— Не видела? А то, что она подсунула мне вот это, чтобы уложить под кладовщика — милая девичья шалость? Так, что ли?!
Уэрн посмотрел на амулет и вздохнул ещё раз, глубже прежнего.
— На фоне трёх спровоцированных ею дуэлей, одна из которых окончилась увечьем, — да, именно шалость и не более.
— Если ты знал это, но...
— Пожалуйста, не кричи. Да, я знал, какую проблему вам скидываю. Также я предупредил Лахмен, чтобы вела себя потише, если она не хочет оказаться привязанной к молодому садоту по ту сторону границы Домов. И понадеялся, что ты сумеешь достучаться до неё...
— То есть ты достучаться не смог?
Тяжкий вздох. Проникновенный взгляд.
— Ниллима, я тебе вот что скажу: если ты ради укрощения этой дряни используешь на ней магию мысли, тебе половина форта в ноги поклонится. А другая просто салютует. Как героине, совершившей внушающий почтение подвиг.
"Это надо понимать так, что все прочие средства Уэрн уже перебрал и ничего от Лахмен не добился, — подумала машир. — Мило".
— Она что, настолько упряма? — спросила Ниллима вслух. — Или попросту идиотка, если не понимает, что я могу с ней сделать?
— Не удивлюсь, — ещё раз вздохнул мастер, — если не понимает.
— Почему?
— Да потому, что перессорилась фактически со всеми, с кем можно. И даже с кем нельзя. К вам она попала прямиком из-под ареста: по моему приказу она двадцать марог безвылазно сидела в лаборатории и вполне могла ничего не слышать о твоих... подвигах.
— Вот оно что.
— Посмотри на это с другой стороны, — примирительно сказал Уэрн. — Если ты сможешь сделать полезным членом отряда даже Лахмен, никто другой уже не вызовет у тебя затруднений.
— Ну-ну.
Отряд в полном составе отыскался в той самой рощице, которая, кажется, понемногу стала обычным местом для тренировок. Найти его по эху магии труда не составляло. Сарье занимались очередной плановой "обкаткой", а мишенью на этот раз служил Мугрин. "Обкаткой" называлось упражнение, придуманное Ниллимой. Во время него мишень уходила в глухую оборону, пока нападающие дружно засыпали её (или его) разнородными боевыми чарами.
Примерно так, как это пытались сделать Погонщики.
К моменту появления Ниллимы ветеран-полукровка практически исчерпал возможности сопротивления. Пока Зарм и крутящаяся около командира Лахмен наблюдали, Сорх, Хабо и Онгер, скооперировавшись, уверенно дожимали полукровку, вскрывая последний слой его щита. В принципе, при "обкатке" расклад "трое на одного" мог считаться безнадёжным: только Сорху с его опытом использования нестандартных чар удавалось сдерживать атаки с трёх сторон более-менее долго, да и то ценой полного отказа от контратак.
— О! — сказал Зарм при виде Ниллимы. — Вот кого мы сейчас "обкатаем".
И понеслось.
Троица Сорх — Хабо — Онгер шустро переключилась на новую мишень. Но моя ученица ещё шустрее активировала щит (тот самый, принёсший победу) и устояла. Более того — успевала опасно огрызаться контрмагией и выпадами Туманной Руки, обозначающими смертельные удары. Когда к забаве подключился Зарм, стало сложно. Когда подключился слегка оклемавшийся Мугрин — не просто сложно, а по-настоящему тяжело. Подстройка защиты под всё новые и новые типы атак вызывала ощущение вязкости и того особенного напряжения, которое знакомо любому переутомившемуся разумному, не спящему третьи сутки. Вот только здесь это напряжение возникло спустя всего-то пару нохх. Таких отчаянно, нестерпимо долгих...
Если бы Ниллима имела дело с чужими сарье, могла бы не мучиться, а готовить к уже без шуток смертоносной атаке Туманную Руку. Вот только в рощице собрались свои (ну, кроме Лахмен, не успевшей — да и не пожелавшей — вписаться). Всей атакующей её пятёрке Ниллима показала основные принципы компоновки улучшенной защиты. Показала и элементы заклятий, сочетанием которых эту улучшенную защиту следовало истощать...
