Плод, частью которого она была, сорвался с ветви, и, с сонной замедленностью приблизившись к земле, коснулся её. Его чудесно-симметричные, скрывающие сладостную мякоть полушария были покрыты нежнейшими волосками. Прокатившись по мягкому бархату мха (нежнейший ворс на мягчайшей сочной зелени), гвинг-гвинг замер у живой изгороди. На аромат лакомства из леса появился дикий зверь — боа.
Зверь только с виду был похож на боа, на самом деле у королевы королев ни на миг не возникло сомнения в том, кто он такой, — конечно, то был её муж, король, её повелитель.
С хрустом и треском проломившись сквозь изгородь, боа принялся пожирать сладкие и сочные плоды, топтать их и разбрасывать — густой сок стекал по его бурой шкуре. Чувствуя, как из-под лопающейся кожицы плодов в воздух выплывают её сладострастные мысли, она принялась умолять Акханабу избавить её от насилия или позволить насладиться им, простив за неуёмность. Небо перечерчивали перистые облака, над городом таяли последние клубы тумана, и наконец свет Фреира упал на неё, чему главной виной была она сама, позволившая себе заснуть в такое неурочное время.
В её сне король-боа наконец овладел ею. Его могучая, покрытая густой шерстью спина изогнулась над ней. Этим летом такие ночи были — ночи, когда он звал её в свои покои. Она приходила босиком, спросонок, недовольная тем, что её побеспокоили. За ней с лампой, заправленной китовым жиром, освещая своей государыне дорогу, всегда шла Мэй — свет в стеклянном пузыре делал лампу похожей на бутыль волшебного фосфоресцирующего вина. Представая пред очи короля, она, королева королев, знала себе цену. Её глаза были темными и огромными, соски — твердыми и горячими, бедра — тугими от переполняющего их спелого сока гвинг-гвинг, до которого так охоч был клыкастый зверь.
Он и она бросались в объятия друг другу со страстью только что зародившегося чувства. Король мог давать ей ласковые прозвища, как ребенок, зовущий маму во сне. Их плоть, их душа поднимались вверх подобно густому пару, возникающему на месте слияния двух горячих течений.
Обязанностью Мэй ТолрамКетинет было во время игрищ короля и королевы стоять возле их ложа, освещая его лампой. Вид обнаженных тел друг друга доставлял им обоим особенно острое наслаждение.
Иногда молодая фрейлина, не смея покинуть свой пост, не находила в себе сил больше сдерживаться и клала свободную руку на своё лоно. Тогда король ЯндолАнганол, неразборчивый в своём кхмире, бросал Мэй рядом с собой на ложе и тут же брал её, не делая никакой разницы между королевой и простой смертной.
Днем МирдемИнггала не упоминала о случившемся ни словом. Она догадывалась, что Мэй рассказывала о диких забавах короля своему брату, генералу Второй армии; она понимала это из того, как молодой генерал смотрел на неё, королеву. Иногда, предаваясь отдыху в гамаке, она позволяла себе нарисовать в воображении несколько крайне непристойных картинок, возможных в том случае, если генерал Ханра ТолрамКетинет вдруг получит дозволение присоединиться к забавам его сестры в королевской опочивальне.
Иногда кхмир проявлял себя с иной стороны. В такие ночи, когда летающие в темноте мотыльки начинали свой танец вокруг бутыли со светящимся вином, король приходил в её опочивальню по тайному проходу, которым никому, кроме него одного, не позволено было пользоваться. Его поступь невозможно было спутать ни с чьей. Шаги Орла, одновременно быстрые и неуверенные, в точности отражали его характер. Толкнув потайную дверь, он тут же наваливался на королеву. Гвинг-гвинг по-прежнему был здесь, но клыки не исчезали. Король был не властен над своим телом и неодолимый гнев на свою презренную плоть снедал его. При дворе, где он не доверял почти никому, такое предательство было самым страшным.
