сомнения нуждался в боге — но только не в том боге, которому истошно поклонялся помешавшийся на религии Кампаннлат. Вздохнув, он спросил себя, почему то, что прячется между упругих ляжек женщин, имеет над ним гораздо большую власть, чем любое божество. Да просто потому, что с божеством нельзя трахаться, насмешливо ответил он себе.
— Идешь в церковь? — лениво спросил он Мэтти. — И не жалко время даром терять? Сколько бы ты ни молилась, Акханаба не сойдет с иконы и не всадит тебе.
Мэтти не ответила. С клиентами она старалась не спорить. Особенно с такими богатыми клиентами.
Приняв от молчаливой Мэтти чашку с пелламонтейновым чаем и согревая ладони теплой глиной, торговец вернулся в спальню, для чего ему не пришлось даже толкнуть дверь — её между кухней и спальней не было. Там он остановился и оглянулся. Не дожидаясь, пока чай остынет, Мэтти плеснула в свою чашку холодной воды и в несколько глотков выпила отвар. Сполоснув и убрав чашку, она натянула на руки черные перчатки до локтей и принялась поправлять на морщинистой шее бусы. Почувствовав его взгляд, она сказала.
— Почему бы тебе ещё не поспать? В такой час в городе все спят — слышишь, кругом тихо.
— Мы с тобой всегда хорошо ладили, Мэтти, — заговорил он, ещё надеясь услышать от неё нечто, из чего можно было бы понять, что она тоже неравнодушна к нему. — Знаешь, с тобой мне куда лучше, чем с моей престарелой женой, — добавил он в отчаянии.
Но подобные признания Мэтти слышала почти ежедневно.
— Мне приятно это слышать, Криллио, — равнодушно ответила она. — Надеюсь, в следующий твой приезд я снова... мы снова увидим Дива, — она говорила быстро и шла к двери, чтобы торговец не успел преградить ей путь. Но тот остался стоять, где стоял, — посреди комнаты, с чашкой чая в руке, и до дверей Мэтти добралась беспрепятственно, на ходу поправляя раструб левой перчатки. Мужчины бывают ещё большими фантазерами, чем женщины, особенно в таком возрасте, как Криллио, подумала она. Что бы он ни напридумывал о связывающих их чувстве, уже через день он сам наверняка поймет, что оно никогда не заходило дальше его примитивной фантазии. Расставаясь с клиентами поутру, Мэтти тут же выбрасывала их из головы, что вошло у неё в привычку ещё в ранней юности.
Вернувшись с чашкой к кровати, он уселся и принялся прихлебывать горячий чай. Толкнув ставни, выглянул наружу — то ли чтобы насладиться видом Мэтти, быстро идущей по совершенно пустой улице, то ли испытать от этого муку — он не знал точно.
Тесно жавшиеся друг к другу дома были слепы из-за закрытых ставень и по-утреннему бледны. Но что-то в виде городских построек смутно обеспокоило его. Тьма ещё не сдала своих позиций наступающему утру и город казался населенным призраками.
Неожиданно он заметил у соседнего дома одинокого прохожего, бородатого мужчину в побитых дорогих доспехах, который брел, точно пьяный, шатаясь и опираясь рукой о стену. Позади странного прохожего ковылял жалобно мычащий маленький фагор, рунт.
Внизу, прямо под окном, из которого выглядывал торговец льдом, из дверей на улицу вышла Мэтти. Заметив медленно бредущего выпивоху, она остановилась. Кто-кто, а Мэтти знает о пьяницах всё, подумал торговец. Выпивка и шлюхи идут рука об руку, всё равно в каком краю. Вот только этот мужчина не был пьян. По его ноге на брусчатку мостовой стекала кровь. Он был серьёзно ранен и по виду уже близок к смерти.
— Я сейчас спущусь! — крикнул торговец.
Через минуту, наспех натянув штаны, он выбежал на пустынную улицу и остановился рядом с Мэтти. Та стояла неподвижно, словно вросла ногами в землю.
— Оставь его в покое — он ранен, — сказала она. — Но в дом я его не пущу — мало ли кто придет за ним.
Раненый застонал, и, подняв голову, взглянул на торговца льдом. Внезапно чуть не задохнувшись, торговец вытаращил от удивления глаза.
— Мэтти, ради Всемогущего! Это же король собственной персоной... Король ЯндолАнганол!
Бросившись к королю, торговец и шлюха подхватили его под руки и повели к двери дома терпимости.
* * *
Из борлиенцев, участников сражения при Косгатте, как эту бойню стали называть позднее, в Матрассил вернулись лишь немногие. Поражение, которое потерпел Орел от дриатов, покрыло его и его армию несмываемым позором. Всю неделю после сражения стервятники пировали на славу, вовсю восхваляя имя Дарвлиша.
После выздоровления — во дворце за королем ухаживала его верная жена, сама королева МирдемИнггала — Орел поклялся в скритине в присутствии депутатов, что орды дриатов, какими бы многочисленными они ни оказались, будут истреблены до последнего человека. Однако баллады, которые скоро принялись распевать бродячие трубадуры, утверждали обратное. Вся страна оплакивала гибель грозного КолобЭктофера. В нижних залах королевского дворца поминали добрым словом сержанта Быка. Ни тот, ни другой так и не вернулись домой. Но никто не пожалел раненого и униженного короля. Более того, многие выражали сожаление, что он не остался в диких ущельях Костагтта навсегда.
Именно в те дни король ЯндолАнганол, страдающий от полученной раны, изнывающий от лихорадки и унижения, принял роковое решение. Он прекрасно понимал, что разоренный Борлиен не сможет победить дриатов — особенно сейчас, когда и солдат в нем почти что не осталось. Чтобы отомстить дриатам, он должен заручиться помощью соседей — членов великой Панновальской Империи, то есть Олдорандо и в особенности самого Панновала. А он, король, должен во что бы то ни стало получить для своей армии ручное огнестрельное оружие, которым дикари-разбойники пользовались так успешно, нанеся силам борлиенцев фатальный урон.
Обдумав эти два пункта, он вызвал послов этих стран и обсудил с ними условия их помощи. Среди прочего послами была высказана мысль о необходимости династического брака с дочерью королевского дома Олдорандо, что в результате и привело ЯндолАнганола, принявшегося с потрясающей настойчивостью претворять план развода в жизнь, к катастрофе. С этого же дня он начал отдаляться от прекрасной королевы. Его размолвка с матерью заставила отвернуться от отца и наследника трона, принца РобайдайАнганола. А, кроме того, по воле безжалостной судьбы, это послужило в итоге причиной гибели несчастной олдорандской принцессы, вина за смерть которой была возложена на расу протогностиков, иначе — мадис.
Глава 2.
Путь мадис
На великом континенте Кампанналат мадис были обособленной расой. Обычаи мадис не имели ничего общего с укладом жизни людей или двурогих. Более того, каждое племя мадис жило так, словно не замечало существования других племен своих сородичей.
Пока борлиенский король решал свои проблемы, одно из таких племен мадис совершало неспешный переход на запад через Рунсмур, полупустыню, начинавшуюся в нескольких днях пути к северу от Матрассила.