Одним словом, игра шла всерьёз, без поддавков. И жёсткая концентрация на удержании обороны не позволяла ученице отвлекаться. Но я-то мог позволить себе "взгляд по сторонам", поэтому по полной насладился безмерным изумлением наблюдающей за "обкаткой" Лахмен. Изумлением, медленно и верно превращающимся в страх.
Похоже, до неё действительно не дошли слухи про "эту машир". Что ж, тем лучше.
Проще будет достучаться до её извилин.
— Хватит! — скомандовал наконец Зарм. — Что-то быстро ты иссякла в этот раз, замком.
— Что поделаешь, — прохрипела Ниллима, пытаясь отдышаться, успокаивая бешено колотящееся сердце и потирая ноющий висок прямо сквозь повязку, — вы с каждым разом становитесь всё лучше.
— Ты тоже не стоишь на месте.
— Стараюсь. Но вы всё равно понемногу догоняете. Жаль, что даже пары бирелл на совершенствование навыков Орда нам не даст...
— Орда?!
Лахмен поёжилась под обратившимися на неё взглядами. А особенно под слепым взглядом машир, — тяжёлым, тёмным и в целом... малоприятным.
— Пять марог назад, — ответила Ниллима за всех разом, — наш отряд ходил за границу. В разведрейд. И более того: дрался с Погонщиками.
— Тебя... ты именно тогда...
— Ослепла? Да, — сухое спокойствие. — Вообще, отойдём-ка в сторону, целитель. Разговор есть. А вы пока продолжайте "обкатку", чтоб без дела не стоять. Зарм, твоя очередь.
— Хорошо, наставница.
"А у Лахмен явно трещит шаблон. Вон как личико перекосилось..." Это, кстати, и Ниллима отметила, но сделала вид, что ничего такого не видит.
Это ей теперь легко давалось — делать вид, что не видит. Хе-хе.
Удалившись шагов на сто от остальных, а затем последовательно окружив ближайшие окрестности заклятьем-глушилкой в сочетании с изолирующим коконом, Ниллима развернулась и спросила — как прямым в челюсть врезала:
— Что ты можешь сделать с моим увечьем?
— Не знаю. Сначала надо обследовать...
— Ну, обследуй.
Лахмен поколебалась. Бросила быстрый взгляд на тот самый амулет, по-прежнему сжатый в пальцах левой руки машир. Облизнула губы... приблизилась, подняла руки.
— Я собираюсь применить диагностические чары, — предупредила с толикой опаски.
— Вижу. Применяй.
— Видишь?
— Я воспринимаю чужие ауры с достаточной глубиной и чёткостью, чтобы опознавать готовые, но ещё не активированные заклятья. Это не совсем зрение, скорее смесь зрения, обоняния и осязания... но простоты ради я говорю — "видеть".
— Вот как... а другие... Зарм, Онгер... знают?
— Да. И тебе бы сказали.
"...если бы ты вела себя по-иному", — повисло в воздухе.
— Ладно. Об этом позже. Сначала поставь мне диагноз.
Лахмен снова подняла руки и вошла в лёгкий транс, изучая повреждения. Почти сразу скривилась, зашипела, задетая эхом чужой боли — но не отстранилась.
— Ты не пользуешься анальгетиками?
Прозвучало почти обвиняюще.
— Нет. А надо?
— Считается, что местное обезболивание при серьёзных травмах облегчает состояние больного и ускоряет выздоровление.
— А как насчёт обезболивания с помощью магии?
— Зависит от того, какая именно магия применяется, — кажется, Лахмен почувствовала уверенность, оказавшись на своём поле, отчего заговорила быстрее и жёстче. Не переставая при этом медленно водить руками возле лица Ниллимы. — Самая эффективная магия, попросту блокирующая болезненные ощущения, вредна. После долгого воздействия алгоблокаторов можно вообще разучиться чувствовать.
— Ясно. А что с менее эффективными способами?