После того как утихал кхмир плотский, наступал кхмир ярости и опустошения. Орел избивал жену со всей силой человека, оскорбленного изменой ближайшего друга, и ненависть его не уступала прежней похоти. Королева рыдала и стонала. На следующее утро, стоя на коленях, рабыня с потупленным от смущения взором, недовольно поджав губы, отмывала кровь с плиток пола возле кровати МирдемИнггалы.
Никогда, ни одним словом королева королев не обмолвилась о том, что происходило в стенах её спальни — о диком нраве короля догадывались, но не она была источником этих догадок. Мэй ТолрамКетинет и никакая другая фрейлина не удостаивались её откровений. Как и поступь, которую ни с чем невозможно было спутать, припадки ненависти короля были его неотъемлемой частью, им самим. Король был непредсказуем в желаниях и в обращении с супругой. Беспокойная душа, он не находил свободной минуты задуматься о себе, и едва его раны зажили, как он немедленно пустился претворять в жизнь новые планы, которых за время выздоровления у него накопилось немало.
Наблюдая, как наливаются соком и размякают незримые больше ни для кого плоды гвинг-гвинг, она сказала себе, что в жестокости Орла заключена его сила. Без этой жестокости он давно потерял бы всё, и её в первую очередь. Порой она ненавидела его, но не выдавала свою ненависть ни словом, ни взглядом. В своём кхмире король был ненасытен и неистов, и пламя его страсти воспламеняло и её. Обезумев от наслаждения, она визжала в постели, как последняя шлюха. И на следующую ночь её зверь с могучей горбатой спиной опять проламывался сквозь живую изгородь, наведываясь в её сад...
Иногда при свете дня, когда, казалось, гвинг-гвинг зрел только ради собственного удовольствия, она нагая бросалась в прохладные объятия бассейна, и, медленно погружаясь на дно, переворачивалась лицом вверх, чтобы полюбоваться, как лучи Фреира пронизывают бурлящую пузырьками воздуха воду. В один ужасный день — она знала это из своих снов — Фреир спустится вниз, в глубины бассейна, и испепелит её, покарав за неуемную греховность желаний. О, Акханаба, избави меня от этой муки! — молила она. Я королева королев — и тоже подвластна кхмиру.
Разговаривая со своими придворными, с генералами или церковниками — или с послом Сиборнала, чей неподвижный взгляд пугал её — король мог протянуть руку, не глядя взять с блюда для фруктов яблоко и вгрызться в него зубами, по-видимому, даже не думая о том, что делает. Яблоки были каннабрианскими, их привозили из низовьев реки, из Оттасола. Орел предпочитал эти яблоки самым изысканным фруктам. Он поедал их жадно и быстро, совсем не так, как это делали его придворные, жеманно откусывающие по кусочку и бросающие на пол сочную увесистую серединку. Король Борлиена ел яблоко целиком, хотя и без видимого удовольствия, уничтожая всё — и кожу, и сочную мякоть, и сердцевину с маленькими, пузатыми коричневыми семечками. Разделываясь с яблоком, он не прерывал разговора, а после утирал губы и ничто более не напоминало о том, что он сейчас съел. Глядя на это, королева МирдемИнггала думала о боа, приходящем за своим лакомством в сад за живой изгородью.
Однако Акханаба покарал её за распутные мысли. Наказание одиночеством было унизительно своей необъяснимостью — день за днем она укреплялась во мнении, что совсем не знает и не понимает Яна, и, что самое худшее, и не поймет его никогда. Наконец, она сделала вывод, что и Ян никогда не поймет и не узнает её, отчего становилось ещё горше и болела душа. Никогда Орел не сможет понять её так, как понял, не перемолвившись с ней ни словом, Ханра ТолрамКетинет...
