Словом, если перевести смысл послания Бен Беллы «с вице-премьерского языка на человеческий», он предлагал французским троцкистам принять участие в реальных революционных преобразованиях, и на деле, а не только на словах, доказать состоятельность своих взглядов и воззрений. Взамен он, практически, давал им карт-бланш в отношении политической агитации, недвусмысленно намекал, что все, кто достигнет реальных и впечатляющих результатов, несомненно, заслужат славу и всемерную благодарность алжирского народа. В качестве «залога» он прямо предлагал паблоистам реальные посты в правительстве, которое он намерен был сформировать после своего избрания премьер-министром.
Отложив письмо, Тед бросил взгляд на меланхолично наливающего новый стакан Пабло. В душе Тед отлично понимал чувства, которые сейчас разрывают грека. Много лет Пабло провел, занимаясь публицистикой, внутрипартийными склоками и грызней, и вот, наконец, настал вожделенный для всякого революционера момент: ему представился шанс заняться настоящим делом. При этом, Пабло откровенно осознавал, что дело ему одному не по плечу. Он был хорошим публицистом, незаурядным оратором и очень плохим партийным организатором, а сейчас ему предлагалось заняться вещами, о которых он почти не имел никакого понятия. Более того, при всей талантливости Пабло, вероятно, он не знал и как подобрать нужных для такого дела людей. В Алжире же требовалось делать с нуля, буквально, все.
— Мишель, вообще, этот вопрос — слишком серьезен, чтобы мы решали его тут, приватно, — твердо сказал Тед.
— Я понимаю, Тед, — кивнул Пабло, — Но мне важно знать, что об этом думаете вы, и как председатель ЦК, и как человек с большим опытом работы с реальными экономическими проектами. Прежде чем выставлять это предложение на суд ЦК, я хотел бы услышать вас. Надо ли вообще нам брать на себя такую ответственность?
Тед тщательно взвешивал слова и напряженно думал.
— Во-первых, Мишель. Конечно, надо! Это огромный шанс, который ни в коем случае нельзя упускать. Бен Белла обращается к вам без всякого высокомерия, он действительно считает, что вы можете стать надежными соратниками. Это нельзя не использовать. Во-вторых, разумеется, мы за социалистическое будущее Алжира. Но нужно принимать во внимание много факторов. Исламисты — насколько далеко Бен Белла готов зайти в их преследовании? Нам не нужна война против всех мусульман, сколько их есть, и необходимо четко расставить приоритеты. Помимо конфронтации, должны быть и иные, более гибкие инструменты. Возможно, это то направление, где следует обратиться к нашему ирландскому опыту, и привлекать авторитетных деятелей «исламского социализма» из ОАР. Массовая национализация: не приведет ли она к тому, что беднейшее крестьянство Алжира обеднеет еще сильнее? Мы не догматики, а сторонники исторического материализма. Поэтому ситуация требует самой тщательной научной проработки. Наконец, вопросы культуры и идеологии. Так ли алжирцы готовы немедленно взять на вооружение прогрессивную идеологию? Да, я в курсе, что арабы и берберы — не какие-то «дикари». Значительная их часть грамотна, еще недавно процент грамотных в Алжире был выше, чем среди французов (исторический факт, так дело обстояло еще в 30-е годы). Но ведь бытие определяет сознание, в первую очередь. Быть может, следует немного обождать с радикальными лозунгами, а прежде реорганизовать быт и экономику страны на новых принципах, не «взрывая мозг» людям, и так утомленным кровавой гражданской войной? Я слышал, что уже сейчас существует реальная перспектива пограничного столкновения с Марокко из-за какой-то провинции. Марокканцы твердят об этом на каждом углу. Значит, и к этой перспективе надо быть готовыми, а такого рода конфликты сильно осложняют жизнь всему региону. Желательно его избежать, а если не удастся — быстро задавить в зародыше. Словом, Мишель, это — действительно большое дело, и для нас, коль вы согласитесь за него взяться, будут жизненно важны результаты. Для нашей репутации, для опыта нашей успешной работы. Нас многие считают пустыми болтунами, и, не в обиду будет сказано…
— Я понимаю, о чем вы, Тед, — поморщился Пабло, и залпом выпил свой стакан, а затем налил еще, — Не волнуйтесь, это очень слабое вино, оно пьянит не сильнее сидра.