— Неполная блокада уменьшает неприятные ощущения, но не убирает их полностью. Более тонкие плетения, во-первых, сложны, во-вторых, неустойчивы, а в-третьих, почти всегда мешают организму и нарушают работу естественных способностей к самоисцелению.
— Ну, это-то понятно. Боль — проявление естества и тесно связана с другими органическими функциями тела... значит, других чисто магических средств обезболивания нет?
— Есть. Но применять их я не могу. Целительные проклятия — не моя специальность. А ты... мне кажется — или ты действительно... м-м...
— Я позволяю себе ощущать боль в полной мере, но преобразую её форму.
— Как?
Некоторое время Ниллима пытается объяснить целителю принципы, на которых покоятся методики контролируемой синестезии. Причём Лахмен, кажется, даже что-то себе понимает.
— Я слышала, есть такое редкое расстройство низших слоёв духовного тела, — замечает она. — Когда звуки кажутся цветными, тепло и холод приобретают запах, синий цвет колется, а красный — щиплется... ну и так далее. Значит, к боли это тоже относится?
— Да. Я превращаю боль в этакое... пощипывание, как будто на повреждённых участках в тело врастают бесплотные ниточки. Трудно описать это словами. То есть боль остаётся болью, но мой разум при этом интерпретирует её со смещением в тактильные образы. В обычных условиях это действительно следовало бы назвать расстройством, но так как состояние вызвано намеренно и в любой момент может быть снято... — Ниллима повела плечами.
— Намеренно? А как его вызывать?
— Тонким воздействием на головной мозг.
Лахмен вздрогнула. Вспомнила, с кем разговаривает. Это стало ясно без всякого чтения мыслей, когда её взгляд на бун метнулся в сторону злополучного амулета в левой руке машир.
— Как я понимаю, с первичной диагностикой закончено. Твой прогноз?
— Э-э... не очень хороший. Сочетанная травма, отмирание мягких тканей, глубокие и при этом тяжёлые повреждения ауры...
— Что с глазами?
— Боюсь...
— Чего? Говори прямо, не съем.
— Потеря зрения окончательна. Я не смогу исцелить... это. И не знаю, кто бы смог.
— Ясно.
Целитель снова вздрогнула. А Ниллима улыбнулась. Слабо и криво, но всё же.
— Считаешь, я слишком спокойно отнеслась к твоим словам?
— ...
— Просто для меня слепота тела не так уж страшна, как ты могла убедиться. Да и эта дурная новость — не новость. Я... догадывалась, какова мера... повреждений.
— Зачем тогда ты просила поставить диагноз?
— Чтобы познакомить с ситуацией и попросить об услуге. Хирургического плана. Как ты сама заметила, поражённые мягкие ткани начинают отмирать. Надо удалить их. Возьмёшься?
Ответ последовал не сразу. Лахмен отступила на полшага, слегка развернулась...
— Почему именно я?
— А разве не ты — отрядный целитель?
— Не строй дурочку, не поверю!
— А ты не изображай безмозглую стерву. Если твоей квалификации не хватает, скажи прямо. В конце концов, ты не хирург-специалист, ничего страшного в отказе не...
— Я не понимаю!
— Чего именно?
Лахмен промолчала. Не дождавшись внятной реакции, Ниллима повторила:
— Так ты возьмёшься оперировать меня?
Молчание. Откровенно враждебное.
— Значит, возьмёшься. Инструменты, препараты есть? Ассистент нужен?
— Почему я?
— Потому что это входит в твои обязанности и я не услышала слова "нет".
Квартеронка зашипела, словно попавшая на горячие уголья вода.
— Чего ты от меня хочешь, машир?
— Исполнения обязанностей. Пока твоя полезность превышает или хоть уравновешивает стервозность, я готова терпеть тебя в отряде. Если пропорция полезности и стервозности станет обратной — сдам Уэрну. Всё просто.
— То есть ты забудешь про это, — кивок в сторону амулета, — если будешь довольна итогами операции? Так это надо понимать?
— А ты бы предпочла ответную пакость? Могу устроить. Порадуем нашего кладовщика...