Дремотное наваждение развеяли звуки приближающихся шагов. Открыв глаза, МирдемИнггала обнаружила, что потревожить её сон решился ни кто иной, как главный королевский советник. СарториИрвраш был единственным придворным, которому позволялось входить в садик королевы королев, место её уединения; такого права советник удостоился от королевы после смерти своей жены. Двадцатичетырехлетней королеве СарториИрвраш в свои тридцать семь казался стариком. Он вряд ли мог завести роман с какой-нибудь из её фрейлин.
В это время дня советник обычно возвращался во дворец с недальней поездки в своё имение. Однажды король со смехом поведал ей о сексуальных опытах, которые тот производит над несчастными пленниками, содержащимися в клетках. Жена СарториИрвраша погибла во время одного из таких гнусных экспериментов.
Советник снял шляпу и поклонился королеве, потом принцессе Татро и Мэй — его обширная лысина блеснула на солнце. Юная принцесса души не чаяла в советнике. Королева же не считала нужным отвечать на приветствие старика.
Ещё раз поклонившись лежащей королеве, СарториИрвраш подошел к принцессе и фрейлине. В разговоре с Татро он держался с ней как со взрослой, чем, по-видимому и объяснялась любовь к нему девочки. В Матрассиле у него было очень мало друзей — его требования к людям были слишком высоки.
Этот невзрачный пожилой мужчина среднего роста, предпочитающий роскошным придворным нарядам строгий кидрант обычного чиновника, уже давно обладал в Борлиене очень большой властью. Пока король оправлялся от ран, полученных в сражении при Косгатте, советник правил страной от его имени, верша государственные дела за своим столом, в беспорядке заваленным всякой ученой всячиной. Король относился к нему крайне холодно, но заменять не спешил. По очень важной причине — СарториИрвраш был неподкупен и глух к лести. У него не было любимчиков.
С теми же, кто пытался стать его фаворитом, он был суров вдвойне. Даже смерть жены не заставила его обратить внимание на женщин. Он не охотился и не пил вино. Он редко смеялся. Тщательно избегая во всём ошибок, он был болезненно осторожен.
Привычки поддерживать близкие отношения с теми, кого он всё же удостаивал своим покровительством, он также не имел. Его сыновья давно умерли, внуки жили в Оттасоле, далеко от столицы. Чужеземному посланцу СарториИрвраш мог показаться совершенным сановником, человеком без пороков и слабостей, идеальным и честнейшим слугой короля.
Но при дворе, насквозь пропитанном религией, у него было одно крайне уязвимое место. Просвященный интеллектуал, он был воинствующим атеистом.
Но и всевозможные интриги, мишенью которых могло стать его неверие, он искусно предотвращал. Всех и каждого он пытался обратить в сторонники своего образа мысли. Выбирая просвет в делах государственных, он садился работать над книгой, на страницах которой записывал все слова правды, какие удавалось добыть, просеивая породу бесчисленных легенд и мифов. Критическое отношение к сказаниям, тем не менее, не мешало ему время от времени с удовольствием проявлять человеческую сторону своей натуры и развлекать юную принцессу сказочными историями, которые он знал во множестве, или читать ей чудесные книжки.
Недруги СарториИрвраша в скритине недоумевали, каким образом две такие совершенно полярные натуры — он, такой рассудительный и хладнокровный, и король ЯндолАнганол, такой вспыльчивый и горячий, — мирно уживались, а если и спорили, то никогда не вцеплялись друг другу в глотку. Дело было в том, что СарториИрвраш мало во что ставил свою персону — любое оскорбление он умел проглотить с легкостью. Стрелы оскорбления просто не способны были уязвить его, настолько он презирал других людей. Он мог спокойно сносить оскорбления и от короля... но лишь до поры. Чаша его терпения переполнялась медленно и час ещё не пробил, хотя ждать оставалось недолго...
— Я уже думала, ты не придешь, Рашвен, — крикнула ему принцесса Татро.