— Хорошо, — кивнул Тед, — Словом, я, со своей стороны, конечно, сделаю все, чтобы вам помочь. Просто хочу чтобы и вы, и Бен Белла помнили: эта многострадальная страна не поле для сомнительных экспериментов. Надо использовать проверенные и эффективные решения, руководствуясь рациональными соображениями, а не догматикой, или желанием немедленно организовать некий «коммунистический Эдем». А что до подбора добровольцев, то Интернационал вам, естественно, поможет. Хотя люди уже сейчас на счету, однако, как ни удивительно, все время находятся новые.
В этот момент дверь распахнулась, и в каморку ворвался шум из общего зала, где, кажется, так и не унималось всеобщее «веселье». Вместе с ним в проем сунулась раскрасневшееся лицо Алана, а рядом — шоколадное личико Анжелы в обрамлении «нимба» кудрявых волос.
— О! А мы вас уже и потеряли, товарищ Грант! — радостно выкрикнул Алан, — Добрый день, товарищ Пабло! Очень рад вас видеть и спасибо вам за мероприятие! Это просто чудесно — столько прекрасных людей! И так весело, не то, что у нас в Англии! Товарищ Грант, а почему бы нам не выпивать иногда на наших марксистских кружках?
— Я тебе выпью, — многозначительно пообещал Грант, состроив грозное лицо.
— О! Так это сам Мишель Пабло! Фантастика! — Анжела, немедленно, бросилась искать в сумочке что-нибудь бумажное, чтобы попросить у Пабло автограф, к немалому смущению грека.
— Молодые люди! Я тоже очень рад, что наши скромные мероприятия привлекают такую замечательную молодежь… Вы читали мои книги? — не очень уверенно спросил он, поспешно пряча под стол бутылку и начав рыться в конторке в поиске ручки.
— Конечно! — Алан нашел блокнот, и вырвал из него страничку для Анжелы, сам протягивая Пабло блокнот целиком.
— И вам понравилось? — Пабло принял советскую шариковую ручку у Теда, и быстро подписал обе бумажки.
— Нет! На мой взгляд — вы изрядный идеалист, товарищ! — уверенно отрезал Алан.
— Да! — поддержала его Анжела, — С одной стороны, критикуете новых левых, а с другой — сами постоянно впадаете в оппортунизм, из-за антисоветских предрассудков. Но вы — очень милый! Спасибо огромное!
Глядя на вытягивающееся лицо Пабло, Тед едва удержался, чтоб не засмеяться, и только развел руками — мол, устами младенца…
Уже когда они вышли на улицу, Тед обратил внимание на несколько нездоровое возбуждение Алана, и строго поинтересовался у Вики, которая шла с ним под руку, курили ли травку юные товарищи вместе с французами.
— Этот дурень затянулся пару раз, — настучала Вики, пользуясь тем, что Алан и Анжела убежали вперед, фотографироваться на фоне парадного входа в колледж, — Выпендривался перед этой американской фифой! Но я тут же отобрала у него пакость и выбросила. Пришлось немного настучать по рукам тому лягушатнику, который совал косяк Алану и девочке. Бесстыжий сукин сын, ишь что удумал, совать дурь школьнику! А еще мнит себя леваком! Едва до драки не дошло! Уж я бы им задала, товарищ Грант, но было неудобно перед чертовыми иностранцами.
— Очень правильно, что не дошло, — твердо согласился Грант, — Вот уж в чем не сомневаюсь, товарищ Джонс, что вы бы всем им «задали» по полной, и даже, вероятно, сильнее, чем следует… Там и без этого хватало безобразий. А то потом французские левые бы несколько лет вспоминали, как англичане из РСЛ напали на них, и переломали всем руки… Кстати, называть лягушатников «лягушатниками» — нехорошо.
— Я это только мысленно. В целом-то, не зря ехали, товарищ Грант?