Фырканье. Довольно громкое.
— И ты ещё называешь стервой меня!
— С кем поведёшься, милая, — без следа сарказма, со смертельной, буквально, серьёзностью ответила Ниллима. — Вернёмся к болезненной теме. Что тебе потребуется для операции? И кто?
— Да сама справлюсь. Дело, в сущности, не хитрое...
— Вот и славно. Пойдём.
— Что, хочешь разобраться с этим прямо сейчас?
— Ну да. Зачем тянуть?
— Тоже верно...
Сорх
"Вот он, шанс. Сравни — и почувствуй себя красавцем!
Только лестное сравнение почему-то всё равно не радует. Ну совершенно".
После операции Ниллима превратилась в существо, способное стать фокусом любого, хоть до самых печёнок промороженного кошмара. В эпицентре магического ожога, там, где раньше находились ныне вырезанные глазные яблоки, образовались две глубокие, тёмные, непрерывно "плачущие" сукровицей ямы. Окрестности — верхняя часть носа, брови, низ лба и верх щёк — выглядели немногим лучше. На этом фоне участки, всего лишь густо усыпанные волдырями и лишённые всякого намёка на волосяной покров, казались чуть ли не обычными.
— Что, совсем погано?
"Как она может оставаться такой спокойной?"
— Ну, может, и не совсем... — промямлил смесок.
— Но к тому довольно близко, — машир хмыкнула. — Ладно. А так?
Бугристая, перепаханная вдоль и поперёк плоть внезапно колыхнулась. А затем в одной неуловимо быстрой трансформе превратилась — внешне — в точную копию сгоревшего лица. Единственным серьёзным изъяном иллюзии стали слишком неподвижные глаза, отчего взгляд начарованной маски нагонял этакого знобящего неуюта.
Или дело в том, что из-за Раскрытия Связей он мог ощущать повреждения сквозь эту иллюзию? Или просто слишком свежа была память о том, что именно она прикрывает? Хотя хуже всего был, пожалуй, именно этот неестественный, недвижно-слепой взгляд...
— Почему?..
Сорх не закончил, но Ниллима, как он и ожидал, прекрасно поняла недосказанное.
— Не собираюсь скрывать увечье. Встречные не будут шарахаться, и довольно. К тому же, — добавила она, — более совершенная иллюзия требует большего внимания... да ещё сходу выдаёт искусство, подозрительно высокое для моего формального статуса. Нет уж, хватит и такой.
Губы иллюзии во время речи не шевелились, усиливая этим неестественность наложенной маски. Восковый лик, мёртвое видение.
"Пожалуй, от такой маскировки стало не сильно лучше..."
— Кобьера до сих пор не нашли? — резкая смена тона выметает прочь посторонние мысли.
— Нет.
— Плохо. Неужели гад ухитрился смыться чисто и получить награду за своё предательство?
— А ты будешь его искать?
— Разумеется.
От мягкости ответа Сорха передёрнуло. Он бы и сам не отказался отомстить за смерть Кальфы. Причём отомстить жестоко. Но...
"Зря Кобьер пошёл на это. Зря!"
— С Жанкарном на предмет поисков связывалась?
— Нет. Но... думаю, если бы даже связалась, особой пользы это бы не принесло. Лабиринт слишком велик, а Жанкарн — не самый информированный сарье. И не самый... пронырливый. По натуре он замкнут, ещё почище, чем я. Что вполне естественно для артефактора — и делает его не лучшим агентом. Вот если бы можно было тебя туда послать...
— А почему нельзя это сделать?
Ниллима замерла.
— Хм...
— Это же не надолго, — воодушевился Сорх. — А с Уэрном у тебя отношения хорошие, он по первой просьбе даст открепительный приказ. Даже ещё и шхарта выделит, скорости ради.
— Хм...
"Серьёзно задумалась, однако".
— Нешто ты не хочешь избавиться от лицезрения моей поганой рожи? — хмыкнул смесок, вспоминая о своеобычном шутовстве. — Вот не думал, не гадал, что я тебе так дорог, лапа моя!