— Печально слышать, что вы, ваше высочество, так дурно обо мне думаете, — вздохнул советник. — Я всегда появляюсь тогда, когда нужен, — вы ведь знаете.
Через минуту советник и принцесса уже сидели рядышком в тени беседки королевы с книжкой. Татро не терпелось услышать новую историю. Но легенду, которую сегодня выбрал СарториИрвраш, королева МирдемИнггала не слишком-то любила. Более того, эта легенда, повествующая о серебряном глазе в небе, всегда заставляла её необъяснимо волноваться. Она словно бы предчувствовала, что именно эта история однажды сыграет в судьбе её мира самую роковую роль.
— Однажды, много-много лет назад, жил-был король, — привычно начал историю советник. — Он правил великой страной под названием Понптпандум, лежащей в том краю, где садится солнце, и правил грубо и несправедливо. Люди и фагоры Понптпандума боялись своего жестокого короля, потому что он был волшебником и обладал колдовской силой.
Жители этой несчастной страны мечтали избавиться от злобного правителя и посадить на трон нового короля, справедливого и доброго, который бы не угнетал их и не грабил, как теперешний. Но никто не знал, как это сделать. Стоило жителям затеять заговор против короля, тот всякий раз раскрывал его и жестоко подавлял — ведь король был великим магом и кудесником. Чтобы навсегда покончить со всеми заговорами разом, он создал силой своего волшебства огромный серебряный глаз. Заставив этот глаз подняться в небо, он приказал ему следить за всем, что происходит в несчастном королевстве. Глаз мог закрываться и раскрываться. Раскрывался он десять раз в году, и, раскрывшись, видел всё. Ничто не могло укрыться от этого проницательного ока, и очень скоро все об этом узнали. Как только глаз замечал где-то готовящийся заговор, немедленно узнавал об этом и король. Раскрыв все до одного заговоры, жестокий король казнил всех заговорщиков, и людей и фагоров, выставив их отрубленные головы на всеобщее обозрение перед дворцовыми воротами.
Жена короля, королева, видя такую жестокость, сильно опечалилась, но ничего не могла поделать. Однако король во всеуслышанье поклялся: что бы ни случилось, он никогда и пальцем не коснется своей возлюбленной королевы. Вспомнив об этом, королева принялась умолять своего мужа проявить к осужденным сострадание, — и, выслушав жену, король не ударил её, хотя в гневе бил и убивал всех без пощады, даже своих министров и советников. Но и не помиловал никого.
В дальнем крыле дворца была потайная подземная комната, двери которой день и ночь стерегли семь ослепленных фагоров. У этих фагоров не было рогов, поскольку все фагоры Понптпандума прилюдно спиливали свои рога на ежегодной ярмарке, чтобы показать свою добрую волю и в знак своего желания стать хоть немного похожими на людей. Когда король приходил к потайной комнате, фагоры беспрекословно его туда впускали. Больше в тайную комнату не мог войти никто.
В тайной комнате жила старая фагорша, гиллота. Во всем королевстве только у неё одной не были отпилены рога. Не король, а гиллота обладала волшебной силой, которую король выдавал за свою. Наведываясь к гиллоте каждый теннер, король слёзно умолял её открыть парящий в небе серебряный глаз. И каждый теннер скрепя сердце гиллота уступала просьбе короля.
Так, при помощи гиллоты, король мог следить за всем, что творилось в его стране. Подолгу беседуя со старой фагоршей, король расспрашивал её об устройстве мира и Вселенной, и на любой вопрос волшебница-гиллота давала быстрый и точный ответ.
В тот роковой вечер, когда глаз должен был вот-вот раскрыться и ужас пробрался во дворец, ибо все придворные ёжились от страха, не зная, кого казнят на следующий день, гиллота вдруг спросила короля, и горек был её голос: "К чему тебе, государь, все эти знания, о которых ты с такой настойчивостью расспрашиваешь меня? Разве они не делают жизнь твоих подданных только хуже день ото дня?"