— Не зря, — уверенно ответил Тед, — Но, вообще, неужели можно приехать в Париж зря? Я вот считаю, что, пока мы тут, надо до самолета поесть человеческой еды. Ты голодна?
— Как собака. Вроде как, это не совсем прилично для девушки, но съела бы хоть целую корову. Как считаете, можем мы найти место, где подают хороший ростбиф?
— Милая Вик! — рассмеялся Грант, пребывающий в прекрасном настроении, — Что это за потребности — искать ростбиф в Париже???
Гл. 10 Куба.
К оглавлению
…Весной 1961-го Ника Фрезера никто бы не назвал праздным человеком. Сказать больше — он носился как белка в колесе.
С одной стороны, жизнь на Кубе стремительно менялась, и, большей частью, к лучшему.
Постепенно в прошлое уходила продовольственная проблема. После того, как был снят новый урожай высокопроизводительных культур: риса, кукурузы, картофеля и батата, остров почувствовал настоящее изобилие этих продуктов. Кукуруза и вовсе уродилась такой, что её поля представляли собой овеществленную мечту Никиты Сергеевича Хрущева. Неплоха была и пшеница, и непривычная для Кубы киноа, и сорго. Крольчатину с курятиной, вкусные, но уже успевшие изрядно поднадоесть, потеснила свинина, в обилии появившаяся и на прилавках, и в меню предприятий общественного питания. В меню кубинцев стало больше молочных продуктов. Конфискованные яхты, которыми пользовались оба рыболовных кооператива ранее, сменились на нормальные сейнеры и траулеры, так что и морепродуктов тоже стало вдоволь. К тому же, островные предприятия научились все это перерабатывать самыми разнообразными способами, а торговая сеть реорганизовалась, открыв множество больших магазинов самообслуживания. Ассортимент в них если и уступал американскому, то не так уж и сильно, при том, что цены были ниже, чуть ли, не на два порядка.
Полной блокады у янки тоже не получилось. Ежедневно в порт Гаваны прибывали десятки судов из разных стран, преимущественно, из стран ВЭС, но немало и под «международными» сингапурскими, сиамскими, ливанскими и панамскими флагами. Стальные контейнеры, которые с них разгружали, содержали самые различные товары, а в обмен суда увозили тысячи тонн сахара, сотни тысяч литров спирта высочайшего качества, а также изделья вновь созданной промышленности: текстиль, изделия из бамбука, продукцию заработавшей, наконец, в полную силу фармацевтической фабрики, ром, табачные изделия, и многое другое. Кубинцы же, наконец, перестали «доставать» такие повседневно-востребованные вещи, как зубная паста, клей, гвозди или мыло. Теперь все это, и многое другое, имелось в прямой доступности, и стоило до безобразия дешево (по дореволюционным меркам). Расширился и ассортимент иных товаров: готовой одежды и иной текстильной продукции, бытовой электроники (особенно возросло число телевизоров и магнитофонов у населения) и многого другого.
Было очень приятно осознавать, что эти успехи были, в том числе, и результатом его, Ника, деятельности. Помимо оружия, он занимался всем, к чему можно было привлечь человека, сведущего в сложной механике, и на острове почти не было предприятий, в которых бы он, хотя бы недолго, не поработал.
Пожалуй, впервые с тех пор, как Ник был уволен из конструкторского бюро «Ремингтона», он ощущал себя тем, кем и хотел: человеком, занимающимся любимым делом, всеми уважаемым, и, наконец, но не в последнюю очередь — вполне состоятельным, в смысле, который вкладывали в это слово коммунисты. А что еще желать? Дом — полная чаша, куда просторнее, удобнее и уютнее не только того, на который он мог рассчитывать молодым инженером в США, но и отцовского, хотя тот выплачивал за свой дом всю трудовую карьеру. Сын уже ходил в школу, и, черт возьми, образование там давали на уровне, который можно было ожидать, разве что, в дорогих частных заведениях США или в иезуитских колледжах. Ник старался проводить больше времени с сыном, и убеждался, что тот был куда более развит и имел несравнимо более широкий кругозор, чем он сам в его возрасте. Джозеф бойко разговаривал на трех языках, причем, не мешал их в адский «инглиш-пиджин», а легко переходил на русский, испанский или английский, в зависимости от того, с кем общался. Как он умудряется так хорошо осваивать языки, Ник не имел ни малейшего понятия: его собственные успехи были куда скромнее. Нет, он уже вполне сносно мог перекрикнуться несколькими фразами с новым соседом, Николаем Ивановичем Червяцовым, технологом вновь возводимого завода плодово-ягодных консервов и полуфабрикатов, заселившегося с семьей недавно, после отъезда пары из Ростова. Тот и сам неплохо говорил по-английски, так что вполне мог помочь Нику тогда, когда тот терялся. Новый сосед, кстати, был одним из этих, «странных» русских. На консервном заводе он проводил, в лучшем случае, два-три дня в неделю, да и то, не полный рабочий день. Поскольку Ник и его рабочие помогали там налаживать болгарскую производственную линию, было хорошо известно, что Николай Иванович — отличный специалист, знает о вареньях, джемах и компотах буквально все, но вот на мирного человека не похож совершенно. Больно уж выдавала его прямая спина, властная, командная манера инструктировать персонал, и внимательный, подмечающий все мелочи до единой, взгляд. Словом, несмотря на то, что мужик это был весьма приятный, собой он являл сплошную загадку, и отнюдь не только для Ника.
Но, если русская устная речь ему давалась более или менее прилично, а испанская — и вовсе легко (в начальной школе Ремингтона и в МТИ Ник изучал латынь, так что испанский не казался ему таким уж чуждым), то русская грамматика и орфография вызывали, порой, настоящую панику. Особенно кошмарные сочетания «жужжащих» и «пищащих» согласных, ощетинившиеся, как еж иголками, арсеналом твердых и мягких знаков.
Ник и Салли были довольны всем, и даже давешняя мечта — своя легковая машина — зимой 1961-го года оказалась реализуемой. Конечно, выписанный по каталогу скромный английский «Релиант Ребел», выпускаемый кооперативом РСЛ, никак не тянул на американские представления о том, какой должна быть «настоящая машина». Однако, уже после того, как Ник своими руками собрал машинку из поставляемого в ящике «кита», он довольно быстро убедился в том, что, в действительности, маленькая и экономичная машина в большинстве случаев куда практичнее большой и прожорливой. Для «Ребела» не требовалось обширного гаража или парковочного места, он вставал на любой свободный пятачок. Поскольку на Кубе все было относительно близко, не так уж важно было набивать машину кучей барахла, а поэтому, даже загрузившись в неё всей семьей (Ник, Салли, Розита и Гюнтер вместе с Джозефом), они без особого дискомфорта могли проехать остров вдоль и поперек. Но ведь и такие рейсы осуществлялись не каждый день. Простой и экономичный двигатель почти не требовал ремонта и отличался весьма скромным потреблением спирта. Хорошая удельная мощность придавала машинке неплохую проходимость и динамику, а стеклопластиковый кузов не ржавел даже в условиях повышенной кубинской влажности, и казался практически вечным. Кубинцы, кстати, тоже котировали «Coche pequeño de Trotsky» достаточно высоко, хотя высшим шиком у них считались, конечно, представительные «Волги» и «Победы» советской и польской сборки. Поездив некоторое время на «Ребеле», в одиночку и с семьей, Ник настолько проникся концепцией простой и надежной машинки без всяких «излишеств», что сейчас, весной 61-го, пожалуй, не поменял бы её на самый «навороченный» американский «Кадиллак» или «Линкольн». Единственными «улучшениями», на которые Ник в итоге решился в отношении «Ребела», были установленный под панель советский коротковолновый радиоприемник с колонками, и вентиляционный лючок с гидроизоляцией, врезанный в потолок над передними сидениями. Вообще, «кит-кары» советского, восточногерманского и английского производства покупали многие жители острова, однако, большинству они были не особенно нужны: из СССР и Венгрии было поставлено достаточно современных автобусов, проезд в которых был дешев, так что транспортная проблема перестала быть такой острой, как раньше.
